Искушение. повесть. гл. 23 (Эротические рассказы)

Носовой платок, Леша достал из спортивной сумки, с которой приехал и водрузил на стол в зале, словно там ей и место. Я лежала, отвернувшись, и разглядывала стену, но каким-то рецепторно-кожным зрением все видела. Внутри меня обострилось донельзя, и мне не составило труда вообразить, как он, совершенно обнаженный, — с маленьким Ласканио, торчком! подал его Софи. Я постаралась, чтобы моя грудь не так сильно приподнялась от вдоха-выдоха, но и вязаное, обтягивающее ее платье меня тоже предало. И чего расстроилась?! Не стану поворачиваться! Пусть делают, что хотят!
Софья Павловна попросила его принести из кухни полулитровую банку, и Леша ее доставил мгновенно, даже не спросив: зачем? У меня стояла парочка мытых банок под молоко на стеке над раковиной. Потом, она заслала его за полиэтиленовым пакетом, и снова он не задавал вопросов! Леша был точно ручной! Я лежала на нераздвинутом диване к ним спиной, в полном неудобстве. Я вам скажу, что при распухшем голеностопе, уложенном на подушке, это совсем не просто! Но в знак протеста, показывая, что еще здесь, — жива и не лишена чувств, я натянула на попе платье, одернув его по здоровой ноге, насколько это было возможно при подоле мини.
Софи прошла до чудо-ларчика, занявшего часть прихожей, и вернулась, мягкой поступью, как иголками отдаваясь в моем раздвоенном сердце. Так раздвоилась! Стала видеть «третьим глазом», прикрытым узором «Тюль» крупной вязки. Даже не знала, что он там! В книгах по йоге, — читала, когда скучала, говориться об открытии аджна чакры немного в другом месте. Ну да ладно, где открылось, там — открылось! Энергия просто взбурлила во мне,  «непреодолимый экстаз в области головного мозга». Перевожу — крыша съехала! Многие, кто это испытал, утверждают: она, любовь! Если съехала полностью. А если чуть, чуть, то — влюбленность. Я задумалась, Софи, Леша, к кому у меня полное наваждение, а к кому нет, что чердачок снес экстаз, я уже не сомневалась.
— Давай, Ласканио, надуй нам золотого дождичка, не стесняйся, — произнесла Софи, чтобы услышать мне не потребовалось дополнительного уха.
— Прям здесь! — ответил Леша.
В его голосе не было ничего отрицательного. Он предвкушал, как Софи станет наблюдать за тем, как он писает. Нет, это я тоже должна видеть! И не третьим глазам, где бы он у меня не открылся, а двумя расположенными по обе стороны моего сморщенного от услышанного носа. Я повернулась. Софи держала банку под стручком Леши, ой простите — под Ласканио, стараясь не прикасаться. Иначе он станет расти и дождик не прольется.
Я прыснула смехом. Не удержалась. Наверное, во мне материнский инстинкт еще непробудно дрых.
— Тань, перестань! Ты хочешь завтра бегать? — не отвлекаясь от процесса, ответила Софи на мой не к месту смешок, но вы бы сами посмотрели!..
— Хочу… — ответила я под стук золотой струи о дно банки.
— Красавчик!  — мягко похвалила она, то ли Лешу, то ли непосредственного исполнителя журчания. — Еще капельку? Ну, давай встряхни, вот так…
Это было так мило. Словно перед ней был маленький мальчик, неожиданно захотевший пи-пи в общественном месте! И он — парень под метр восемьдесят, доверительно брызгал в стеклянную банку, как в далеком детстве, стоя голеньким перед мамой. У Софи было три сына и опыт в таких делах большой.
Так вот, я говорила про непроснувшийся во мне материнский инстинкт? Да говорила. Думая о себе, неожиданно, я поняла, Софья Павловна относилась к близким ей мужчинам, как к маленьким детям, своим детям! Она ласкала их материнской любовью, только немного расширив, совместив с любовью женщины, и мужчины отвечали ей взаимностью, даже не осознавая этого. Природа не дала, не обделила, а просто не дала Софи возможности любить мужчину, но она не лишила ее инстинкта материнства, наоборот, усилила. В каждом мужчине живет мальчик, живет воспоминанием о тепле материнских рук, голоса, защищенности — детством, но в то же время Софи не совсем добросердечная мать, она позволяет им, многое позволяет.
Пока я осмысливала глобальное открытие, — белые пятна физиологии, свой новейший взгляд на Софи и, медленно, меняя позу «отвернулась», на «повернулась», она осторожно приподняла мою опухшую ногу, расстелила разорванный полиэтиленовый пакет и опустила носовой платок в банку, смочила.
— Подержи, — обратилась она к Леше.
Он взял больную ногу, так пугливо и с нежностью, словно принял на руки своего первенца, что я ему простила все, все, что надумала о нем последние три часа.
Софи отжала платок и наложила. Нога горела, и было приятна влажная прохлада.
— Мужиковая моча на сперме настояна. Наша, с щелок, не помогает, — поясняла она между делом. — Ой, сколько я раз голеностоп вывихивала! Высокие каблуки моя слабость. Если б не это народное средство, давно бы охромела или носила тапочки. Для них калечимся, ими и лечимся!
— Думаешь, пройдет?
— Завтра, Тань, забудешь и про боль и про опухоль — подтвердила она, обматывая полиэтилен поверх носового платка.  — Теперь тепленьким, чтобы прогрело хорошо…
— Софи! — раскрывая глаза до придела, наблюдая, как она жертвует своим, я подозреваю, очень дорогим аксессуаром. — Это же пуховой палантин! Сдурела?!
— Нет, я тебя сейчас в рогожку заверну! Лежи, молчи!
Умело создав на ноге аккуратного «кукленка», она снова обратилась к Леше:
— Теперь бери нашу Таню на ручки и неси в спальню.
— Он не одет…— брякнула я.
— Не одет?! Я и не заметила…. Ну-ка приподнимись…
— Зачем? — скосила я на нее глазки.
— Спать в платье будешь?
— Ну не при Леше же?!
Софи осмотрела Ласканио. Не Лешу, — именно его! Сын Веры молчал, затаился, но Ласканио был красноречив, приподнимался рывками.
— Он хочет тебя видеть, Тань, — улыбнулась она, довольная непроизвольной реакцией юного тела. — Давай, не ломайся. Доставь мальчику удовольствие.
— Пойду, трико надену… — смутился Леша, видимо, мое раздумье затянулось.
— Стоять!!! — скомандовала Софи. Она умела менять интонации. — Если хочешь подрочить? Тебе не надо прятаться в туалете.
— Софи!.. — заступалась я, понимая, что она это специально, — Не уходи Леша, не оставляй меня одну с Рокси! Она права, я ведь не против, мне нравиться когда ты ласкаешь себя… Помоги платье снять.
Я приняла игру Софи и тут же разочаровалась. Леша ответил:
— И вовсе, я не хотел, теть Таня!..
— Ну вот, опять! Несите меня в спальню! Спать хочу!
— Леша!.. — Софи посмотрела на него материнским взглядом.
— Я не хотел никого обидеть, Рокси…
— Таня ждет, Алексей!..
Леша приподнял меня, я выскользнула из платья, постепенно чувствуя обнаженным телом мужчину. Мне стыдно перед Софи, но остро до мускатных запахов, дурмана, захотелось Лешу, захотелось, несмотря на больную ногу.
— Поцелуй меня, Леш…— шепнула я, словно не я, когда платье прошло через мою голову, тем растянутое, испорченное. Снимать-то его нужно вниз, а не вверх!
Надо же, раньше, обнимаясь с мужем, гражданским, дальнобойщиком, я думала о таких пустяках, но не сейчас с шестнадцатилетним юношей. Сыном Веры. Мне до одури хотелось в его объятья и все!..
Леша приблизил свои губы к моим, они соприкоснулись, жадно. Я поплыла. Если бы не Софи, раскинула бы ноги, пусть одна больная — да ерунда! и поглотила бы его Ласканио, пожрала своим истомившимся Огоньком, выдоила бы вагинальной вибрацией до последней капельки…
— Неси меня в спальню…— отрываясь от губ Леши, опомнилась я.
Он подхватил меня. Прижимаясь к нему грудью, возбужденными сосками, я увидела взгляд Софи. Нет, он не горел ненавистью, не тлел ревностью, не рябил искрами истерики, он был застывший, как лед в холодильнике.
Снова мое сердце защемило. Да что же это такое?!  
Леша пронес меня мимо Софьи Павловны, я схватила ее за руку, точнее скользнула ладонью. Мои влажные глаза ее позвали, попросили прощения…
На руках Леши я откинула одеяло с кровати, и он меня положил.
— Накрой и иди, Леш…— проговорила я, отворачиваясь.
— Тань…
Он назвал меня Таней! Но ничего это не изменило…
— Иди, Леша! Это была минутная слабость. Она прошла… Иди.
Он грубо набросил на меня одеяло.
— Софи позови…— несмотря на него, буркнула я.
Леша ушел. Я спрятала накопившуюся слезу в подушку. Наверное, он подумал: какая я динамистка! Нет, я не такая! А может и… Софи не было…
Я лежала долго — минут десять. Наконец, Софья Павловна пришла, она уже была в шелковой пижаме светло-розовые брючки и майка с цветочным орнаментом в виде зеленого вьюна. Обошла кровать и легла рядом, поверх одеяла.
— Лешке подрочила — пояснила она долгое отсутствие. — Возбудился мальчик, — помогла. Не ревнуешь?
— Софи… — приблизив лицо к янтарю ее глаз, шепнула я.
— Да…
— Кажется, я его люблю…
Возникла долгая мучительная пауза.
— Не молчи, Софи!..
— Я не молчу… Не знаю, что ответить.
— Софи, я была влюблена в его мать…
— Я догадалась.
— Ты меня призираешь, Софи?
— Что ты, Тань?!
— А я бы призирала…
— Давай спать…
— Давай.
Уснула быстро, продолжительный день настолько меня утомил, что, как только мы замолчали, я провалилась в дрему, сменившуюся крепким, почти мертвым сном. Мне снились, то Леша, то Софи, то оба… Проснулась, когда они целовались. В смятении открыла глаза…
Софи лежала ко мне спиной, спала, тихонько посапывала. Ее светло-розовые брючки были припущены, моему взору была предоставлена верхняя часть ее бархатной попы. Если бы на Софи совсем не было пижамы, я бы так не завелась. Я догадалась, что она, то ли во сне, то ли перед сном, мастурбировала, так и уснула.
Обняла. Прокралась рукой к ее промежности. Софи пропустила мою ладонь, я нашла пальцами большой клитор…
Она стонала во сне. Я прижалась к ней и шепнула:
— Я люблю тебя… Рокси…
Софи замерла и содрогнулась, сильно сжав мою ладонь вульвой и бедрами…
— И я тебя…
— Ты проснулась?
— Еще не знаю, Тань.
— Я в туалет… и в ванную…
— Стой! У тебя же нога! — Софи обернулась, отпуская мою руку.
— Забыла! Правда, не болит!
— Иди ко мне…
Софи меня обняла, прижала к груди, я не сопротивлялась…