Ступени возмужания. повесть гл. 6 (Эротические рассказы)

Вечер прошел тускло. В доме не было ни радио, ни телевизора, — цивилизация как бы замерла вместе с дедом. Сам дед — высокий, кряжистый, несмотря на свои девяносто был сильным и в тоже время подвижным мужчиной, но и он, вернувшись с обхода участков что недалеко, почистил ружье, поужинал и лег спать. Ели мы все вместе, так было заведено. Да и я в тот вечер походил на старика. Пережитое за день меня утомило, клонило ко сну, и я вяло крутился возле тети, собирающей на завтра рюкзаки.
Если кто думает что моя тетка такой таежный таежник — ошибается, но тайга есть тайга, она требует к себе уважения и тщательного подбора необходимого. Один рюкзак она собрала для себя, другой для меня — поменьше. Примус, сухой спирт, котелок, соль, спички, — достались в ношу мне. Палатка, ружье ижевского завода двенадцатого калибра, брезентовый патронташ, бинокль, кампос, она уложила к себе.
Ходики с кукушкой прокуковали десять, тетя передернула гирьки и велела идти спать, — в шесть подъем. Она встанет раньше, надо еще за скотиной прибрать корову подоить. Утром у моей койки уже стояли кожаные с мягкой подошвой сапоги, брюки и куртка из тонкого зеленого брезента, шерстенное трико под них и свитер. Когда вышли, погода была ясная солнечная, и я быстро сопрел в своем снаряжении. Начал задавать вопросы зачем? Лето ведь! Но тетка только и отвечала: «тайга».
Действительно, к вечеру, когда мы добрались до участка за номером шесть, уйдя довольно далеко от реки вглубь леса, погода сменилась. В основном высокая лиственница вокруг зашумела, закачалась, крупные капли стали пробиваться через крону, а потом хлынуло. В лесу и так не очень-то светло, а тут и вовсе потемнело.
— Костер не развести, палатку на угли не поставить — сыро, — произнесла тетя. — Ладно, расположимся под этим деревом. Раскидывай…
Пока мы провозились с палаткой — помощник из меня, если честно плохой, я ей больше мешал. В общем, промокли мы основательно. Под тонким брезентом мое трико и свитер стали влажными и подавая ей из рюкзака примус, сухой спирт, охотничьи спички, я уже стучал зубами.
— Замерз? — спросила она.
Я лишь помотал головой, — отрицая. Сказать «нет» не позволяли вышедшие из подчинения губы.
— Залазь в палатку и раздевайся.
— Как?
— Так! Не хватало еще нам соплей!
— Совсем?
— До сухого.
— Но…
— Вот и раздевайся!
Палатка была одноместная, даже мне — тринадцатилетнему мальчишке она была мала. К тому же, у меня не было навыка в таких делах и повошкался я довольно долго. А может, я неожиданно застеснялся и тянул время. Такие моменты не забываются, и уже через много лет могу сказать точно, — застеснялся, потому, что мое отличие от девчонки скукожилось и совсем куда-то втянулось. Висел лишь сморщенный хоботок. Не то, что в бане — где мой колышек распаривался, принимал приемлемые для моего еще детского понимания размеры.
Пока я размышлял на тему мужского достоинства, — казать или не казать, тетя промокла окончательно. Дождь разошелся не на шутку. Если по началу, она еще пыталась согреть в котелке воды для чая, то потом передумала. На сухом спирте она вскипятила кружку, сыпанула туда сахара и подала мне.
— Пей.
Слова ее были отрывистые, быстрые и подразумевали приказы. Естественно я подчинился. Но взять горячую железную кружку, — это я вам скажу не так и просто! Особенно когда руки трясутся в такт стуку зубов.
— Горе ты мое! Сейчас!
Поставив кружку на приклад ружья, что было первым, даже вперед меня положено в палатку, она запахнула вход. Через какое-то время он открылся, и тетя полностью обнаженная вползла ко мне. Она была мокрая, капельки дождя висели у ней на сморщенных сосках, — это я запомнил.
Взяв кружку, тетя поила меня с рук, а я, обжигаюсь сладючим взваром, глазел на ее грудь, заглянуть ниже не позволяла близость.
— Поворачивайся на бок,  — велела она, отставляя пустую кружку и ложась между мной и патронташем.
Рискуя остаться косым, я повернулся, скорее извернулся. Нижняя часть меня была к ней и лицо тоже. Но низа все равно не видно.
— Отвернись! — снова велела она. — И прижмись…
В палатке места почти не было, и по моему разумению я и так лежал к ней вплотную, поэтому я выполнил только первый приказ. Но оказалось, — нужно прижаться. Тетя обхватила меня и придавила к себе. Я впервые в жизни узнал, что такое тепло женщины, и какая оказывается печка у нее между бедер. Моя холодная задница попала в горячий рай, а вот груди у тети оказались холодными с твердыми сосками. Она прижала их к моей дрожащей спине, а ее рука опустилось к моему отличию от девчонки. Сделав ладошку домиком, тетя накрыла его, — по моему телу побежали мурашки, горячие, словно их кто подогрел.
— Замерз как цуцик! А мотал головой, — проговорила она за спиной.
— Цуцик — это кто? — спросил я, чувствуя как в женской ладони мое отличие от девочки осваивается, распрямляется и начинает, то ли подзуживать, то ли зудеть. В общем, тереться о теплую тетину руку.
— Щенок. Щеночек… Трясешься весь…
Так мы и лежали, прижавшись друг к другу. Постепенно, согретый теплом тети, я перестал клацать зубами, а мое отличие от девчонки совсем освоилось в ее ладони и стало себя настойчиво проявлять. Я боялся шелохнуться, а вот оно наоборот сначала окрепло, а потом запульсировало, норовя скинуть крайнюю плоть, потереться оголенной головкой. Все это происходило не по моей воле, — само собой. Тетя прижала руку сильнее, но «отличие» стало нагло ее ладонь отталкивать, требуя свободы.
Дождь бил по палатки и успокаиваться не собирался.
— Понравились рассказы Бунина? — неожиданно спросила она.
Я ворохнулся. Вспомнив про «нельзя сюда» мое отличие от девчонки ударило ей в ладонь красноречивым ответом. Сам же я что-то пробурчал, — не помню что, но неопределенное. Тетя, видимо, все поняла и попыталась успокоить меня.
— Дождь теперь только к утру кончится, не раньше. Давай спать.
Я угукнул. Так мы лежали долго, или мне показалось. Время пульсировало в моей крови, отдаваясь толчками в «отличии». Руку тетя не убрала. Она попыталась немного ее отстранить, но «отличие» потянулось за ладонью, словно привязанное.
— Так ты не уснешь, — прошептала она, даже не мне, а сама себе.
Я притих. У меня было ощущение, что сейчас произойдет нечто такое, что разделит мою жизнь на «до» и «после». В размышлении, тетя тоже молчала. Слышно было только ее дыхание, горячее, как и вся она. Ее рука практически не шевелилась, но мое «отличие» от девочки уперлось в теплую женскую ладонь. Немного трения и крайняя плоть съехала вниз.
— Не оборачивайся и молчи, — приказала она.
Это не был шепот, — какие-то ласковости, которые впоследствии я много раз слышал от женщин в такие моменты, — это был приказ. Простой, грубый, вызванный необходимостью. Несмотря на умение обходиться с ружьем, тетя была совсем не воинственная. Ее голос редко имел волевые нотки особенно по отношению ко мне, но сейчас видимо она так видела обстановку. Нужно и все…
Ее ладонь сжала мое отличие от девочки и быстро сделала несколько движений. Я дернулся и застонал. Моя рука, инстинктивно опустилась зажать крайнюю плоть, исходя из своего первого опыта мастурбации, я полагал это надо обязательно, но тетя прижала мою руку локтем, и не дала ей достичь цели. Белая жидкость свободно прыснула из головки с оттянутой крайней плотью. Я не видел, но я уже знал, что она белая. Переживая совершенно новые ощущения, — это было приятно даже не из-за того, что тетя полностью руководила процессом, хотя и это тоже, но главное я понял, как же хорошо, когда в последний момент ты отпускаешь свое отличие от девочки в свободный полет и не стесняешь его ничем — даже крайней плотью.
— Спи…
Услышал я за спиной. По телу растеклось тепло, усталость смежила веки. Уже сквозь сон, я почувствовал, как рука тети обтирает мое «отличие». Ее ладонь была словно бархотка. Она потерла крайнюю плоть пальцами, пока оно окончательно не опало, соорудила из ладони домик и снова накрыла, выдохнув:
— Горе ты мое…