Глава семнадцатая.
Самая большая в городе двухэтажная гостиница грека Паподдаки — если честно, единственная не считая парочки доходных домов с тем же хозяином, была на углу улиц «Мещанской» и «Крестоподвиженской». Улицы, хоть и в центе у главного трехглавого собора Михаила Архангела, состояли из утрамбованной земляной насыпи с деревянным настилом, что был неудобен, когда было сухо, и тем более, скользко неудобен, когда было сыро и слякотно. Но состоятельные постояльцы местного «Грант Палас» не ходили пешком предпочитали извозчика, — пара-тройка пролеток всегда было припарковано у входа.
Вчера скучающие на козлах ямщики со знанием дела обсуждали Брусиловский прорыв в Галиции, подсчитывали, какой урон в Буковине был нанесен Австро-Венгрии и Германии, а сегодня у них появился новый объект для пересудов. Тарахтя двигателем в двадцать четыре лошадиные силы, к гостинице подъехал авто Руссо-Балт — собрат победителя автогонок в Монте-Карло и покорителя Везувия. Сверкая белым кожаным кузовом, большими глазами выпуклых круглых фар, спицами на колесах и клаксоном, автомобиль остановился у парадного крыльца гостиницы, навивая на извозчиков предчувствия грустного будущего.
Причем, пыхтя самосадом в козьих ножках, грустили бородатые мужики не только по отходившей профессии и малом доходе. Из автомобиля вышла молодая женщина! Женщина, созданная из ребра Адама, где, как утверждает современная им наука, даже нет мозга, и которой грохочущее и пыхтящее смрадом керосина чудовище подчинялось беспрекословно.
На весьма продвинутой даме, — подчеркивая активную позицию в нелегкой судьбе отечества, был надет зеленый жакет с лекала офицерского кителя, в талию с желтыми воротничком и полосами по бортам, кармашками. Ноги обволакивала зеленая двойная юбка, — прямая, но верхний слой короче, сужен чуть ниже колена и очерчен желтой же окантовкой. Волосы прикрывала красная бархатная шляпка с пришпиленным брошью перышком. Белая блузка плотно облегала шею. В левой руке дама держала сумочку из бархата под шляпку, — что-то вроде кисета с затянутой на кисти шнуровкой, и свернутую трубочкой местную газету.
Увидев госпожу из автомобиля, швейцар расшаркался у дверей в поклонах, открывая. За что в награду от красивой к тому же богатой постоялицы получил очаровательную улыбку и серебряный целковый. Пообщавшись немного с повстречавшимся в фойе хозяином гостиницы — господином Паподдаки в турецкой феске с кисточкой, пофлиртовав с ним глазками, она поднялась на второй этаж и вошла в номер двенадцать.
— Что это, Змей!!! — не успев закрыть за собой двери, набросилась Света на культурно-отдыхавшего в комнате мужчину, швыряя на стол газету.
Полоз вальяжно сидел на диване с книжкой-брошюрой в руках. На нем были синие бархатные штаны, черный жилет. Широкая атласная лента, под воротничок белой манишки, была завязана в виде галстука.
— А что? — недоуменно и невинно вкинул бровь Змей. — Утренняя почта? Ерунда! Вот послушай, как прекрасно Максимилиан Волошин пишет:
«Напрасно обоюдоострый меч,
Смиряя плоть, мы клали меж собою:
Вкусив от мук, пылали мы борьбою
И гасли мы, как пламя пчельных свеч...», —
«Пчельных свеч...». Каково! Гигант! При встрече, надо бы обязательно о нашем купании ему рассказать. О Голубоватом валуне с ямочками! Или вот, послушай из последнего:
«Топот глухих копыт
Чуткий мой ловит слух...
Всадник летит, как дух,
Взмыленный конь храпит...».
Света села на стул, локотком на спинку, и, улыбаясь, произнесла:
— Из последнего, Змеюшка, прочти лучше мне «Провинциальный вестник»!
— Ну, если ты настаиваешь?
— Очень!..
Полоз отложил сборник стихов Волошина и, не вставая с дивана, дотянулся до газеты.
На первой странице во всю полосу печатным оттиском была изображена «Обнаженная в шляпе» и подписано: художник Петр Полозов. Под картиной, следуя жесткому указанию Светы: озвучить написанное вслух, он лениво прочитал:
«Сенсация! В Коктебеле есть пляж нудистов! Несмотря на войну с Германией и нам, азиатам, не чужды европейские ценности в их обнаженной новизне! Вчера в наш город на автомобиле Руссо-Балт с двигателем в двадцать четыре лошадиные силы, проездом из Коктебеля, прибыл художник-натурист Петр Игнатьевич Полозов. Вместе с натурщицей княгиней Ольгой Костровой, по неподтвержденным данным, близкой подругой самой Веры Холодной! и остановился в гостинице господина Паподдаки. В Коктебеле Полозов и Кострова были в гостях на даче художника и поэта Максимилиана Волошина, уже известного и нашему провинциальному обывателю весьма скандальной репутацией и книгой «Блики. Нагота». А также пропагандой на Коктебеле идей нового века Генриха Пудора, издавшего в Германии две книги по теории нудизма – «Нагие люди. Ликование будущего» и «Культ наготы». Максимилиан Волошин весьма знаменит пропагандой в России и за ее приделами и внедрением теории натуризма на практике в среде творческой интеллигенции, российских деятелей культуры».
Когда Полоз закончил, Света на молчание просто взъярилась:
— И… Я жду, Змей!!!
— Со словами: «проездом», «азиатам» местные крючкотворцы явно пересолили, а так все верно.
— Верно! Княгиня! Натурщица, да!
— Что тебя не устраивает? Что ты княгиня, а не княжна, или то, что натурщица?
— И то, и другое!!! Ты хоть живописать умеешь, Змееныш? Изобразишь кривую сеятельницу с четырьмя пальцами, и нас вышвырнут из гостиницы!
— Постараюсь написать с пятью. Надо же было как-то привлечь управляющего мадам Голесницкой господина Кругликова, как по форме, так и по содержанию. Вот я и тиснул статейку в уездную прессу «Провинциальный вестник». Художник-натурист приятель Максимилиана Волошина с молодой без комплексов натурщицей. Княгиней! Подругой Веры Холодной. Только сегодня, и только за рубли! Неплохая реклама, а?! Что еще надо для контракта на роспись борделя…
Света набрала грудью воздух, но выпустить все, что накипело, не удалось.
Змей приложил палец к губам и опередил:
— Тихо, управляющий идет. Летит по коридору на крыльях Эроса. Ступай в опочивальню! Княгиня обязана быть выше мирских забот и финансовых вопросов. Предоставь их мне…
— Женофоб! — все же тихо, но выдохнула она.
Правда, к чему? Но надо же было что-то сказать! За фоба от Полоза она получила такой же краткий и ядовитый ответ:
— Феминистка!
— Я!!!..
Света вкинула огненный взор, но в двери вежливо постучали. Забрав у вальяжного Змея газету, она вошла в другую комнату, неплотно прикрыв дверь.
Слушая, как Полоз скрупулезно по пунктам рядится с управляющим за цену в росписи стен дома по улице «Мещанской» в стиле натуризма, — строя из себя залетную столичную знаменитость и расхваливая прелести княгини Костровой, Света металась по комнате раненой тигрицей. Нет, она просто должна была отомстить! Змей снова без особого на то спроса, выставил ее обнаженной! Теперь уже на весь город!
На одной стороне комнаты ее ссылки, находился комод, на нем две свечи в одинарных подсвечниках, а над ними в маленькой рамочке местный пейзаж, — меж пшеничным полем и березой рощей извилисто убегающая вдаль речка. Ничего особенного, таких картин было сотни в каждом уезде России. На другой стороне, через дверной проем со шторами, тоже на комоде, стояла керосиновая лампа в тряпичном абажуре.
Милое мещанство гостиницы провинциального городка, почему-то навело Свету на мысль о другой картине. Она вспомнила работу кисти некоего художника П. Станлоуза «Натурщица в перерыве между сеансами» тысяча девятьсот пятнадцатого года, из альбома «Обнаженная натура в мировой живописи», что они с Веркой листали в библиотеке города, лет так пять назад, точнее почти девяносто вперед.
В большом и тяжелом альбоме были картины Маковский «Обнаженная в черных чулках», Рети «Цыганская девушка», де Блаас «В воде», Шухаев «Обнаженная с тазом», Анжольрас «Обнаженная у камина», и еще много, много других обнаженных. Прекрасные девушки и женщины, остановленные во времени силой искусства. Светка с Веркой листали альбом, хихикая, пока их не выгнали из читального зала две очень строгие дамы, надсмотрщицы тишины в храме книги, с пристальным взором через очки.
У Светы созрел план мести. И стульчик подходящий нашелся с красненькой матерчатой обшивкой, словно из гарнитура генеральши Поповой, — не отсюда ли Змей его реквизировал в кафе «Эскориал? Ей под попку! Созданная созидать, Дверь в Добро и не думала обрушить гостиницу, чтобы прищемить длинный хвост коварного земноводного. Света улыбнулась, прищурилась и приступила к осуществлению задуманного.
Тем временем жаркие торги в соседней комнате были закончены, но перед заключением контракта управляющий все же настоял на том, чтобы увидеть натурщицу — княгиню Ольгу Павловну Кострову, подругу знаменитой актрисы синематографа. Неохотно, но Полоз открыл дверь в ее уютное уединение и оторопел.
Княгиня сидела на стуле обнаженной, немного боком к гостям. Ее левая ножка уперлась пальчиками об половицу деревянного пола, отчего напряжение обращенной к двери ягодицы эффектно вырисовывало прелестную попку. Правая ножка, подпирая икроножную мышцу, ласкала пальчиками левую. Животик наоборот был отпущен на волю и женственно округлился. Опираясь лопаточками на спинку, Ольга Павловна, прогибаясь, немного развернула к ним грудь, а ее руки, поднятые крыльями лебеди, подобрали пышные каштановые волосы, оголив высокий и волнительный изгиб ухоженной шеи.
— О, княгиня! Умаляю вас, простите мою несносную настойчивость! — первым от удивления разродился управляющий. — Уезжая, мадам Голесницкая дала мне строгие указания, но я нисколько не сомневался в вашей божественной красоте. Просто мне так хотелась вас увидать! Я же не знал, что вы уже работаете над образом! И Петр Игнатьевич ничего по этому поводу не пояснил…
— Мы не работаем, господин Кругликов, — наконец-то выдавил из себя Полоз. — Мы отдыхаем между сеансами! Несколько экстравагантно, но в духе времени…
Светка торжествовала. Змей позеленел и, как ей думалось, несомненно, от ревности. Правда, к кому! К воздушному шарику на ножках,— кстати, очень похожему на одноклассника Веры Кругляшка Кольку. Она медленно опустила руки, рассыпая по плечам пряди пышного волоса и, оттолкнувшись пальчиками правой ножки, провернулась к гостям.
Но этого счастья улыбчивый смайлик уже не увидел. Взяв управляющего под руку, Змей закрыл двери. Послышался ряд извинений от нескромного посетителя. Уверение, что заказ на роспись стен дома мадам Голесницкой по улице «Мещанской» теперь у господина Полозова в кармане. И даже с предоплатой. Конечно, в том случае если он сам не откажется.
Ответ был в змеином духе, пунктиром:
— Да, да, конечно… Естественно!.. Завтра же и приступлю...
Дверь закрылась и наступила тишина. Света сидела в образе отдыхающей натурщицы еще минут пять. Стены старого здания были толстыми и, несмотря на жару на улице, ее стало пробирать прохладой, а в комнату так никто и не входил.
— Змеюшка!
— Чего?
— Ты сам виноват…
— Согласен…
— А чего дуешься?
— Я не дуюсь…
— Дуешься, я знаю…
— Не дуюсь….
Света соскочила со стула и распахнула двери.
Змей де Мазило стоял у мольберта, заправски держа в левой руке палитру, а меж пальцев правой сразу три кисти.
— Вот думаю, в какой позе тебя изобразить, для начала…
Она подошла и толкнула его кулачком в кудрявый волос.
— В печальной, Змеюшка… в печальной!
— Думаешь?
— Уверена… Ладно, натурист-самоучка, пойду оденусь. А то от змеиного хладнокровия замерзнуть можно.
— А как же рисовать?
— На память…
Следующим утром, несмотря на ранний час авто Руссо-Балт, шумно и с копотью, проследовал по улице «Мещанской» до дома двенадцать. Коптя керосином под аплодисменты местной интеллигенции, — ее мужской половины, расположенной реденькой вереницей вдоль дороги с гуляющими по ней гусями и собаками.
По прибытию на место, подавив в себе детское желание, нажать на клаксон, Света с интересом оглядела здание. Вопреки передрягам столетия с тем же номером «двенадцать», оно было новеньким и в ряду низеньких деревянных соседей выглядело каменным гигантом, небоскребом в три этажа. Согласно купчей, в данный момент собственность мадам Голесницкой уже была огорожена чугунными воротами с двуглавыми птичками, только вместо почти вековых лип за ними стоял скверик из тоненьких деревцев, и парадное крыльцо не сверкало на солнце стеклопакетом. Двери были массивные, дубовые, с медными ручками.
«Бассейна там тоже нет» — мысленно отметила княгиня Кострова, подавая пальчики для поцелуя спешившему навстречу управляющему. Еще вечером, после долгих размышлений у мольберта натурист Змей подло ускользнул от нее, сославшись на срочность заказа. Утром Света проснулась в одиночестве, отчего настроение было шатким, непредсказуемым…
Воздушный шарик на ножках прокатился за хмурой, явно страдающей мигренью натурщицей по вестибюлю, расплываясь в словесах:
— Все уже готово, Ольга Павловна, только вас ждем-с! Материалы завезли. Петр Игнатьевич на втором этаже. Работает. Меня к себе не пускает. Велел встретить и сопроводить лишь до лестницы. Так что извиняйте, но я вас покидаю…
Света поднялась наверх. Крутая и непривычная деревянная лестница привела ее в большую залу, из которой, видимо, Змей и сотворил бассейн, соединив с нижним этажом. Сейчас это была пустая комната с окнами на одной стороне — во двор. А вместо бассейна девять на двенадцать, на полу стоял наполненный водой железный таз для умывания, — белый внутри и зеленый снаружи, классическим образом доказывая: истинные ценности неизменны.
Полоз находился под потолком, на стремянке. В камуфляже и берете Че Гевары, весь обляпанный красками, словно всю ночь вместо того, чтобы, к примеру, рубить дрова или, допустим, звонить в колокола, он играл в пейнтбол со смертельным для себя исходом.
Проявляя большевистские темпы, Змей дорисовывал Ленина! Ужас! Но он изобразил Владимира Ильича в борделе от мадам Голесницкой!
Вождь мирового пролетариата в бессмертном исполнении Полоза стоял на трибуне. Вещал в излюбленной художниками советской эпохи позе изображения — больший пальцем правой руки за неизменной жилеткой у лацкана пиджака, в левой крепко сжимал кепку. Над лысой головой сгустились враждебные тучи, а ноги прикрывало развивающееся красное знамя. На заднем плане буйствовал народ, которому нечего было терять кроме своих цепей. Буйствовал с плакатом: «Да здравствует первая в мире революция рабочих и крестьян!»
Довольный собой, Полоз обернулся на гулко раздающиеся в пустом помещении шаги, и устало присел на стремянку. Света облокотилась на дверной проем, не зная, что и сказать. Ее разбирал смех от такой премиленькой мордочки, перемазанной полосами красной краски, на языке крутилось четверостишье:
«Когда был Вова маленький,
С кудрявой головой,
Он тоже бегал пьяненький
За девкою с косой!..»…
— Нравится? — спросил он…
— Не-а…
Змей поднялся и пересчитал пальцы одной из рук вождя революции.
— Пять, как и положено. Почему не нравится?
— Что за «Окна РОСТА»! Отколупывая штукатурку, Верка на этих стенах познавала совсем другую революцию, — сексуальную.
— На память у меня только Владимир Ильич получается. Вон там, он на броневике, а вот там — с бревном на субботнике. Я так вижу!
Света огляделась. Ленины в разных позах, в кепках и без них, были на всех стенах и даже между окон.
— Понятно. Сейчас я раздеваюсь, и ты, Змеюшка, этот натуризм будущего быстренько перекрашиваешь!
— В эллинском стиле?
— Хотя бы! Все ж лучше, чем архиважные позы вождя…
Змей спустился со стремянки, подзывая Свету к этюднику с кучей набросков.
Ольга Павловна Кострова закрыла наглухо двери, чтобы стенопись Полоза не увидел управляющий, подошла и заглянула через плечо. Художник-натурист медленно листая «нетленки», перелистывал наброски, а она краснела все больше и больше.
Верка была права: Камасутра отдыхала. На самом деле это были фрески из погибшей в пепле Везувия Помпеи, но Света этого не знала. Она разглядывала настенное искусство античности, считая его бесстыдством Змея. Дамы с хорошими формами ласкали мужчин, садились круглыми попами на возлюбленных, то лицом к лицу, то спиной, блаженствуя и направляя мужчину рукой. Занимали позу на коленях, предлагали мужчине войти сзади, или ласкали его девственным поцелуем Гебы. Заканчивалась галерея разврата тремя обнаженными Грациями.
Только здесь Света опомнилась и поняла, что Змей снова над ней подшутил.
— Плагиат, Змеюшка! — поморщив носик, проговорила она. — Может, вообще не будем бордель размалевывать?
— В твоем детстве он был разрисован?
— Был. И кажется, именно так.
— Значит, надо разрисовать.
— Почему? Какой в этом толк? Разве этим мы найдем Глашу?
— Не знаю, Света. Но то, что есть в будущем от прошлого, должно быть и в прошлом. Это Закон Времени, которому неукоснительно нужно следовать.
— Понятно. Где раздеваться?
— Здесь…
— Здесь я не могу! Ленин смотрит!
Змей махнул кисточкой, и в углу пустой залы появилась ширма…
Кидая жакет на стенку из почти прозрачного шелка, Света поинтересовалась:
— А кто будет за мужчину? Кого мне направлять?
— Можно управляющего пригласить…
— Кого?
— Управляющего. Исидора Аполинаревича Кругликова. Представляешь, Света, он ведь прапрадед администратора кафе, кругляшка Кольки! Я тут по родословным прогулялся, так самого Исидора расстреляют, этак в году двадцать первом, а вот его внук бросил женщину с ребенком, а та дите своего греха, не печалясь, сдала в детдом. Так что прохвост Колька наследственный прохвост. И в доме по «Мещанской» через полтора года будет уездный комитет партии большевиков, можно и не смывать Ленина, пригодится новой власти…
— Бессовестный ты, Змей! Под кого угодно готов подложить Дверь, дочь Большой Медведицы!!! — ответила Света, выходя из-за ширмы в костюме Евы.
— Истинное искусство часто требует жертв…
— И все от меня! Ну и где тот алтарь, на который ты готов возложить невинность?
Змей сдвинул на лоб берет Че Гевары, почесал в затылке кисточкой и подошел к тазу с водой для мытья, что сиротливо стоял на полу.
— Вот он!
— Это алтарь?!
— Ну да!.. Алтарь! Подходишь, берешь тряпку и присаживаешься как на картине Василия Шухаева «Обнаженная с тазом». Ты же видела в альбоме?
— Змей, есть ли вообще хоть что-то обо мне тебе неизвестное?!
— Мы с тобой общаемся, и я о тебе узнаю подробности. Это нормально.
— Интимные подробности! Словно мы женаты уже лет сто! И ничего нового у нас уже и быть не может!
— Мы рисовать будем?
— Хорошо я приму позу наездницы, но где остальное? На ком сидеть?
— А остальное, я потом дорисую. По памяти…
Света подошла к тазу и присела к Полозу спиной, оперяясь на пальчики ног.
— Так?
Змей сунул рукоять кисти в рот. С умным видом знатока оглядывая ее попку, обошел полукругом. Постоял. Вернулся назад.
— Не-а… Габариты не те!
— Ах ты, Змееныш!..
Света схватила таз, и запустила в пригнувшегося Полоза с такой силой, что тот метательным диском просвистел над его головой и ударился в стену, отбив добрый кусок бревна над Лениным на субботнике.
Штукатурка осыпалась, а в образовавшейся дыре за оголившейся дранкой завиднелся свернутый сплющенной трубочкой лист бумаги.
Змей аккуратно его вынул, развернул и прочитал: «Если в тебя Змей уже полетел таз, то сейчас ты держишь в руках мое послание …
— Глаша? — радостно подпрыгнула Света…
Полоз пробежал глазами весь лист.
— Кит…
— Жаль. А если в тебя еще, чем запустить?