Кирилл крайне редко пользовался услугами проституток. Только когда хотелось чего-то непредсказуемого. Никогда не знаешь, кого именно встретишь в такой многоликой, разносудебной среде. К тому же, контакты подобного рода непременно дарили ему сладкое чувство превосходства над женщиной, которое оставляло продолжительное приятное послевкусие.
Он медленно ехал вдоль главного проспекта ночного города, внимательно всматриваясь в названия поперечных улиц. Ему нужен был маленький отель на тихой глухой улочке, названия которой он не помнил, но узнал бы непременно. Наконец, взгляд Кирилл набрел на искомое слово. Автомобиль его мягко свернул и остановился у безымянного крыльца с двумя ступеньками. Слева располагалась уютная кофейня, согревавшая похолодевший к ночи воздух парами свежесваренного кофе. Справа дремал темный магазинчик. Все соответствовало описаниям. Он не посещал прежде этого заведения, как и других из данной сети публичных домов, о которой, тем не менее, часто слышал. Многих мужчин прельщало то, что работали здесь самые обычные девушки, зачастую весьма неплохо воспитанные и образованные, и все походило на нормальное свидание, не отравленное приторным профессионализмом.
Дверь в здание оказалась заперта, но затертые цифры трех клавиш кодового замка уже были не в состоянии сберечь свою тайну. Пыльная ковровая дорожка цвета незрелой вишни привела его к роскошной дубовой двери второго этажа. Стоило только пальцам коснуться звонка, тут же выглянула тоненькая молодая девушка в строгом черном костюме и нежной белой блузочке, воланы которой трепыхались при всяком движении. Она оглядела визитера пронзительным соколиным взглядом и, распознав в нем клиента, тут же впустила с вежливым поклоном. Замок глухо щелкнул за спиной Кирилл. Девушка приоткрыла перед ним тяжелый занавес, жестом приглашая пройти.
В сумрачном помещении, забрызганном вспышками цветных лампочек, звучала безвкусная музыка, было душновато и дымно, шептались две танцующие пары, и скучала светловолосая женщина. Приметив вошедшего, женщина поднялась со своего кресла и стремительно направилась к нему. Сделала вид, что проходит мимо, а затем тепло обняла за плечо. "Слишком тепло", - промелькнуло в его голове.
Ему не хотелось страсти. И он равнодушно снял ее руку, точно паучка, свалившегося с потолка. Подошел к столику с напитками и фруктами, налил себе вина и вдруг обнаружил справа от себя чье-то еще присутствие. Он успел различить лишь хрупкое плечо, татуированное иероглифом со значением "струна". Девушка тут же нырнула в уютный мрак коридора, из которого, вероятно, и появилась. Кирилл последовал за ней. В темноте скрипнула ручка и самая дальняя из спален обнажила свой лениво освещенный проем. Женский силуэт скользнул внутрь, но дверь за собой не запер. Кирилла подкупило столь бесстрастное и безмолвное приглашение, и он его принял.
Комната, наполненная ровным красным светом торшера, резко пахнула волнением. Этот дух, ловимый скорее чутьем, чем ноздрями, перебивал даже въевшийся в поверхность каждого предмета здесь смрад сладострастия. И все-таки волнение девушки безжалостней всего выдавали тщетные попытки его скрыть, бесцельно переставляя местами предметы на стеклянном столике у притаившегося за жалюзи окна. Кириллу это показалось забавным. Он улыбнулся. Вышло хищно. А вернее - нервно. Но она не заметила: слишком занята была собой. Он набрался уверенности и погрузился в кресло, рядом со столиком, наблюдая за тем, как сползает бретель маленького черного платья. Он стянул с поверхности стекла пачку сигарет. Девушка сползла к его ногам и провернула колесико зажигалки. И вот уже между ними крутился сладковатый дымок.
Тень и свет продолжали искусно прятать черты лица девушки, и Кирилл уже согласился им проиграть. Он бросил сигарету тлеть в пепельнице, поднял девушку с колен, вынудил ее сделать несколько шагов назад, ближе к кровати, застеленной покрывалом цвета все той же незрелой вишни, и спустил вторую бретель. На этот раз к его ногам сползла одежда. Развернул спиной к себе, прижал к груди на несколько секунд, дав почувствовать свое сердце и наслаждаясь своим желанием, а затем мягко, но повелительно толкнул. Приземлившись на ладошки, девушка выгнула спину... И Кирилл замер в исступлении! Справа ребра девушки сильно выдавались вверх и в сторону, образуя небольшой горб, а слева точно провалились. Поясница также имела впадину и возвышенность, они были не такие явные и располагались наоборот. Ее будто скрутили в спираль! Прохлада, волнение и стыд устроили девушке настоящую порку, от чего она едва заметно содрогалась, ерзала и изгибалась, и рельеф ее спины непредсказуемо и тошнотворно преображался, точно что-то шныряло под ее кожей, то забираясь внутрь, что делало ее спину вполне человеческой, то стремилось выбраться наружу. Интимный сумрак комнаты, точно смеясь над ней, щедро раскладывал тени на ее коже, тем самым множа ее уродство.
"Химера!.." - попятился Кирилл и чуть не упал, зацепившись ногой за платье. Он поднял платье и с отвращением и досадой швырнул ей, больно хлестнув.
"Оденься, на тебя жутко смотреть", - умолчал он то, что она понимала без слов, и покинул спальню.
Как в горячке он пересек холл. Расплатился, не слыша, что говорит ему администратор с соколиными глазами. Уличный воздух попытался привести его в чувства, дунув в лицо. Но все было тщетно: перед мысленным взором мужчины крутилась изуродованная женская плоть.
Он не помнил, как добрался до дома. Противен сам себе, долго неподвижно лежал он в своей холодной постели, окутанный ночным мраком. Он не мог заснуть, а был способен лишь бредить. Больная безликая плоть неотвязно витала в его видениях. Заставляла прикасаться к себе, содрогаясь, толи от холода, толи от рыданий. Он ласкал эту страшную, нечеловеческую спину, и ее горбы играли с ним в прятки. Они отвращали его и злили, но он не мог отнять от них своих рук. Кирилл пытался остановить их злорадную игру, прижимая, как только заметит, и уже не гладил, а разглаживал... Он давил все сильней и сильней, и как-то вдруг оказалось, что ладони его блуждают под кожей этой спины, что они и есть проклятые горбы, перебегающие с места на местно, исчезающие и возникающие вновь...
Кирилл очнулся, готовый закричать и заплакать. Включил свет и изучил свои дрожащие руки. Ничего необычного. Отдышался. Закурил. Выглянул в окно. Тишина угнетала. Ему никогда прежде не бывало страшно в одиночестве. А вот теперь он сам не понимал, чего боится, но цепенел от этого безымянного ужаса... Он ждал вдохновения. Но и его здесь не было. Всякое соприкосновение вызывало омерзение и настоящую тошноту - одежды и тела, ног и пола, глотки и воздуха... Какая уж тут гитара! Каждый изгиб пространства настораживал, и Кирилл погасил свет. Так и сидел он, лишенный зрения, в ловушке ощущений...
Новый день убедил Кирилла, что все минувшее - банальный ночной кошмар, выдавшись, как и два последующих, чрезвычайно суетным. Пришлось даже отменять репетиции. Кирилл, казалось, успел за это время выкинуть из памяти и неприятную встречу в публичном доме, и свой безымянный страх. Когда же, наконец, музыкант, расправившись с делами и заботами, коснулся струн любимой гитары, омерзительные видения воскресли, впившись в него с новой силой. Химера вновь танцевала перед ним свой тошнотворный танец. Он старался не подавать вида, чтобы не подвести остальных музыкантов, чтобы только не сгубить репетицию. Но не под силу ему было удержаться в реальности, все глубже погружался он в мучительные иллюзии. Кирилл почудилось, что он перебирает не струны, а ее ребра. Эта глупость навязывалась, как оса, маячила перед глазами, пыталась забраться в уши. Он отмахивался, отвлекался, он не мог сосредоточиться, звуки выходили грубые, гитара не слушалась его. Он фальшивил так, будто в первый раз взял в руки инструмент!
Остаток вечера он провел в компании крепкого алкоголя, уже не сопротивляясь картинкам, наводнявшим его сознание. Однако Кирилл был не столько пьян, сколько подавлен. Погребен под грудой тяжеленного старого барахла. Он хотел выбраться из этого завала. Он должен был позволить себе выбраться. Но как будто не имел права... А алкоголь имел такое право. Алкоголь вообще раздавал лицензии на все виды деятельности, потому что брал на себя любую ответственность. Алкоголь разрешил отвращению сменить облик. Именно так, оно не уступило место, а обернулось состраданием. Химерическая плоть больше не выглядела уродливой и убогой - она была больной, а болезнь терзает носителя не менее чем зрителя. Если это и не болело, то, несомненно, обрекало на одиночество. Он не чувствовал больше неприязни к этому телу, а скорбел о судьбе его. Однако это оказалось не легче.
Домой Кирилл добирался долго и тяжело. Путь, чтобы выглядеть бесконечным, выставил массу преград. Пьяный не помнил, где оставил машину, и стал ловить попутки. Но его доставили не туда... Тогда он отправился к метро. Но метро было уже закрыто. Он позвонил кому-то из записной книжки мобильного телефона. Кто-то забрал его и отвез домой. Кирилл полулежал на заднем сидении теплого автомобиля и понимал, что ему совсем не хочется обратно в постель к тому кошмару. Ведь, в сущности, кошмар тот был видоизменной болью. ЕЕ болью. Он не обязан был разделять с ней ее боль. Он же не был виновен в этой боли! Почему он должен страдать? И, тем не менее, он страдал.
Чтобы попасть к своему подъезду, Кирилл зачем-то полез через кусты, грубо расталкивая оголенные ветки. Одна из них, вероятно, оскорбленная таким обращением, хлестнула в ответ по щеке. Кирилл прижал ладошку к покрасневшей от удара коже и заскулил. Он вспомнил, как швырнул в девчонку ее платье, и его закружило сожаление...
"Отвращение, - Кирилл собирал свои пьяные, но на редкость мудрые, мысли долго, как мозаику, - рождается боязнью... Боязнью разделить чью-то участь... Отвращение есть то же сострадание. Да. Одно - в другое... с легкостью! И чего я так... д... дрожу? Играют же... Играют же ламы... на мертвых костях, - утешался он, стягивая с себя вещи и разбрасывая их по комнате. - Играют. И я буду. А я буду... играть на живых!.. Я буду играть на живых, - бубнил он, уткнувшись носом в подушку. - На живых..."
II
Вскоре Кирилл нанес новый визит в безымянный отель на глухой улочке, спрашивал девушку с японской татуировкой, но безрезультатно. Ему сообщили, что она здесь больше не работает, что имен персонала и клиентов они не разглашают, контактными данными не владеют и приглашали выбрать другую пассию... Больше искать он не стал. Он был бы рад увидеться с этим человеком еще раз, но глобального смысла это не имело. Однако позже он вынужден был признаться себе в том, что, сидя в кафе или прогуливаясь по улицам и магазинам, всякий раз испытывал готовность к этой встрече. Но ожидание заснуло, убаюканное временем.
В этот вечер он рассчитывал посетить свое любимое место за городом. Остановился по пути, чтобы купить сигарет. Проходя мимо кафе, он заметил за столиком у окна девушку, невероятно похожую на его несостоявшуюся любовницу. Ничего конкретного признать ему не удалось, ведь ни лица, ни привычек ее он не знал, но ощущение, что она именно та девушка, не отпускало его. И осанка. Осанка этой в кафе была какой-то необычной. Девушка, вероятно, как раз собиралась покинуть кафе. Кирилл поспешил ей навстречу, надеясь успеть преградить путь. Она вышла на улицу и тут же заметила его, остановилась, замерев, как грызун при виде хищной птицы. Узнала?.. Он никак не мог сообразить, что сказать, отважился только нахмурить брови и, поймав ее взгляд, указать кивком, чтобы она следовала за ним. Она подчинилась без вопросов. Он еще сильнее растерялся. Он готовился отражать атаку ее обид и отказов, страхов и сомнений, но ничего этого не случилось. Также легко, не упираясь и не мешкая, незнакомка села в машину.
Весь путь он беседовал с самим собой. Вопросы перебивали друг друга, однако ни одного из них Кирилл так и не задал. Неужели ее не волнует, кто я и куда везу? Почему она не боится? Он много раз ловил ее боковым зрением и обнаруживал, что она не напугана ни капельки. Он также не почувствовал, что она сожалеет об этой поездке, о неподходящей компании, о потерянном времени в конце концов! Авантюризм? Но ведь и любопытство не терзало его спутницу: она равнодушно держала рот закрытым, созерцая ночные улицы. Почему же она села к нему? Почему совершила этот выбор и так уверена теперь в нем? О чем она думает? Что я сделаю то, что не стал в тот раз и хорошо заплачу? Или она и не узнала меня? Или это не она? Кирилл вперил взгляд в левое плечо девушки в надежде уткнуться в татуировку, но на ней была куртка...
Внезапно девушка заговорила сама:
- Вы гитарист?
- Откуда Вы знаете, - охрипший от долгого молчания отозвался Кирилл.
- У вас мозоли на кончиках пальцев.
Он ухмыльнулся сам себе: "Она. Узнала".
- И еще гитара на заднем сидении, - продолжила спутница.
- Вы правы, - отметил он, паркуясь. - Все, дальше пешком.
Кирилл взял гитару и направился к воротам парка. Оттуда вырвался ветер. Парк был неухоженным. Ограда, местами искривленная и переломанная, не защищала его больше. Да и, похоже, он в этом уже не нуждался. Поваленные и высохшие деревья никто не убирал. Некогда причудливые клумбы давно позабыли яркие краски благородных цветов - лишь уморенные осенью пожелтевшие сорняки укрывали их, точно забытые могильные холмы. От скамеек остались только тяжелые чугунные каркасы.
Кирилл остановился, чтобы закурить, но девушка даже не замедлила шага. Пока он нагонял спутницу, борясь с ветром, сигарета потухла. Поравнявшись, наконец, он решил открыть свою тайну:
- Я хочу сделать тебе подарок.
Она ничего не ответила, даже не повернула лица, так и шла, угнувшись, слегка в стороне, напряженная и тихая.
Сперва он решил, что она не расслышала - ветер был так силен, что запихивал слова обратно в рот, образовывая безмолвную стену между ними - и нужно сказать громче или подойти ближе, но не отважился, а потом даже счел ненужным повторять то, что, вполне вероятно, она просто не желала слышать. Помолчал, затем продолжил, опасаясь, что женщина, в сущности, совсем ему не знакомая, истолкует происходящее неверно и во вред себе...
- Здесь неподалеку есть здание. Заброшенное, но оно неплохо сохранилось, и там неопасно. - Ветер заставлял либо давиться словами, либо поворачивать голову к той, что шла по левую руку, и тогда в истерике вырывал еще не родившиеся слова живьем и разбрасывал где-то позади, пряча от ее ушей. - Там есть электричество, мы раньше репетировали здесь, но теперь, кажется, лишь я наведываюсь, чтобы помузицировать вдалеке от мирской суеты.
Она продолжала преодолевать ветер все также безучастно к его монологу. Казалось, ветер завладел ее вниманием всецело. И этот ветер грубо отталкивал их от цели. Разъединял. Ветер нещадно отнимал силы. Ветер ревностно сторожил свет и тепло маячившего впереди дома.
Постройка была из красного кирпича. Невысокое изящное двухэтажное здание с намертво забитыми окнами. Кирилл отпер ключом дверь, вошел и зажег тусклую лампочку.
- Мы не пользовались первым этажом, поэтому здесь первозданный бардак, - объявил он.
Действительно, всюду валялись осколки стекол, обломки рам и деревянных перил, куски кирпича. По уцелевшей лестнице они поднялись наверх.
Второй этаж был прибран и имел одно застекленное окно. Там было много старенькой, но вполне приличной музыкальной аппаратуры. Девушка подошла той стене, что примыкала к единственному окну, и уселась на матрас.
- Вот возьми, - Кирилл кинул ей старый плед. - Дырявый, но зато козий. Тут не так уж тепло в это время года. - Сам же принялся настраивать гитару. - Куришь? - отвлекся он. - Нет. А я курю. Кинь пачку, там возле тебя, на усилке. Да, еще я купил какой-то выпечки себе на вечер, поешь, если голодна.
Кирилл был чрезвычайно сосредоточен. Он забавно выпячивал нижнюю губу, пытаясь затянуться, не придерживая сигарету пальцами, отчего тлеющий конец задирался высоко вверх. Что-то наигрывал, хмуря брови, время от времени, точно лошадь, потрясывая головой, чтобы откинуть скатившиеся на лоб волосы. Вероятно, он настраивал уже не гитару, а самого себя. Он даже не пытался дать ей понять, что не подразумевает ничего романтического. Свою земную жизнь он прошел до половины и прекрасно знал, что люди всегда понимают друг друга правильно, но чаще всего делают вид, что это не так, чтобы урвать себе чего-нибудь. Им же, похоже, делить было нечего.
Теперь гитара его зазвучала ровно и уверенно. Девушка подняла глаза, догадавшись, что это его к ней обращение. Впервые сейчас он мог подробно рассмотреть ее лицо. Острый подбородок, полные бледные и нечеткие губы, взгляд мягкий и глубокий из-под прямых бровей. Она была красива, изящна и тонка. Трудно было поверить, что красота ее так жестоко отравлена. Девушка же беззаботно качалась на волнах мелодичного вступления, а музыкант наслаждался ее чуткостью. Но темп нарастал, требуя теперь и от Кирилла всецелого погружения. Между тем, струны под его пальцами грубели и полнели, превращаясь в кость. Кости не были податливы, как струны, но были столь же отзывчивы и даже более. Стоило лишь коснуться, как они тут же рождали внутри себя звук, отвечавший настроению пальцев. Они сострадали: шептали, стонали, хрипели, кричали...
И девушка, что сидела на матрасе у стены, ощущала это. Он, в самом деле, играл на ЕЕ костях! Сначала она вела себя так, будто ей щекотно, как когда попадают пальцами в чувствительные места между ребер. Затем это стало беззвучными рыданиями. Она старалась плакать так, чтобы не калечить музыку. Она рывками принялась стягивать с себя свитер, покорная порывам ненависти и любви к себе, - с одного плеча, затем с другого, но он застрял на груди. Тогда она продела пальцы в петли вязки, надеясь разорвать, перегрызала зубами и снова тянула вниз. Свитер изошел стрелками, и, наконец, горловина тоже поддалась. Теперь уже ей казалось, что струны его гитары секут ее до крови, до мяса, до костей... Спрессованные молчанием звуки подобрались к горлу и вонзились в музыку. В голосе ее клокотали испуганные громом вороны, стонали тормоза, опасаясь беды, били набат все чумные колокола, плакали дети и выли бродячие псы...
Она была сложным инструментом, который не поддавался настройке. Струны-кости непредсказуемо смещены, натянуты то слабо, то сильно, и искривлены. Они нарочно сбивали с ритма, когда в нужный момент их невозможно было поймать. Но это творение Кирилла нарочно выстраивалось так, чтобы оставить музыканту время совладать с инструментом. Однако крик девушки вырвал Кирилла из потока музыки, и сознание его не находило входа обратно. Он просто напросто полностью забыл, что играл. Однако музыка не остановилась - пальцы сами продолжали играть! Кирилл растерянно смотрел, как руки его двигаются самостоятельно, или повинуясь кому-то другому, но не ему. Они удивительным образом избегали ловушек инструмента, вплетая неровность звучания в замысел. Кирилл также обнаружил, что девушка развернута к нему спиной и обнажена. Он понял, что в ее грудной клетке заперта огромная птица. И клетка эта столь мала ей, что бедное существо буквально скомкано, точно бумажное, и совсем не осознает своей формы, даже не догадывается, что способно летать. Узница эта и изогнула прутья, искривила каркас, самозабвенно вырываясь на свободу. Птица сначала испуганно глазела на него сквозь щели ребер, а затем бросилась раскачивать клетку, и там справа был не горб, там зрело крыло - оно росло и крепло, готовясь разломать свой костный кокон...
У нее было только одно крыло: оно не подняло бы ее в небо, но обладало достаточной силой, чтобы приподнять над землей. Так и висела она на одном крыле, между небом и землей. И теперь уже ее вовсе не было жаль. Многие ли из нас способны приподняться над землей?
Пальцы Кирилла вновь стали послушны ему. Он медленно завершал концерт. Девушка, утомленная истерикой, предалась сну, прильнув вспотевшим лбом к стене. Кирилл отложил гитару. Аккуратно укрыл спящую, шепнув ей с улыбкой: "Отдыхай, Струна", - погасил свет и, тоже укутавшись во что-то теплое, долго слушал тишину, пока ни заснул.
III
- Эй, Струна? Ты где? - позвал он громко, обнаружив пустой скомканный плед у стены. - Куда же она подевалась? Эй! - никто не отзывался, и его одолевала ярость.
- Неужели, ушла?.. - он поднялся и выглянул на лестницу, уткнувшись в пустоту. - Вот чокнутая девица! - он обтирал руками лицо, пытаясь проснуться. - Может, еще не очень далеко утопала? - гитара мигом оказалась в чехле, правая рука в рукаве куртки, левая рыскала по карманам... - Ну вот, теперь еще и ключ! Куда я его сунул? - он ощупал все привычные места его пребывания, но тщетно. - Ладно, Бог с ним. Вернусь еще сегодня. Сюда редко кого-то заносит.
- Как она намеривалась добираться обратно в город? Тут и заблудиться недолго, - ругался Кирилл, набегу обыскивая парк. - Дура!..
Сев в машину, он выдохнул, успокаивая себя:
- В конце концов, это моя проблема? Она взрослый человек, черт бы ее побрал!..
Обратно музыкант возвратился лишь к полуночи, чтобы наспех удостовериться, что все в порядке, и запереть-таки замок. Вбежав по лестнице, он нервно нащупывал выключатель.
- Пожалуйста, не нужно света, - раздалось в темноте.
- Неужели не успела перегрызть провода? - кинул он в ответ. - Зачем сбежала?
- Ты сам пробежал мимо меня в парке.
- Почему не окликнула?
- Так спешил... Не решилась препятствовать.
- Ключ ты стащила? - полюбопытствовал Кирилл, усаживаясь рядом.
- Я стерегу надежнее ключа. - Струна вздохнула, а затем словно подвела итог: - Спасибо.
- Нет, - возразил мужчина, - не стоит. Твой недуг подарил мне нового меня. Это было... лучшее мое выступление. И лучшее из того, что я написал.
- Мой недуг... - замялась девушка. Да, мой недуг. Я очень гибкая по своей природе. Гибкая и слабая. Плохое сочетание. Я не ломаюсь, но и формы не удерживаю. - Она горько усмехнулась. - В суждениях тоже. Я недоношенной родилась, долго не видела солнца. Рахитница... Ужасно да?
Конечно же, этот вопрос был о том, как выглядит ее тело сейчас, каким видится оно мужчинам. Он не посмел соврать...
- Да... Прям, химера какая-то, - не сдержался Кирилл, - демоница!
Струна искренне рассмеялась.
- Эта форма давно стала органичной для меня, поэтому редко делает больно.
- Ты действительно не испытываешь физических страданий?
- Редко. Только когда я забываю о своем теле, покидаю его... или... как бы объяснить? Не оно меня носит, а я его. Тяжело. Как клеймо какого-то жуткого преступления. Или как... чумные бубоны. Отвращает людей, а то и в бегство обращает. Это моя тюрьма. Моя клетка. Но... она же защищает меня. От меня самой. Спасает от страстей моих. Ведь мне неведома истинная ценность принципа свободы. Я не умею принадлежать самой себе. Я не имею постоянной формы. И она... Она дарит мне форму - болезненно неровную, чтобы я ее замечала. И я вишу в своей клетке над бездной. Но я не падаю.
Она замолчала. Он тоже понимал, что произнесенных слов достаточно. Достаточно для ответа на его вопрос, но никакие слова не передадут ее терзаний.
- Спасибо, - внезапно продолжила Струна, - за то, что ты сделал. - Она понизила голос до хрипоты: - И не сделал.
Кирилл участливо покачал головой.
- Как ты оказалась там?
- Ох, ну у них отлично налажена система вербовки, надо признать, - усмехнулась она и добавила, между прочим: - Однако каждый вербует себя сам. Они публикуют объявления о работе. Предлагают самые обычные и разнообразные вакансии, которые имеют хороший спрос у молодых девушек. Это приманка. Приглашают на собеседование. Но там с порога становится все понятно, конечно. Кто-то сразу уходит, кто-то остается. Я осталась. Из моего вечного глупого любопытства, не ведающего границ. Впрочем... Я надеялась сбежать из своей тюрьмы. Думала наивно, что подобрала ключик. Рассчитывала, что если выкатаюсь в грязи, так никто и не заметит больше моих горбов... Ты оказался первым моим клиентом. И последним. Я ушла оттуда сразу после тебя. Даже надеялась успеть окликнуть. Признаться, тогда мне хотелось упасть тебе в ноги и благодарить за то, что столь уверенно столкнул меня с того страшного пути.
* английское слово со значениями «струна, связка, хорда», а также «аккорд» наиболее полно выражает суть написанного.
15 августа 2011
Санкт-Петербург
