Ступени возмужания. повесть гл. 26 (Эротические рассказы)

Отобрав у меня книгу, Наташка села к столу, как прилежная ученица. Пододвинула стул, разложила ее на скатерти учебником и, подперев рукой щеку, стала читать. Все это было бы обыкновенным, если бы она не сидела совершенно голая. Обращенный ко мне спиной, ее стан приобрел такую женственность! Он изогнулся гитарой, волной с изгибом округлялся книзу и на жестком фанерном сидении приплюснулся. Причем, он изогнулся и в боках, и в спине. Русые волосы немного провисли, словно за партой, Наташка сложила руки, выпрямила осанку и перевернула страницу. Она двигалась в рамках школьной привычки, но я залюбовался, никогда бы не подумал, что девчонка может просто сидеть и быть такой красивой, у меня шевельнулось «отличие».
В голове билось: «несколько раз в день, несколько раз в день». Я никак не мог забыть того вставленного в книгу откровения, совсем незнакомой мне женщины. Наташке, правда, было всего шестнадцать, но утром она ласкала свой золотистый пушок. Мне захотелось увидеть это еще раз. Но как спросить об том Наташку? Она и разговаривать не захочет. Я вспомнил, что у тети на комоде лежали простые карандаши. Причем тут карандаши? А я знаю! Прошел к комоду, взял один и положил на стол под ее правую руку.
Наташка была полностью в книге, зрачки карих бесенят, то вспыхивали, расширяясь, то сжимались почти до точки, щеки были пунцовыми. Даже не заметив меня, она схватила карандаш и поднесла ко рту. Я уставился на нее. Наташка обвила губы его тупым концом, они приоткрылись, приложила к нижней, накрыла верхней и немного пососала. Это было так незабываемо. На уроках мальчишки грызли карандаши, девчонки грызли, но сейчас была другая обстановка и во мне бродили другие мысли.
Нет, ничего подобного, о чем вы можете себе подумать, каждый в меру своей испорченности, у меня не возникло, просто теперь каждое движение Наташки, будь-то взмах руки, движение ноги, вздох, выдох, я видел в определенной призме восприятия. А тут губы, ее немного влажные, припухшие губы, почти рядом ласкают карандаш так обычно и в тоже время так необыкновенно.
— А вот, и про вас!.. — произнесла Наташка, вскинула карих бесенят и хотела обернуться к окну, но уперлась взглядом в меня. — Ты чего?! Сядь, где сидел!
— Я? Я карандаш…
Да, ответ получился не очень. Бред какой-то вроде как, я карандаш. Вообще-то я хотел сказать, что подал ей карандаш, но получилось что получилось. Наташка посмотрела на карандаш, словно только его увидела.
— Ладно, слушай! — проговорила она.
Наташка перевернула его и, проведя тупым концом по строке, прочитала:
«Наконец, приятные мысли полностью овладевали моим воображением, я доводил себя до такого состояния, что сдерживаться было нельзя. С бьющимся сердцем, уверяя себя, что это «в самый последний раз», я совершал то, что в конце концов приносило не ожидаемое удовлетворение, а лишь какую-то оглушенность…».
Оборвав чтение, она подняла на меня карих бесенят и в упор спросила:
— У тебя так?
Вообще-то у меня никогда не было мысли уверить себя, что это в последний раз. Благодаря тете, у меня она не возникла сразу, и не мучила потом. И то, что я испытывал, оглушенностью уж точно не назовешь. Но, я кивнул. Почему? Наверное, почувствовал, что именно такого ответа от меня ждет Наташка.
— У меня тоже…— выдохнула она, подтверждая мои предположения. Глаза ее погрустнели.
— Наташ…— проговорил я, так мягко ласково, сам от себя не ожидал.
— Чего? — грустно ответила она.
— Там женщина пишет, что не видит разницы!
— Она не видит, а я не знаю…
— Спроси у тети, она знает.
— У тети!.. — Наташка покраснела густо, густо.
— Она же тебе эту книгу дала, значит, можешь спросить без стеснения.
— А тебе сейчас хочется? — вкинув на меня глаза, снова спросила Наташка.
— Чего?
Вот сморозил, так сморозил! Вогнал девчонку в такой огонь, что она могла бы из него и не выбраться. Закрывшись в себе, она вряд ли открылась в ближайшее время, если бы вообще открылась. Доверие добывается трудно, кропотливо, а оборвать его можно одним словом, к примеру, таким какое выдал я. Есть конечно куда хуже, но это не в моем повествовании. Но и вправду, ее грустные бесенята сотворили со мной и с моим «отличием» нечто такое, что мы забыли о том, чего так хотели минуту назад.
Но все обошлось, Наташка переборола себя, и повторила:
— Хочется к нему прикоснуться? Сейчас?
Второй шанс упускать, уже даже не глупость, — полный аут! Я кивнул. Наташка снова покраснела и опустила глаза.
— Мне тоже… Бери стул и садись за стол напротив…
Я сбегал к окну за стулом и сел, как было велено.
— Гладь его… — прошептала Наташка, не поднимая глаз.
— А ты?..
Она не ответила, просто убрала одну руку со стола и опустила. Я взял «отличие» в ладонь. Переволновался, оно было мягким и мокрым, потихоньку я стал его подбадривать.
— Дрочишь?  — спросила Наташка.
— Глажу…
— И я…
Ее рот приоткрылся как у маленькой девочки, у которой в трусиках что-то зачесалось, резинка надавила или еще что.  Наташка вскинула на меня круглых карих бесенят и смотрела не моргая. Точно девочка, которая неожиданно попала пальчиком туда где нельзя и замерла, испытывая неведомые до того ощущения. Мое «отличие» окрепло как-то сразу, словно Наташка подарила ему второе дыхание.  
Кстати о дыхании. Она дышала так тихо, что я готов был махнуться ушами с ослом, только б не пропустить ни одной интонации. Носик Наташи вздернулся, она немного сморилась, а открытая мне грудь начала вибрировать. Немного, почти не заметно, словно по Наташкиной спине пробежали мурашки. Вторая рука, что осталась на столе, сжалась в кулачек, резко скомкала скатерть и так же резко отпустила. Наташка напряглась, вскрикнула айком и обмякла…
Если прокрутить все немного назад, то станет понятно, какие чувства испытывал я, наблюдая за ней, моя рука на «отличии» работала поршнем и как раз когда она скомкала скатерть, я выстрелил. Под столом или из-под стола, у меня не было возможности это понять, но именно выстелил таким незабываемым блаженством.
— Ты мне на коленку попал… — шепнула она, — течет…
Я соскочил в поисках тряпки, полотенца, еще чего подобного. Наташка ухватила меня за руку и глазами попросила сесть. Ее карие бесенята светились.
— Так приятно… До пальцев добежало… Сейчас у тебя нет оглушенности?
— Нет, мне так хорошо!
— И мне… Знаешь, я словно от земли оторвалась и летаю, летаю…
Скрипнула входная дверь.
— Что ж лампу не зажжете? — спросила тетя. — Вечер. Солнце за лес убежало.
Мы даже не заметили, что в комнате был полумрак. Наташка наклонилась, делая вид, что зачесалось, растерла мой выстрел по ноге.
— Впотьмах читаете, глаза портите…
Тетя окинула нас взглядом и все поняла, да и что тут было понимать, когда я сидел на стуле, а с моего опустившегося «отличия» на полосатую дорожку еще тянулась капля. К тому же я его попытался обтереть, инстинктивно ладонью.
Мы молчали не договариваясь.
— Стало быть, книга впрок пошла…— тетя сделала паузу. Наташка потупилась, покрылась гусиной кожей, это я заметил даже впотьмах.  — Ну и на здоровье!..
Ласково улыбаясь, тетя подошла к Наташке, обняла, что-то шепнула, та сразу как-то раскрылась, словно от волшебного слова. Повеселела и спросила:
— А лампа где?
— В моей комнате… Ты пока зажигай, а я сейчас волкодава молочком напою и вернусь. Он у нас эстет, молоко любит исключительно парное…