Ступени возмужания. повесть гл. 12 (Эротические рассказы)

Пока за окнами не стемнело, мы с тетей ходили по дому обнаженными. Некая отдаленность от людей, позволяла нам чувствовать себя дикарями. Ощущения, я вам скажу незабываемые. Она вела себя так естественно и не принужденно, и я забыл, что вообще-то, исходя из морали и этики, на ней должен быть хотя бы халат. Время от времени, я ловил себя на мысли,  или точнее сказать на взгляде, который стремился залезть в ее укромные места. О том, что это не хорошо, я знал, но ничего поделать не мог. Глаза переставали мне подчиняться, приходилось их буквально перетаскивать в сторону, но они пружинками прыгали обратно.
Сейчас я понимаю — тетя со мной играла. Если кто думает, коли она была голая, то все ее прелести были мне доступны. Вовсе нет! Грудь — да! И волосы она не стала сматывать в клубок, при движении они волнами ложились, то на одно плечо, то на другое, то спадали на спину, — изогнутую переходящую в две упругих плотно-прижатых друг к другу ягодицы. Но то, что там, где, если смотреть сзади, чернели реденькие волосики, а спереди было покрыто аккуратным курчавым треугольником, для меня было и по-прежнему пока оставалось загадкой. Даже наклоняясь, тетя сжимала ноги и напрягала ягодицы. Какие они красивые в напряжении, с ямочками! Словно насаженные на ножки, даже нет, — словно продолжение их. Под правой коленкой у нее извилисто, змейкой пробегала голубая венка.
Когда все дела были сделаны, мы поужинали, и до полной темноты оставалось часа полтора, тетя зажгла керосиновую лампу и, обогнув талией кожаный валик, устроилась с ножками на старом диване, что стоял в комнате деда. Ну, я вам скажу! Я снова захотел стать художником. Хоть тетя и была смуглянкой, но на фоне полутонов, отблесков лампы и на черной коже, линии ее обнаженного тела словно засияли. Коленки снова были сомкнуты, а на них покоилась книга.
— Ложись рядом, — проговорила она.
Я пристроился головой на ее колени. Тетя приподняла книгу и моему взору открылась ее грудь с продолговатым соском и название на развороте книги. Чтобы как-то оправдать свой взгляд и маленькую хитрость — устраиваясь, коснулся соска носом, я прочитал название вслух: «Джейн Эйр», «Шарлота Бронте».
— Хочешь, я тебе почитаю? — спросила она, проведя по соску рукой, и немного покрутив.
Я угукнул и улегся удобнее, теперь мне были видны обе груди.
Расставшись с соском, тетя перевернула страницу и зачитала: «Если бы я оставила позади уютный семейный очаг и ласковых родителей, я, вероятно, в этот час особенно остро ощущала бы разлуку; вероятно, ветер родил бы печаль в моем сердце, а хаотический шум смущал бы мой душевный мир. Теперь же мною овладело лихорадочное возбуждение: мне хотелось, чтобы ветер выл еще громче, чтобы сумерки скорее превратились в густой мрак, а окружающий беспорядок — в открытое неповиновение...».
Она читала и читала, а я был полностью поглощенный ее грудями. Так близко я еще их не видел. Свет от керосиновой лампы немного оттенял соски, но все равно разглядел, что они состоят из таких маленьких бугорочков, словно малина. Нет, у тети они были темные и продолговатостью похожи на ежевику. И чем больше я на них смотрел, тем больше бугорки наливались соком и меняли цвет, но возможно это лишь обман освещения. Кроме того, тетя перестала читать и немного отодвинула лампу, погружая груди в полутень.
— Тебе не интересно? — спросила она.
— Интересно! — всполошился я тем, что сам все испортил.
— Сходи, закрой ставни…
Тетя отложила книгу и приподняла мою ставшую тяжелой голову.
— Ну, не упрямься! Закроешь и придешь…
Делать было нечего. Я встал, проклиная себя, и поплелся на улицу. Но по дороге ускорил шаг, чтобы быстрее вернуться.
По возвращению, тетя сидела на диване в той же позе, только не было в руках книги, фитиль лампы был поставлен на минимум.
— Ложись, — тихо произнесла она. Черные глаза блеснули в полутьме.
Я снова устроился у нее на коленях, как на подушке, ухом прижался к треугольнику. Курчавые волосы лобка оказались такими мягкими, живот теплым. Тетя провела пальцами по моим кудрям, вкидывая их вверх.
— Нравиться?
— Что?
— Груди. Ты же их рассматривал?
— А можно снова их потрогать.
— Можно, но лучше я сама.
— Сама потрогаешь?
— Нет…
Тетя буквально немного наклонилась и ее левая грудь соском прошлась по моему носу, поддела нижнюю губу и приоткрыла мне рот.
— Не двигайся…— прошептала она.
Ее сосок пошел к верней губе, еще больше его приоткрывая. Я слышал стук ее сердца, сначала он был мерным, но потом он стал убыстряться. Сосок освоился на моих губах и проник к языку…
— Потяни его, — снова прошептала она.
Я обхватил ежевичку и стал посасывать. Сосок имел сладковатый привкус, приятно пах чем-то очень знакомым.
— Я груди парным молоком умыла. Нравиться?
Нравится  не то слово! Готов был съесть ягодку и невольно ее куснул. От чего тетя вздрогнула и простонала. Я замер.
— Еще! Укуси еще…— услышал я.
Покусывая сосок, слыша тихие стоны, я почувствовал, как ее рука прошлась по моему животу и нашла «отличие». Оно не находилось в боевой изготовке, но тете это даже понравилось. Постепенно мой потенциал входил в норму, и уже не спускал курок от трения об трусы. Проведя пальцами по крайней плоти, она собрала нектар, поднесла к своему носу, глубоко втягивая.
— Какой ты вкусный. Мужчиной пахнет.
Она поменяла грудь. Я уже сам поймал ее губами. Свободной рукой тетя не выпускала моих, да и я не пытался высвободиться из сладкого плена.
— Поверни голову к моему животу, — шепнула она, опуская пальцы в моем нектаре  снова к «отличию» и немного раздвигая ноги.
Я повернул и увидел влагалище. Оно не было раскрыто полностью, только чуть, чуть и на одной из припухлых его сторон, — как я потом узнал, они тоже назывались губами, внешними, висела мутная капелька. Медленно стекая под тетю, она благоухала. Мне захотелось запихнуть этот запах в себя, наполнить им легкие  — я так и сделал.
— Парным… пахнет? — не в силах сказать, она произнесла обрывисто.
Тетя гладила, мое отличие от девчонок, время от времени поднося пальцы к своему лицу, а я лежал на ее коленях и вдыхал аромат женщины. И чем больше она гладила, а я вдыхал, тем запах становился сильней и капель больше. Словно речной жемчуг, они стекали уже по обеим сторонам чуть приоткрытого влагалища. Тетя приостановила поглаживание, и я увидел, как оно стало сжиматься, словно всасывая что-то и выбрасывая, всасывая и выбрасывая.
Я вспомнил детский киножурнал «Хочу все знать», однажды, в нем был сюжет о цветах — в ускоренном темпе показывали, как они тянуться к солнцу распуская лепестки и с закатом, снова прячутся в бутоны. На коленях тети, я наблюдал нечто очень схожее — влагалище, то собиралось в бутон, то распускалось. Сначала быстро, потом очень быстро, и остаточно медленно. Тетя перестала постанывать, ее рука на моем «отличии» снова ожила.
— Ты чего? — тихо произнесла она, когда «отличие» все никак не могло разрядиться. — Перевозбудился?
— Я вместе хочу, — ответил я.
— Горюшко ты мое! Я уже…
— Как? — вместе с вопросом и мое «отличие» воспаряло твердостью. — А руки?
— Мне и твоих глазенок хватило. Ладно, только для тебя… Вон, как яички подвело.
Тетя выпустила меня из плена свободной руки, поднесла освободившуюся ладонь к влагалищу, поймала двумя пальцами какой-то бугорок и потерла его словно сосок. При этом она стала работать и с моим «отличием»…
— Сейчас… Сейчас…
Раздался порывистый с приходом стон, она прижалась грудями к моему лицу, инстинктивно пытаясь поймать в ладонь мое отличие от девчонок. Хотя этого и не требовалось, оно изливалось самостоятельно…
Мы легли на диван. Тетя обняла меня и прижала к себе.
— Разве можно сразу два раза так? — спросил я. Эта мысль засела во мне острой занозой и терзала, пока я ее не выдернул.
— Девочкам… А тебе придется немного подождать, — ответила она, гася лампу.
Засыпая, я подумал: «надо завтра расспросить». Мог бы и сегодня, но сил уже не было, веки сомкнулись…