Он слушал благолепие колоколов, будь то Встречный колокольный звон, Водосвятный или же Протяжный.
Особенно ветер любил Красный колокольный звон, праздничный, совершаемый на звоннице церкви несколькими звонарями. Динь-динь-дон, динь-динь-дон, динь-динь-динь…
Любо было на ту пору в милом городишке, будто все дышало покоем.
В нынешние майские золотые праздники ветер, заслушавшись вместе с листвой деревьев Красным звоном, любовался шумным гульбищем нарядных людей со своими детишками в разноцветных воздушных шариках и чувствовал в себе благодатную отраду.
Но вдруг в солнечном краю праздника он увидел девушку в алом платье.
Ветер от неожиданности всколыхнулся листьями тополиков в предчувствии пламенного порыва и, кажется, готов был пуститься “ во вся тяжкая ”, подобно Красному колокольному звону: динь-динь-дон, динь-динь-дон, динь, динь, динь…
Ветер на мгновение зажмурился: может ему почудилось чудо-чудное, а когда поднял взгляд, снова увидел в пестроте людской красну девицу.
Она была такой лучисто-сияющей в многолюдной толпе, словно большой алый цветок с нежными лепестками.
Ветер легонько подул на деву-красу и широкий подол её платья заполонил весь город кумачовым цветом.
“ О, диво-дивное! ”- воскликнул ветер,- пожалуй, к ее алому платью и рыжим волосам не хватает венка из огненных тюльпанов.
Ветер, тут же, загоревшись желанием раздобыть великолепные цветы для божественной девы, сорвался с дерева и кинулся искать по городу дивные тюльпаны.
Летал, летал майский ветерок да так нигде и не приметил милого цвету.
Гордые тюльпаны, ровесники чая и маиса, только кое-где расцветали по одному на клумбах среди душистых фиалок и голубых незабудок, не то что в прежние времена, когда город полыхал красными тюльпанами, словно алыми знаменами.
Был грустный ясный взор ветра и только тогда он утешился, опаленный печалью, когда на окраине города завидел чудесный дворец неописанной красоты.
Там, у высокого белого крыльца, благоухало великолепие розовых, желтых и красных тюльпанов.
Оживившийся ветер нарвал целый букет благословенных для него цветов, оглянулся, а девы-красы и след простыл.
Долго блуждал ветер по городу в надежде увидеть огненнокудрую деву, но все было напрасно.
Закручинился ветер, не стал даже плести венок из тюльпанов. Подарил букет этих цветов старой вербе, что раскинула свои корявые ветки на вольном пустыре за маленьким мостком через неглубокую канавку. Кроме вербы на пустыре росли кусты бузины, боярышника и кудрявились полные жизненных сил яблонька с рябиной.
Верба была настолько старой, порой и не верилось, что
ее ветки, трепещущие кое-где листвой, еще не покинула чаровница Дриада.
Время безжалостно искаверкало ствол дерева и многие места маячили выступающими наростами, кора вербы потрескалась и, превратившись в труху, потихоньку осыпалась, высвечивая золотисто-охристый цвет древесины. Некогда молодые ветки замысловато вывернулись так, что они были похожи на корявые руки какого-то лесного чудовища.
Рябина с яблонькой, как увидели вербу с букетом тюльпанов, так и покатились со смеху: “Ай, ха-ха-ха! Совсем ошалел ветер. Он бы этой старой “бабусе” подарил еще красные бусы. Ай, ха-ха-ха ”.
Пуще прежнего пригорюнился ветер мая, что не ухватил благодати в свои руки, веночков из цветов больше не плел и песен не распевал, а все набольше свистел молодецким посвистом.
Свистел, свистел безутешный ветер-свистун и от печали великой научил свистеть всех бродячих собак в городишке.
“Подумать только, - дивились люди чуду-юду, - спокон веку собаки лаяли, а нынче свистят как соловьи-разбойники. Мы видом не видали и слыхом не слыхали про такое”.
А усатые коты нашего двора, подпоясавшись узорными кушаками, знай себе разгуливали по улице в сафьяновых сапожках и никого не боялись, потому как сами могли кого хочешь засвистеть и поколотить дубинками.
“Ну и дела, - лукаво потешались они промеж собой над собаками-свистунами, - поди любезные разумом тронулись, а голова без ума, что фонарь без свечи”.
Вот уже третий день ветер-сокол свистит лихим посвистом, хорошо что еще не хохочет, словно леший в лесу, а то бы захохотал всех до смерти.
У кого ничего, а у нас пуще того в обманчивом мае.