Ступени возмужания. повесть гл. 24 (Эротические рассказы)

Похоже, я поторопился. Во-первых, вокруг ивы надо было бежать в другую сторону, тогда бы я оказался к Наташке и тете там, где моему взору открылись бы две обнаженные спины, ну и все что к ним прилагается ниже в обрамлении песка и солнца, а не две головы, уложенные подбородками на руки, локтями ко мне. Во-вторых, сам бы не попал им на глаза, почти в упор, словно на расстрел, особенно карими бесенятами.
Дело в том, что когда я ползал, осваивая партизанскую науку, мои семейные трусы забились песком и выдали меня, что тетя не преминула заметить.
— Наташ, он не подглядывал, он — подслушивал! — немного повернувшись к ней, сказала она. — Видишь на трусах песок мокрый. А мокрым, он может быть только под ивой. В жару она плачет, и там сыро… Что будем с ним делать?
— Пусть обратно под нее лезет! — фыркнула Наташка и опустила лицо на руки.
— Иди сюда, — позвала тетя.
Я подошел и она, не вставая, протянув ко мне руки, сдернула с меня грязные трусы. Ладошкой стряхнула с волос на лобке и моего безынициативного «отличия» прилипший песок и заставила переступить ногами через спущенные темно-синие паруса.
Это было несколько неожиданно — для Наташки, из-под ее рук и якобы опущенной на них головы, я отчетливо увидел один глаз. Тетя не видела,  — знала, Наташка смотрит, поэтому она немного дольше чем того требовала необходимость повозилась с моим отличием. Со стороны это выглядело, даже не знаю, ну как мать отряхивает измызгавшегося сына или бабушка внука, если, конечно, не брать в расчет, что от движений ее ласкающей ладони «отличие» стало приподниматься.
Как только оно приобрело вид не юноши, но мужа, тетя легонько шлепнула по его кончику двумя сомкнутыми пальцами и сказала:
— Иди, в реке обмойся…
Наташка отвернулась и хмыкнула. Не удержалась. Это было наказание и по лукавому выражению глаз тети, я его заслужил. Что ж — развернулся и пошел к воде, теша себя мыслю, что ушел и вернусь к ним голым. Грязные трусы, тетя откинула к мостику для постирушек,  подтверждая, или скорее утверждая и постановляя.
Я окунулся, но далеко заплывать не стал. Лег на мелководье. Теперь я не слышал, о чем говорила тетя с Наташкой, зато хорошо их видел. Точнее черную и русую головы. Тетя расплела клубок, а Наташка вообще никогда не заплетала, у нее были волосы до плеч, с прямым пробором и концами колечками. Как только, я удалился на приличное расстояние, Наташка повернулась к тете и стала ее допытывать.
О чем? Думаю, я тогда правильно догадался. Они говорили о моем отличии от девчонок. Может, не конкретно о моем, но в общем, уж точно. Наташка была так увлечена расспросами, что даже забыла, что мне ее видно, приподнялась на локти, предоставляя моим глазам груди. Один раз засмеялась. Мне стало интересно, и я направился к ним.
Как только вышел из воды, стал приближаться, оживленная беседа прекратилась. Наташка снова отвернулась, делая вид, что загорает, словно уснула на солнце. Я приблизился, но ложиться на песок не стал. И вовсе не такой наглый! Как можно подумать. Честно, хотел лечь рядом с ними, но поднялась тетя.
Встала во весь рост ко мне лицом, естественно и всем остальным, вскинула вверх руки, сплела над головой пальцы и, прогинаясь, произнесла:
— Пойду тоже окунусь…
При этом она еще выгнула поднятые руки как-то так, что ее груди прижались друг к другу, навострились на меня, живот втянулся, лобок с черным курчавым волосом обозначился. Ноги были плотно сомкнуты. От такой великолепной картины обнаженного женского тела мое «отличие» подскочило и сделало легкий реверанс тетиной красоте.
Естественно, это не ускользнуло от карих бесенят Наташки. Краем глаза, я увидел, как они приковались ко мне, точнее к моей нижней половине — «отличие» снова сделала реверанс. Она даже не удивилась, что тетя вот так просто встала, обнаженной передо мной, словно была в халате. Сейчас ее интересовало «отличие».
— Ну,  я пошла, — снова проговорила тетя и, проходя мимо меня, будто случайно, мимолетно огладила его ладошкой движением снизу вверх.
«Отличие» вскинулось и несокрушимо замерло. Сибирская Афродита удалялась навстречу речной волне, омыться в пенистых водах и вернуться обновленной, а я стоял как юный бог Солнца Аполлон, и не было даже фигового листика, чтобы прикрыться от карих бесенят золотоволосой Гебы.
Повторяю, это я сейчас так лихо выкрутил, про богиню вечной юности дочь Зевса и Геры, тогда я о них ничего не знал, но разве оно что меняет? Наташка на меня смотрела, как богиня с Олимпа на своего суженного полубога Геракла. Точно вам говорю! Она даже приняла позу сфинкса и пододвинулась ко мне. Плотно сомкнув коленки, уперев ягодицы на пяточки, протянула руку и дотронулась.
— Ой! Он сейчас лопнет…  — прошептала она.
Еще бы не лопнул! Я думал, что сойду с ума. «Отличие» подпрыгнуло и закивало ее продолговатой с длинными пальчиками, изящно изогнутой кисти, как жеребец в цирковом поклоне. Если б меня не охлаждала одна мысль: «Резкая перемена в Наташке, результат беседы с тетей или любопытство взяло верх?», — наверное, я  брызнул бы ей прямо в лицо. Все же, мне пришлось его схватить и отвести…
— А сегодня, ты уже дрочил? — прищурив карих бесенят, неожиданно спросила она.
— Нет…
Вопрос меня озадачил. На него я ответил автоматически. Делал? Конечно, не делал! Я вообще этим не занимаюсь! И только потом до меня дошло, что Наташка не спрашивала меня: «делаю ли я?», она спросила «сегодня ты уже делал?».
— Подрочи…— прошептала она. — Тетя сказала: вредно. Болеть будет, если не подрочишь. Она мне книгу об этом дать обещала.
— А ты?
— Я…— Наташка сделала паузу. — Я потрогаю его. Можно? Он так смешно подпрыгивает!
— Я тоже хочу тебя потрогать.
— Где?
Хотелось сказать, там, где золотистый пушок, но сидела она очаровательным сфинксом, плотно сомкнув колени, доступа к нему не было, зато груди Наташа уже открыла и, не стесняясь, показывала.
— Сосок… — ответил я.
— Только я вставать не буду…
Наташа развернулась вполоборота, одной грудью под мою руку, а сама ладонью осторожно огладила мое «отличие». Оно подпрыгнуло снова, потянулось за ее тонкими пальцами. Я сделал ладонь лодочкой и Наташка доверчиво положила в нее сосок, он потерся о кожу, набух.
— Ну, дрочи — шепнула она, прислонившись пылающей щекой к моей руке, что держала ее грудь.
Я был уже на грани, и упрашивать меня долго было не надо. Ухватив «отличие» ладонью другой руки, я оголил головку. Наташкины карие бесенята раскрылись до придела, она наблюдала, как я, то скидывал крайнюю плоть, то накидывал, пока не стрельнул белым сгустком, из-под пальцев полилось на песок тягучими каплями. Запрокинув голову, я прорычал что-то нечленораздельное.
— Тебе хорошо было? — спросила она.
— Как тебе утром…
— Дурак! Отпусти! Тетя идет…
Я убрал ладонь лодочкой, закрывающую ее маленький розовый сосок. Наташка быстро распласталась на песке спиной к солнцу и отвернулась.
От реки, не спеша, словно прогуливаясь, шла тетя. Собирая мокрые волосы и отжимая, она посмотрела на мое сдувающееся «отличие», с перламутровой капелькой на кончике, и, улыбаясь, проговорила:
— Ступайте купаться. Вода — прелесть…