Ступени возмужания. повесть гл. 9 (Эротические рассказы)

Тетя поставила под корову ведро и села на низенькую табуретку. Ее руки огладили вымя, пальцы пробежались по дойкам, об железное дно тонкой струйкой ударила белая густота, запузырилась, запенилась. Снова пробежали пальцы, и снова струйка. Сладковатый запах парного молока распространился по сараю.
Я следил за ее руками не отрываясь. На секунду мне показалось, оглаживает тетя не коровье вымя, а мое отличие от девчонок. Когда она прикасалась ко мне, я не видел какие красивые у нее руки! Капелька пенистого молока брызнула на ее грудь, тонкая ткань намокла маленьким потеком возле соска. Она потерла грудь тыльной стороной ладони, — сосок ярко обрисовался, под халатом ничего не было — и подняла взор.
— Прям засмотрелся… Шел бы ты отсюда! Ведро принес и давай, иди, играй…
— Не хочу! — ответил я.
— Учти, на сегодня наши игры окончены!
— Какие?
Тетя прыснула смехом.
— Ну, иди… Корова не обихожена! Гусям-утям — дать надо? А ты тут глазенки свои раскрыл — прямо слабость по телу пошла!
— Я немножко постою?..
— Неси кружку, хоть напою тебя, горе ты мое!..
Сбегав за кружкой, я подал ее тети. Она подставила ее под вымя, несколько нажимов пальцами и наполнилось. Растянув две самые нижние пуговки халата, тетя обтерла кружку подолом.
— Пей, — проговорила она, пока я глазел на оголившиеся выше колена ноги. — Тебе полезно, вон, сколько уже сил потратил  — восстанавливай.
Я угукнул приложившись губами к кружке. Хотя чего угукнул и сам не знал. Про какие потраченные силы тетя говорила? Молоко было жирным, правда немного пахло коровой и теплое, — дома я любил в треугольных пакетах из холодильника, но выпил с удовольствием.
— Подкрепился?
— Да, вкусно! — утираясь рукой, ответил я.
— Теперь иди…
Тетя поймала мой взор и застегнула одну пуговицу. Я вздохнул и отправился играть. Пока она управилась по хозяйству, забила и ощипала курицу, завела на курином яйце тесто и сворила в чугунке наваристую лапшу, я слонялся по двору с волкодавом на пару. Тот, конечно, был несказанно рад, а вот я не очень. Когда тетя крикнула, чтобы шел есть, дважды мне говорить не пришлось.
Усадив меня за стол на место деда, она кратко бросила, что пока его нет, я единственный мужчина в доме и должен за ужином сидеть старшим.
Я — мужчина! Мне это так польстило, вы не представляете! Да еще старший! Халиф на час, точнее на целых два дня! Жаль, что она мне это раньше не объяснила, половина дня прошло впустую, без этого великого ощущения — я мужчина.
Тетя всегда принаряжалась к ужину. Сегодня она была в сарафане с лямочками, в том, что надевала встретить катер. Густо зачерпнув половником из чугунка, она налила мне лапши. Если кто когда-нибудь ел среднеазиатский лагман, то может представить поданное мне блюдо, по количеству мяса в нем и лапши — длинной, тугой. Как я не старался, ложка оказалась бесполезной.
— У нас руками едят, — наблюдая за моими мучениями, сказала она.
— Где? — буркнул я, сжимая ложку авторучкой.
— Ты же хотел узнать о народе моей матери? Вот там и едят. Открывай рот.
Тетя запустила тонкие пальцы в мою тарелку, покрутила лапшу, словно мотая клубок, ловко поддела вместе с кусочком курицы и положила в мой разинутый до придела рот. Обворожительно облизала кончики своих пальцев и спросила:
— Нравится?
Я кивнул, прожевывая.
— Еще?
Я снова кивнул. Она повторила и снова облизала пальцы.
— Знаешь, как такую лапшу еще называют?
— Вермишель?
— Ляшка!..
Я поперхнулся. Она засмеялась и налила молока из трехлитровой стеклянной банки.
— Не подавись… Запей. Видно, что такое ляжка ты уже знаешь. Давай ешь, а то скоро совсем стемнеет, а мне еще со стола убирать.
Прожевав и приложившись к молоку, я ответил: «не знаю», делая вид, что просто перехватило горло.
Тетя снова улыбнулась.
— Нет, так нет. Но, когда следующий раз мне в подол будешь взор опускать, знай, что там ляжки, а во рту у тебя ляшка… Удовольствия, но разные. Чуть не просверлил меня глазенками…
Припав к стакану, я отпил и доел. Тетя убрала со стола, оставив на нем только пиалу с пенкой сегодняшнего удоя. Как она объяснила: для домового.
Солнце ушло на покой, керосиновую лампу тетя зажигать не стала, чуть откинула штору в свою комнату и спросила:
— Со мной ляжешь или один?
— А можно?
— Все равно же подглядывать будешь.
— Нет, — неуверенно ответил я.
— Уговор помнишь?
— Помню…
— Тогда можно.
Так я впервые попал в ее комнату. Все было простенько, желтые шифоньер, небольшой трельяж, и никелированная кровать двухспалка с множеством пуховых подушек. Раскидав их по спинкам, она откинула толстое одеяло.
— Валетом спать будем…
Я угукнул.
— Раздевайся, ложись. Я сейчас.
Она вышла. Я залез под одеяло, сняв и трусы. Зачем так сделал? В палатке же мы лежали без них, вот я и решил снова спать совершенно голым. Тетя вернулась в ночной рубахе, видимо, она не разделяла моего понимания того, что значит «спать вместе». Поправив на своей стороне подушки, она что-то сунула под одну из них. Мое сердце екнуло, запрыгало в груди, ноги ослабли. Я догадался, что она там спрятала.
— Двигайся к стенке, — проговорила тетя, откидывая одеяло углом от края. — Горе ты мое! Зачем, снял-то?!
Я ничего не ответил. Повернулся и стал разглядывать висевший перед носом коврик. От перевозбуждения меня пробил озноб. Панцирная кровать спружинила от груза, одеяло немного подвинулось, и мои ноги охватили ее руки.
— Чего холодные, как ледышки?
Я молчал.
— Ладно, поворачивайся, согрею, — проговорила она со вздохом.
Я прокрутился на боку, одеяло съехало с тети куда-то на пол и прямо перед моим взором были ее ноги. Маленькие ступни, пальчики с аккуратными ногтями. Было темно, но я их видел. Точно помню. Только, что меня знобило, а теперь бросило в жар. Мое отличие от девчонок уперлось тети в ночную рубашку.
— Горе ты мое! И что мне теперь с тобой делать? — спросила тетя.
Я молчал, не зная ответа. Я просто смотрел на ее ноги, замерев. Ее руки огладили подол рубахи и стали медленно задирать. Я вспомнил, как она вешала мокрую рубаху, и как приподнялся сарафан. Показались коленки, ткань поползла выше и остановилась на бедрах. Подрубной шов проходил как раз там, куда я уже два дня пытался заглянуть.
— Все… Дальше запрет, — услышал я, и поднял глаза к ступням.
Я даже не успел обидеться. Мое отличие от девочки сначала попало в ладонь тети, вторая ее рука обхватила мой обнаженный зад и подтянула к себе. Она немного разомкнула ноги, просунула окрепший колышек меж них и зажала.
Чуть выше ее колен моему «отличию» было тепло, мягко и удобно. Я уже подумал: так мы и уснем, но ее рука на моем голом заде стала тихонько меня подталкивать. Если кто имел дело с двуручной пилой, прозванной в народе «Дружба 2» — по количеству участников в процессе пилки дров, знает, чтобы все шло легко, без потуги, ручку нужно только тянуть на себя и ни в коем случае не толкать. Здесь же процесс был как раз наоборот, она толкала, а я пружинил назад.
Постепенно я почувствовал, как мое отличие от девочек стало набухать, внедряясь в теплую плоть. Ее ноги тоже немного напряглись и она прошептала:
— Смотри сюда.
До этого я не решался опустить глаза, и заглянуть под шов рубахи, но сейчас тетя сама свободной рукой вскинула подол и запустила под него палец. Я услышал легкий стон, ее ноги вытянулись, сильно сжимая мое отличие, оно дернулось и излилось. Тетя издала еще один стон, ее ноги содрогнулись, отпуская ставший мягким колышек. Ее рука вынырнула из-под подола и огладила ноги.
— Всю залил. Парное молоко на пользу пошло, — произнесла она, оправляя рубаху и затыкая себе меж коленок.
Не знаю почему, но мне захотелось куснуть ее за большой палец ноги, я так и сделал.
— Горе ты мое! Спи!.. — услышал я, но сказала она это как-то с придыханием, мне стало приятно даже приятнее чем, когда мое отличие от девчонок изливалась на ноги тети. Я тихонько куснул большой палец и на второй ноге. Тетя положила свою руку ребром ладони себе меж ног, подтянув рубаху клином вверх, и шлепнула другой мне по голому заду.
— Спи…