Ступени возмужания. повесть гл. 27 (Эротические рассказы)

Тетя вышла, а мы с Наташкой переглянулись. Меж нами не осталось недомолвок. Пожалуй, это было прекрасное состояние, лучшее, которое вообще возможно меж мальчишкой и девчонкой, мужчиной и женщиной. Это был тот самый кусочек простого человеческого счастья, что не хочется прятать, таить, а наоборот, тобой овладевает огромное желание им поделиться. И мы делились своими ощущениями через глаза, смотрели друг на друга, — я улыбался, Наташка. Ничего нас не сковывало, ни условности, ни разность пола, ни одежда. Даже тетя! Наташка совсем не боялась, что сейчас откроется дверь и… Пусть открывается, пусть тетя входит — на здоровье! Нет, — это была прекрасная минута, которая проходит и одновременно остается в жизни навсегда.
Наташка оперлась подбородком на ладонь, прикрыла рот музыкальными пальцами, и брызгала на меня своими карими бесенятами, игриво отвернулась и снова брызнула. Только ради этого момента, я уже был готов повторить все сначала.
Пройдя через годы, я знаю, что удовлетворенная женщина прекрасна в двойне, в тройне, она парит, порхает, а ты наслаждаешься ее полетом, щебетанием, словно райской птицы на рассвете. Но тогда я не знал, — чувствовал, словно зверь, и это было куда прекраснее. Мы не только познавали друг друга, мы открывали себя, через друг друга, и наши открытия были подобны переходу Колумба через океан, туда, где не было запретов. После блужданий поодиночке, мы соединились и нашли свою Америку, и назвали ее Азией, — так захотелось!..
Наташка встала, одну руку вскинула вверх, а второй расправила золотистый пушок, пробежавшись по нему пальчиками. О! Я чуть не подскочил. Такого доверия, я не ожидал. По выражению моего лица, Наташка, видимо, догадалась, сколько удовольствия доставила мне, казалось бы, невинным жестом потягивания. Она немного смутилась, но и ей это стало приятно.
Еще раз, на бис, пробежав пальчиками по пушку, Наташка проговорила:
— Пойду за лампой, а ты спички поищи… Темно становиться.
Я угукнул. Спички! Да, что их искать! Они всегда были на печке в «завалке». Я поднял крышку, сунул туда руку и вынул коробку охотничьих спичек. Дед бы увидел, выдал бы мне по заднему числу, — жечь охотничьи спички в доме! Но деда не было, а мне хотелось поскорее вернуться к Наташке. Она вынесла из тетиной комнаты керосиновую десятилинейную лампу, поставила на стол, сняла стекло, убавила фитиль. Я зажег спичку, поднес.
Маленькое синее пламя озарило ее руки, музыкальные пальцы. Наташка надела стекло и крутя регулятор фитиля, стала медленно прибавлять, чтобы стекло не закоптилось и не лопнуло. Постепенно свет стал красть из полутьмы ее обнаженное тело, сначала он воровато выкрал золотистый пушок, потом животик, добрался до продолговатых, в разбег, грудей, проигрался с маленькими розовыми сосками, осветил длинную шею и сосредоточенное лицо Наташки. Это было похоже на сказку, оказывается у нее на руках и плечах был почти незаметный золотистый пушок, такой же, как и на лобке, только совсем маленький, шерсткой, в свете огня он заискрился, словно от Наташки пошли солнечные лучики.
Она случайно дотронулась до стекла, ойкнула и, поднеся палец к губам, вкинула на меня глаза и пожаловалась:
— Обожглась!..
— Больно?
— Да, так. Немножко…
— Дай мне…
— Палец?
Я угукнул. Она протянула руку. Нет, не протянула, а подала вместе с продолговатой кистью, изящно ее изогнув. Я принял этот дар на ладонь и, приподнимая, поднырнул под обожженный палец губами. Он еще пах Наташкой, но она забыла об этом, прикрыла своих карих бесенят шелком ресниц и обдала меня своим дыханием.
Я ласкал ее палец, пробуя Наташку на вкус. Все-таки есть у нас что-то дикое от зверя! Женщинам это нравиться, наверное, поэтому оно не отпало как атавизм, не отвалилось, как ненужный хвост, а просыпается в нас именно в такие моменты. Я щекотал ее пальцы теплыми губами, а она наслаждалась тихо, стараясь не подать виду, — извечная женская уловка, раззадорить нас, с ней женщины рождаются и это тоже от зверя — милого и прекрасного. Я перешел на второй, третий пальчик, перецеловал их все…
— Я один обожгла, — шепнула Наташка, не отнимая руки.
— А этот не обжигала? А этот?  — спросил я, проходя по ним губами еще раз.
— Хватит… А то мне сейчас опять захочется.
Я оторвался от ее руки. Не потому, что она сказала «хватит», по интонации было понятно, можно продолжать, а от «опять захочется». Я и не знал, что девчонки хотят от поцелуя кончиков пальцев. Да и что я тогда вообще о них знал! Два обычных слова из ее уст и мое «отличие» воспряло, — этого не знала Наташка. Карие бесенята раскрылись когда «отличие» толкнуло ее в ногу. Приоткрывшаяся крайняя плоть бархоткой прошлась по ней, но Наташка не отстранилась. Мне даже показалось, она прижала к моему «отличию» ногу. Возможно, лишь показалось, или я сам его прижал.
Мы смотрели в глаза друг друга, пока Наташка не прошептала:
— Сейчас тетя придет…
Наташка ошиблась, тетя уже пришла. Она стояла у дверей и смотрела на нас. А картина была выразительная: мальчик и девочка — супротив, обнаженные, на ладони мальчика рука девочки, поднесенная к его губам. «Отличие» мальчика упирается в ее ногу, которую девочка приподняла на цыпочки, согнула немного в колене, чтобы мальчику было удобнее. Да, жаль, что я не художник!
Точнее, тетя не смотрела. Она увидела, и теперь размышляла, как, не зашумев, ей вернуться на улицу. Наташка сказала и мы, вспомнив, повернули головы в сторону входной двери, где и стояла тетя, не зная, куда себя деть. Наташка опустила ногу на пятку, но мое «отличие» не собиралось опадать и отвернуться, как-то было неудобно. В общем, я так и стоял, — пальчики Наташки покинула мои губы.
— Зажгли! Ну и молодцы…— проговорила тетя, по ней было видно, что она сама очень смущена, но старается не подать виду. — А пошли-ка в комнату деда! Там на диване мы все втроем поместимся. Посидим, поговорим. Книгу обсудим…
Тетя как-то быстро непростую ситуацию обратила в обыденную, мое «отличие» смотрело немного вверх, но она если и оглядела меня, то так, словно я был во фраке, да еще с бабочкой.
— Бери лампу! А ты, Наташ, книгу… пошли во владения деда.
На диван тетя села посредине, тем самым предлагая нам с Наташкой примоститься по ее обнаженным бокам, а уж, кто какую сторону изберет, наше дело. Выбор я предоставил Наташке, и она прижилось к тете слева, я, естественно, справа, под ее грудь ухом. Она раскинула руки и прижала к себе нас обоих. Мне мешало «отличие» и я не мог устроиться на диване комфортно, пока рука тети не легла на него, прикрыв.
— А Наташка хотела тебя спросить…— бросил я, как бы невзначай.
— О чем, Наташ?
— И вовсе, я не хотела! — снова густо краснея, ответила она. — Точнее, хотела! Но без тебя! Диван проткнешь… Тетя, он хочет и хочет… Разве с ним почитаешь!
— Ну, это мы сейчас быстро уладим…
Тетя огладила мое «отличие», открыла головку и стала водить по ней ладонью. Наташка замерла, ее жадный взгляд ловил каждое движение тети. А тетя, словно специально, делала все немного медленней. Они, — одна своими карими бесенятами, другая рукой, мучили меня наслаждением, я был словно тренажер для обучения, только начинал втягивать живот, приподниматься, как тетя приостанавливалась, зажимала головку пальцами.
— Наташ, принеси из моей комнаты платок, он там, на подушках, — наконец-то проговорила тетя.
Наташка выскочила, а тетя быстренько наклонилась к моему «отличию» и вобрала его в рот. Я дернулся несколько раз…
— Ну вот, чтоб не забрызгал…— тихо произнесла она.
Наташка вернулась.
— Этот, тетя?
— Да — он. Давай.
Тетя положила себе на бедра цветастый платок. И на удивление Наташки сказала:
— Так о чем хотела спросить?
Наташка пристроилась к ней с левой стороны с полной уверенностью: пропустила что-то очень важное. Мое «отличие» предало, выдало меня, безынициативно покоилось чистенькое, румяное от только, что полученного удовольствия.