(из дневников событий)
Так как в первый класс я пошел в шестидесятом году, то и вспомнить в каком году я учился в том, или ином классе мне очень просто. Получается что тот новогодний праздник - шестьдесят пятого года, я встречал, пятиклассником, завершал, так сказать, свою первую личную «пятилетку». Мои старшие брат и сестра в этот год оканчивали школу и определялись с выбором будущей профессии, а средний брат пока не задумывался об этом, хотя в сердцах и поговаривал, что тоже все бросит, и отправится в ПТУ, обучаться на кулинара. Никто его не отговаривал, потому что никто в это не верил. Колька уже не первый год исправно ходил в «музыкалку» и, по много часов твердя на баяне зунывные гаммы, упорно развивал у всех нас музыкальный слух.
В половине деревянного, приземистого дома «пятистенка», в коммунальной квартире - проживала наша семья. Квартира состояла из трех комнат и кухни с русской печью. Спальню родителей и нашу «мальчиковую» комнату, обогревала еще одна печь – «галанка». Сейчас в это трудно поверить, но Юрий – старший брат, и Николай спали на одной кровати, а я пока еще умещался на «подростковой». Братья вечно спорили, раздражались друг на друга, и часто у них дело доходило до драк. Разнимать приходилось матери. Прижав Кольку к полу, она говорила: «Юрка, иди из дома, куда - ни будь! Дай ему успокоиться». Чтобы успокоить Колькин нрав, отец, веря в то - что музыка облагораживает душу, определил его в музыкальную школу. Мудрым человеком был Авенир Петрович.
Кроме печи и кроватей в нашей комнате стоял большой стол, за которым можно было всем одновременно делать уроки. В красном углу главная ценность – на тумбочке, забитой всякой всячиной, грампластинками и стопкой журналов «Кругозор», возвышалась радиола «Рекорд - 61». От радиолы, над потолком, протянувшись по диагонали через всю комнату, свисала спиралевидная антенна из медной проволоки. Отец, иногда пристроившись поближе к динамикам, пытался, через шумы и трескотню, расслышать - о чем вещают «вражьи голоса». Так мы и засыпали под какофонию звуков.
Наверно, точно также, в двадцать восьмом году, примкнув ухом к своему одноламповому регенеративному приемнику, слушал эфир Николай Рейнгольдович Шмидт, прославивший наш поселок Вохму на весь мир. Обычный сельский киномеханик самостоятельно собрал радиоприемник и первым поймал сигналы бедствия гибнувшей полярной экспедиции Умберто Нобиле. У каждого времени свои герои и свои горячие новости.
После Карибского кризиса народ приобрел прививку массово интересоваться вестями из-за бугра. Даже частушку сочинили: «Есть забава на Руси – ночью слушать Би Би Си». А тут еще, наконец – то, отправили на пенсию главного агронома страны, кукурузовода - Никиту. Как теперь будем жить при Брежневе, по – прежнему, или как – то по - другому? Без «голосов» не разберешься.
Ну а для меня и без перевода любопытно было послушать иностранную речь. Днем обычно глушилки не работали, и поймать какую ни будь радиостанцию, вещающую на английском, немецком, французском или арабском языках не составляло труда. Слушать долго непонятную белиберду было так же тяжело, как и слушать от Николая игру на баяне его бесконечных гамм. Но в этом случае я терпел тарабарский треп зарубежных радиодикторов в надежде застать в перерыве между болтовней пару другую песен или музыкальных композиций, чтобы похвастаться на следующий день своим приятелям.
- Вчера «битлосов» ловил. Клевая музыка!
- А что это за рыба такая – битлосы? Никогда такую не удил. – Не расслышав, о чем идет речь, спросил непосвященный рыболов - любитель, вызвав тем самым дружный хохот пацанов.
- Ее вместе с толстолобиком в наш пруд запустили, чтобы от тины избавиться. – Успел кто-то пошутить, вызвав новый взрыв смеха - до колик в животе.
В нашем доме был и обычный радиоприемник. Он висел на стене в большой комнате, где обитала сестра Татьяна. Сестра не включала динамик, так как по нему вещали только классическую музыку, какую нибудь арию Иоланты из одноименной оперы или венгерский танец чардаш, который старательно в это время разучивал на баяне брат Николай. А я любил слушать разные детские передачки, типа «Клуб знаменитых капитанов», «Пионерской зорьки» и даже воскресный «Сельский час» с задорной Ольгой Воронец и разливными песнями Людмилы Зыкиной старался не пропустить. А от передачи с обволакивающим бархатным голосом Виктора Татарского «Встреча с песней» млел как кролик от удава. Кстати, эту радиопередачу, так же любил наш отец. Чаще всего мы слушали ее вдвоем, и он скупо комментировал мне кто такой Вадим Козин, Петр Лещенко, Вертинский или Изабелла Юрьева.
- Вот это музыка, это исполнители! А вы слушаете всякую лабуду и считаете, что это хорошо. Разве можно сравнить какую-то вашу «…хмуриться не надо Лада», например, с «Танго Чаир» или «Утомленное солнце», не говоря уже обо всем Александре Вертинском!
Я не спорил, думал наверно, что наступят такие времена, когда я тоже буду ворчать: «Вот в наше - то время была музыка! А ваша - то что? Тю, так себе музычка».
Новый год начинался с двадцатых чисел декабря. Мне пока еще выделялись профсоюзные подарки от Деда Мороза: с маминой работы, с работы отца, из Дома пионеров и со школьной елки. Конфет и мандаринов набиралось не менее четырех кульков. Иногда, непонятным образом, бумажных пакетов с трафаретным изображением деда, похожего на облачный сугроб, собиралось намного больше. Чему я был искренне рад, и щедро делился печеньем и конфетами с сестрой, братьями уже вышедшими из того возраста когда можно ввести в заблуждение нарумяненными щеками и бородой из ваты. Я, конечно, тоже понимал, что настоящая цена Деду Морозу и Снегурочке заключается только вот в этих шуршащих профсоюзных подарках для маленьких детей. В последний раз, ради подарков, можно еще стерпеть, что все относятся к тебе как к маленькому.
Зато старших братьев и сестру пускали на новогодний школьный карнавал, а мне доставались - утренники.
К карнавалу готовились загодя. Популярны были костюмы робота, космонавта, пирата и мушкетера, а у девочек что-то непонятное, воздушное из легкой ткани то ли принцесса, то ли невеста и назывался такой костюм – «Снежинка», а если к нему добавлялось что-то голубое – маска, корона, тогда это уже – «Снежная королева». Главная цель была - чтобы тебя в костюме как можно дольше не узнавали. Случалось, не могли догадаться, кто скрывается под маской до тех пор, пока сам он не соглашался показать свое лицо. Юрий хотя и решил в этот год отличиться, но к своей неузнаваемости не стремился – скорее наоборот. Долго что-то шил, перешивал, красил, вырезал из дерева, прибрал у отца старую шляпу, у матери платок – косынку, а когда примерил на себя все это в целом, то получился настоящий американский ковбой. К боковым швам расклешенных брюк была пришита бахрома, две кобуры из красно-коричневого дерматина, в которых угнездились, похожие на дуэльные, деревянные черные пистолеты, свисали с ослабленного поясного ремня, на вороте клетчатой рубашки повязан мамин платок, откуда-то нашлась жилетка, на голове красовалась фетровая шляпа измененной формы и завершала образ опереточная черная маска на глазах.
- Юр, а Юр, а что американские ковбои как пионеры галстуки-то носят? – Наивно спросил я.
- Потому что они и есть настоящие пионеры! – Стал вразумлять меня старший брат. – Ты Фенимора Купера хотя бы почитай, если ничего не понимаешь. Пионер это первопроходец, а не «Будь готов - всегда готов». В Штатах первопоселенцами были как раз ковбои или иначе пастухи коров. Как и твой старший братец, кстати, - напомнил он мне о своей ежегодной работе гуртоправом в летние каникулы, - да будет тебе известно. А платки они на шею повязывают для того, чтобы спасаться от пыльных бурь. И, когда скачут на лошадях, одевают их на лицо. Вот так.
Юрии перевязал мамин платок ниже глаз, и вместе с карнавальной маской стал совсем похож на человека - невидимку из одноименного американского фильма.
Говорят, на школьном вечере своим костюмом он произвел фурор.
Тридцать первого декабря у родителей короткий рабочий день, а для нас уже наступили зимние каникулы. Я вернулся домой затемно. Щеки пылали огнем, глаза сверкали, от меня исходил пар как от чайника. Шапка – ушанка, зимнее пальтецо все в снежных колтунах, а махровые штаны с «начесом» задубели ледяной коркой и срослись с валенками так, что пришлось стаскивать их c себя сразу вместе. «Поставь штаны в угол – пусть оттаивают», - ходила у нас такая шутка.
- Давай переодевайся в сухое, - сказала мама, подавая мне рубашку и трико, - и садись к столу. Ешь пельмени. Мы сегодня с отцом уйдем в гости к Большаковым, а Юрий с Татьяной собираются в Дом культуры на Бал – маскарад. Колька, наверно, тоже дома не останется. Так что придется тебе встречать этот Новый год одному.
- Как одному? Что я тут буду делать один?
- Ну, ты уже не маленький, справишься. Еда наготовлена. По радио, после курантов, отметишь с «Дюшесом». Бутылка лимонада в серванте стоит. И ложись спать.
- Не хочу! Хочу с Юркой и Татьяной на Бал – маскарад.
- Но ты еще маленький, тебя не пропустят. Да и карнавального костюма у тебя нет.
Последний аргумент действительно встал непреодолимой стеной. Был бы хотя бы, какой ни будь покупной костюмчик глупого зайца я бы сейчас и его напялил на себя лишь бы попасть в клуб, а смастачить что-то на скорую руку уже не получится – времени не хватит.
- Ну, если хочешь, пойдем с нами к Большаковым. Но у них спать тебе разве только, что на стульях придется.
- Не хочу я к Большаковым!
- Ну, хватит! То хочу, то не хочу. Сиди дома.
К двадцати двум часам в доме остался я один: родителей, сестры и братьев уже и след пропал - замела поземка. «Ну, уж нет, - думал я, - не буду я тут сидеть. Пойду в центр, на «кресты» (так называли центральную площадь Вохмы где скрещивались две главных улицы Советская и Первомайская). Будь что будет, попробую попасть на карнавал». Окончательно решил я и стал собираться. Надел школьную форму, чтобы выглядеть соответственно, на ноги ботинки – ведь не в валенках же по праздничному залу красоваться, накинул пальто, шапку и был таков.
Клуб помещался в бывшем Вознесенском соборе. На втором этаже зрительный зал на сто пятьдесят мест, на первом - такой же кинозал. Говорят, до революции, когда еще была цела колокольня, увенчанная высоким шпилем, и не снесены барабаны с золочеными куполами, собор был виден аж на тридцать километров. В ту пору и село наше называлось иначе – по названию кафедрального собора Вознесенье – Вохма. Сбросили колокола и купола - урезали и название поселка.
Тогда я ничего не знал об этом, для меня Дом культуры просто самое высокое и самое красивое здание на всю округу. И самое желанное место, куда я стремился попасть в ту новогоднюю ночь. На входе меня остановили два взрослых парня с красными повязками на рукавах.
- Мальчик, ты почему не дома?
- Я, я … Пустите дяденьки на карнавал, у меня там где-то брат с сестрой есть.
- Нечего делать! Иди домой к родителям. Все! Кому надо уже наверно все прошли? – посовещались они друг с другом, - Не мешайся, мальчик, мы закрываем двери.
И они потянули на себя высокие створки дверей, перекрывая веселый шум, музыку, яркий свет и тепло.
Ноги в ботиночках стали мерзнуть. Я потоптался еще немного у закрытых дверей и понуро поплелся в сторону центра, где в парке «На крестах», светилась крашеными лампочками главная елка. Народу, возле нее, почти не было. И это не удивительно, ведь до встречи Нового года оставался еще час с небольшим. Возле елки, пьяненький мужичек с гармошкой веселил редких зевак. Его в Вохме прозвали: «Москва – Пекин, играй Пашкин». Пашкин наяривал «барыню», переходил на страдания или сам зачинал частушки.
- Ты пошто меня шабаркнул
Балалайкой по плечу
Я по то тебя шабаркнул
Познакомиться хочу.
На его запев отозвалась разбитная не трезвая бабенка:
- Хорошо хоршим-то,
Хороших-то и любят-то,
А меня, худую-то
Никто не приголубит-то.
Ей вторила другая:
- Мене милый изменил.
Думал, я с ума сойду.
Да я такую лебеду
Сегодня ж вечером найду.
Пашкин не отставал от них:
- Не хватай меня за грудь,
Рука твоя холодная
- Ах ты мать твою ети
Какая благородная!
Дольше слушать я не стал, припустил бегом к дому. Ноги совсем онемели от холода.
Дома я скинул с себя, как мне показалось ставшими железными, ботинки и шмыгныл на русскую печь греть ступни ног об горячие кирпичи. Время неумолимо приближалось к полуночи. Немного согревшись, надев валенки, сушившиеся тут же рядом – возле трубы, я спустился с печи и стал готовиться к встрече Нового года. Перво-наперво включил свет во всех комнатах, на полную громкость усилил звук радиоприемника, по которому в это время Гурченко допевала свои «Пять минут», высыпал на стол остатки – сладки от подарков с елок и достал из серванта приготовленную для меня бутылку лимонада «Дюшес». Только успел все разложить, как по радио заиграли куранты. Налил в бокал шипучего напитка и с первым ударом, отсчитывающим секунды нового года, выпил и поздравил сам себя с наступившим шестьдесят пятым годом. Оркестр торжественно исполнил гимн Советского Союза, и радио умолкло, дом погрузился в звенящую тишину.
Меньше всего мне хотелось спать. Вот бы сейчас оказаться в центре возле елки!? Сейчас там, наверно, творится народное столпотворение. Можно и друзей – одноклассников встретить и знакомых увидеть и познакомиться с другими ребятами. Но от одной мысли, что придется снова выходить на улицу - все внутри меня съеживалось. Ладно, посижу дома – в тепле.
Прихватив бутылку лимонада, я перешел в свою комнату. Включил радиолу и сразу настроился на короткие волны. Сквозь трели переливчатого щебетанья, бульканья и свиста, медленно ведя курсором вдоль панели с названиями мировых столиц, я пытался уловить тончайшую полоску, где прослушивался нормальный звук. Долго искать не пришлось. Таких мест обнаружилось сразу несколько, но я выбрал «Голос Америки из Вашингтона». Вещание шло даже чище чем по московскому радио. Звучала песня Битлз – «Michelle». Мне она так понравилась, что я, пытаясь подпевать английским парням, как мог, тихо подвывал за ними. И вот песня закончилась.
- Это была композиция «Мишель» знаменитой четверки из Ливерпуля с их нового альбома «Rubber soul». Как тебе, Даша, этот альбом? – обращался мужской голос к своей соведущей. Его было слышно, будто бы он находился совсем рядом. Злобные глушилки почему-то не работали.
- Альбом замечательный, - затараторил в приемнике женский звонкий голос, - мне все, все в нем нравится! Но особенно нравится «Girl» - «Девушка».
- За чем же дело встало? Итак, слушаем композицию «Girl» из свежего альбома «Rubber soul» ансамбля the «Beatles».
И снова, совершенно чисто до самого конца прозвучала волшебная музыка.
- Мы с Георгием прямо тут в студии даже немного потанцевали под эту чудную музыку, - похвасталась заокеанская Даша.
- А иначе и быть не может. Ведь сегодня Новый год, праздник! Надо радоваться и веселиться. Давайте вместе встряхнемся под Элвиса. Итак композиция «Тюремный рок» - «Jaihouse rock» зажигательного Элвиса Престли. Танцуют все!
Заиграла музыка, которую я уже слушал однажды на «костях» (это такая самодельная пластинка, записанная на рентгеновской пленке), но сейчас «Jaihouse rock» так чисто звучал, что мне показалось, что я слышу Элвиса впервые в жизни. Потом еще один король рок-н-ролла Чак Берри заставил меня вспотеть в танце между кроватями. В свое время эти танцевальные движения я подглядел у Юрия, когда тот «стиляжничал», а теперь подражая ему, сам пытался повторить под музыку как надо «давить окурок» ногой и руками «тереть спину полотенцем». В перерывах между танцами вашингтонские Даша и Георгий, избегая политики, по - приятельски болтали о всякой чепуховине. Я не переставал удивляться им, так как наши дикторы на радио для меня всегда были похожи на деревянных солдат Урфина Джюса.
За танцами я и не заметил как с бал – маскарада вернулась сестра Татьяна.
- Ты еще не спишь? – Спросила она, заглянув в комнату. – Давай выключай свою «шарманку» и ложись спать. Хватит уже шума.
И мне приснился сон, что на другой стороне Земли в далекой Англии, так же ночью сидят напротив друг друга на двух железных кроватях Битлы. За окном ярко светит луна, фосфорным светом освещая на столе стопки учебников за пятый, восьмой и одиннадцатый классы, в печке «галанке» по-лондонски потрескивают дрова, щурится зеленый глазок радиолы «Рекорд – 61» и четверка ливерпульских парней играет для меня «Back In The USSR» (Назад в СССР).
Сейчас, вспоминая ту новогоднюю «дискотеку – 60-х», я будто бы переместился назад в будущее, а громоздкая радиола из моего далекого детства на самом деле оказалась своеобразной машиной времени. Кого теперь удивишь пустословием современных ди-джеев веселящихся на многочисленных музыкальных каналах? Найдется ли у нас в России хотя бы один человек, не знающий кто такой Элвис Престли или Джон Леннон?
Как неликвиды разрезаны на металл «глушилки», но их место прочно заняла попса – пойди, попробуй, поищи теперь в эфире искрометные частушки, романсы, русские песни или ту же арию Иоланты из одноименной оперы – услышишь ее разве только среди продвинутых буренок на фермах, построенных по западному образцу.
