Нет. Я всё-таки исписался. Отсутствие тем. Депрессия. Нежелание с кем-либо общаться. Короче, жизнь дала очередной крутой вираж. Даже, слететь с него в кювет, уже не пугает. Мой литературный агент забеременел. Родил. И мною не занимается. А я, этакий инфантильный литератор, занимаюсь ничегонеделаньем, сижу днями и ночами в интернете. Поглощаю бешеные порции кофе. А также, очень жалею себя. Была бы жена, дети, родители... Были бы какие-то заботы. Но никого и ничего уже нет. Всё в прошлом. Любовь. Слава. Чувства. Даже разочарования и того, нет. Нет никаких признаков прогресса. Есть солнце, перешёптывающееся с дождём, билеты на поезд. И зов одного знакомого с биостанции. Завтра надо отбывать к морю. Даже этот факт не радует. И мужчина средней упитанности, с седыми висками, короткой стрижкой, высокий, со следами продолжительных давних занятий на остатках мускулатуры, глядящий на меня злыми зелёными глазами из зеркала - тоже очень раздражает. Понятное дело, он - это я. А я, рассерженно наливаю коньяк в рюмку, и без церемоний, опрокидываю в глотку. Через рот он, практически, пролетает. Скользнув над языком и всеми его вкусовыми рецепторами, плюхается вниз - в желудок. Странно. Но теплеет - на душе. А может, моя душа уже находится в желудке и ниже... Хочется взвыть и треснуть по чему-нибудь. Но это - лишнее. Лучше съесть буженинки с, искрящегося хрусталём, блюдечка. Ну, и поеду. Вот вам всем.
Степаныч лукаво поглядывал на меня и пытался забрать чемодан. Помощничек. Отдавать свою ношу я никому не собирался. И радостное встречание, грозило затянуться. Будучи субъектами довольно упрямыми, мы никогда не уступали друг другу. Так было много лет назад. На тренировках. Но сейчас-то, вроде солидные люди. Поезд собирался отправляться на другой путь. Вагоны взлязгнули и остановились. Потом приноровились к нашему дёрганью. И, пошло-поехало. Дёрг Степаныча - взбрык колёс. Дёрг мой - остановка. По ходу дела, Степаныч рассказывал, что домик он мне уже приготовил. И я могу жить, сколько душе угодно. А поедем мы на машине – правда, бензина кукиш. Но поскольку машина станции, то и не очень государство должно жлобиться. При той зарплате, что оно платит служащим... В это время, на наши руки легла ещё одна рука, намного мощнее и загорелее, чем даже - у Степаныча. От неожиданности, мы дружно отпустили ручку чемодана. А невысокий, но мощный, чуть сутулившийся, темноволосый мужик, подхватив его, спокойно понёс к вокзалу. Догнали мы его уже возле, потрепанной жизнью, зелёной машины. Степаныч, увидев моё выражение лица возле поезда, быстро объяснил, что это - наш водитель. Зовут его Михаил. Работает на биостанции. Поскольку по национальности он - татарин, то и прозвище прилепилось к нему - Татарин. Хотя и глупо, наверное. В Крыму татар уже больше, чем в Татарстане. Но на станции, в основном, работают русские - вот и прижилось прозвище. Тем более, работает Михаил на станции давно, пережил не одну смену начальства. Знает всё и всех, но много не болтает. За что народ его уважает. Правда, со странностями. Но кто же - без странностей? У каждого, свои закидоны.
Водители маршруток, которые успели забрать курортников, выплеснувшихся волной из поезда, быстро выруливали на дорогу. Оставшиеся не у дел "извозчики", закуривали и раскладывали фишечки для игры в нарды. На всех маршрутках вместо названия посёлка, куда, собственно, все и стремились, чернела надпись - "Биостанция". Нам было туда же. Горы и море начинали своё тайное воздействие на меня. По пути, я забыл о своих переживаниях. И заснул.
Фигуры короля, королевы в высоком венце, и множество застывших каменных изваяний из их свиты, открылись моим глазам неожиданно и величественно. Мы приехали.
Я ошарашено завертел головой, пытаясь понять, где нахожусь. Еле вылез на простор, растирая затёкшую ногу. Радостно вздохнул. Забыв обо всём, побрёл к морю, раскинувшемуся по всему горизонту. Над самым обрывом стояла лавочка. Присев на неё, столкнул вниз несколько камешков, которые, песенно захватив по дороге собратьев, всплеснулись аккордом внизу. И утонули в тёмной воде. А дальше, впереди, солнце пыталось осветить обрывы, нависающие над бирюзовыми бухтами.
Михаил подошёл ко мне и стал рядом со скамейкой.
- Красиво... Сколько лет живу и не налюбуюсь. Не могу без моря. Наверное, в прошлой жизни, рыбой был.
- А вы здесь живёте, Михаил, в домике станции?
- Да нет, недалеко. Степаныч, говорит, вы - писатель?
- Как ни странно это звучит - да. Но что-то не пишется, последнее время. Может здесь какая-нибудь тема всплывёт.
Не пишется - не страшно. Главное, чтобы было желание жить, а тема появится. А вы, к морю спуститесь, для начала. Окунитесь. Внизу, под нами, глина морская. Говорят - полезная. Намажьтесь и смойте. Вся шелуха городская сойдёт. А завтра, если хотите, со Степанычем к нам заходите. С семьёй познакомлю. Счастливо оставаться. Вот и Степаныч на подходе. До завтра.
К нам подбегал Степаныч, махая руками и радостно крича: "Стойте! Стойте"! Михаил присел на лавку, и мы приготовились слушать, что же такого случилось, что Степаныч, аки горный козёл запрыгал.
Хорошо, что ты не ушёл,- Степаныч обращался к Михаилу, который встал, уступив место начальнику. - Ты представляешь, сигнал рыбаки поймали. Возможно, Чучелость движется в нашу сторону.
Михаил молча развернулся к морю, да так и замер, глядя на спокойную гладь. А Степаныч, воодушевившись, уже больше для меня, рассказывал предысторию.
Понимаешь, Чучелость, это с лёгкой руки Татарина, название такое появилось. А на самом деле, это страшнейшее чудовище, которое веками живёт в наших водах. Дракон. Динозавр. Как хочешь. Раньше их - больше было. Всякие водоплавающие зверюги. И такие, что могли ходить по суше. Им, что быка, что дельфина, что человека сожрать - ерунда. Отношение у местных, конечно, исходя из этого одно - страх, ненависть. Правда, Татарин-чудак, к Чучелости относится, как к какому-то чуду, знамению. Любит, что ли это древнее чудовище? Михаил, ты как к этому реликту относишься? Вот, молчит. Как только речь об исследованиях и рассказах драконьих заходит, закрывается на все пуговицы. И не пробьёшься к нему. А ведь, одна из этих тварей, его деда угробила. В тридцатые годы, его предки жили в Кучук-Ламбате. Рыбачил дед в "Каменном хаосе". Там каменюк полно. Как кто специально с ладони стряхнул. Что уж там было, неизвестно. Деда его, рыбаки вытащили из воды полумёртвого. Вскоре, он и отбыл на небеса. Перед смертью сказал одну лишь фразу: "Собачья башка". А рыбаки с перепугу такого наговорили. Мол, сами всё видели. Вышел змей из моря... Кто же им поверил бы. В те-то годы. Ни Бога. Ни змей. Это уже, по свежим данным, всё подтверждаться стало. Хотя, и сейчас невозможно никого уговорить финансировать исследования. Тут было, попытались сами пробиться к зарубежным коллегам. Они не так давно, явление Чучелости стали подтверждать своими находками. Очень похожие варианты. И с радостью, готовы с нами сотрудничать. Так, наверху, всю инициативу зарубили. Ещё неизвестно, чем эта каша закончится.
-И что же, есть какие-то реальные доказательства? Или так. Разговоры. - Я глянул на Михаила. – Кроме, случая с его дедом.
-Да, конечно же. Ведь ещё люди погибали. И свидетели были. И фотографии мёртвых дельфинов с укусиком в полтора метра. Неоднократно, между прочим, выловлено и запечатлено. Бывали подозрения, что акулы это промышляют. Пятнадцатиметровые. Но, как раз, эти сведения не подтвердились. Записей же очевидцев, встречавшихся со змееобразными существами, множество. Так что, завтра выступаем в поход. Раненько. А сейчас, все - по домам. Спать.
Михаил, прощаясь, задержал мою ладонь, словно хотел что-то сказать. Но промолчал. И, пожелав нам доброй ночи, быстро ушёл.
Степаныч провёл меня к пустому домику, где мне предстояло жить. Там, уже была разложена по тарелкам молодая картошечка. Чья-то заботливая рука полила её ароматным подсолнечным маслом и посыпала, мелко нарезанным, укропчиком. Жареные бычки обиженно выпятили чёрные бусины глаз. Помидоры и сладкий зелёный перец «огородом» насыпаны рядышком. Из громадного пирога, порезанного на куски, вывалился на блюдо рис. Пахло домом, детством. Словно мамина рука заботливо подоткнула одеяло под бок.
- Что, хорошо? - Степаныч уже расположился за столом и наливал в гранёные стаканы розовое вино. - Местный разлив. Мускат. Это не то, что в городе пьют. Цимес.
- Откуда гранёные стаканы сохранились? Раритет. - Я пригубил вина. - Да уж. Нектар. Михаила чего не позвал? А, Степаныч?
- Он домой спешит всегда. У него семья большая. Четверо детей и красавица-жена. Старшая дочь Айбану, вся в мать. Как луна на небе. Агдалия - недавно родилась. Ещё в люльке лежит. По-татарски, колыбель - бешик называется. Она у них старинная. Расписная. Да у Татарина много всякого. От предков собранного. Если домой к нему попадёшь - удивишься. У татар сейчас мало чего осталось. Особенно, тех, что возвращаются. Если бы тебя в сорок четвёртом вышвырнули из собственного дома, обозвав предателем, тоже не успел бы ничего захватить из вещей. Детям и передать бы нечего было из старины. Впрочем, отсутствие прошлого в душах и домах, не только у татар наблюдается.
- Тогда, понятно. Давай, за Михаила. Пусть ему икнётся. Такой вкуснятины уже сто лет не ел.- Я подбирал рыбу и рис, вывалившиеся из куска пирога. Не заботясь о хороших манерах, облизывал пальцы.
- Нее... Ему не икнётся. Это же его Ирина всё готовила. Он ест такой же бэлиш. В смысле, пирог. Теперь - за Ирину.
Стаканы радостно встретились и тренькнули.
Утром, сбегав искупаться к морю, я быстренько сварганил кофе в медной турочке. Налив его, вместе с гущей, в чашку, вышел из домика и направился к лавочке. Там, горестно обняв себя за плечи, сидел Степаныч.
- Доброе утро, Степаныч. Я уже готов.
- Привет... Никуда мы не поедем. И не поплывём. И не полетим. - Степаныч нахмурился и потёр небритый подбородок.- Исчезла Чучелость. Приборы ничего не показывают. Дошла до гор и пропала. Я так надеялся ей в глазки заглянуть. Эх... Пошли к Татарину.
- Слишком рано. Я же его совсем не знаю. Неудобно. Тем более, маленький ребёнок.
- Мы созвонились. Интерес он к тебе проявляет. Давай, чашку относи.
По набережной лениво двигались отдыхающие. Даже детвора, разморенная солнышком, не бегала по галечному пляжу. Жёлтые розы, словно королевы, расправляли свои лепесточки. Вдыхали морской воздух и, в обмен, дарили небу нежнейший аромат. Мы свернули в проулок, уводящий от пляжа, в нагромождение домов. Кирпичных малюток, обмазанных глиной, с черепичными крышами и чистыми двориками. И расфуфыренных коттеджей в несколько этажей. К одному из таких одноэтажных домиков, выглядывавшему из переплетённых веток алычи, уверенно направился Степаныч.
Под одним из деревьев, стоял старый кухонный стол со спиленными наполовину ножками. На нём маленькими горочками были разложены камешки. Солнечные лучи нежно освещали их. И они благодарно вспыхивали. Искоркой. Тусклым отблеском. Рядом лежало множество кисточек, карандашей, песок и каменная крошка на бумаге, клей, картон и деревянные дощечки.
Рядом со столом, паренёк сосредоточенно толок что-то в большой, с трёхлитровую банку, медной ступе. При нашем появлении, он вскочил с невысокой табуретки и начал отряхивать с себя разноцветную пыль. Затем подбежал к нам.
- Салам, - карие глаза на скуластом лице внимательно скользнули по мне.- Папа, гости пришли. Вы извините, сейчас руки помою.
- Салам, а где мама и Айбану? - Степаныч, подхватив меня за руку, направился к столу.
В поликлинику с Агдалией ушли. Позже будут.
На двор вышел Михаил в одних джинсах. Пропустив сына, вбегающего в двери, он крикнул в глубь дома: "Акбарс, собери на стол". Подождал немного, прислушиваясь к чему-то, и подошёл к нам.
- Салам. День должен быть интересным. Это Азаль пытается картины творить из камней. Пойдёмте в дом - там прохладней. Заодно, и позавтракаем. Степаныч точно не ел. А вы, как? Наверное, кофе и всё. - Михаил направился к дому, и мы дружно последовали за ним.
- Я хотел вас, Михаил, поблагодарить за роскошный вчерашний ужин. Степаныч сказал, что это ваша жена готовила. Было настолько вкусно, что мы всё съели. Может, поэтому и завтракать не хочется.
- Ничего. Мы сейчас немножко перекусим. И пойдём по горам побродим. С проводником, всё-таки, увереннее себя чувствуешь. Если вы не возражаете. А готовить у нас, в семье, все любят. Вы же не сегодня уезжаете. Ещё успеете увидеться с Ириной и поблагодарить.
Разувшись у порога, мы прошли по небольшому коридорчику, который вывел нас в кухню. А, затем, и в просторную комнату с потолком, покрытым резьбой. Пол устилали узорные войлоки. Вдоль стен стояли широкие и низкие диваны с множеством разноцветных атласных подушечек. Поражало количество зеркал с какими-то письменами. На одних полках стояли книги в старинных переплётах вперемешку с, явно современной, литературой. На других - на салфетках, расположились ряды начищенной до блеска медной посуды.
Мы присели на низенькие скамейки перед двумя столиками, заставленными блюдами с едой. Азаль принёс узорчатый медный чайник с высоким изогнутым горлышком. Наполнил светящиеся, фарфоровые чашечки, тёмной, густоватой жидкостью. Запах незнакомых трав, с имбирно-шоколадным оттенком, вырвался на свободу и околдовал нас.
Из соседней комнаты бесшумно появился мальчик, лет шести. Поздоровался с нами, приложив руки к груди. Так же, бесшумно расположился на одном из диванов. Скрестив ноги, взял книгу, лежавшую рядом. Листая страницы, поглядывал в нашу сторону. Прислушивался к разговору.
Азаль сел рядом с взрослыми и опустил в небольшую пиалу руки. Обмыв их, вытер салфеткой с затейливыми узорами и поднял ладонями вверх перед собой. Затем, провёл ладонями по лицу и подбородку. Перед каждым из нас стояли, точно такие же, медные пиалки. Михаил, проделав тот же обряд, но произнеся: "Во имя Бога милостивого и милосердного", - взял щепотку соли, а затем разломал хлеб на куски. Азаль тоже начал еду со щепотки соли и взял кусок хлеба. Из глиняного горшочка, положил отцу кусочки мяса с подливой и вопросительно взглянул на меня и Степаныча. Мы, не отставая от хозяев, помыли руки и вытерли салфетками. Соль, правда, не ели. Я взял хлеб и попробовал. Вкус - необычайный. К тому же, хлеб был ещё тёплый. Степаныч, заметив моё удивление, тут же отреагировал.
- Это икмэк. Татарский хлеб. Его пекут в фуруне. Не обратил внимание на печь? Куполообразная такая, пристроечка.- И переключившись на Азаля, добавил,- Накладывай и нам азу. Раз Акбарс уже поел, то нам больше можно съесть этой вкуснятины.
На диване, заёрзал и улыбнулся Акбарс.
Когда мы "немножко перекусили", появилось ощущение, что килограмм двадцать к моему, не очень тщедушному телу добавилось. Осоловело, я направился к дивану, где сидел Акбарс. Меня интересовала книга в его руках. Степаныч, войдя в роль гида, объяснил мне, что такие диваны называются, по-татарски - сет, а столики, с прекрасно сохранившимися арабскими рисунками - хона. Отсюда, видно, и чайхона (кафе). Хотя, нам более знаком вариант – чайхана, где хана (от персидского «хане») означает дом.
Акбарс же, просматривал книгу о русском художнике из Казани, который славился своими картинами и в Советском Союзе, и после распада громадной державы. Особенно известен, он стал во всём мире, после того, как его искусство каллиграфии, проявилось в шамаиле. Перевод с арабского самого слова "шамаиль" означал - качество, достоинство, что-то вроде оберега.
Степаныч, увидев, как я заинтересовался репродукциями, напечатанными в книге, велел принести мальчугану шамаиль Азаля. Михаил и старший сын согласно кивнули, подтверждая просьбу гостей.
Через минуту, я рассматривал картину на стекле. Поле, изукрашенное цветами, орнаментами, деревьями и плодами, было совершенно. Не то, чтобы я был великим специалистом, но душа вдруг зазвенела. И стало понятно - Любовь и Свет необходимы любому сердцу. Азаль склонился над своим детищем, ведя рукой по орнаменту, и негромко прочёл по-русски хадис. Степаныч тут же вклинился и объяснил, что это - изречение Мухаммеда. "Поистине Аллах любит мягкость (доброту) в каждом деле". Хадис ударил об меня, как волна. И смыл нечто. Чёрным пятном, лежащее внутри.
Когда мы уходили, Азаль подарил мне, на память, яшму и халцедон. Камешки лежали у меня в руке и грели сердце.
Навстречу нам, по дороге, мчалась, словно оленёнок, девушка в длинном красном платье с широкими рукавами. Тонкие косички взлетали, пытаясь скинуть бордовую бархатную шапочку, украшенную позвякивающими мелкими монетами. Степаныч, широко раскинув руки, хотел притормозить её бег. Ну, как медведь в малиннике. Но, она, обогнув его, бросилась к Михаилу.
Михаил светился от счастья. Дочь-красавица. Чёрные пушистые ресницы, карие глаза и румянец на смуглой коже. В волосах был прикреплён серебряный прямоугольник с узорами. Поздоровавшись, она быстро протараторила отцу, что они задержались у бабушки. И мама с Агдалией ещё немного там побудут. А она, с девчонками, убегает на пляж. Через два часа вернётся. Чмокнув Михаила, умчалась домой.
Когда мы подходили к набережной, тот же вихрь-Айбану, только уже в майке и джинсах, помахал нам рукой и пробежал к морю.
Даже не успел вашей дочери, Михаил, рахмат сказать. Ирину не увидел.Дочь, как ураган промчалась. Извините, а что это за украшение у неё на косичках было?
Это талисман, на котором выгравировано сач дувасы. Священная молитва. - Михаил рассмеялся. - Вас так впечатлило наше семейство?Я и Ирина, такие же, как и вы.
Жили-то мы в одной стране. В одно время. Те же фильмы, ту же программу "Время" в 21.00, смотрели. В одной армии служили. Как и Степаныч. В той - советской. И в Бога - не верили. Комсомольцами, пионерами и октябрятами были. И статью за каратэ могли схлопотать, в своё время. Когда тайком, по подвалам, занимались.
Жизнь изменилась. Я не сверхверующий. Не ханжа. Но наступил момент, и я понял, что той веры и того мира больше нет. Но и без веры жить - не получается. Вот и всё.
Степаныч, сбегавший за пивом, пока мы вели учтивую беседу - отдал мне бутылки. И умчался - его вызывали на станцию. Пришлось тащить этот приятный груз в холодильник. Михаил, извинившись и пообещав прийти через час, тоже убежал по делам. И я решил побродить по берегу.
Переоделся для купания, и медленно спустился по дорожке к морю. Ещё, когда был наверху, увидел вдалеке дельфинов, бросившихся врассыпную. Наверное, на косяк рыб напали. Был бы бинокль... Надо будет у Степаныча или Михаила попросить. Может, дадут.
Море завораживало.
Шёл по берегу. По накатывающей волне. Перелез через какие-то скалы и попал в большую пещеру. Разделся. Аккуратно сложив шорты с майкой возле шлёпок, двинулся вплавь. Вода здесь была тёмная. Намного холоднее, чем в море, которое плескалось у берега.
Словно течением, меня сносило обратно, вглубь пещеры. Нырнув, увидел громадный арочный проход, неизвестно куда тянущийся. Решив не рисковать, вынырнул. И тут же, почувствовал, что нечто приближается ко мне из глубины. Рванул к спасительным камням, где лежала одежда. Но уже, шестым чувством, понимал - не успеваю.
Шершавое тело коснулось ноги. Сгустком корягообразных водорослей замерло возле меня. Я понимал, что надо плыть. Пытаться. Но меня, словно парализовало. И вдруг, этот сгусток начал раскручиваться, спиралью вырастая надо мной. Если у этой чучелости такая шея и башка, то каким же громадным должно быть само чудовище. Вода стекала с лошадеподобной головы на гриву вдоль шеи, а хищный оскал начал движение ко мне.
Закрыв глаза, стараясь не дышать вонью, которая заполняла всё пространство, и судорожно дёргая ногами, я громко сказал: "Господи! Прости меня"! И тут же, уловил замершую воду, воздух, весь мир. Приоткрыв глаза, я увидел, как приблизившийся ротик, размером с размах моих рук, защёлкнулся. Злые глазки уставились мимо меня, притянутые непонятным светом. Ожив, я рванул от чудища. Возле моей одежды стоял Михаил с громадным факелом.
Чучелость, не рискнувшая связываться с огнём, начала сворачиваться в коряго-водоросли. При этом она издавала пронзительные звуки. Когда поверхность воды перестала бурлить, Михаил, вставил факел среди камней, и помог мне вылезти.
Я рухнул на шлёпки. Левая нога и бок были ободраны. Меня трясло. Не хватало воздуха.
Михаил осмотрел раны, достал из сумки небольшую медную шкатулочку и шамаиль Азаля. Намазал вокруг ран содержимым шкатулки, а остатки мази легонько растёр на лбу. Потом, бережно поднёс шамаиль к своим губам и принялся, по-видимому, молиться. Внезапный, холодный ветерок пролетел, коснувшись ран. И я потерял сознание.
После двух месяцев отдыха на море, я окреп и загорел. Снова начал тренироваться. Благо партнёры, в лице Степаныча и Михаила, частенько составляли мне компанию. Раны, оставленные Чучелостью, быстро затянулись.
Всё чаще появлялось желание позвонить своему литагенту. Что я, в конце концов, и сделал. Предложил вновь сотрудничать. Надо было готовить почву для издания нового романа. Ещё неоконченного, но не дающего мне покоя. В трубке раздались всхлипывания, и знакомый голос прошептал сквозь слёзы: " Я никому не нужна. Мы так хотим тебя видеть".
© Ирина Жураковская, 2007