Ступени возмужания. повесть гл. 8 (Эротические рассказы)

Вернулись мы к вечеру. Встретил нас волкодав, никакого радостного лая, виляния хвостом не было, — он этого не умел, поскольку был не совсем собакой. Лишь по глазам видно, что обрадовался. Дед оставил записку: «Ушел на катере в лесхоз. Буду через два дня». Я не задумывался тогда, но в его постоянных отлучках, оставлениях нас с тетей наедине, была какая-то запланированность, что ли. Двумя годами раньше, по моему первому приезду, он редко покидал свои чертоги, — так по работе, иногда. Этим же летом его все время не было.
Вечера, когда мы сидели при керосиновой лампе, можно пересчитать по пальцам. Он скудно рассказывал нам с тетей о молодости, о гражданской войне — про народ империи, разделенный на белых, красных, желто-блакидных…
Еще, я совсем забыл упомянуть, — в доме отсутствовало электричество. Была, правда динамо-машина довоенного времени, но она гудела так, что летом предпочитали ее не включать. «Только зимой»,  — сказала тетя, но по ее улыбке можно было догадается, что и это было крайне редко. Если только на Новый Год и Рождество. Про Сочельник и Святки, я узнал от деда, но так как до них было еще полгода, я быстро забыл. Вот такой неблагодарный слушатель. Сейчас я понимаю, я не один такой. Старики бросают семена знаний в молодую поросль, отлично зная — всходов не дождутся, но они обязательно прорастут.
Прочитав послание деда вслух, тетя пошла передаваться. Шторы в свою комнату не задернула, но сказала:
— Не подсматривай…
Я честно выполнил ее повеление, взял книгу Бунина, что так и лежала на столе, и подошел к окну.
Мысли блуждали поверх строк. Перед глазами стояла тетя, обнаженная, по пояс в воде и омывала груди. Я даже не предполагал насколько до мельчайших подробностей все запомнил. Если бы я умел рисовать, миру бы явилась новая «купальщица». Я быстро перехотел быть таежником и теперь видел себя вторым Ренуаром. «Тетя, вытирающая ногу», — так бы я назвал свою лучшую картину, если бы умел живописать, знал бы на то время полотна Пьера Огюста Ренуара и видел бы тетю полностью обнаженной.
И все же, что-то такое, — тяга к прекрасному во мне зародилась, отдаваясь толчками в моем отличии от девочки. Да, вот так и не иначе. Я пытался представить нечто другое, но кроме мраморной Афродиты из энциклопедии ничего не вырисовывалось. Каменная баба, предмет моих былых мечтаний, сейчас мне не подправилась. Да простят меня древние ваятели, но тетя, коренастая с маленькой грудью, стала для меня куда прекраснее шедевров античности. Тепло, которым она меня согрела в палатке, снова растеклось по всему телу.
— Сейчас приберусь по хозяйству, курицу общиплю. Лапшу сварим, — вывела она меня из мечтаний. — Любишь лапшу?
— Домашнюю? — спросил я, оборачиваюсь и прикрываясь книгой.
— Конечно! Не вермишель же! Знаешь, в чугунке, да в Русской печи, — такая вкуснятина!
Тетя была в новом, на стройное тело халате, без рукавов. Маленький отложной воротник облегал шею, пуговицы все были застегнуты, кроме одной, самой верхней.
— Я смотрю, ты опять зачитался! — улыбнулась она, застегивая и ее. — Ладно, я пошла в коровник. Если ты не слишком занят? Принеси мне ведро из-под молока.
— Я… Не сильно… принесу…— буркнул я, теребя в руках книгу на уровне оттопырившего штаны «отличия».
— Горе ты мое! Тебя что тоже доить надо два раза в день! — всплеснула она руками.
— Не надо меня доить! Я не корова! — обидчиво выдал я.
— А это? — она подошла и отняла у меня закрытую книгу. — Какой рассказ читал? Показывай!
Я брякнул наугад: «Степа».
Тетя даже не стала открывать, видимо, она знала книгу наизусть. Положив ее на стол, развернула меня к окну и резко стянула штаны.
Обдав горячим дыханием произнесла:
— Соблазнитель…
Ее рука огладило мое отличие, и оно доверительно легло в женскую ладонь.
— Признавайся: обо мне думал? — шепнула она.
Я молчал, начиная шумно дышать.
— Сейчас уйду! — шепнула она мне в другое ухо.
— Да…
— Горе ты мое! Я тебе книгу, зачем дала?
— Не знаю…
— Про меня ты мысли брось. Хоть я тебе и дальняя-дальняя, но тетка. Не хватало чтоб, ты еще влюбился…
Ее шепот растекался по моим жилам огнем. Преддверие взрыва удовольствия от сердца опускалось ниже. Когда оно достигло пика, готово было выплеснуться, тетя зажала мое отличие двумя пальцами. Отток пошел вверх…
— Обещай мне…— произнесла она.
— Что? — изнывая от желания, произнес я.
— Не влюбишься…
Я еще не знал, что значит влюбиться. Может, кому показаться, что требование тети было глупым, по крайней мере, преждевременным. Но все зависит от конкретного человека и на мой характер это сработало. Более того, предупреждение сделало мне установку на всю жизнь: дал слово — держи! В тот момент, я бы согласился, пообещал бы все что угодно, но именно с него у меня начала выстраивается некая модель личностных отношений между мужчиной и женщиной, на неком табу ни общества в целом, а меж мной и тетей. За что, я остаюсь ей благодарен. Я не влюбился, к тому же научился встраивать отношения с женщинами, исходя не только из своих физиологических потребностей. И сегодня в них большую долю занимают воззрения второй половины меня как целого, по-другому я не вижу интимных связей.
Я просто кивнул. Этого было достаточно.
— И не будешь требовать от меня того, что я не могу тебе дать! — продолжила она, сделав несколько движений рукой.
Я снова кивнул. Что тетя имела в виду под этим обещанием? Но я согласился. Еще несколько движений ласковой руки по «отличию» и наш договор был скреплен моей росписью, белыми чернилами на женской ладони …
Другой рукой, омывая «отличие», она обтерла последние капли. Как было приятно ощущать мягкие подушечки ее пальцев на своем главном нервном окончании, но штаны вернулись на место и я услышал:
— Обернешься, когда я уйду. И про ведро не забудь. Обещал.
— А чего ты не можешь дать? — спросил я, когда во мне все улеглось.
— Себя!.. — резко ответила она.
— Как это?!
— Горе ты мое! Вот как поймешь, так и нельзя!
Дверь закрылась, но я по-прежнему стоял лицом к окну. Тетя прошла по двору к коровнику. Увидев меня, она сложила губы в отчетливом повелении: «ведро принеси».
«Себя», — и как это? Поживем — увидим…