Глава четырнадцатая.
Арон Моисеевич заметно помолодел, Света не преувеличила — Ароша скинул этак лет тридцать, словно накануне объелся молодильных яблок. Вместе с хозяином от налета времени, — осыпания, оседания и трухления, избавился и теремок. Дом ювелира даже немного вырос. Премудрая Медведица заметила, что оконные проемы стали несколько больше, повысился уровень обозрения горизонтали от подоконника на другую сторону улицы, мощенной булыжником.
Но вполне возможно это был всего лишь визуальный обман, поскольку, напротив, — там, где еще минуту назад на маленький теремок давила пятиэтажка с застекленными лоджиями, теперь лишь виднелся деревянный забор с резными воротами. Вдоль сточной канавы бежал и хрюкал поднятый черносотенцами из грязи поросенок, — то ли поддерживая их лозунг, то ли выражая несогласие.
Внутреннее убранство комнаты тоже изменилось. Исчезли радиаторы батарей, стояковые трубы, у стены, — разделяющей теремок на гостиную и гостевую, красовалась изразцами голландка. В алькове между печью и двойными дверьми, вместо обычной панцирной полуторки советского образца — никелированный верх и низ цвета хаки, стояла ажурная кровать со спинками под золото, с амурчиками — двухспалка под балдахином из шелка. На небольшом столике с круглой лакированной столешницей лежал томик рассказов Антона Павловича Чехова, издательства Суворина, открытый и аккуратно заложенный шнурком от перелета на «Перекати-поле, путевые наброски»…
Света подошла к разбитому окну.
— Пригнитесь, Арон Моисеевич! К нам еще один булыжник! — проговорила она, немного, отстраняясь.
— Светочка! Мы угодили-таки во время, когда разбрасывают камни?!
— Похоже. Уж точно — они их не собирают!..
Новый булыжник метеоритом прошел сквозь раму, угодил в балдахин и беззвучно плюхнулся на кровать.
Проследив взором за его полетом, Светка умозаключила:
— Надо бежать, Арон Моисеевич!
— Светочка, у меня таки выросли волосы, но не ноги! — ответил Ароша.
Ювелир удивлял Свету все больше и больше. Похоже, его совсем не волновал обстрел теремка вывернутыми из мостовой булыжниками. Спокойно садясь к столику и закидывая ногу на ногу, он взял в руки томик Чехова и зачитал:
«В Одессе я целую неделю ходил без дела и голодный, пока меня не приняли евреи, которые ходят по городу и покупают старое платье. Я уж умел тогда читать и писать, знал арифметику до дробей и хотел поступить куда-нибудь учиться, но не было средств. Что делать! Полгода ходил я по Одессе и покупал старое платье…»
Через малую паузу, Ароша добавил:
— Евреи те же, и колбаса, по-прежнему дрянь. Вот скажите мне, Светочка, зачем боготворить одного еврея и нести в украшенной рушниками рамочке, чтобы только сделать нищим другого?
— Вы о Николае Втором?
— Боже упаси! С этим поцем у меня нет ничего общего, Светочка. Ми-ка-эль! На иврите «Никто не равен Богу!» Я о нем — старшим полномочным посланнике Михаэле!
— Арон Моисеевич! Поц — это вы в прямом смысле? Не ожидала от вас…
— Ничего не поделаешь, Светочка, времена изменились…
В кровать за балхадином угодил еще один булыжник.
У Арона Моисеевича случился ступор с философским направлением. Надо было срочно его поднимать. Когда бежишь некогда думать, а если бежать быстро, то можно обогнать и собственные дурные предчувствия.
Света отошла от окна и присела рядом с ювелиром.
Оглядев, поправив воротничок и огладив его руки, Премудрая Медведица позволила упавшему духом и поникшему взглядом Ароше впитать запах молодой женщины и заглянуть в томную ложбинку ее вздохнувшей груди, откуда выглядывал лупоглазенький ужик.
— Надо ж, — ободряюще мурлыкнула и улыбнулась она, — без малого за девяносто лет наряд ювелира почти несколько не изменился! Все та же бархатная жилетка с кармашками, белая манишка, узкие фланелевые брюки. Правда фрака с атласными лацканами у вас нет, Арон Моисеевич, да и не надо! Бежать легче…
— Что не скажешь о вас, Светочка! За ваши прелестные ножки я-таки не печалюсь, но образ! Он совсем-таки не в греческом стиле, принятом у дам и барышень начала века технического прогресса! Ваша жилетка больше смахивает на классицизм средневекового матриархата эпохи возрождения при дворе царицы амазонок…
— Вам не нравится? — Света передернула молнию на кожаной жилетке с «косицами» и поиграла собачкой, глаза прыснули вопросительными лучиками.
— Светочка, вы-таки утеряли карбонадо «Черный Лебедь», но это вас несколько не портит. Вы по-прежнему очаровательны!
— А так?! — спросила она, разжимая кулачек. На ладошке покоился алмаз с изогнувшейся упирающейся лапками и хвостом в грани саламандрой внутри. — Опля! Вы ошибаетесь, черный уголек с нами и я вручаю его вам на хранение, Арон Моисеевич. Сейчас вы выйдите из дома, прямиком и быстро направляясь в номера господина Паподдаки, что находятся совсем недалеко. Помните, в семидесятые в городе была гостиница творческих работников Облкультпросвета?
— Ее же снесли, Светочка!
— Это там снесли, а тут только года два, как построили! Идите и не спорьте! В фойе прислугу уверенно спросите, где остановлюсь княгиня Гундорова? И потребуете вас к ней сопроводить. Так для приличия. Поскольку нужен вам двенадцатый номер. Запомните, Арон Моисеевич! Двенадцатый. Имя, родословная, пол могут измениться, но номер в гостинице никогда. Понятно?
— Понятно, — кивнул Ароша.
— Ну, идите…— Света сунула ему в ладонь карбонадо.
Зажав в руке алмаз, ювелир встал и направился к парадной, но остановился.
— Боже-ж мой, Светочка! Но в доме нет черного входа, и я выйду прямо к ним!
— Это уж моя забота, Арон Моисеевич!
— Вам снова придется примерить шкуру белого медведя?
— Зачем? Разве я так уж некрасива?
Светка снова передернула молнию и, за попытку возразить, награждая Арошу воздушным поцелуем, запрыгнула на усыпанный разбитым стеклом подоконник.
— Концерт в недоразвитые районы! — мурлыкнула она, закидывая ногу куда-то за стену. — Арон Моисеевич, не теряйте времени…
Пройдясь импозантной скалолазкой по кирпичной кладке, Света в мгновение ока оказалась на козырьке парадного выхода из теремка, — спиной к слуховому окну и лицом к черносотенцам. Первые двое, что стояли ближе всех с булыжниками в руках, показались ей даже очень знакомыми. В сюртуках и картузах, хромовых сапогах, но это были Леха и Сивый! Точнее, Алексей Прибытков и Павел Плот, — старшие! Тяга к погромам у их потомков, видимо, вылилось в желание легкой наживы, рэкет и рейдоровские атаки на чужую недвижимость.
— Мальчики! Только, чур, не кидаться! — мурлыкнула она, распуская молнию жилета.
Следуя урокам «Бывалого», Светка раскосолапила ножки и стала ритмично втирать пыль на железном козырьке, с носочка на пяточку остроносых сапожек. Волна движения пошла выше, по бедрам, и передалась к примкнутым к ним рукам. Выбрасывая сжатые кулачки, поочередно, вперед и прижимая локотки к талии, приседая и маня бедрами Премудрая Медведица, вскинула каштановые волосы, блеснула наманикюренными коготками и щелкнула пальчиками, — по ее велению и хотению на улице заиграла музыка и она запела:
«Жил да был чёрный кот за углом.
И кота ненавидел весь дом.
Только песня совсем не о том,
Как не ладили люди с котом…».
Приготовленные для запуска в дом ювелира булыжники, выпали из рук похожих на Леху и Сивого черносотенцев на мостовую. Туда, где им и было место. Как по команде, они переглянулись и перекинули во рту цигарки, скрипнув зубами.
Скандирование: «Православие, самодержавие, народность!», уже порядком отошедшей основной группы оборвалось, где то на «и кота ненавидел весь дом». Грозную поступь остановило колоратурное сопрано нечестивицы, почти обнаженной топлес. Развернутые на козырек лики, — икона Михаила Архангела и поясной портрет Николая Второго, тоже были вынуждены взирать на сногсшибательное падение нравов в отдельно взятом укромном уголке прогнившей разношерстными партиями и державолюбивыми движениями империи.
Руками, ногами, гибким телом, — вскидывая, лохматя локоны каштановых волос пред сотней вылупленных глаз и вполовину меньше открытых ртов, Светка совершала отжиг:
«Целый день во дворе суета,
Прогоняют с дороги кота.
Только песня совсем не о том,
Как охотился двор за котом…».
Никто и не заметил, как чуть ниже ее стройных ножек, под козырьком, из парадной вышел Арон Моисеевич. Он тоже задрал голову и оторопел. Светка даже немного сбилась с ритма. Змейкой, уходя бедрами вниз, она оторвала от байкерских сапожек металлическую заклепку и незаметно запустила.
Освященный Премудрой Медведицей прямо в лоб, Ароша опомнился, заскользил вдоль стеночки и свернул в проулок…
В сущности, на этом концерт для умиротворения агрессивного с вывихнутыми мозгами контингента, можно бы и сворачивать, но в Светке неожиданно проснулась великая актриса, которая даже под угрозой смерти не уйдет со сцены, не закончив спектакля. Премудрая Медведица вспомнила изречение Фаины Раневской, — пошлое и не совсем подходящее, но вот вспомнила! «Страшно грустна моя жизнь, — навязчиво крутилось в ее голове. — А вы хотите, чтобы я воткнула в жопу куст сирени и делала перед вами стриптиз» и еще «Странно — слова нет, а жопа есть!».
Искать растущую поблизости сирень, а тем более расшатывать столпы филологии, Света не собиралась, поэтому она просто допела:
«Говорят, не повезёт,
Если чёрный кот дорогу перейдёт.
А пока наоборот
Только чёрному коту и не везёт».
Шок от увиденного чертика в женском обличии, в толпе самодержавных мужиков стал постепенно рассасываться. Света бросила им на прощание ручкой: «пока, пока, чмоки, чмоки», и исчезла в слуховом окне. Она вполне резонно рассудила, что в наряде байкерши, — к тому же в творческом порыве молния на жилетке разошлась и застегиваться уже не собиралась, — ее дорога до гостиницы Паподдаки лежит исключительно по крышам.
Ну и ладненько! Премудрая Медведица перепрыгнула на одну крышу, вторую… руля попой, она очень быстро достигла местного Грант Паласа. Распугав голубей, проникла на чердак и не поднялась в номер «двенадцать», как это делали все приличные дамы и уважаемые господа в двухэтажных гостиницах, а спустилась.
Неудосуживая себя стуком в двери, Светка влетела в комнаты, такие родные и такие незнакомые. Еще совсем недавно, закутанная в перину она лежала на этом паркетном полу, наслаждаясь объятьями Змея, но сейчас не было, ни Золотого Полоза, ни дивана, ни перины.
У окна стоял канцелярский стол зеленого с чернильными пятнами сукна, на нем лежали деревянные счеты, химические карандаши, бумаги и еще раз бумаги. Рядом конторка с выдвинутыми ящичками, а меж ними сидел Кит в очках с круглыми стеклышками. Манишку прикрывал клетчатый «Пыльник», словно он находился не на стуле, а в автомобиле, руки до локтей оберегали нарукавники. Несколько вальяжная Глафира Андреевна подавала ему целый рулон ватмана, словно того что уже на столе награждено было мало.
На княгине Гундоровой эффектно смотрелись соломенная шляпка с маленькой тульей и голубенькое платье в греческом стиле — высокий укрепленный китовым усом ворот, свободный лиф и струящаяся юбка, особенно подчеркивали ее пышную грудь, узкую талию и широкие бедра. На долю секунды Света даже почувствовала себя Лолитой с Хитровки, но чисто женское в себе она задушила сразу, в зародыше. К тому же выручил виноград. И как Премудрая Медведица сразу не заметила! На другом столике, в роскошной вазе из лазурита работы Фаберже, аппетитно свисая гроздями, светились на солнце ягоды Диониса, переливаясь под тонкой кожицей соком с косточками и мякотью.
— Хочу, хочу, хочу! — вскликнула она и пронеслась к столику.
Нежно оглаживая виноград выгнутыми ладошками, приподнимая грозди и срывая ягодку за ягодкой, Света краем глаза заметила увеличение зрачков Кита за круглыми стеклышками и многозначительную улыбку Глаши.
— Без малого девяносто лет, как что-нибудь кисленького хочется! Прямо жуть! И не надо на меня так смотреть!
— Мы тебя только завтра ждали, Света, — ответила Груша, переглянувшись с Китом, мимикой вырвав у него право первой реплики.
— Судя по вашим строгим лицам, кучи условностей в одежде и совсем не интимной обстановке, вы ничем полезным, в плане: вот приперлась! не занимались. Стало быть, я не помешала, прибыв немного с опережением графика.
— «Черный Лебедь» с тобой? — спросил Кит, вставая из-за стола.
— Угу! — мурлыкнула она, закидывая голову и играя с виноградом губами, осыпая его в рот. — Сейчас придет…
— Кто? Алмаз?!
— Не-а. Арон Моисеевич. Знаешь, Кит по крышам к вам оказывается гораздо ближе и быстрее. Кстати, Груша, там господин Паподдаки медленно сползает по лестнице на первый этаж. Меня в коридоре встретил — Света провела рукой там, где должна была быть молния на застегнутой жилетке. — Пойди, налапши ему чё-нить про не опознанные объекты или полнолуние. Заодно, в фойе и гостя встретишь.
— Ах, как я по тебе соскучилась, Светка! Ты бы знала! — Глаша радостно потрясла кулачками и рванула к дверям.
— Глафира Андреевна! Княгиня Гундорова! — остановил ее Кит.
— Ау, милый?.. Ну да, ну да! Что ж, извольте! — Глаша остановилась, слегка огладила лиф, подправила шляпку, прокашлялась, надменно вкинула голову и вышла.
— Медведь, бурбон, монстр!.. — сделала из того заключение Света, продолжая трясти в рот кисть винограда.
— Я жду рассказа, Светка.
— От меня?!
— А от кого? — Кит оглянулся.
— Ладно, слушай! Так с чего начать-то? Ну, про сосланного и обгаженного Ильича, тебе не интересно, про двух сладкоежек на даче извращенца — не нужно. Ага, — про алмаз! В «Черного Лебедя», по случаю, я упаковала Саламандру. А сегодня утречком она проснулась и ко мне с требованием: задай вопрос, да задай!.. Ой, и вкусный виноград! Где брали?
— В номер посыльный принес… Светка, не тяни жилы!
— И вовсе я не тяну! Хитрая Саламандра! Будто не знаю, пока не спросишь, из камня не вырвется! В общем, она знает, я знаю… Слуга Хаоса злиться — я упорно молчу. Тут как громыхнуло! Элли вместе с домиком, бац! и в шестом годе. Из одежды кожаная курточка от мамы Карлы, вместо Татошки — Арон Моисеевич, милый добрый и за Одессу знает. А вокруг толпа мужиков с плакатами: «Даешь самодержавие!», и булыжниками наперевес.
Света сделала паузу, заполняя рот виноградом.
— Что дальше? — не выдержал Кит.
— Дальше, мы деру… Арон Моисеевич по земле, я по крышам. На четвертой отсюда, такого котика видела! Очаровашка! Сам черненький, мордашка, грудка, лапки беленькие. Такое, я тебе скажу мурло!— Светка наконец-то отбросила в лазуритовую вазу, то, что осталось, — косточки и веточки, и, приложив к щекам большие пальцы обеих рук и растопырив коготками, изобразила: — Усищи — во! Глазки по семь копеек! За мной увязался, но не догнал. Ух, котярка! Кстати, Змей не пробегал?
— Нет.
— Жаль…
Светке стало немножечко тоскливо. Она все же попыталась застегнуть жилетку, в результате собачка осталась в руке.
— Вот, блин, а! Качество, качество… Фуфло!
— Не удивительно, — ответил Кит. — Застежка-змейка только лишь в стадии разработки, ее изобретатель, кстати, на ней разорился. Витает идея, витает, но не больше. Светка, не забывай, мы в шестом годе и до массового внедрения данного вида застежек еще десятилетия.
— Вот так всегда! Кто-то еще не изобрел, кто-то недодумал, а я ходи голой! Ты чего, Кит, в инженеры подался? Смотрю прикид странный. Тебе ну совсем не идет.
— В архитекторы. Создаю проект дома двенадцать по улице «Мещанской».
— Комнаты побольше делай, чтобы потом Змею было куда бассейн впихнуть.
— Нет «Черного Лебедя», нет денег на постройку, Света. Я так понял, что в алмазе Саламандра. Рано или поздно, но Слуга Хаоса из него выберется, разнеся карбонадо вдрызг.
— Ага. Времени у нас до заката. С наступлением ночи, камень его не удержит.
— Вот и я об этом. Без копей Золотого Полоза нам не обойтись. А без дома по улице «Мещанской» не найти Змея. Вот такая заковырка в Законе Времени.
— Слушай, давай тогда закажем веночки из елочки, похоронный марш. Кутьи наварим!.. Надо искать, Кит, искать!
— Есть правда одна старушка-процентщица, готовая ссудить нам нужную на постройку дома сумму, но с одним условием…
— С каким?
— Цецилия Фердинандовна уже пережила свой ум, Светка, и за драгоценности — Парадную палюру из пятнадцати предметов, за которую в виде гарантии банкиры готовы дать деньги, в залог она просит только одно: некую рукопись, что хранится в могиле у трех дорог. Ни о чем другом и слышать не желает. Подарила Глаше портретную миниатюру, где юная Цецилия Фердинандовна в Парадной палюре, и нашептала, что образ поможет найти нам эту рукопись.
— Где портрет?
— Там. — Кит кивнул на конторку.
— Показывай…
Порывшись в ящичках, Елизар нашел маленький портрет с изображением овальной формы и подал Хранителю Красного Угла Неба.
Миниатюра являлась из тех творений, что во второй четверти Серебряного века было принято ставить на столик в кабинетах, гостиных, библиотек приличных домов. Или девушками дарились возлюбленным, для украшения его спальни. Это миниатюра была именно из категории интимного портрета, если бы ее создавали немного раньше, — лет на полста, то это был бы медальон с локоном внутри. Как только женщина может чувствовать женщину — цветовая гамма, настроение и желание показаться, Светка сразу поняла, что миниатюра предназначалась только одному взгляду и этот взгляд мужской.
Молоденькая девушка сидела в белом платье — свободный лиф, широкие рукава и откровенно открытые плечи. Кисти рук уложены с намеком, — правая нежно обнимает доверчиво вложенную в нее левую. Черные волосы на прямой пробор убраны назад, головка немного наклонена. Она к чему-то прислушивается — ждет, когда он скажет: «люблю».
Два юных создания, шатенка и брюнетка долго смотрели друг на друга, одна хотела что-то сказать, а вторая услышать.
— Кит, зажги свечу, — попросила Света.
— Зажигалка сойдет.
— Нарушаем?
— Ошибаешься! Вещица изобретена в тысяча девятьсот шестом бароном Карлом фон Ауэрбахом в Австрии.
— Вот надо же! Мужикам ну все на блюдечке! А тебе несчастных трусов и то не придумают вовремя! Ладно, давай свое огниво…
Ферроцериевый сплав, или попросту кремневую зажигалку на керосине, Света поднесла к миниатюре и чиркнула колесиком. Обдав огоньком самый краешек, она поднесла портрет к носу, обнюхала и заключила.
— Кость…
— И что из этого следует?
— Кит, ты вот дома проектируешь, а простейшего не знаешь!
— И чего?
— Старушка процентщица дама богатая и знатная, так?
— Так.
— А миниатюра на слоновой кости, полупрозрачность оттеняет серебреная фольга, рисунок пунктиром — пуантелью. У знати же, — когда Цецилии было восемнадцать, а судя по миниатюре ей никак не больше, в почете была эмаль, как более сложное производство, оттого и редкое. Медная или даже золотая пластина, расписанная окислами других металлов и покрытая фондоном — прозрачной эмалью. Судя по отчеству и по наряду, Цецилия Фердинандовна могла позволить подарить возлюбленному и эмаль!
— Почему возлюбленному?
— Кит, не зли меня! Таких глаз и ручек с намеком, приказчикам не посылают! Если конечно, он не тайный воздыхатель дамы с портрета.
— Ты меня совсем запутала, Светка, то возлюбленный, то приказчик. Какое это отношение имеет к получению денег в банке?
— Никакого. Просто ее возлюбленный видимо был человек не богатый, и она не хотела его обидеть дорогим подарком, а эту миниатюру мог исполнить даже художник-любитель, такой как Полоз… Змей!!!
Светка перевернула миниатюру, и, поддев ноготком фольгу, увидела на уголке две маленьких «П» и еще четыре, то ли знака, то ли буквы.
— Змей! — она зло швырнула портрет на стол.
— Брось, Светка! Полоза бедным не назовешь! Если бы он был с нами, нам не пришлось побираться и искать поручителей.
Премудрая Медведица уже открыла рот — высказать все, что за секунду подумалось о Золотом Полозе, а заодно поведать в красках и обо всей противоположной, коварной половине человечества, но в номер зашли Глафира Андреевна и Арон Моисеевич. Ювелир сразу передал «Черного Лебедя» Премудрой Медведице. Та его зажала в кулачек и все! Никакой дальше реакции.
— Светка, чего смурная такая? — спросила Глаша. — Уходила, так была веселой, а сейчас словно водой облили.
Снова прячась за рулоны, Кит махнул рукой и буркнул:
— Разбирайтесь без меня! Еще бабьих слез не хватало.
Света словно застыла. Обычно живая и непоседливая, она сидела, не шевелясь, подтверждая слова Елизара, слезинки брызнули из глаз и покатились по щекам.
Глаша почему-то не сильно удивилась такой резкой перемене настроения подруги. У княгини, как и у всякой благородной дамы начала двадцатого начала века, непременным аксессуаром на шее висел маленький флакончик с нюхательной солью, открыв, она поднесла его к повисшему носику Премудрой Медведицы.
По комнате распространился целый букет эфирных масел. Светка сморщилась, ожила.
— Фу!.. Что за дрянь, Глашка?! Я сейчас верну виноград обратно в вазу.
— Ничего страшного и так бывает, — загадочно улыбнулась Глаша.
— Так не должно!!!
— Ой, да ни ты первая, ни ты последняя! Известное дело.
— Ну не могут же все без исключения мужики, быть сволочи!
Глаша посмотрела на Кита, но тот нашел себе срочное занятие, затачивал карандаши.
Тем временем, предоставленный сам себе Арон Моисеевич не сводил взора с брошенной на стол миниатюры. Гостем никто не занимался, все были поглощены своими мыслями, но и гость полностью ушел в себя. И когда Глаша уже подумывала: сказать Светке при всех или не сказать, он разразился, чуть ли не криком:
— Боже-ж мой, Циля!..
Светка забыла про обещание вернуть виноград и отстранила от себя подругу, чтобы лучше видеть Арошу. Дрожащими руками он оглаживал портрет Цецилии Фердинадовны.
— Вы не ошиблись? Сегодня много чего произошло, Арон Моисеевич…
— Но не столько, чтобы я-таки сошел с ума, Светочка! Мне ли не узнать своей жены, правда, на Циле никогда не было такого великолепного платья и таких изумительных украшений, но это она! Или я совсем не знаю за Одессу! Мне срочно нужна лупа!
— Кит, очки, быстренько! — проговорила Света. — Познакомитесь, это и есть Татошка девочки Элли, но, кажется, сейчас он превратится в мудрого Гудвина!
Елизар подал ювелиру свои круглые стеклышки, но Ароша не стал их надевать, а просто поднес к глазам, на манер театрального монокля.
— Светочка! И вы-таки держали портрет в руках и ничего не заметили?
— Ничего, Арон Моисеевич, кроме красивой барышни.
— Ну как же, а ферроньерка?! Как изящно она смотрится на девичьем открытом лобике. Помните, я вам говорил: бирюза, кораллы — палюра принадлежала девушке и никак не даме в годах. А вот и серьги, браслеты. И все это великолепие на моей Циле!
— Арон Моисеевич, может, тогда вы объясните и что означают знаки на серебреной фольге-подложке? Уголок я уже отогнула. Старалась, аккуратно…
Ароша перевернул миниатюру.
— Любопытно, любопытно… Светочка, мы же знаем за Одессу! И вы могли бы сами выстроить догадки. У вас не только прелестная, но и пытливая головка!
— Но не настолько, как у вас! Особенно если касаемо ювелирного мастерства и знаний за драгоценные камни. Я постигла надпись лишь наполовину, но миленький, Арон Моисеевич, пожалуйста, скажите, что я полная дура и что я ошиблась!
— Да, уважаемый господин гость, соблаговолите назвать ее дурой! — кивнула в подтверждение Глаша. — Иногда женщине, ну очень это нужно.
Кит от комментариев воздержался.
— Первых две, несомненно, инициалы, — ответил ювелир, — и очевидно принадлежат художнику-самоучке, кустарю! Поскольку работа простенькая местами даже плохая — пуантель не четкая, краски подобраны кое-как. Белый, красный, синий, словно на флаге разграничены четко,— нет никакой игры оттенков…
— Ну вот, я умная! И от того хочется плакать…
— Не спешите, Светочка! — Ароша протер очки о бархат своей жилетки. — Ведь тут еще четыре знака. Написанное вы прочитали лишь на половину…
— Вы хотите сказать: я полоумная!
— Боже-ж мой, Светочка! И я мог-таки сказать это вам! Просто вы не знаете идиш, — языка евреев-ашкенази широко распространенного в Европе, в частности в Германии, откуда видимо приехали родители Цили Фердинадовны. Что и подтверждают эти четыре буквы на идиш: «Цила». Именно так звучит полное имя девушки, начертанное на миниатюре по-еврейски, а вовсе не Цецилия. А что из этого следует?
— Что?! — спросили Света и Глаша в один голос.
— Предположим, художником-самоучкой был еврей. Тогда бы он написал и свои инициалы на идиш, но нет. А если он не еврей? Тогда зачем тщательно выцарапать на фольге «Цила» на идиш? А не святая Цецилия…
Светка подскочила к Ароше и поцеловала в щеку.
— Арон Моисеевич! Миленький! Я дура! Дура! Дура! Трижды дура! Спасибо вам, вы меня в том убедили.
— Если только за ваши слезинки, Светочка, то да! Надпись была предназначена вам в моем прочтении. Я-таки хочу увидеть Цилю.
— Полагаю, сейчас она вас не узнает, — подал голос из-за бумаг на столе Кит, откидывая вконец сточенный карандаш.
— Значит, отправляйтесь прямо к губернатору Демидову, — мурлыкнула Светка. К ней снова вернулось настроение и игривость. — На светский бал тысяча восемьсот тридцать второго года по случаю избавления Курска от холеры, там и встретите Цилю в обществе княжны Версофии Павловны Костровой. Да! Приглашены только знатные персоны! Так что Арон Моисеевич, придется вам немножко побыть князем Гундоровым.
— Но…— Ароша попытался возразить
— Молчите, молчите! Вы великолепно справитесь, будто я не знаю за Одессу! Или вы уже не хотите встретить свою Цилю в столь прекрасном юном возрасте? Учтите, она еще доверчива, романтична, — не порочна в мечтах, и вас абсолютно не знает. Так что, Арон Моисеевич придется вновь завоевать ее сердце. Но судя по миниатюре и это вам по плечу.
— Вы полагаете, Светочка, я ей снова понравлюсь? За сорок лет нас с ней были разные отношения, но она все время мне твердила: «И что я в тебе-таки нашла, Ароша?!».
— Ну, она с удовольствием будет это твердить вам и дальше. Еще сорок лет. Кит, собирайся. Хватит затачивать карандаши!
Хранитель Синего Угла Неба немного поворчал, но подчинился. Из-за стола чуть ли не строевым шагом вышел гусар, с пышными подкрученными усами. Темно-синий доломан в талию, ментик, небесно-голубые, в обтяжку, чакчиры, в левой руке того же цвета кивер.
— Разрешите представиться, князь! Поручик Клястежского гусарского полка, граф Киселев, приставлен к вам этими дамами для сопровождения.
— Красавчики! — ахнула Светка.
Глашка просто ахнула, без комментария. Арон Моисеевич онемел.
Жилетка ювелира поменяла цвет — стала желтой, поверх нее лег темно-синий фрак с широкими лацканами и фалдами да колена. Туфли сверкали, брюки обтягивали. Княжеские щеки подперли накрахмаленные уголки воротничка белоснежной шелковой рубашки, приподнятые красный бантом, на голове образовался цилиндр, в руке трость.
Глафира Андреевна подошла к Киту и после легкого поцелуя тихо шепнула:
— В гусара мы с тобой еще не играли. Возвращайся скорее.
— Ну, все, в путь, господа! — заглушая сексуальный шепоток подруги, скомандовала Светка. — Труба зовет! Арон Моисеевич, счастливо вам прожить еще одну жизнь с Цилей Фердинандовной. Сюда вы больше не вернетесь. Езжайте с ней в Одессу…
Кит открыл двери из номера «двенадцать», приглашая Арошу шагнуть первым, туда, где в хрустальных люстрах горели толстые восковые свечи, был слышен женский смех на гусарскую браваду, порхали веера из перьев страуса и музыканты исполняли мазурку…
— Это во что вы тут играли? — сощурила глазки Светка, когда за Елизаром закрылась дверь, и подруги остались одни.
— Еще винограду хочешь? — ушла от ответа Глаша, краснея до кончиков ушек.
— Не-а. Объелась ажно подташнивать чего-то
— Может, полежишь, Светка. А я тебе наряд свободный подберу.
— Пока ты заботой от меня отнекалась, подруга! Некогда. Вечер уже! Саламандра в алмазе извошкалась вся. Побегу на место будущего дома по «Мещанской», спрашивать, зачем он Слуге Хаоса занадобился. Но когда вернусь, учти, расскажешь про игры!
— Прямо так, в джинсах и жилетке со сломанной молнией и побежишь? — снова вопросом ушла от ответа Груша.
— Ай, да кто меня по крышам кроме котиков видит!
Света подкинула карбонадо и снова крепко зажала в кулачек.
Покинула она номер гостиницы, ловко выскользнув через открытое окно. Августовское солнце садилось быстро, даже в малоэтажном городке начала века технического прогресса его уже скоро было бы не видно. Улицы «Мещанской», как таковой не имелось. Оказавшись на заросшем лопухами пустыре, Премудрая Медведица буквально поймала сорока семью гранями «Черного Лебедя» последние лучи уходящего на отдых светила.
— Ну-ка, саламандрочка, скажи! Зачем дом построенный Китом и Глашей стал тебе вдруг нужен, что здесь возвышалось раньше?
— Храм! — послышалось из алмаза.
— Храм Золотого Полоза?
— Это уже второй вопрос!..
Где-то вверху засмеялась гиена. Светка допустила ошибку, дважды слугу Хаоса спрашивать было нельзя! Но ей так хотелось узнать о Змее!..
— Берегись, Асвет!..
Услышала Медведица предостерегающий девичий вскрик и обернулась. Только краем глаз она увидела руку, пращу и камень… Все потемнело и провалилось в тошнотворную тишину, даже хохот гиены…