Из кустов вывалился Петров и, наставив автомат, в упор расстрелял. Тут же, следом, выскочили радостные санитары и бросились укладывать меня на носилки. Пилотка слетела, в бок вонзился сучок, и на глазах появились слёзы. Из-за деревьев донеслось дружное: "Ура"!
Всё, не прощу Петрова. Завтра же пересяду за другую парту. Нет, ну что ж они меня так придавили. Надо выбираться.
Пока я отбивалась от противников, мои "зелёные" раскладывали еду на брезенте. Когда же, подошла ближе, Сенечкина Оля сочувственно произнесла: "Давай к нам. А то тебе досталось больше всех", - и протянула кусок хлеба с кабачковой икрой. Яростно вонзила зубы в бутерброд - вкуснотища. Настроение мгновенно улучшилось. А после того, как разожгли костёр, и на палочках, собранных тут же, с земли, поджарили над костром сосиски вместе с кусочками хлеба и помидорами, захотелось блаженно прикрыть глаза и завалиться на травку, вдыхая запах сосично-хлебного костерка.
Рядом сидел Серёжка и задумчиво смотрел на искорки, вспыхивающие и гаснущие в сгущающемся дымном сумраке. Чёрные прямые волосы спускались на лоб, а стрижка делала его похожим на ворона с топорщащимися пёрышками. Сходство добавлял большой острый нос. Весь непропорциональный, неуклюжий, Серёжка становился необычайно гармоничным и галантным, когда общался с девочками. Он любил читать про мушкетёров и разную историческую литературу, о которой мы и понятия не имели. Особенно мальчишки. Ему хорошо были известны Сирано де Бержерак и Петрарка. И он (всем известно) влюблён в меня с первого дня, с того самого момента, как появилась в классе.
Смешная новенькая в длинной, до колен юбке, сшитой мамой. Старомодная. Нестандарт. Именно так говорили обо мне одноклассницы, снисходительно поглядывая на то, как я одёргиваю юбку, садясь за парту. У них-то, форма была намного выше колен. И косметикой девчонки пользовались совершенно свободно. Не то, что я. Так что, скорее всего, мы оба - белые вороны.
Дождь льётся с небес сплошной, неиссякаемой волной. Струйки воды стекают со лба. Платье прилипло к телу. Но я совершенно не обращаю внимания на прохожих, которые восхищёнными взглядами провожают мою фигуру, случайно увидев её из-под зонтиков. Лифт плавно взмывает к девятому этажу, а сердце выскакивает и рвётся дальше. В облака. Пальцы дрожат. Дверь. Дверь. Дверь. Закрыто и темно. Наверх. Крыша. Поднимаю голову и вонзаюсь взглядом в ливневое небо. В этот момент, меня нежно обхватывают сильные руки. Прижимают к себе, и я вдыхаю запах тела моего любимого.
-Всё как всегда. Лишь распятым сознаньем, я ощущаю тебя.
Шелест травы. Лепестков целованье. Светлость. Ты - светлость моя.
-Милый, я видела в небе сиянье. Радужно билось крыло.
Где-то, обронено чёрной звездою, в пропасть летело перо.
-Что ты, ну что ты, родная слезинка. Будем качать воронят.
Я - на коленях. И ты - моя тайна. Нежно-печальный смарагд.
- Чем же ты занимался, - мои глаза всматриваются в черты лица Серёжки, проникают внутрь, а руки гладят мокрые чёрные волосы.
- Сегодня слушал "Чакону" и думал о нас... Наверное, задремал. Пойдём, ты промокла. Я прочитаю тебе стихи.
- Те, что читал ночью?
- Новые. И, кстати, есть чай. Но всё остальное, по-моему, отсутствует. Собственно, я ещё не заглядывал в холодильник. Родители уехали на дачу. Так что, мы — одни.
В комнате Серёжки - полумрак. Старый диванчик обставлен пустыми зелёными бутылками из-под вина. В горлышки вставлены погасшие свечи, оплывшие разноцветными потёками и практически закрывающие стенки бутылок фантасмагоричными узорами. Серёжка приносит из ванной большое оранжевое полотенце, которым я пытаюсь высушить волосы, и в это время раздаётся звонок в дверь.
Мама Серёжки радостно всплескивает полными загорелыми руками: "Танечка, ай как хорошо, что ты пришла. А мы там с дачки клубники притащили. Урожай в этом году. Сейчас кушать будем. Серёженька, помоги папе. А ты тоже вымокла? Ничего. Вот полотенцем вытрешься, и чайку попьём".
Мы все дружно рассаживаемся за небольшим столом, накрытым потрескавшейся клеёнкой с выцветшими синими цветочками. На кухне стоит запах клубники, а мы обрываем хвостики с листочками и складываем ягоды в большую миску.
Когда, по очереди, всё семейство мыло руки, я посмотрела на Серёжку и сказала: "Можешь меня поздравить. Я поступила в институт".
Серёжкина мама опустила кухонное полотенце и глянула на сына: "Ну вот, теперь мы потеряли Танечку."
Общежитие пустовало. Комендант отправила нас с Томкой на четвёртый этаж. И вменил нам в обязанность долговую, символ начала обучения, красить унылой тёмно-фиолетовой краской стены. Обычная отработка для абитуриентов. Хорошо, хоть краску наши организмы выдерживали нормально. Но всё это было неважно. Ура! Мы – абитуриентки. А с первого сентября – студентки.
С Тамарой, я познакомилась при поступлении. Смешливая девушка, худенькая, с короткой стрижкой, она первая подошла ко мне перед одним из экзаменов и предложила, вместе пробиваться в институт. Жильё мы нашли недалеко от института, практически в центре, в частном уютном домике. Комната на двоих. Хозяйка пообщалась с нами, взяла деньги и ушла. А мы начали приводить в порядок своё временное жилище. Осваиваться с новым миром.
До общежития, где проходила наша отработка, мы добирались больше часа. Но нас это не раздражало. Знакомились с городом. И нам, казалось, что люди, которые едут вместе с нами в троллейбусе, знают о нашей маленькой тайне. О том, что мы покоряем город. Что мы будем студентками института, в который поступали несколько лет. И так же, как мы - гордятся нашей победой.
Денег, что у меня, что у Томки, было совсем мало. Как-то так вышло. Я получила расчётные. Заводские. А у Томки и того не было. На помощь родителей мы не рассчитывали. С родителями у нас сложились очень напряжённые отношения. Слишком гордыми мы были. Не в меру самостоятельными, с точки зрения мам и пап. Да и что родители-пенсионеры вышлют? И когда ещё получат пенсию... А кушать хотелось уже сейчас. И перед глазами у меня появлялись вареники с картошкой-толчёнкой, которые так вкусно готовила мама. Томка мечтала о борще.
Последние пять дней, перед тем, как нам всё-таки прислали денежный перевод, еда отсутствовала напрочь. В коридорчике, у выхода, хозяйка ставила мешок. Для отправки в село - родственникам. А стоял он по стойке смирно, совершенно по простой причине – наполнялся до краёв сухарями. Не один месяц, хозяйка собирала их для свиней- остатки засохшего и заплесневевшего хлеба. Отправляла в село родственникам, и cчастливые хрюши уминали помои вместе с сухарями. А потом, на праздники, ей передавали бартером свининки.
Вот эти сухарики мы и начали потихоньку таскать. С кипятком, без сахара - благодать. Жизнь становилась всё лучше. Прекррррасней.
Работа наша в общежитии постепенно подходила к концу. В один из предпоследних дней отработки, мы познакомились с парнем. Звали его Александр. Студент. Из неуехавших. Увидели мы его, когда докрашивали кухню. Сидел на подоконнике невзрачный парень и курил. Бережно так сигаретку держал. И задумчиво смотрел в окно. Потом, также задумчиво он наблюдал, как мы красим стены. А затем, как кошка, неслышно спрыгнул на пол, забрал у меня кисть и ловко докрасил остаток. Невысокий, похожий на горца и старше нас, точно лет на пять. Мужик... Так и стал нам помогать.
Александр рассказал, что его выгоняют из института. Официальная версия звучала - за неуспеваемость. А неофициальная - правдоискатель. Как мы поняли, все его неприятности начались с того момента, как он в деканате умудрился обозвать старосту группы - стукачом. А куратора - сталинским прихвостнем. Нам было трудно судить о том, прав ли он. Но всё, что Александр рассказывал, проворачивалось скрипучей, завораживающей и тайной дверью. Вела она в другой, далёкий и непривычный мир.
Вечером, после работы, когда я задумчиво рассматривала фотографии, где мы с Серёжкой гуляли возле реки и кормили крошками хлеба птиц, Тома обронила фразу: «А ведь, Александр на тебя глаз положил". Сердце моё замерло. Заныло тоскливо и ухнуло в пропасть.
В общагу стали съезжаться "старики" и она наполнилась шумом, бряцаньем стаканов, пивным духом и пением под гитару, заглушаемым голосом Высоцкого из магнитофонов.
В последний день отработки, Александр пригласил нас с Томкой прогуляться. Подтянулись ещё ребята из студентов. Все перезнакомились и гудящей толпой, прихватив гитару, пошли в ночь. Когда возвращались, Александр подарил мне персик, которым я тут же поделилась с Томкой. На прогулке он много пел, и гитара послушно лежала в его руках.
Залезали в общагу через тайный ход, так как в двенадцать ночи, дежурный уже никого не впускал. А светиться перед комендантом за позднее появление никто не хотел. Можно было лишиться стипендии, а то и похуже. Возвращаться к хозяйке – время довольно позднее, а заночевать можно и здесь. Народ не расходился, обсуждая последние новости, и мы с Томкой жадно прислушивались, постепенно вникая в студенческую жизнь. Тут кто-то предложил Александру продемонстрировать фокус. Он рассмеялся и мотнул головой, отказываясь. Я посмотрела на него с интересом и вдруг он, перестав смеяться, предложил мне поучаствовать ассистентом.
Ребята освободили место в центре комнаты, и Александр предложил мне сесть на пол, к нему лицом. Я села, скрестив ноги, и положила на колени расслабленные руки. Наступила тишина. Александр присел на корточки и начал смотреть мне в глаза. Вид у него становился похожим, на то задумчивое состояние, в котором мы увидели его первый раз, на подоконнике.
Внезапно, я почувствовала, что тело перестаёт мне повиноваться, и начала сопротивляться. Но как я не пыталась подняться или хотя бы расцепить ноги, у меня ничего не выходило. Отвести взгляд я тоже не могла. Более того, начала заваливаться на спину, с ужасом понимая, что сзади ножка стола, а ноги разъединить я так и не могу. Взгляд Александра изменился - он понял моё состояние и, протянув руку, помог подняться. Я ошалело смотрела на Томку и ничего не могла сказать. Народ оживился, кто-то принёс вино и стаканы.
На следующий день, неоднократно обсудив всё, что произошло вчера, я и Томка, приведя себя в порядок с утра, вышли на просторную кухню общежития. Александр и, похоже, все остальные, с кем успели познакомиться, уехали в институт. Нам стоило тоже отправляться в деканат. Но, подумав, решили отправиться в институт завтра. Пока же надо что-то решать с жильём - оплачивать комнату в домике мы не могли себе позволить, нечем.
На подоконнике лежал небольшой кусок хлеба. Ещё не совсем засохшего. В животе урчало, и жизнь уже не казалась столь прекрасной.
Я нашла спички, зажгла газ и, разломав хлеб, насадила кусочки на спички, чтобы можно, не обжигаясь, держать над огнём. Томка молча наблюдала за моими манипуляциями, а потом начала делать то же самое. Запахло дымком и поджаренным хлебом.
И, вдруг, передо мной отчётливо встала картина "Зарницы". Боя "зелёных" с "синими". И костёр. Хлебный запах поплыл в дымном сумраке.
Жизнь менялась. Я уходила с одной из троп. Более проторенной. Впереди - неизвестность.
© Ирина Жураковская, 2007
