Дочь Большой Медведицы.
Глава вторая.
Расставшись с братом на перекрестке двух дорог ведущих в центр и на окраину, Светлана понеслась в «Эскориал». Время тикало к восьми, и ее ждала работа.
Несмотря на громкое название, то ли кафе, то ли ресторан, а правильней, как выразился режиссер-продюсер — бандитский притон, был небольшим, впрочем, и город маленький. Год назад, когда Светка вытянула брата из детдома, сюда ее устроила Рыжая Сонька, — больше детдомовку никуда не брали.
Вообще-то, выпускница детдома, — лет двадцать назад брошенная у реки и найденная учителем истории, была и не Сонькой, и не рыжей. Описавшая пеленки в прибрежных кустах девочка, была названа куста девой — Кустодевой Верой, но это ее давний секрет знали лишь старшие детдомовские, которые, если хотели, умели молчать.
Кафе управлял администратор, пухлый одноклассник Соньки, Колька по прозванию Кругляшек. Оно занимало лишь одно крыло огромной заводской столовой «Волна», другое же было бесхозным, заброшенным, там отсутствовало электричество, но каким-то чудом имелась вода, — порой ржавая, зато, и горячая, и холодная. Соединялись корпуса длинным коридором, захламленным коробками, ящиками, грудой пластиковых и стеклянных бутылок.
Заскочив в подсобку, ловко маневрируя в полутьме между разного размера гофра-мусора, Светка пронеслась по нему к душевой: быстрее смыть с себя «утренею свежесть». Несмотря на вечер и начало августа на улице по-прежнему невыносимо жарило.
Вожделенные кабинки с облупленным кафелем и покрытыми грибком душками леек, были заполнены дымом с запахом ментола.
— Сонька, — ты? — определяя подругу по аромату ее любимого табака, и все же не спеша скинуть топик, спросила Светка.
— Я, подруга… я!
Сонька сидела на облупленном подоконнике в белых расклешенных брючках, рубашке с карманчиками на выпуск, — туфлями на двенадцатисантиметровом каблуке упираясь на полуоборваный радиатор батареи, и нервно, буквально всасывала в себя сигарету.
— Ты чего уселась-то, Сонь? Хоть бы вон, Филю подложила, — округлила она глаза и кивнула на журнал с Киркоровым на обложке. — Окна сто лет, наверное, не мыты! Вся полосатая будешь!
— Плевать…
— Я в душ, — мотнув головой, оповестила подругу Света и начала стягивать с себя одновременно и верх и низ. — Подержи…
Сонька приняла, сумочку, топик, шорты, трусики…
Сложив все себе на колени, она снова затянулась дымом и спросила:
— Ты что, девка, совсем сдурела? Выкинула сегодня фортель! Я от страха прямо в кинотеатре кончила! А она — «в душ». Тимоха с Лехой и Сивым в зале посетителей водяру ведром жрут! Они порешили тебя сегодня отхороводить! Так что подмоешься, трусы можешь не надевать.
Света включила воду, чтобы не слышать подругу. Стянула Вовкины ботинки и встала под слабенькую струю.
— Зачем пришла? Ведь знала что Тимоха здесь?
— А как же работа, Сонь? — буркнула в ответ Света.
— Это тебе не наши детдомовские склоки, — серьезные разборки. Отшкворят кодлой да на иглу, чтоб молчала. Хорошо хоть Кругляшек Колька не знает, что ты перво-наперво сюда прибежишь. Я одна знаю. А то бы прямо на этом вонючем подоконнике и отрахали!
Обмывшись, Света подошла к подруге. Та пустым взором смотрела в окно, сигарета прогорела, пепел чудом держался на белом фильтре. Несмотря на совет, она все же надела трусики и остальное, снова принимая облик солдата Джейн.
Подруга, молча, отбросила то, что осталось от сигареты.
— Я кричать буду, Сонька, — поправив ей рыжие локоны, ответила Света.
— Да хоть зароись! — ее прорвало. — Кому ты нужна — детдомовка!
Света обхватила подругу, прижалась носом, губами к ее нервно-пульсирующей жиле на шее и тихо произнесла:
— Тебя так же? Ну, тогда, когда ты Тимохе врезала про его вялый «авторитет»?
— В ту же ночь.
— Зачем же ты с ним?
Сонька задрала рукав рубахи, на локтевом сгибе было множество следов от уколов.
— Видишь?
— Вижу…
— А я ведь за тобой. Обещала сама привести. Ждут! Но ты беги, Светка! Я уже все равно конченая. Что они мне? Убьют? Так плевать я хотела! Бери Вовку и беги из города в деревню. Нам, детдомовцам не впервой срываться. Да!.. Я звонила Петру Игнатьевичу, — нашему историку Полозову, он сказал, что у него за городом дача. Не дача, так — халупа в «Заречном». До зимы можно отсидеться.
— Пошли…
— Куда?
— Обещала привести и приведешь. А там как сложится.
— Ты чего, Светка? Думаешь, тебя этот режиссер-продюсер от Тимохи отмажет? Или экранный мачо защитит? Они, поди, уже в Москву укатили или еще куда.
— Ничего я не думаю! Тебя жалко.
— А себя, стало быть, нет?
— Еще как!.. Но если мы друг другу помогать не станем, кто нам тогда поможет?
— Когда я сюда проскальзывала, в зале какой-то интурист в ферме нарисовался. Сейчас от Кольки-администратора Кемску волость требует. Не один! С дамой в вечерке — платье такое, знаешь, до пят, черное. Здесь, — она провела рукой по груди и животу, — и на спине сеточка прозрачная, а там цветочек…
— Там? — Света глянула на свои шортики. — Или все же поверх?
— Там…
Сонька засмеялась и с надеждой глянула на подругу.
— Может, и в правду обойдется, а!
— Обойдется, — ответила Светка, как можно уверенней.
У выхода в зал посетителей, Света и Сонька обнялись, прощаясь, и уверенно расстались.
Собравшись с духом солдат Джейн, топике и шортах цвета хаки, бодро направилась к администратору. Кругляшек Колька — толстый до рыхлости, выставляющий слабоволие за доброту, встретил ее с бледным лицом. Он был весь на иголках, один глаз нервно подрагивал, руки судорожно сжимали корзинку с бутылкой вина — Рислинга в кафе Светка раньше не видела.
Город маленький и видимо о предстающем хороводе Светки-амазонки с кодлой Тимохи уже знали все, в том числе и одноклассник Веры. Все кроме милиции. Мысленно, Света очень надеялась, что не знал об этом и Вовка.
— Светка, иди к Тимохе! Он ждет — только и промямлил тот, отводя взор.
Девушка повернула к постоянному столику местного воровского авторитета.
В кафе не было никого, кто мог бы заступиться, даже посетителей на вечер ее прощального «бенефиса» оказалось где-то на порядок меньше обычного. Единственно кого она выделила, — уже описанных подругой иностранцев, попутным ветром занесенных в местный притон. Бесподобно одетая пара сидела в самом дальнем углу. Свету мало взволновал вышитый «там» цветочек, но зато белой завистью соблазнил двойной французский пучок богатых каштановых волос девушки.
Вообще, облик сидевшей за столиком светской львицы с какой-нибудь «Гитлер-штрассе» в полупрозрачном вечернем платье из черного шелка и туфельках того же цвета на высоких каблучках, совсем не сочетался с заведением. Мурлыкая на немецком языке, она о чем-то увлеченно беседовала с элегантным кавалером, кокетливо пряча влажные, то ли от вожделения, то ли от качественной помады, губы за бутончик чайной розы. Ее украшенная ожерельем, по тысячи уе за каждую горошинку черного жемчуга, грудь томно вздымалась. Девушка как бы исподволь, соблазняла сидевшего с ней мужчину, и никакого дела до вошедшей в зал официантки с коротенькой стрижкой, ей явно не имелось, она просто светилась от любви.
Отводя взор, Света посмотрела на электронные часы одной из стен: «Без двух восемь. Успела», — вдохнула и, скидывая с себя тоску, взъерошила на голове каштанового ежика.
Ее-то ждал совсем не романтический вечер, — объятия любимого при свечах, а хоровод где-нибудь в подворотни в куче пьяного отребья. Но для себя она уже решила: воткнет вилку в Тимохин пельмень прямо здесь, при всех, а там, что будет, — то будет.
Хотя нет! Одна защитница у Светы все же была — Сонька присела к Тимохе на колени, улыбаясь, перебирала коготками красного лака столовый прибор и поглядывала на нее.
Мысли девушек оказались схожи. Света проследовала мимо столика дамы в красном, надменно ковыряющей листья салата в тарелке, будто шла в последний и решительный бой. Сердце сильно забилось. Но ею овладел не животный страх, толкающий на безрассудство, скорее азарт охотницы, она почувствовала то же самое спокойствие и уверенность, что испытала сжимая в ладони рукоять муляжа шашки. Словно снова клинок был в руке.
— Светлана Переверзева, я уж думал, вы схитрили. Слукавили старику, говоря о своем месте работы! — услышала девушка откуда-то позади. — Есть в этом бедламе из рук другой официантки, мне бы не хотелось.
Света оглянулась. За столиком, вместо женщины — красного платья с декольте позволяющим рассмотреть силиконовые имплантаты, теперь несколько вальяжно восседал Генрих Голесницкий. Но это ее не удивило. Привычным, доведенным до автоматизма движением, она сунула руку в передник. Администратор кафе «Эскориал» кроме слабоволия имел в своем активе еще и исключительную жадность, экономил буквально на всем, «меню» было с мини-открытку, и легко умещалась в кармашке.
Вспомнив, что забыла надеть фартук, Света проговорила:
— Что желаете заказать?
— Я уже заказал, не беспокойтесь. Будьте добры Светлана, откушайте вместе со мной, — поправив бабочку и убирая вальяжность, ответил Голесницкий.
— Но, на столе ничего нет. Кухня нерасторопна, я сейчас.
— Уверяю вас, милая девушка, блюдо моего «меню» появится с секунды на секунду. У меня весьма экзотическая кухня, и она никогда не опаздывает.
Говоря, он встал и галантно отодвинул стул, предлагая присесть.
Господин Голесницкий был настолько располагающ, что Света подчинилась. Не успела она освоить предложенное ей место, как на свободные стулья столика на четверых, с размаху, бухнулись Тимоха и его неразлучный кореш Леха.
— А вот, уже и блюдо подоспело, — добавил ее нечаянный кавалер и защитник.
Последнее Светка нутром почувствовала. За выказанное ею согласие, он поцеловал даме руку, точнее лишь поднеся к губам в расстоянии на миллиметр, — где-то она читала, именно так и нужно по этикету, не слюнявя.
— Что-то я снова не врубаюсь! Кто блюдо? — нагло спросил Тимоха, вея на Свету разбавленным армянским коньяком с примесью вчерашнего водочного перегара. — Она? Так я ее первым заказал. Слушай, папик! Мы тут с пацанами перетерли малость, возможно, что ты и крутой. Прибамбасы и все такое!
Тимоха вопросительно глянул на Голесницкого, не дождавшись ответа, он скривил губы в усмешке и продолжил грозный монолог:
— Так ты не один такой — при бабле! Вон там фриц с мадамой сидит, — Тимоха ткнул большим пальцем за плечо, — меня не трогает и мне по барабану! Видно, ты не врубаешься, кому сегодня дорожку перешел. Или разводишь? За лохов держишь?
В ответ снова было молчание.
— Если мы с братвой тебя пока на перо не подняли, так потому, что темный ты. Но советую — уезжай! А то мы можем и передумать. Правда, Леха?
— Ага — ответил тот, загромождая стол увесистыми в наколках кулаками.
— Простите, молодой человек, но у меня в городе дела на несколько дней, Уезжать я не собираюсь, — спокойно проговорил Голесницкий, наконец-то соизволив ответить.
— Какие такие дела?! Дела здесь могут быть только у меня или со мной! Завтра похмелимся и тому фрицу на бизнесе крышу чинить будем. Ты вообще, кто по жизни?
— Вы имеете в виду, чем я занимаюсь в свободное от режиссуры и продюсерской деятельности время?
— Ну да, кто ты по жизни?
— Я врач. Зовут меня Генрих Карлович.
— Леха, он просто лепила, а мы тут гнемся. А вон там за столиком, — Тимоха ткнул большим пальцем за другое плечо, — возле рыжей шмары сидит Сивый, спец по почкам. В момент опускает. Пригласить?
— Видите, Светлана, я же вам говорил: к ужину будут почки, — проигнорировав угрозу, обратился к ней Голесницкий. — Осталось выяснить чьи.
— Леха, забирай телку! На выходе меня ждите. С лепилой я сам разберусь, порву по-скорому.
Тимоха изобразил на лице зверя и добавил:
— Ты чё, падла, борзеешь!
Света сидела, ни жива, ни мертва. Тело, ноги, руки одеревенели, от стола ее могли только унести, причем сидячую. Для гориллы Лехи в общем-то это не проблема, но тут произошло что-то необъяснимое.
Корчась от внезапной боли, вместо матерных слов Тимоха стал изрыгать темными клочками кровь. На пластмассовом столе, среди дешевой сервировки, появилось плоское блюдо из дрезденского фарфора, что был модно когда-то вешать на стены. Копия картины Франца фон Штука «Обнаженная Саломея в танце», была отображена на глазури, окантовка блюда отделана золотом. Такой красоты и быть не могло в кафе с приватизированным столовским инвентарем! Только если настоящем Эскориале Мадрида.
На блюде проявились две окровавленных человеческих почки, постепенно, словно на сковородке они меняли цвет, сами обливались белым вином из веющей над ними старинной бутылки темного стекла. Запахло жареным мясом, пряностями, сверху обильно легла зелень.
Тимоху крючило так, будто происходящее не на столе, на самом деле было где-то внутри него. Последним штрихом блюдо украсил лист салата. Воровской авторитет рухнул и затих в собственной крови, обильно излившейся из всех его отверстий. В том числе и оттуда, куда еще недавно Светка сама хотела воткнуть вилку.
— Итак, Светлана Переверзева, кушанье подано, — странным или скорее страшным голосом проговорил Генрих Карлович. — У вас есть возможность, без боязни наткнуть его на столовый прибор, — трезубец для мяса. Вы же этого хотели? Когда я вас остановил. Можете не только нанизать, но даже отведать.
— Хотела, но не так! А сейчас совсем не хочется.
— Вы правы. Хряка явно передержали некастрированным. И в приправах из Индии протухшие почки никуда не годятся, разве только в корыто его собратьям.
Генрих Карлович еще не договорил, когда Леха подтянул к себе блюдо и стал огромными руками прямо сгребать содержимое и жадно совать в рот.
У Светы к горлу подкатила тошнота, пересиливая себя, она проговорила:
— Вы нашли во мне новую Маргариту? Метла для полетов, Кот не при валюте, Мастер и все такое для бала нечисти, у вас в номере? Или надо выехать на природу?
— Думаете, что я Воланд?
— Исходя из того что я сейчас видела – вы круче.
— Михаил Булгаков описывал больные фантазии, я же врач и обладаю гипнозом. Мы еще встретимся, Светлана Переверзева, а сейчас мне пора.
— Пока, пока…
Блюдо из дрезденского фарфора начало испарятся исходя сизым дымком к потолку. Словно дирижируя, Голесницкий мягко взмахнул рукой, перстень-печатка из белого золота, ослепляя, сверкнул черным агатом на его безымянном пальце, рябью забегала саламандра…
В уши Светы буквально ворвались звуки и запахи, новая визуальность. Она услышала вой серен, матерные выражения, увидела за окном мигание проблесковых маячков и возню милиционеров с Лехой и Сивым. Распространяя запах смерти, пропахшие формалином санитары, кидали на носилки бездыханное тело Тимохи.
Светлана находилась посреди залы, а не рядом с Голесницким. Точнее направлялась к столику Тимохи. Она оглянулась, позади по-прежнему сидела дама в красном, требовательно обращаясь к ней с заказом. Только скрюченного Тимоху, или точнее то, что еще полминуты назад им было, выносили к фиалке. Крови нигде не было.
Автоматически обслужив очень назойливую даму в красном, подав стакан воды без газа, Света вплотную столкнулась с мордатым милиционером. Он сунул раскрытые корочки старшего лейтенанта Озерцова ей прямо в лицо и стал дотошно расспрашивать: видела ли официантка, как гражданин Тимофей Скалкин упал и от чего? До Светы долго не доходило, что Скалкин и есть Тимоха. Ее снова выручила Сонька
— Ничего она не видела! Я же вам говорила: официантка к нашему столику стояла спиной! Обслуживала вон ту даму в красном. А он сам упал.
— И все же зайдите завтра в отделение, — не успокаивался старший лейтенант.
Света лишь кивнула.
Милиция уехала. Тимоху увезли, корешей Леху и Сивого вывели в наручниках, посетители кафе разошлись и зал опустел. Немного отойдя от произошедшего, Светлана презрительно посмотрела на администратора и отправилась в подсобку.
Соньку она нашла на окне душевой, жадно курившей. Подругу всю трясло, помада на губах и тушь на ресницах были размазаны. Белый наряд вконец измарался
— Ты что-то в зале видела, Вера?
Света назвала ее по имени, но та даже не среагировала, как бывало в таких случаях.
— Вера, чего молчишь?
— Ничего я не видела. Сидела на коленях у Тимохи. Ну, думаю, последняя наша песня! Вилку поострей присмотрела. Тут тебя подозвала дама в красном, — та, что распамадилась, да расфуфырилась, словно на выданье. Ты к ней! Тимоха меня оттолкнул, встал, и давай, как жаркое крючиться. Потом упал. А два ушлепка, — Леха да Сивый, знай себе жрут, словно год ничего не хавчили. На него внимания, как на плинтус! Потом милиция. Озерцов из РОВД — мордатый. Шмон… Пока то да сё, Тимоха ласты и склеил.
— Чего трясешься тогда?
— Дозу надо. А где взять? Карманы Тимохи выпотрошить не успела, блин!
— Поехали ко мне, Вер?
— Ага, чтобы Вовченок зырил, как меня колбасит, по полному с переворотами. Сейчас уже одежда невтерпеж жжет. Хреново мне, Светка. Пачку ментола высосала. А через часик, я на стенки лезть начну.
— Так поехали быстрее! Вовку мы пристроим к соседям, общага большая.
Вера пожала плечами:
— Если мы друг другу помогать не станем, кто нам тогда поможет? — повторила она слова подруги, сказанные два часа назад.
— Верно…
— Ладно, поехали. В душевой, в компании с тараканами, я до утра точно сдохну.
— Пешком пойдем. Сегодня я ничего не заработала. Все чаевые разбежались.
— Сейчас! На такси поедем! — Вера вынула из ложбинки грудей купюру в сто долларов. — У Тимохи спёрла, когда на коленях сидела. Если б знала, что он сегодня коньки откинет, все бы слизнула.
— Так купи дозу.
— Думала.
— Давай деньги, я схожу…
— А знаешь?..
— Конечно. Кругляшек Колька — мразь!
— Еще какая! Нет, лучше давай, чего пожрать купим. Сперва в обменик, потом в супермаркет. Вовченку царский ночной жор устроим, с деликатесами. Твой выигрыш объедим… И сигарет, а то кончились…