Memento vivere! (Помни о жизни!) (Рассказ)

Медленно падал декабрьский снег. Крупными пушистыми одуванчиками расцветал в палисаднике, надевал высокие белые колпаки на каждый кол в неровном заборе, заметал игрушечный дворик и баюкал одряхлевший дом - казалось, что мерно раскачивает его, как кресло-качалку с дремлющей снежной старушкой: Лиде всегда думалось, что утонувшая в снегу крыша похожа на теплый пуховый платок, укутавший хрупкие плечи.
Она опять шла к Катеньке в гости, несмотря на то, что никто не приглашал, и казалось даже, хозяйка в последнее время тяготится долгими разговорами. Шла потому, что некуда было деваться, а сейчас, в снегопад, находилось хоть какое-то оправдание для частых визитов. Нет, никто ее, Лиду, не прогонял, конечно. И смеялись, и болтали, и чай пили с клубничным вареньем – все, как положено старинным приятельницам. Да только раньше-то Катенька с другими чай пила. Видела их Лида однажды случайно, – приезжали сюда как-то прежние подруги, Анюта и Соня. Год назад ушли обе, одни похороны за другими. И о Катенькином муже давным-давно ни слуху, ни духу. Что поделаешь, мужчины вообще нестойкие, а Сережа совсем был неприспособленным к жизни - скрипач, утонченная натура. Разошлись они, что ли, а потом он и вовсе пропал, еще в Питере дело было… Так вот и получилось, что осталась теперь у Катеньки одна Лида. Ну, что ж, и то слава богу.
Подойдя к воротам, она просунула руку в щель, повернула деревянную щеколдочку. Калитка подалась с трудом: двор был засыпан снегом почти по колено.
«Вон, работы-то сколько, - с радостью подумала Лида. – Не придешь, так и не разгребет никто!»
Протопав еле-еле к крыльцу, подергала за веревку – где-то в глубине забрякал колокольчик, и снова стало тихо, словно дом был пуст или хозяйка спала беспробудно, а может, просто не хотела никого видеть? Но Лида отличалась завидным упорством – она звонила и звонила до тех пор, пока не услышала, как зашаркали к порогу старческие шаги и не отворилась со скрипом тяжелая ветхая дверь…
Самой Лиде было уже шестьдесят, а Катеньке - все семьдесят, но при виде гостьи она так искренне и молодо засмеялась, что выглянувший в коридор кот спросонья подумал, не устроить ли сцену ревности.
В полутемной прихожей Лида, как всегда, посмотрелась в любимое зеркало – из причудливой рамы глянуло на нее анемичное лицо с длинным носом и вытаращенными припухшими глазами, имевшими выражение пугливой креветки, но она все равно улыбнулась: зеркало льстило некрасивой Лиде, потому что было мутным от старости и изрядно затуманивало истинное положение вещей.
- Снегу-то, снегу! – приговаривала она, отряхиваясь. – Давайте скорее лопату!
- Да зачем? – философски пожала плечами Катенька. – Я ведь почти не хожу никуда. Прорыть ход до поленницы – и ладно, перезимую…
- А в мастерскую? Вы же рамку собирались заказывать, или раздумали?
-Рамку?.. Я собиралась? Ах, да… только… Ну ладно, Лида, ладно… Можно до ворот еще тропинку… на всякий случай.
Лида усмехнулась и, взяв лопату, вышла обратно во двор, огляделась. Странное это было место, и дом Катенькин – странный. Почти что центр города, а улочка тихая, узкая, с несколькими дореволюционными развалюхами. Катенька в этом доме выросла. Уезжала, жила в Питере, вместе с Сережей, когда замуж вышла. Оба играли в оркестре: муж – скрипач, жена – пианистка. Вроде бы, гастролировали, в подробности Лида не вдавалась, знала только: не заладилось что-то, развалился оркестрик. Все разъехались, разбежались в разные стороны, да так больше вместе и не играли. И с Сережей Катенька рассталась - вернулась стареть одна. В доме из всей большой семьи остались к тому времени лишь Катенькин брат с женой - Лида помнила незаметную женщину в сером платье, скользившую тенью по длинному темному коридору… Семья брата обитала «внизу», в подземном полуподвальном этаже, где в трех обставленных дубовой мебелью комнатах жили пальмы в пузатых кадках и изящное пианино с отменным, тугим, легким и бархатным голосом – мечта любого настройщика. Спускались через люк в полу по небольшой винтовой лесенке. В комнатах были странные, ушедшие под землю окна, только форточки оказывались на поверхности, открывались наружу, и тогда в помещения проникал свежий воздух, а над головами жильцов шелестела трава, да изредка топали чьи-нибудь башмаки. Как мебель попала в этот полуподвал, оставалось загадкой: то ли пол наверху разбирали, то ли нижний этаж видал лучшие времена и имел раньше выход наружу, но постепенно уходил вниз, врастал в землю и наконец утонул почти по шею… Теперь об этом забыли. Катенька жила наверху вдвоем с котом. В давно опустевший подвал даже и не спускалась. Как заперла люк лет пять назад, так с тех пор не отпирала. Однажды только привела соседа, и он выволок на свет божий три полузасохших пальмы – Лида еще ему помогала вытаскивать. Ну, а потом лечили их, выхаживали, поливали, землю рыхлили. Одна только выжила, зазеленела, новые листья дала. Стоит с тех пор в гостиной, как вылезший из прошлого, почти позабытый призрак …
Была у Катеньки фотография – старуха хранила ее отдельно от других, в закрытой на ключ шкатулочке. Жаль, изображение мелковато, лиц не разобрать – Лиде ее показывали как-то, так пришлось даже под лупой разглядывать. Три женщины: сама Катенька, Анюта и Сонечка – за столом, в плетеных креслах, а рядом трое мужчин. Всех Лида не знала, только Сережу – на ее взгляд, он был самый спокойный, интеллигентный, Катеньки достойный… Хотя и двое других показались примечательными – красавец-брюнет с насмешливой улыбкой и худенький вихрастый юноша с задиристым взглядом, смешной, добрый, наверное, - подумалось ей, - только больно уж наивный, пылкий… Молодые и веселые, а сидели - в летнем кафе, что ли? – она не рассмотрела, а спросить постеснялась.
Катенька часто доставала фотографию и смотрела подолгу, словно пытаясь что-то такое давнее понять, а потом, вздохнув, убирала, задумывалась… Однажды рассказала Лиде, что неподалеку, на Пушкинской, до сих пор работает в реставрационной фотомастерской один из тех, изображенных на снимке - старый ухажер и приятель, Эдик Керский. Спросила даже ее мнение насчет того, не пойти ли туда заказать для фотографии рамочку. А может, получится увеличить – тогда бы и на стенку можно было повесить, и любоваться без помех…
Лида кивала и одобряла. Она все одобряла, что делала Катенька, во всем участвовала, лишних, неделикатных вопросов не задавая. Не спросила даже, который из двоих за Катенькой ухаживал: брюнет или кудрявый мальчишка, хотя сама для себя почему-то решила, что мальчишка – показалось ей так, и все тут, объяснять свои ощущения, анализировать Лида не умела.
Вот и теперь молча принялась раскидывать снег, разгребая тропинку, пыхтя, отдуваясь и с улыбкой покачивая головой…

* * *

Музыка:
http://www.audiopoisk.com/index.php?q=Мишел ь%20Легран20Кельтская%20музыка

(Мишель Легран, Кельтская музыка)

-Рассказывай, рассказывай, Лида… Что ты, ей-богу, медленно как… Клещами из тебя все тянуть, что ли?
Лида и так старалась сосредоточиться. Ну, зашла она по пути в фотомастерскую, ну, спросила, работал ли там когда-нибудь Эдик Керский. И что с того? Просто хотела узнать и сообщить подружке. А там уж пусть сама решает – идти за рамочкой или не идти... Кто же мог подумать, что старый Эдик с седыми кудрями ей навстречу сам из-за стола подымется? Что замрет, как громом пораженный, услыхав Катенькино имя, а потом переведет взгляд на стенку, а там – большущий портрет ее, Катеньки, и похоже, в тот самый солнечный день сделанный… Сидит она, молодая, воздушная, в белом плетеном кресле - и улыбается посетителям…
-Ах, Лида, Лида… Что ж ты наделала…
-Так ведь вы сами хотели пойти туда? – изумилась Лида. – Сами хотели с ним встретиться…
-Хотела. Но не пошла бы. Что тут непонятного? Ну куда мне идти, такой старухе? Ты на меня посмотри.
Лида посмотрела и подумала, что выглядит похуже Катеньки в своем старом-престаром коричневом пальтишке на искусственном меху. Ее подруга одевалась не лучше, но была красива той красотой, которая не стареет – внутренней. И пушистые кудри не поредели, и глаза такие же огромные, как раньше, и сияет в них что-то такое, что Лиде и не снилось…
-Нет, нет, Лида, - вернула ее на землю Катенька. – В семьдесят лет не встречаются с бывшими поклонниками...
-Да? – промямлила та. – А он сказал, что в гости придет…
Катенька всплеснула руками и, не сдержавшись, покрутила пальцем у виска.
-Ну, спасибо, дорогая, удружила. Чай будешь?
-Буду, - в ужасе шепнула бедная Лида. – Ой, простите меня, дуру…
-Так что с тобой еще делать?

* * *

А под самый Новый Год заболела Лида. Простудилась и слегла с жестокой ангиной, не могла подругу навещать. Переживала очень, звонила по телефону. Катенька ее успокаивала: она здорова, магазин продуктовый напротив, а снегопадов сильных с тех пор, слава богу, не бывало. Раз даже сама приехала Лиду попроведать, шарлотку с яблоками привезла, чай пили, разговаривали, фиалки на подоконниках – Лидину гордость - рассматривали. Только про Эдика почему-то так больше и не зашел разговор. Катенька его не заводила, ну а Лида – что? – она сама вообще не заводила разговоров, а только поддерживала, хотя любопытство ее, надо сказать, на сей раз терзало.
Однако вскоре все позабылось, и у Лиды появилась новая забота – готовиться к Новому Году и Рождеству. Не то, чтобы она ожидала каких-то чудес, подарков – это нет, Лида и ребенком-то деду Морозу не доверяла… А просто так положено было – ждать и готовиться. Покупать на базаре елочку, наряжать ее, печь вкусненькое, сидеть потом перед телевизором… Новый Год она встречала одна, Рождество – тоже. Отмечала заранее в программе все самое интересное, доставала нарядное платье – бежевое, с кружевным белым воротником, еще мамино, перешитое и подогнанное по фигуре.
В этот раз времени на подготовку было мало: болезнь подвела. Едва успела к Новому Году купить елочку. К Рождеству уже получше приготовилась: пирогов напекла. Один – себе, другой – Катеньке. Обязательно хотелось ей навестить подругу перед Рождеством, пирог отнести и подарок – блюдо с красными розочками, купленное еще летом, специально для этого случая.
Вот и собралась наконец. В Сочельник решила сбегать, поздравить. Правда дело уже было к вечеру, но Лида ведь недалеко жила – отчего ж не порадовать любимую подружку, да и себе настроение не поднять? А если бы вдруг пригласили ее остаться Рождество встречать – что ж, можно было бы и остаться, телевизор вместе веселее смотреть. Пожалела подругу, пригорюнилась: какие еще у той радости? Никого из друзей-родных и в живых-то нет. У Лиды хоть племянница в Хабаровске - есть, кому открытку написать. Да и дел вечно полно, кипит жизнь, кипит, не то что у бедной старенькой Катеньки…
В таких мыслях Лида надела бежевое платье, выложила пышный и румяный пирог на новое блюдо – красиво получилось! Завернула его в полотенце, а потом еще в шаль, и пошла себе потихоньку по празднично убранным вечерним улицам, щурясь на цветные огоньки и улыбаясь всем своим бледным, морщинистым личиком, словно репетируя радостную поздравительную улыбку.

* * *

Музыка:
http://www.audiopoisk.com/index.php?q=Мишел ь%20Легран20Крошка

(Мишель Легран, Крошка)

На Катенькиной улице было, как всегда, пустынно. Удивительно, все-таки, самый центр, а такое вечно безлюдье. Только ветер мотался вокруг Лиды, как хулиган – то с одной стороны забежит, то с другой обхватит, закружит в непристойном дьявольском танце и тут же бросит, усвищет дальше, метнув под ноги поземку. Кое-как добралась до Катенькиных ворот, повернула щеколдочку и быстрее к дому, да так и замерла на полдороге…
Нижний этаж был освещен и мерцал слабенько, как елочные свечки. Свет струился из-под земли, сочился из форточек наружу – огромная люстра, сияла, наверное, под потолком, освещала залу, но не просматривалась снаружи - только пол подвальный и виднелся сквозь узкие щели. Наверху тускло брезжило кухонное окошко да лампочка в коридоре, кажется, включена была. Лида побежала бегом к крылечку, стала звонить и стучать – очень уж непривычным показалась ей такое освещение, как бы не случилось чего с Катенькой…
Никто не открывал. Тишина стояла вокруг, только и слышен был скрип снега под Лидиными валенками. Посмотрела она вниз и вспомнила вдруг про ключик, что Катенька на всякий случай держала под шаткой дощечкой. Показала однажды и говорит: мало ли, мол, чего со старухой приключиться может. Лида рванула дощечку, вытащила ключ. Пальцы заледенели на морозе, да еще и зубы стучали, то ли от страха, то ли от холода. Еле-еле смогла дверь отпереть и совсем оробела. Вошла потихоньку, позвала: «Катенька! Катенька!» - вышло хрипло как-то и почти шепотом.
И вдруг услышала Лида негромкую музыку, словно из-под земли. И голоса. Вроде бы, разговор оживленный, запальчивый. Пошла на звуки, глядит – а крышка люка откинута, вход в полуподвал открыт…
-Нет, ты лукавишь, опять лукавишь! – донеслось до нее внезапно. – Я тебе не верю, Андре…
Голос принадлежал, вне сомнения, Катеньке, но говорила она так горячо и энергично, словно скинула годков этак пятьдесят – ни одышки, ни старушечьих интонаций. Звонко, молодо говорила – Лида просто обомлела, услышав. Да еще эта французская музыка… «Легран, кажись», - машинально подумала она, вспомнив концерт, что недавно по телевизору передавали. Внизу пел проигрыватель, крутилась старая пластинка. Вспомнила Лида, что у Катенькиного брата целая коллекция когда-то была. «И пианино есть, - подумалось ей, - и стол обеденный на двенадцать персон…»
Она тихо-тихо приблизилась к открытому проему, заглянула. Точно! Вот он стол, виден краешек. Батюшки, да он накрыт! На белоснежной скатерти сияли приборы, блестело столовое серебро. И в тарелках лежала какая-то еда - ну-ка, ну-ка… Лида вытянула шею и вгляделась, мимолетно порадовавшись своей дальнозоркости, – ага, салаты, закуски. Видимо, только пришли гости – ничего еще не тронуто… И семга вон, семга – тонкими, прозрачными ломтиками – полное блюдо! И еще… что это там? Ага, буженина.
Она отодвинулась подальше, присела на стоявший в уголке сундук. Кажется, все, слава богу, в порядке. Интересно, что за гости у Катеньки? И почему она их в подвале принимает, а не наверху, в своей комнате? У нее тоже стол есть, раздвижной, вполне можно человек пять разместить. Да неужто там этакая куча народу? Откуда вдруг?

* * *

Музыка:
http://www.audiopoisk.com/index.php?q=МИШЕЛ Ь%20ЛЕГРАН2040%20Парафраз%20для%20Мише ля%20Леграна%20(полная%20версия)

(Парафраз для Мишеля Леграна)

-А помните, как ездили в Ораниенбаум? Мы с Сережей только поженились… Холод еще был собачий… Сереж, помнишь?
Лида вздрогнула. Сережа?
-Сани там были такие… финские, с длинными полозьями… Ты меня катал долго-долго… а потом вытряхнул в сугроб, - послышался смех.
-Ну еще бы, - сказал вдруг знакомый глуховатый голос Анюты. – Как не помнить. Катал, катал, не отпирайся. А потом вытряхнул и стал Соню катать.
-А потом играли… помните? – подключился еще голос, легкий, задумчивый, летящий, как звук флейты – Лида и его узнала, задрожала вся от этого – Сонечкин это был голос, хоть режьте. – Играли там, в клубе… Андрюша тогда только пришел к нам в оркестр, мы все балдели от саксофона, он же так играл, так…
-Да ладно тебе, Соня, - слегка раздраженно сказал тот, кого назвали Андрюшей. Обыкновенно я играл. Еще не умел ничего. Сергею в подметки не годился.
Повисла странная пауза. Звук резко отодвинутого стула разломил тишину, и кто-то подошел к самой лесенке, закурил – Лида отпрянула, дернулась, чтобы уйти потихоньку, но любопытство пересилило, пригвоздило к месту.
И тут заиграла скрипка. Не на пластинке, живая, близкая – играл стоявший под лестницей - покурил и принялся импровизировать, или как это у них называется? Лида не знала. Она не знала и многого другого, да и проникнуться музыкой никогда не умела, но теперь вдруг поняла, что там, внизу, происходит совершенное чародейство и бесовщина, что так играть нормальные люди не могут, что эти все - и Катенька, ее любимая Катенька! – не от мира сего… «А от какого мира?» - задала она себе, по обыкновению, прямой вопрос, но отвечать почему-то не стала, хотя знала ответ и - что ее мимоходом удивило – как будто бы, знала давно…
-Сережа… - воскликнула Катенька.
Музыка прервалась на мгновение и полилась снова. Все молчали, слушали завороженно. «Ну, точно, Легран, - опять подумала Лида на своем сундуке. – Но как… как он играет… Сережа-то…»
Скрипка пела о море. Она словно рассказывала тем, кто ждал ответа, о том, что сталось с краткой горестной жизнью, как кидало и швыряло ее, случайную щепку, в самом гиблом и страшном водовороте, который только можно было себе вообразить. И Лида поняла вдруг, что ее тоже затягивает туда, к ним, что она начинает слышать, видеть и чувствовать так же, как вся эта компания… Пестрая, яркая, мелодичная аура расползалась, тянула из люка опасные щупальца, обвивалась кольцами – перед глазами замелькали картины чьей-то жизни, забравшегося в память чужого прошлого…
-Знаешь, Катя, почему я тогда уехал? Вы ведь все это хотите узнать, правда?.. Для того и собрались, чтобы все выяснить…
-Ну, в общем, конечно, - спокойно сказала Анюта. – Вопросов накопилось…
-А оно вам надо? – фыркнул Андре. – Теперь-то что трепыхаться…
-А тебе никогда не хотелось трепыхаться: ни тогда, ни теперь. Лень было лишнее слово сказать… вот и…
-А что «вот и»… что?
-Вот и погубили все, идиоты.
-Рассказывай, Сережа, - Катенькин голос внезапно стал твердым, жестким даже, - рассказывай, давно я этого ждала…
-А я согласна с Андре, - сказала вдруг Соня. – Ни к чему все ворошить. Прошла жизнь.
-Ну, положим, Катькина – еще нет, - Анюта усмехнулась. – И Эдькина тоже.
-А почему его не позвали? Драки боитесь?
Дружный хохот испугал Лиду, она отшатнулась.
-Да неужели он до сих пор… - сквозь смех проговорила Анюта, - до сих пор чуть что – сразу в драку?
-Не с кем драться стало… Но если бы вас всех увидел…
-Чего ты испугалась-то? Нам не привыкать…
-Да старый он уже, - выпалила Катенька, и новый взрыв смеха полетел из подвала. – Нервный стал. Еще хватил бы кондратий…
-Эка невидаль, - буркнул Андре. – Что за нежности… Для того он нам морды бил, чтобы мы теперь с ним носились?
-Ну так что, Сережа, - Катя попыталась вернуться к разговору, но момент был упущен, смех еще трепетал в зале, гости потянулись к стаканам…
-А не сыграть ли? – предложил вдруг Сережа. – Всем вместе, как раньше?
-Нет, вы точно чокнулись! Я сто лет не держала виолончели!
«А виолончель-то у них откуда? - меланхолично подумала Лида. – Неужели с собой приволокли?»
-Я тоже скрипки не держала! Тысячу лет!
-Ну, ты, Соня, сыграешь в любых обстоятельствах! – со смехом воскликнула Катенька. – Ты всегда могла… Без подготовки, без репетиции…
-Даже без скрипки, - задумчиво сказала Соня, но осеклась, замолчала, пока никто не обратил внимания на эту случайную фразу…
-Ага. Как заведенная…
-Ну, знаете!
-Бери скрипку! А ты, Катюша – за фортепьяно! По местам! Работаем, ребята, работаем…

-Ааааха-ха-ха-ха… Нет, это, все-таки замечательно! Вот так вас всех снова увидеть… и даже сыграть! Полным составом…
-Нет, все-таки, без Сережи нас сразу не стало, - задумчиво сказала Анюта. – Кончился оркестрик
-Ну и дураки, - заметил Сережа. - У вас такая первая скрипка была...
-Сонька-то? - буркнул Андре. – Скажешь тоже… Это для тебя она была – первая скрипка.
-Прекрати, Андре, - Анюта вздохнула. – Любишь ты походя всех уязвить.
-А я привыкла, Анечка, - пожала плечами Соня. – Мы с ним, конечно, друг друга стоили. За три года, что вместе прожили, так и не сблизились. Ему не я нужна была. Более добрая, мягкая… покладистая. Чтобы растворить ее в своем таланте…
-А тебе? – тихо спросил Сережа. – Тебе кто был нужен?
-Слушай, Катька, - Соня со стуком положила вилку. – И чего ты, в самом деле, затеяла? Почему раньше нас ни о чем не спрашивала? Например тогда, когда мы к тебе с Анькой приезжали? Все про варенье свое бубнила да про кота. А потом еще подружку свою позвала малохольную – совсем не поговорить стало…
-Да не звала я! Случайно совпало! Лида сама зашла попроведать!
-Вот так и совпадало всю жизнь! Запутали все, пустили на самотек… Понеслось под гору, а потом раз – и вдребезги, - заметила Анюта.
-Ты что, Кать, так ничего и не знаешь? – удивился Андре. – Ну… про то, кто Соньке был нужен? Нет, я ничего такого… но раз вы сами начали… чего уж теперь?
-Честно говоря, никого мне не надо было, - с досадой перебила его Соня. – Ты же знаешь, уж ты-то! Я работала тогда, как лошадь. И между прочим, кое-чего добилась.
-Приглашения в Москву? Ну да, да… Париж, Вена… компания виртуозов… Все это так, но… - Анюта замолчала.
-А что «но», что «но»? Ну, не было у меня семьи – и не надо! Много вы хорошего от своих семей повидали? Мужья в семьях не держатся, ну а дети… Разве они нас поймут? Да никогда…
-А я думаю, Анюту ее Полька понимала, - грустно сказала Катя.
-Черта с два, - отреагировала Анюта. – Вся в папашу своего паршивого, такая же эгоистка. Да и… одно лицо! Не заметили, что ли?
-То есть… Ты что мелешь, Анька? – изумился Андре.
-Ой, подумаешь. Заметили, конечно. – Соня все еще была на взводе. – Ты думаешь, я слепая была? Пилила и пилила на своей скрипке, ничего не замечая?
-А он не знает, - хихикнула Анюта. – Представляешь?
-Анька… что это значит?
-Если бы ты тогда не уехал, Андрюша… - заметила Катя, - она хотела как раз сказать тебе… Накануне долго так у меня просидела, все прикидывала, как это лучше сделать. Пришла домой, а там – это твое письмо… про Италию. И все, ты больше не вернулся. Никаких вестей…
-Правда, рассказал бы, что с тобой потом происходило, - Соня уже смягчилась. Ладно, чего там, теперь все можно. Да и Эдьки нет, никто морду не набьет…
-Ну, вы даете! Анька! Это что, правда?
-Правда, Андрюша, - неожиданно тихо и ласково ответила она. – Твоя Полька дочь. Увы.
-Учиться я поехал, - устало сказал Андре. – Пришел ответ от одного Миланского профессора… Я не мог тогда тебе сказать, ты стала бы плакать, просить, чтобы взял с собой… Вот Сонька – та поняла бы, да ей все равно было. Э-э-эх… Метался я, честно сказать, между вами, девчонки… Вот и решил разом все оборвать, уехал без объяснений. Письмо только Аньке оставил…
-Из твоего письма я ничего не уяснила, - огрызнулась Анюта, – ну да ладно, черт с ним. Но потом-то, потом – куда ты делся потом? Я получила еще открытку, лет через пять… Поздравление с днем рождения. И знаешь… это ты здорово, Андрюша, поздравил! Полька-то ровнехонько в тот же день, что и я, родилась, двадцатого июля. «Поздравляю, любимая!» - я сказала ей, что папа ее поздравил… Мы тебя вместе ждали… всю жизнь.
-Анька, - растерянно протянул он, - я ж не знал, Анька…

Музыка:
http://www.audiopoisk.com/index.php?q=Легра н%20Мишель

Мишель_ Легран__Мишель_Легран_(audiopoisk.com)

-А ты? – прервала вдруг их Катя, - ты куда исчез? Почему? Да еще раньше Андрея! Тоже в Италию? Говори, Сережа, я измучилась за все эти годы…
-Катюша… Не мог я тебе сказать. Так получилось… В общем, сбежал я. От любви.
-От любви? – поразилась Катя. – Но почему?
-Да ты не поняла, - устало поморщилась Соня. – Не от тебя он сбежал. От меня. Опять я во всем виновата. Тем двоим вечно мешала, вашу семью разбила вот…
-Сонечка… - испуганно протянула Катя, - ты что? Сережа?..
-Сережа, Сережа… Мне даже стыдно, ей-богу, что я ему не ответила. Думала, он успокоится, и все у вас будет нормально. А он…
-А что было? Где ты… жил?
-Катя, - заговорил он сбивчиво, - понимаешь, я, может быть, не в нее – в талант ее влюбился… Слушал скрипку , а перед глазами все стоял какой-то закат и парусник на апельсиновом фоне… Только она и знать ничего не хотела. Говорила, я, мол, не Маргарита, на метле летать не умею… Гнала меня, а я все ходил, умолял. Тебе говорил, что подрабатываю вечерами в ресторане… Только денег не приносил. Подрабатывал забесплатно, - он усмехнулся.
-Почему же ты не сказал мне? – в ее голосе послышалась горечь. – Почему?..
-Не хотелось причинять боль, - он опустил голову. – Ты понимаешь, я ведь люблю тебя, Кать… Понимаешь?
-Я бы тебя отпустила.
-Сомневаюсь, - пробормотала Соня. – Ты его обожала. Идеальная была парочка.
-Именно идеальные парочки и распадаются первыми…
-Что ты хочешь сказать? – Соня уставилась на Катеньку. – Ты что?..
-Да нет, ничего… Я чуть с ума не сошла, когда он пропал. Ты говоришь, бежал? – она повернулась к Сереже. – И куда же?
-Все продолжалось около года, - он бросил измученный взгляд на Соню, потянулся за вином, налил себе и выпил одним махом, - а потом…

Снаружи хлопнула вдруг калитка, заскрипел снег под торопливыми шагами. Лида заметалась в панике, присела за сундуком – больше некуда было деваться. Кто-то вошел в дом - ах, она глупая, дверь-то, дверь – не заперла! – протопал мимо нее по коридору, заглянул в подвал.
-Ну, я так и знал… - застучали ботинки по винтовой лесенке.
-Эдик!
-Эдька! А-а-а-а!
-Полный комплект, братцы!
«Чего так шуметь? – подумала Лида за сундуком, - чай не конец света».
-Ты чего приперся? – сердито воскликнула Катенька. – Со своими нервами? Теперь опять какой-нибудь фортель выкинешь…
-Ничего, Катюша, не волнуйся, я в порядке, - и впрямь, голос у Эдика был бодрый, не то, что тогда, в мастерской.
Лида вылезла из укрытия и опять осторожно заглянула в подвал. Ей, по-прежнему, виден был лишь уголок стола да одна из беленых стен, а на ней… Так и обмерла Лида, вглядевшись в новое зрелище. На стене танцевали теперь их тени. Огромные, изломанные, с длинными руками и неверными движениями – марионетки, которые водил кто-то – может, сама судьба… Вскочив из-за стола, они обнимались, кружили по комнате, сходились и расходились…
Лида вглядывалась и вглядывалась – отчего-то такими притягательными казались ей эти нелепые, порывистые фигуры – она и позабыла, что им всем за семьдесят… Да полно, могла ли идти речь о возрасте в этой отчаянной, непутевой и странной компании, где все любили, играли, и все были виноваты друг перед другом?.. Вон и Катенькина тень – узнала она, - да только какая быстрая, гибкая, а волосы – волосы почему длинные? Почему волнуются и бегут по спине стремительными потоками, как игривые горные реки? – она поймала себя на этой чужой мысли и чуть не заплакала. Что происходило с Лидой – трезвой, уравновешенной, глупенькой, молью траченной Лидой, случайно оказавшейся рядом с шебутным, развеселым оркестриком? Как вдруг затянуло ее в эту пеструю, многоцветную воронку, в это непрестанно вальсирующее поле, всю жизнь кружившее музыкантов, всю жизнь – и после?..
-Ну, о чем вы тут? Воображаю…Еще не подрались? Как тогда в Астории?
-Тебя ждали… - гости дружно захохотали.
-Пумб-пумб, хммм… Пумб-пумб, хммм… - отозвался саксофон.
-Слушайте, я такую мелодию поймал, - оживился вдруг Сережа, - с аранжировкой… Может попробуем? Там тако-о-ое соло для сакса…
-Покажи!
-Ну-ка, ну-ка… - зашелестели листы.
«Да неужто в ноты пялятся? – Лида вернулась на сундук в полном недоумении. – На таком важном, интересном остановились…»
А мелодия, между тем, уже потекла, просочилась, заполнила пустой темный дом: Катенькину комнату, где, свернувшись, спал кот и дремала старая потускневшая пальма, длинный коридор, где притулилась Лида… Протиснулась, вылетела в незакрытую дверь и гуляла там по двору вместе со снегом, валившим из страшной черной дыры, а может, наоборот, улетала вместе с ним вверх, в распахнутую морозную бездну…
-Да это гениально, Сереж, ну, ты и талант же…
-А Сонька-то, Сонька! Нет, такой темп больше никто не выдержит, браво!
-Сереж, саксофон экзальтирует… Рулит, говорю, сакс! Молодец, Андрюха!
-Да что я! Это Серега…
-А я что говорю? Без Сереги мы сразу сдулись, как шарик… Пропали без своего композитора… и лидера…
-Слушай, может, ты наконец закончишь свой рассказ? Где ты мотался с тех пор? Нашел… счастье? – спросила Соня.
-А потом я встретил друга, - совершенно успокоившись, продолжил Сережа, словно говорил уже о ком-то другом, постороннем, - мы с ним снимали вместе угол, когда я только приехал в Питер, друга Сашку, поэта. Он собирался тогда в Америку, говорил, что едет к знакомым, которые помогут ему устроиться… что это – единственный шанс не погубить свой талант… В общем, мы уехали вместе. Переносить Сонькину холодность я уже не мог, жить дома тоже…
-Я не знала, что думать, - печально сказала Катя. – А тебе он тоже не сказал, Сонь?
-Нет, - ответил за Соню Сережа. – Никому я не сказал. Идиот.
Смычок скользнул по струнам, промчался по ним – звук вспорхнул и растаял, улетел куда-то - опять в другое измерение, иной временной пласт… Полилась вновь мелодия – рассказывала, собирала кусочки жизней, нанизывала их на одну общую нить, как цветные, яркие бусы…

* * *

Белый песок и синий, лежащий за кромкой берега океан. Кажется, он спит, положив голову на пустынный пляж, ровно и доверчиво дышит, как ребенок во сне. Недалеко от пляжа есть заброшенная хижина, она спряталась за огромными валунами. Обычно ветер гуляет по ней, стучит остатками ставен, но сейчас тихо, слышно только, как кто-то бубнит монотонно – поет? молится? стихи читает?.. Местный сумасшедший - говорят, поэт, из русских. Целыми днями сидит дома – если можно назвать хижину без дверей домом…
На самом берегу – пляжное кафе, и хотя здесь, в этой дыре, мало туристов, оно работает допоздна,, и чернокожие официантки скользят гибкими пумами среди пластмассовых столиков, разнося текилу. Вечерами здесь играет скрипач. Собирает жалкую дань с опьяневших завсегдатаев, покупает еду и уходит – туда, в убогое пристанище на семи ветрах, без ставен и дверей…
Они вдвоем сидят на пороге и смотрят за горизонт. Иногда оттуда медленно выплывает кораблик – и натянутые, надутые ветром паруса парят над ним, как странные, призрачные фигуры. Сереже кажется, что на палубе, широко расставив ноги, стоит человек - не парус, а матрос, привыкший к волнам. Веселый бриз треплет длинные волосы и широкую белую блузу, за ним маячит еще кто-то, еще… Качаются - огромные, изломанные, с длинными руками и неверными движениями – марионетки, которые водит кто-то на ниточках… может, судьба?.. Он понимает, что это галлюцинация, но воображение наполняет летящие паруса воспоминаниями – и музыка звучит в голове тихо и жалобно, а кораблик между тем теряется в апельсиновых сумерках… Сережа сыграет эту музыку завтра посетителям пляжного кафе. Если будет оно, это постылое завтра...
Однажды терпение закончится, и завтра не станет. Так легко сделать, чтобы его не стало, если живешь на самом берегу океана – взять за руку безвольного Сашку и идти туда, в соленую синь, за орущими чайками и уплывшим корабликом…

* * *

Лиде не удалось увидеть, как пристально смотрела на Сережу Соня, как текли слезы по нежному Катенькиному лицу, как судорожно сжала пальчиками захрустевший смычок Анюта…
-А-а-а-а-а-а, черти бы вас взяли… Лабухи позорные, паршивая, ненормальная банда! Я, как знал, торопился на ваш слет сумасшедших… Так и знал, что какая-нибудь дрянь обнаружится… трагедия, драма…
-Ну, начинается. Концерт для фотографа с оркестром… У нас так - трагедия вперемешку с балаганом… Люди отдают концы под похоронный марш… Элегию Массне… А мы…
-Да какая вам элегия… Под адскую свистопляску! – Эдик заорал вдруг блоковское:

Вот открыт балаганчик! Для веселых и славных детей!
Смотрят девочка и мальчик! На дам, королей и чертей.
И звучит эта адская музыка... Завывает унылый смычок,
Страшный черт ухватил карапузика... И стекает клюквенный сок!

-Эдик, не блажи… Чего ты завелся?
-Вот не хотела же его звать… А вы еще спрашивали, почему, почему…
-А как вы играете, как играете!..
-А как? Как? Договаривай! Мы плохо играем? Ребята, он сказал, что мы плохо играем…
-Плохо? О-о-о-о, нет! Играете вы хорошо, кончаете – плохо! Дьявольски играете, словно один – ОДИН! – организм… Причем, рогатый и с десятью копытами… Да я вас сейчас… Вот, вот, как вы играете…
Он вдруг бегом взбежал по винтовой лесенке – Лида едва успела бухнуться за сундук – выхватил что-то из большого ящика, задвинутого под вешалку, и скатился, стуча каблуками, назад.
-Вот, любуйтесь… Па-ра, рииии-ру, рииииии-ру, па-ра-рииииии-ру-раааааа… - послышался ужасающий скрежет, - па-ра, риииии-ру, па-рииииии-ру, па-рарааааа…
Выбежав из укрытия, Лида чуть не свалилась в люк: Эдик стоял прямо под ним, прижимая к подбородку ржавую двуручную пилу, и пилил по ней длинным, затертым напильником…
-А еще вот так: па-ра-риииии-ру… ри-ру, ри-ру, рииииии-ру-ра-а-а-а-а-а-а… И вот так: бум-бум-бум, ля-ля-ля… пум-пум-пум, тру-ля-ля! – он треснул напильником по сиденью подвернувшегося стула, а потом стал вдохновенно лупить по нему ладонью, отплясывая невероятный шаманский танец…
-Пумб-пумб, хммм… - вступил в состязание саксофон, - пумб-пумб, хммм…
И вот уже быстрая, радостная музыка понеслась – Лида увидела, как Сережина тень подняла вверх вилку, и та заиграла, заплясала в его пальцах, как дирижерская палочка, дружный оркестрик подхватил, повел мелодию, быструю и пронзительную, невероятную и захватывающую, разнообразную, как сама жизнь. Беспощадную, отчаянную и пропащую, балансирующую на грани безумия… а иной раз переступающую эту грань.

Музыка:
http://www.audiopoisk.com/index.php?...omas a%20krauna

(Мишель Легран, Carry me home )

-А ты, Андрюша? – в наступившей тишине Катин голос прозвучал неожиданно резко. – Я перебила тебя, не дослушав. Прости. Что случилось в Италии?
-В Италии… Нет, мне повезло больше, чем Сереге… Потом был джазовый фестиваль в Венеции и первая премия… номинация «Золотой саксофон»…
-Я слышала! – вскрикнула вдруг Анюта. – Однажды по радио передали – думала, что ослышалась, или однофамилец… Но Польке сказала, что это – папа… Значит… Оказывается, не соврала?
-Не соврала, Анька! – обрадовался он. – Я получал премию когда, все думал: столько камер, может, у нас покажут… Не показали?
-Нет, только по радио… А потом?
-Потом?.. – он вдруг замолчал, нехотя ткнул вилкой в маслину. – А ничего потом не было.
-Как не было?
-Пошли в ресторан, отметили с приятелями. Венеция – красивый город… Я так и не успел увидеть карнавал, хотя твердо решил приехать опять из Милана…
-Да что случилось, не томи…
-Всех приезжающих в Венецию предупреждают: не стойте на мокрых ступеньках у воды… И меня предупреждали, да я тогда пьян был... Там очень легко умереть, понимаете? Так же просто, как если живешь на берегу океана…
-В тот самый день, когда получил премию? – ахнула Анюта.
-Ага, - улыбнулся он. – Вечером, часа через три после церемонии…
-Значит, когда я слушала радио…

Лида опять присела на сундук и заплакала. «Что же это?, - думала она, глотая слезы, - почему все так грустно на свете?» Люди, собравшиеся там, внизу, обладали тем, чего она, Лида, была безнадежно лишена – талантом. Оттого ли их жизнь была бурной и яркой, пестрела и бурлила, как пенная зеленая венецианская лагуна со снующими туда-сюда катерами и лодками? Она видела Венецию по телевизору. Слушала концерты, думала, что любит музыку… Теперь музыка сидела перед нею сама, стучала вилками и говорила, говорила…

-А ты знаешь, я ведь была в Венеции, - Анюта всхлипнула. – После той передачи читала и слушала о ней, что попадалось. Однажды собралась в турпоездку… Не понравилось мне. Смотрела и думала, что вода холодная и странного зелено-бирюзового цвета… как стекло. Кое-где и набережных нет, двери прямо в воду выходят… Мне подумалось: прямиком из дома – и на тот свет…
-Ань, а Полька… она правда на меня похожа?
-Похожа, - улыбнулась Анюта. – Да она хорошая, Андрюша. А что эгоистка – так это от молодости. Впрочем, ей со мной повозиться пришлось… Болезнь Паркинсона… брррр… Вон, Соня знает. А вы… Считайте, ребят, повезло вам. Умирать лучше молодыми.
-Да, - мрачно кивнула Соня, - мосье Альцгеймер – тоже изрядная сука…
Они притихли, словно вслушиваясь в новое воспоминание, которое плыло над ними, неведомым путем ощущаемое всеми, включая бедную Лиду, ставшую случайной свидетельницей и почти что участницей этой вечеринки…

* * *

От окна страшно дует. Ничего, можно закрыться с головой. Не просить же Руфу Степановну перевести ее в другую палату. Ни за что. Руфа Степановна ее не любит. Ну и ладно, на что ей эта любовь. Хватит того, что раньше не знала, куда от нее деваться. Какая такая любовь, когда так некогда, заниматься нужно. Да-с. А ей скрипку не дают. Вот это уже серьезно, это вам не воспаление лицевого нерва. От воспаления можно намазаться – чем там от него мажутся? Забыла, черт. Не спрашивать же у этой… Руфы Степановны. Нет, нет. Что за память? Девичья.
-Девочки, на ужин!
Шестое геронтологическое тянется на ужин.
-Ужин, говорят, праздничный! Селедку дают и конфеты!
-А что, праздник?
-Новый Год, Соня.
-Рождественский концерт… будет?
-Какой нам концерт…
-Нина Петровна! Не слыхали, концерт будет?
-Вроде, отец Евгений обещался привести детей из воскресной школы, стихи нам почитать…
-Я могу сыграть!
-Да на чем? Инструменты только в церкви есть…
-Руфа Степановна! Будет концерт?
-А будет! Сами и проведем, девочки. Вон, баба Роза частушки попоет. Маргарита Васильевна всего Пушкина наизусть в своей школе выучила… И, главное, не забыла… Пусть читает. А ты что, Соня? Тоже что-то умеешь? Ты таблетки пила?
-Пила. Я сыграть могу.
-Так аккордеон унесли в наркологическое.
-Я – на скрипке.
-А ты ничего не путаешь? А чего глаз прищурен? Ну-ка, убери руку, чего за щеку держишься?
-Я не путаю. Я… умею.
-Болит, что ли? Горе мне с вами. Иди, попроси у Наташи, чтоб помазала меновазином. Господи, какой вам концерт. Давление попроси померить. Да халат переодень. Чем ты запачкаться умудряешься? Вроде и нет ничего, передачи не носят… Опять кофе пили?
-Пили… Мы совсем немного, растворимый в пакетиках…
-Кому принесли? Чего молчишь?
-Я не помню…
-Ага, не помнит она… Вдвоем с Маргаритой Васильевной опять квасили? А потом давление у обеих… Что, каждый день адельфан ставить? На вас не напасешься.
-Не надо.
-Иди уже. Скрипачка, блин. Все про жизнь свою не могут забыть. Тут вам не жизнь. Тут геронтология…

-Так, сели все, руки сложили, слушаем… Кто там кряхтит? Тихо, девочки. Пришли на концерт – слушайте. Выступает баба Роза. Пой, баба Роза, - тощенькая бабулька поет и пытается приплясывать, голос звучит сипло и слабо, но некоторые начинают улыбаться, кое-кто даже смеется, правда, без особого смысла.
-Стихи Пушкина. Выступает Маргарита Васильевна.
Стихи звучат. «…И сам, покорный общему закону, переменился я…» - общий закон суров, ничего не скажешь, здесь это чувствуется особенно остро…
-«Что стоишь, качаясь…», песня. Исполняют Руфа Степановна и Лиля…
-Кто еще хочет выступить? Соня? Ну ладно, выходи. Что будешь делать?
-Играть. «Лето», Вивальди…
Она поднимает руки и водит невидимым смычком по воображаемым струнам - быстро, экспрессивно, красиво. Качается в такт мелодии, улетает с ней… играет, играет…
-Ну все, хватит… Похлопаем. Молодец, Соня, садись. Господи, совсем ненормальная…
Она послушно садится на стул и застывает, доигрывая мысленно любимую вещь…

Ночью их будят крики «Пожар!» и запах дыма. Пациентки женского геронтологического – те, кто может двигаться - пытаются выбежать, спастись, выбраться из огня. Неизвестно, почему дверь оказывается запертой. Замок заклинивает, на окнах – решетки…

Она летит над больничной территорией… Языки пламени, снопы искр…
Полеты, всполохи, жгучие страсти… «Я не Маргарита, на метле летать не умею…»
-Оказывается, умею… Оказывается, любовь, на которую так и не хватило времени, – единственное, что нужно было беречь, тащить с собой по жизни. Другого не надо… ничего не надо, Сережа…
Она слышит звуки скрипки, далекой скрипки, поющей о море…

* * *

-Я иногда думаю, - тихо сказала вдруг Катя, - что хорошо было бы забывать побольше… как Соня. Ты прости, Сонь, но в каком-то смысле, знаешь… болезнь Альцгеймера даже… того… Вот я помнила – всю жизнь помнила! – эту свою вину… Теперь смотрю, слушаю вас… Я ведь думала, я одна виновата, потому всех и собрала… Неохота было помирать, не покаявшись…
-О чем ты, Катюша? – удивилась Соня. – Ты-то в чем виновата?
-В чем? Да я ведь… Нет, я Сережу любила, очень любила… И талант его видела, конечно… Только мы, когда поженились, очень молодые были. Это я потом поняла, насколько Эдик мне ближе. Как он в меня влюблен… В общем, жила с тобой, Сережа, и чувствовала себя последней дрянью…
-Господи, Катя…
-И ведь любить продолжала! Да только не так… А Эдька… Сама не знаю, что мне такое в этом скандалисте понравилось.
-Катя!.. – потрясенно сказал Эдик.
-Ха, - пробормотала Анюта, - теперь давайте, вы все ему морду бейте.
-Да не за что! – выкрикнула Катенька. – Не было ничего! Когда ты пропал, Сережа, я решила, что из-за меня. Ну… что ты все чувствовал: и мученья мои, и разочарование в нашем браке… Я даже, представьте, подумала тогда, что он с жизнью покончил…
-Не очень-то ты и ошиблась, - мрачно сказал Андре.
-Только я себя, одну себя виноватой считала! Из-за того и Эдика прогнала, сказала ему, что только Сережу любила – да я и сама так думать стала! Любовь с болью – они слишком тесно переплелись тогда, в один узел затянулись… Уехала из Питера. А Эдька за мной прикатил, да так тут и остался…Только все равно ничего не вышло. Я, знаете, после всего этого не могла себе позволить и капли счастья…
-Господи, как же я жизнь-то твою исковеркал, Катя… И твою, Эдька…
-Мы все… все кому-то жизнь поломали, - откликнулась эхом Соня.
-Не хотела я, конечно, при Эдике говорить. Уж лучше и не знал бы…
-Ты думаешь? – покачал головой Эдик. – А по мне, лучше счастливым помереть, чем несчастным.
-В общем так, ребята, - подытожил Андре, - выходит, как ни крути, что этот тип нас правильно всегда мордовал. Он один невиноватый выходит. Вот гад!
И потрясенная, заплаканная Лида услышала новый взрыв смеха…
«Да как же? Как же! Смеяться в такой момент, над таким! Что, что они за люди, как понять их? Как же им всем теперь…» - она чуть не произнесла мысленно, - «как же им всем теперь жить?» - но осеклась, прислонилась обессилено к стене…

Где-то заворочался, заскрипел часовой механизм и послышались мерные удары: один, другой, третий…
-Пора, - сказал Сережа, прерывая игру, - ничего не поделаешь. Вы это… простите меня, ребят.
-И меня…
-И меня…
-И меня…
-И нас, - сказала Катенька, беря под руку Эдика и поворачивая к нему разгоряченное лицо. – Пошли?
-Не забывайте, - послышался грустный голос Анюты. – Мы будем скучать.
-Вас забудешь… - Эдиковы шаги послышались совсем близко от Лиды, и та опять присела, забилась в свою щель. – Раньше думал, помирать буду, вспомню всех, а теперь понял, что и после смерти не забуду…
Они подошла к винтовой лесенке. Катенька еще раз обернулась:
-Спасибо вам за нашу жизнь… Она была…
-Да вот такой и была, какой Эдька заснял, - бросил Сергей. – Он, Катька, хоть и не музыкант, а талантище…
-Я знаю.
-Ты это… того… помни о ней… о жизни-то, - усмехнулась Анюта. – Пока не померла. А то ведь напомним… - все опять засмеялись.
Лида услышала, как Эдик и Катенька выбрались из подвала, как пошли тяжело и медленно, шаркая по длинному коридору, как хлопнула наверху дверь…

* * *

Музыка:
http://www.audiopoisk.com/index.php?...20-% 20Эмануэль

(Мишель Легран, музыка из кинофильма "Эмануэль")

Она тихонько выползла из-за сундука и прислушалась. Внизу стояла хрупкая тишина, какая бывает в оркестровой яме после ухода музыкантов – еще хранящая неслышные отзвуки и взмахи смычков. И тогда Лида набралась храбрости и спустилась на несколько ступеней по винтовой лесенке, свесилась вниз и жадно заглянула в освещенную полуподвальную залу. На огромном столе стояли нетронутые закуски, а вокруг – пустые стулья. Но на стенах, в проемах между бывшими окнами, висели огромные, искусно сделанные фотопортреты. Совсем как тот, Катенькин, на стене мастерской… Анюта, Сережа, Сонечка, Андрей, Эдик и сама Катенька – молодые, веселые, в плетеных креслах уличного кафе… А за каждым из них шумел и играл красками широкий проспект. Лида глядела на него во все глаза, не задаваясь в тот момент вопросом, как могла старая черно-белая фотография вдруг сделаться цветной, просто вглядывалась, прищурившись, в бликующие витрины, в отражающие весеннее небо лужи и нежно-зеленые вуали стриженых тополей. Она вдруг заметила, какой радостной палитрой пестреет за ними улица, какие алые зонтики раскрыты над столиками в кафе, и какое синее, звенящее небо раскинулось в вышине…

Она не помнила, как выскочила из дома, как, с трудом попадая в рукава, напялила пальтишко и вылетела на мороз, как бежала опрометью через двор, как оказалась на улице… Снегопад привел Лиду в чувство. Залепил глаза, бросил горсть колких льдинок за воротник. Все кружилось, неслось по дороге поземками, жило, дышало порывами ветра, летело чертовым колесом… Жизнь бежала мимо Лиды, а она стояла на обочине, приоткрыв рот, и смотрела, как по пустой улице быстро и молодо идет снежная старушка в пуховом платке… Вот поравнялась с ней, глянула остро и весело, как Катенька, и пропала, мелькнула за углом, оставив за собою метель да пляшущие в ней стайки легких снежинок…

© Ариадна Радосаф