"Есть вещи — очень странные, непонятные, которые едва лИ поддаются логической проверке. Эти вещи порой составляют некую тайну, которую никогда не суждено раскрыть человеку...»
Из частного письма
Конец 16 века ознаменовался для Франции событиями, имевшими впоследствии огромное значение как для развития нации, так и по отношению к веротерпимости, а ,точнее, наоборот — нетерпимости к чужим взглядам. Это породило и стычки с гугенотами в 17 веке, и раскол в обществе в конце века 18-го, и наконец - французскую революцию 1789-94 гг. с последующими наполеоновскими войнами, когда Франция была сначала буквально обескровлена и затем раздавлена при Ватерлоо армией союзников.
Череда властителей, менявшихся на французском престоле, состояла как из гениальных (вроде Генриха 4-го, Ришелье, Людовика 14-го, Робеспьера , Наполеона), так и из посредственных людей. Но никто из них так и не сумел изменить дух соперничества и братоубийства, госпо-дствовавший во Франции с той самой кровавой драмы 1572 года. Варфоломеевская ночь — поворотный пункт французской истории, приказ Карла Девятого убивать собственных подданных — такой же варварский акт, как и «взятие» Новгорода царем Иваном Грозным. Нация всегда платит по счетам своих правителей, это логика жизни сообществ людей.
События, которые произошли несколько позже злосчастного 1572 года в средневековом Париже, однако, интересуют нас совершенно другим своим аспектом.
[ol]Глава 1 .[/ol]
В то время в разгаре была "война трех Генрихов» (действующего короля Генриха 3-го, Беарнца, который вскоре станет Генрихом 4-м, и герцога де Гиза), лигеры чувствовали себя в Париже хозяевами, но восстание 1588-го еще не произошло, хотя гугенотам было весьма несладко и без этого. В то время, когда каждый добрый парижанин был озабочен выяснением политической принадлежности своего соседа больше, чем содержимым собственной кастрюли, и произошли правдиво описанные здесь события. За их подлинность ручаться столь же трудно, как и за пресловутый «план крепости» канцлера Бирага, но читатель должен верить нам, ибо вера это единственное, пожалуй, что на сегодняшний день серьезно отличает еще человека от животного.
Итак, в Париже на весьма известной улице Могильщиков в одном старом, крепко заколоченном доме , давно не имевшем постояльцев, стали происходить странные вещи… После полуночи, когда едва затихал последний удар колокола на Нотр Дам, в этом доме вдруг начинали раздаваться громкие го¬лоса, слышалось девичье пение, смех или даже ругань. Добрые католики, жившие по соседству, обвиняли во всем "проклятых гугенотов", вооружались и два раза делали попытки проникнуть в дом. Дважды их останавливала ночная стража этого парижского округа, а затем и сам начальник стражи, гроза местных мошенников и сводниц Армон Кобаль решил разобраться в проис-ходящем... В одну из ночей он вместе со своим немногочисленным отрядом, поддерживаемым с улицы толпой несносных бездельников, взломал двери странного дома и проник внутрь... Но, к явному разочарованию, вместо ожидаемого притона стражники не обнаружили решительно ни одной живой души в комнатах, ни хотя бы одной вразумительной причины тех самих загадочных звуков, которые раздавались здесь.
Дом состоял из двух этажей, мансарды и глубокого погреба, который также тщательно был исследован, но все без результата. Первые этаж занимали три комнаты, уставленные мебелью времен Генриха Второго, под влиянием сырости пришедшие в негодность и чудом не развалившиеся; стены были голы, как и подобает стенам давно оставленного дома, кое-где отвалилась штукатурка и были видны деревянные перекрытия. На полу лежал толстый слой пыли, кое-где пересеченный отпечатками кошачьих лапок; более ничего интересного на первом этаже не было. Второй этаж полностью был занят одной огромной залой, которая, вероятно, служила прежним жильцам и гостиной, и столовой. В центре ее располагался большой обеденный стол, несколько поодаль — пара старых продавленных кресел и некогда роскошный диван с сильно потемневшей от времени и сырости обивкой. Стены были украшены гобеленами, которые кое-где уже отделились и беспомощно качались, не имея силы оторваться полностью. Пыли тут тоже хватало, хотя воздух был свежее, чем внизу, очевидно, за счет близости крыши. Мансарда была интересней: как попало сваленная рухлядь перемежалась деревянными ящиками, наполненными весьма любопытными вещицами, о назначении которых даже Кобаль не мог сказать ничего определенного, и старыми холстами, количество коих говорило о направленности интереса прежнего хозяина дома. Впрочем, весьма трудно было сказать о качестве этих картин — некоторые из них совсем выцвели и потемнели, другие не произвели большого впечатления на умудренных стражников. Таково было небогатое содержимое этого странного дома.
После обыска голоса не раздавались в доме целую неделю, но затем возобновились с новой силою. Местный житель Анри Дейе, не убоявшись свернуть себе шею, забрался на крышу дома и попытался заглянуть внутрь
через окно мансарды, но ничего интересного не увидел. Вызванный Кобаль еще раз осмотрел дом и , не найдя там никаких изменений, заметил, что за следующий вызов он сдерет с беспокойных соседей по по золотому экю, а кто ему не заплатит, будет лишен своей шкуры… Зная немирный нрав королевских охранников, жители, проживавшие вблизи проклятого дома, несколько угомонились. Однако некий Блатье наговорил про Кобаля, что тот знается с протестантами и прикрывает их сборища в доме, а потому ничего не хочет делать. Слухи бродили по округу с неделю, но все закончилось миром: Кобаль помирился с лигерами и сказал, что после короля вторым человеком в Париже для него является герцог Гиз. Болтливый Блатье таинственно исчез, уйдя днем навестить своего дальнего родственника, жившего Сен-Дени, и больше не явившись… Ну а добропорядочные горожане свыклись с говорящим по ночам домом и не строили никаких грозных планов на его счет.
Прежде дом принадлежал небогатому, но знатному шевалье де' М… , но тот бывал в Париже больше по делам и редко останавливался здесь больше, чем на 2 недели. За домом присматривал его человечек, которого соседи почти не запомнили, так как он редко показывался на общих сборищах. Соседи подозревали в нем лютеранина, но до августа 1572-го это еще не было государственным преступлением. Месяца за два до знаменитого события шевалье де`М... скончался в своем поместье и не смог прибыть на свадьбу Генриха Наваррского и Маргариты Валуа. События Варфоломеевской ночи стерли из памяти соседей с улицы Могильщиков таинственное исчезновение слуги шевалье; говорили, что видели его труп, который грузили на повозку после кровавой бойни, но вообще-то тогда многое видели... Одним словом, не дождавшись появления законного наследника, городские власти совсем уж было вознамерились объявить дом муниципальной собственностью, но... Один очень влиятельный человек сообщил в городскую магистратуру о неоспоримых правах на данный дом, чиновники получили свое, и дом перешел в собственность весьма знатной особе.
Особа эта осмотрела дом достаточно внимательно, но нашла наилучший, очевидно, вариант жительства: дом заколотили досками и заперли на крепкий замок. Именно с тех пор странный дом и стал головной болью соседей, чьи дома были рядом, и ночной стражи округа. Так прошло несколько лет, произошло много событий : умер Карл Девятый, Беарнец вернулся в Наварру, Гизы плели сети против короля, умер Франсуа Анжуйский. Голоса в доме раздавались, мещане трусливо вздрагивали в своих теплых постелях, а власти, как и положено, бездействовали. Се ля ви!
[ol] Глава 2.[/ol]
Генрих Мерсье, барон де Г.- высокий худой человек с зелеными кошачьими глазами и короткой эспаньолкой - проснулся после короткого сна и нехотя потянулся в старинных креслах. Было пять часов пополудни серого ноябрьского дня 158... года. Барон встал и подошел к окну: уже стемнело, и торговцы с лотков спешили свернуть свою нехитрую торговлю, строительные рабочие возвращались домой, где-то слышался голос паписта, призывавшего честных католиков вступать в Священную Лигу... Мерсье зевнул и неторопливо прошелся по комнате. Уже довольно длительное время он не выходил из дому, иначе как по необходимости. Жизнь представлялась ему каким-то мрачным обрядом, который следовало прекратить как можно скорее.
Войдя в следующую комнату, которая служила ему библиотекой, барон подошел к полкам, густо уставленным старинными фолиантами, и провел рукой по книгам. Он давно уже не читал, так как помнил многие свои книги на память; ему было достаточно припомнить обложку книги, и все страницы, одна за другой, проходили в его сознании. Последнее время барону де Г. чаще приходилось смотреть манускрипт, который и занимал его воображение. Чорная кошка подошла к ногам своего хозяина и важно потерлась о них, барон нагнулся, чтобы погладить, но она убежала. Мерсье вздохнул и вернулся в залу. Набив трубку, он закурил и вновь задумался. "Мне кажется, что я еще никогда не был так близок к разгадке... Какие-то смутные знаки... Не пойдя туда, ничего не узнаешь! Как это сделать? Джоб, конечно, найдет его, но захочет ли он? А главное - сможет ли взять э т о ?
Через час входная дверь заскрипела, послышался звонкий голос при-шедшего слуги барона: «Мсье, вы уже дома? «. И двадцатишестилетний Джоб Морелли, уроженец Флоренции, вошел в комнату, где сидел барон, с корзиной закупленных припасов. "Спорю на пистоль, что вы не выходили из дому все это время?». Мерсье повернул голову на слова слуги, но ничего не ответил. Решив, что хозяину не до него, Джоб отчитался о произведенных затратах и попросил разрешения идти готовить обед. Барон кивнул, и слуга деловито удалился.
...Когда ужин был закончен, барон де Г. пригласил слугу к столу и, немного помешкав, вкрадчиво спросил его:
— Так ты выяснил, где он живет?
— Месье Марк Рапок работает в лавке Плутовье у самых ворот Сен-Дени, там будет проще всего встретить его.
— А его самого видел?
— Видел, месье! Я кое-что купил у него сегодня,— улыбнулся Джоб, пока-зывая, что на него можно всецело рассчитывать.
— И что же? – барон явно волновался.
— Ну, отрез английского сукна…
— Я имею в виду внешность Марка,— перебил Мерсье.
- Внешность? — итальянец задумался и даже пододвинул свечу, словно ее тусклый свет мог напомнить ему лицо Марка. - Самая обыкновенная: он высок, нескладен, похож на людей его нации, на вид ему лет двадцать или чуть больше. Да, еще говорят, что он незаконный сын богатого купца, недавно умершего.
— Вероятно, это он,— сказал Мерсье.— Как можно быстрее тебе нужно сойтись с ним поближе! Ясно?
— Это потребует расходов, хозяин,— заметил Джоб и погладил свой животик, весьма объемный для его лет.— А вы платите мне...
— Понятно!— барон остановил его жестом.— Тебе будет дано тридцать, даже сорок экю, постарайся их верно использовать.
— Этого вполне хватит!
— Он нужен мне здесь, нужен мне - к середине декабря...
— Все будет сделано, хозяин!
— Что же, тогда хорошо... — Мерсьe налил себе вина и выпил полный ста-кан. Джоб осведомился, может ли он уйти. Не получив четкого ответа, он решил, что получил положительный, и удалился к себе.
Барон де Г. просидел в креслах до полуночи, очевидно, что-то обдумывая и сопоставляя. Опустившаяся ноябрьская ночь совершенно скрыла от нас эту картину.
[ol] Глава 3.[/ol]
Мapк Рапок не принадлежал к числу богатых парижан недворянского происхождения, и даже люди со средним достатком глядели на него с презрением... Хотя Марк был ни много ни мало единственным сыном знаменитого парижского торговца тканями Баруха Рапока, основавшего свое дело еще в 1538 году и умершего незадолго до описываемых здесь событий. Флорентийский еврей Рапок так же отличался в делах торговых, как и слыл неудачником в делах амурных. Первая его жена красавица Дезире бежала от своего богатого, но скучного мужа с каким-то рейтаром, прихватив на память с десяток лучших драгоценных камней мсье Баруха. Это так сильно подействовало на торговца, что он не хотел жениться долгих двадцать лет, несмотря на уговоры своих собратьев по вере.
Наконец, опасность остаться без наследника пересилила стыд, который он до сих пор ощущал, и Барух вновь женился на католичке, но уже не столь молодой даме из обедневшего дворянского рода. Брак также не был удачным, но принес единственное утешение в лице сына, которого окрестили в Соборе Парижской богоматери и которого Барух назвал в честь известного евангелиста. Торговец надеялся, что перемена веры пойдет на пользу и наследнику» и всему его делу. Однако жизнь сильно изменила его добрые планы…
Рано оставшись без матери и пользуясь благорасположением отца, который к тому же часто уезжал из Парижа по торговым делам, Марк рос в атмосфере потворства как его добрым начинаниям, так и низменным, кои в нем преобладали. Вокруг него с детства вились люди, которые, стремясь добиться расположения мсье Баруха, задабривали Марка подарками и всячески его превозносили. Успехи, которые он показывал в овладении некоторыми науками, были достаточно скромны, но клиенты отца раздували их до небес. Созрев физически, Марк проявил интерес к окружавшим его служанкам, но добрые приятели тут же подсунули ему опытную в подобных делах женщину, которая тянула с него деньги и подарки за свои нехитрые услуги. Втянув Марка в одну грязную историю в кабачке на улице Феру, приятели убедили его сесть за карты, чтобы расплатиться за это. Опытные шулера вмиг очистили карманы Марка, к тому же он проиграл еще в долг около пятисот пистолей. Взбешенный крупным проигрышем, Рапок- старший отослал сына на несколько месяцев в Италию. Однако, вернувшись, Марк снова попал в объятия "добрых друзей» и потасканных куртизанок. Все это закончилось весьма печально.
В один из вечеров Барух призвал сына к себе и объявил ему, что, если Марк всерьез не займется его делом — делом торговли, то он, Барух Рапок, клянется Иеговой лишить его наследства и всяческой своей помощи! Марк довольно нагло заметил, что с помощью своих влиятельных друзей он в любом случае получит свою долю! Барух в порыве гнева проклял сына и прогнал его вон. На беду Марка в это время у них в доме гостил один из родственников Рапока, и тот быстро уразумел выгоду такого положения. У Баруха, кроме Марка, не было детей, зато были многочисленные племянники — дети трех его братьев. Родственник уговорил Баруха примерно поучить Марка и составить завещание, по которому все его богатство переходило к этим родичам. Смиренный прежде Рапок, не помня себя от гнева, такое завещание составил, надеясь этим образумить сына. По сие обстоятельство только раззадорило и Марка, и его гнусных приятелей: произошел скандал, после которого примирение между отцом и сыном стало почти невозможным...
Клиенты Баруха немедля приняли его сторону, и тот щедрый кредит, которым Марк пользовался прежде у лавочников и кабатчиков, был закончен. Почувствовав это, "добрые приятели" Марка потихоньку стали избегать его. А когда деньги отца, бывшие у Марка, кончились вовсе, он впервые понял, что такое нужда и одиночество. Возможно, Барух и принял бы своего блудного сына и извинил бы его молодость, но тут пришла Она — самая могущественная, самая непреклонная, самая... словом, Барух Рапок умер. Все его лавки, ткани, нажитые драгоценности и деньги разошлись по его многочисленной еврейской родне, заполонившей собою весь мир, как выразился бы арабский историк. Марк, в свои двадцать с небольшим лет привыкший к деньгам и почету, мигом остался ни с чем.
Добрые родственники, похоронив Баруха, оставили Марку лишь старый отцовский дом с кое-какой мебелью, немного денег да самые худшие ткани для собственных начинаний. Марк несколько оторопел... Жизнь и людские страсти впервые обратились против него, к чему он не был подготовлен. Он, правда, смутно помнил события том августовской ночи 1572 года, когда он был еще ребенком, те крики о помощи убивае-мых на улице людей, ту суету в доме и тот страх, который охватил тогда весь квартал... Но тогда возле него находился его отец, заблаговременно откупившийся от погрома, были верные слуги, вооруженные аркебузами... Теперь же он был совсем один, к тому же презираемый и всеми покинутый. Марк оказался никудышным торговцем -он по- дешёвке спустил оставленные ему ткани, продал отцовский дом за сущий бесценок и вскоре оказался совсем без гроша.
Лишь один из старых друзей его отца некий Жан Плутовье, за глаза прозываемый меж купцами Жаном Высерком, держатель трех лавок, пред-ложил Марку помощь. Он дал ему место приказчика в самой скромной из своих лавок у ворот Сен-Дени, где покупателями были обычно небогатые люди. Рапок попробовал было и здесь ставить свои условия, но Плутовье лишь ласково потрепал его по плечу и на ушко сказал:"Еще слово, и вон — на улицу! Говорят, нищие хорошо собирают, а?". Марк смирился и стал заниматься именно тем занятием, которое прежде так презирал. Рапок с трудом привыкал к своей новой скучной жизни: с раннего утра он уже шел на работу в лавку, раскладывал товары, сверялся с ценами, просматривал задолженности клиентов. Весь день он работал, не покладая рук, а вечером, сдав выручку хозяину или его законному сыну, сворачивал товары, проверял счета и, наконец, возвращался домой. Денег, которые платил ему новый хозяин, едва покрывали расходы на жилье и еду. Даже бутылку хорошего вина он не каждую не¬делю мог себе позволить... Марк часто гулял по тем местам Парижа, где он помнил себя богатым и известным. Иногда он встречал своих прежний знакомых и тех, кто называя себя его друзьями, но они в упор не узнавали Марка или не хотели видеть его. Прежних нарядных куртизанок заменила ему теперь дочь бедной лавочницы, которая за умеренную плату позволяла г-ну приказчику ласкать ее и даже погружаться в свое вместительное, хотя и дурно пахнущее лоно. Что было делать? Рапок не знал и не хотел даже думать об этом.
Как-то Марк познакомился с одним славным парнем по имени Джоб, тот представился уроженцем Флоренции, и они разговорились. Молодым людям свойственно быстро находить приятность в совместных попойках. Два похода по злачным местам, когда Джоб широким жестом швырял налево и напра-во золотые экю, сделали Марка и Джоба закадычными приятелями. К тому же оба они были католики, но оба не приветствовали поползновений лигеров Гиза на власть в Париже. Это еще больше сблизило их. Теперь часто в конце недели Джоб заходил к Марку в лавку, помогал ему сложить товар, и они шли весе¬литься или прогуливались по Торговой галерее, задевая мещаночек и симпатичных субреток. Один раз они нарвались на пьяного дворянина, и Марк едва не отведал острия его шпаги за неудачную остроту, но Джоб сумел приголубить пьяницу поленом, и приятели дешево отделались.
В середине декабря Джоб неожиданно пригласил Марка отобедать у него. До этого они иногда собирались в комнатушке Рапока, но ни разу Джоб не осмеливался пригласить торговца к себе, ссылаясь на строгие правила своего хозяина. Теперь же Морелли объяснил Марку, что его хозяин уезжает надолго, и они могут провести вечер в его шикарном доме на улице Могильщиков. Марк поверил новообретенному другу, и они договорились на семнадцатое число. Генрих Мерсье был доволен своим расторопным слугой.
[ol]Глава 4.[/ol]
В этот год зима в Париже выдалась довольно суровой, хотя иногда случались и оттепели. Генрих Мерсье довольно быстро шел к дому на улице Могильщиков, так как от улицы Феру, где он жил, до этого места города было довольно приличное расстояние. Почти никто не попадался ему навстречу, так как совсем недавно часы на башне пробили одиннадцать ночи... Идти было все же приятно: снег хрустел под ногами, уличные фонари освещали центральные улицы довольно скупо, придавая им таинственный вид. До назначенного времени, когда Мерсье должен был встретиться с Джобом и Марком у странного дома, оставалось минут двадцать. Чтобы не ждать долго перед домом, барон замедлил шаги. Он вновь задумался о предстоящем деле - "Маркус! Его имя было в горо-скопе... Только он может взять ее, только он... Что ж надеемся на удачу! Осталось немного.
Барон совсем остановился. Это было начало улицы Старой голубятни, место не слишком безопасное для ночных прогулок. На противоположной стороне улицы за бароном уже давно следили две пары острых глаз... Злые языки говорили, что сами дворяне, проживавшие здесь, поистратившись в кабаках, иногда не прочь были присвоить себе чужой кошелек или богатую одежду зазевавшегося прохожего, И хотя это очень было похоже на грязные сплетни лакеев, такое мнение было весьма живо в те давние годы. Итак, как мы уже заметили, две пары острых глаз следили за бароном де Г..., а он и не думал об опасности.
Когда же Мерсье, одетый в дорогой теплый камзол и длинный плащ, приблизился к переулку, позволявшему сократить путь до улицы Могильщиков, его остановили. Невысокий человек в низко надвинутой шляпе подошел и вежливо осведомился у барона, куда он следует. Мерсье, не давая себе труда отвечать, попробовал продолжить свой путь, но человечек грубо схватил его за плечо. Тогда Мерсье, не вдаваясь в объяснения, быстpo отскочил в сторону и обнажил свою внушительных размеров шпагу. Человечек что-то крикнул и также отскочил. Лишь чудо и реакция Мерсье, закаленного в битвах, спасли ему жизнь. Он, понимая, что будет выстрел, упал на землю, и пуля расплющилась о стену дома, возле которого он только что стоял. Не медля ни минуты, барон подбежал к низенькому человеку, лихорадочно возившемуся с пистолетом, и, сделав выпад, проткнул его насквозь.
Второй вор, видя конец приятеля, не стал тратить время на аркебузу, из которой он выстрелил, и выхватил короткую шпагу. Мерсье бросился на него, больше опасаясь за исход дела, намеченного им, чем за свою жизнь. Но и вор, очевидно, неплохо владел этим оружием: убить его сразу барон не смог. Два быстрых выпада незнакомец отбил как заправский дуэлянт. Завязалась настоящая битва... Все выпады Мерсье незнакомец парировал, а вскоре и сам стал теснить барона к темному переулку. Тогда Генрих, не прекращая фехтовать, левой рукой осторожно расстегнул ножны с кинжалом и, когда вор немного замешкался, выхватил его. Очевидно, незнакомец понял его намерения, он что-то негодую¬ще прокричал, но было, увы, поздно. Мерсье метнул кинжал и, когда вор попытался отбить его шпагой, сделал длинный выпад и поразил противника точно в сердце. Незнакомец, обливаясь кровью, свалился замертво. Барон подошел к нему, содрал о лица маску и вгляделся в лицо нападавшего: оно показалось ему странно знакомым. Но вспоминать не было времени.
Барон вытер шагу о плащ убитого, поднял кинжал и вернулся к первому из воров. Тот, очевидно, не был сражен наповал, он громко дышал и даже постанывал. Видя, что он без сознания, Мерсье оттащил его в темный переулок, куда позже перенес и труп второго нападавшего. Затем, убедившись, что обнаружить их здесь смогут только утром, Мерсье продолжил свой путь, так как времени до встречи с Марком оставалось немного.
На улице Могильщиков полночь и тишина. Барон де Г…, не спеша прогуливался возле дома, ожидая своего слугу и Рапока. Они несколько опаздывали, и это очень раздражало пунктуального Мерсье. Было холодно, а случай с ворами напомнил о том, что и небезопасно. К тому же Мерсье опасался, что
хитроумный торговец что-нибудь заподозрит и пойдет ночью сюда. Наконец,
однако, послышались шаги на противоположном конце улицы, барон ото-шел в тень и замер, слившись с тенью.
— Так где же ваш дом? — голос Марка говорил о том, что друзья перед приходом сюда порядочно нагрузились.
— Сейчас увидишь... Где же, где ж,— Джоб озирался по сторонам, так как до этого бывал здесь днем и теперь боялся ошибиться в темноте.
— Ты что же не знаешь, где живешь?— Марк, несмотря на хмель, стал проявлять беспокойство. Какое-то чувство говорило ему, что являться сюда вовсе не следовало, и теперь он жалел, что послушался своего знакомца.
— Не кричи, осел! — ругнулся итальянец.— Хозяин не велел...
— Разве он дома? Да ведь ты говорил... — Марк похолодел и остановился в двадцати шагах от странного дома.- Ты ведь говорил, что он уехал ненадол… Что мы можем отпробовать знатный херес, что…
— Доброй ночи, друзья! — барон вышел из своего укрытия, чем изрядно перепугал обоих.
— Доброй ночи, хозяин...- приветствовал его слуга, на всякий случай при-хватив Марка за рукав плаща.
— Здрасте,— пролепетал и Марк, сквозь хмель осознавший, что попал в какую-то весьма неприятную ситуацию..
— Ничего плохого мы вам не сделаем, мсье Рапок,— твердо сказал барон.— Я попрошу вас всего об одной услуге…
- Услуге? Ну уж нет, - взревел Марк, плохо понимая, что же делать.
- Если вы откажетесь, любезный, я буду вынужден убить вас прямо здесь!
- Но , мсье, а-аа... — Рапок от страха чуть не сложился пополам. Он уже заметил длинную шпагу Мерсье, да и Джоб за спиной теперь таил в себе не меньшую угрозу. - Что плохого я мог вам сделать?
— Не бойся, Марк! — тихо сказал Джоб.— Все дело в том, что нужно зайти в этот дом и кое-что взять там. Только и всего!
— Но, что же?— Рапок немного стал приходить в себя и понимать, что убивать его как будто никто не собирается.
— Зайдем в дом,— Мерсье приблизился к ним и кивнул Джобу. Тот, крепко взяв Рапока за правую руку, пинком подтолкнул его к странному дому.
Сопротивляться не было возможности, и Марк покорился неизбежному. Барон быстро открыл двери своим ключом и снял доски, которые держались на дверях. Рапок сразу понял, что дом необитаем, и решил, что его используют для кражи. Он вдруг резко оттолкнул Джоба, крикнул и сделал попытку бежать... Но ноги не послушались подвыпившего Марка, скоро он был настигнут Джобом , получил два пинка в бок и был снова водворен в дом. Двери захлопнулись, и герои очутились в пустом и темном помещении.
Барон достал свечи и вставил их в подсвечники, которые он нашел до-вольно быстро. Нижний этаж осветился тусклым светом.
— Ты напрасно пробовал убежать, Марк!— Мерсье был на редкость со-бран и суров.— Впрочем, ты иудей, не так ли?
— Я католик, милорд...— нехотя промямлил Рапок.
— Впрочем, это напрямую не относится к делу...
— Успокойся, Марк!— подбодрил его Джоб.— Я не привел бы тебя сюда, если б думал...
— Заткнись,— с перекошенным лицом обернулся к Морелли его бывший собутыльник.
— Пойдем,— и барон со свечой направился вглубь дома. Марк, подталкиваемый сзади Джобом, следовал за Мерсье. Часы а башне пробили пол-первого ночи.
Подойдя к лестнице, ведущей на второй этаж, барон де Г. оста-новился. Замерли и Марк с Джобом.
- Дальше, Марк, ты пойдешь один.
- Однако, милорд! — Марк побледнел.- Я совсем не знаю этого места…И почему нужно что-то именно брать ночью, а не завтра утром?
- Именно сегодня и сейчас это проще всего сделать!— задумчиво протянул Мерсье.— На я, ни мой слуга не сможем сделать это.
— Но почему же ночью? – продолжал гнусить Марк.
— Ты поднимешься по лестнице,— продолжил барон, не ответив на репли-ку Рапока.— Там будет большая зала, проходя по ней, ты можешь ...что-то увидеть! Не придавай этому значения — это лишь призраки, тени прошлого... В конце залы будет лестница наверх, ты поднимешься по ней и...— Мерсье впал в задумчивость.— Помни, что в доме сейчас только три живых существа! Не поддавайся страху, иначе погибнешь.
- Погибну, милорд?- Марк бессильно опустился на пол возле барона. Джоб помог ему встать, хотя и у него стали возникать сомнения.
- Итак, Марк, на чердаке ты увидишь несколько ящиков. Выбери тот из них, на котором нарисован этот крест, — Мерсье вытащил лист бумаги и показал Рапоку.— Ты откроешь найденный ящик и достанешь из него картину... Это старый холст, на нем изображена одна знатная инфанта... Впрочем, в ящике только это и будет. Понятно? Ступай же…
- Ступать, милорд? И куда же? – Марка прямо трясло от страха.
- За все дело, гнусный ублюдок, ты получишь восемьдесят, да даже сто пистолей!
— Нет. Я никуда не пойду,— сказал Марк Рапок и попытался сесть на пол.
— Что ж, тогда здесь останутся только д в о е!— вскричал барон и, выхватив шпагу, приставил ее острие к горлу Рапока.
- Ах! — Рапок отскочил назад и что-то опрокинул.— Я иду, милорд, иду... Однако, как же без света?
— Там будет светло!— улыбнувшись, заметил Мерсье. От этого замечания волосы на голове Рапока зашевелились. — Иди же, Марк! Мы с нетерпением будем ждать тебя...
— Иди! за такую работенку аж восемьсот ливров! — подключился и удалый Джоб, страстно желавший оказаться теперь как можно дальше отсюда.
— Сто пистолей? — вдруг вымолвил Рапок, поглядев на барона.
— Сто? — барон строго посмотрел на торгаша. — Тебе было сказано! Иди и сделай все, как нужно!
Вздыхая и крестясь, Рапок полез наверх, поминутно останавливаясь и глядя вниз. Вскоре он скрылся из виду. Джоб присел на какую-то тумбу, стоявшую подле, Мерсье, сильно переживая, застыл неподвижно. Часы на городской башне пробили один раз.
Попав на второй этаж странного дома, Марк огляделся. Его глаза уже несколько привыкли к темноте» и он различил в глубине залы огромный обеденный стол ее стоящими рядом высокими старинными креслами. Решив, что это не столь уж страшное зрелище, Рапок сделал несколько шагов по направлению к лестнице на мансарду, видневшейся в конце залы. И вдруг , о ужас!, Марк ясно увидел в темноте сидящего за столом человека, который, казалось, только что очнулся от сна и с изумлением смотрел на приближавшегося к нему человека. Марк в ужасе остановился и сделал глубокий поклон, проклиная на чем свет стоит завравшегося барона. Человек же, казалось, без особой причины стал раздражаться… и вот он уже стоит во весь свой огромный рост и вот-вот обрушится на незваного гостя. Рапок отскочил к стене и в ужасе зажмурился...
Прошло несколько минут, тишина ничем не нарушалась. Марк осмелел и открыл глаза. Никакого человека не было, но не было ни стола, ни стульев, ни самого дома... Вместо этого Рапок узрел огромное озеро в нескольких шагах от себя. Он ясно видел сверкание каких-то маячков на нем, слышал плеск воды и шуршание камышей. Потянуло сыростью, подул легкий ветерок... Рапок решил, что сходит с ума, и вновь зажмурился. Когда он открыл глаза, видение не пропало, но дополнилось новыми деталями. Яркие молнии озарили противоположный берег, и Марк различил на нем какое-то мельтешение. Он не был точно уверен, но ему показалось, что он заметил бегающих по берегу обнаженных людей и еще что-то... И вдруг от берега отделились две огромные фигуры и быстро заскользили по воде в направлении Марка. Они приближались стремительно, и Рапок с ужасом узрел, что это зелено-рыжие драконы, раскрывшие свои окровавленные пасти с огромными белыми зубами. Казалось, что они только что закончили свой страшный ужин и еще не успели облизаться. Рапок заорал и бросился бежать, но больно ударился о стену и, взвизгнув, свалился на пол.
Когда он очнулся, тишина в доме нарушалась лишь покашливанием Мерсье, которое доносилось откуда-то снизу. Марк приподнялся и увидел, что находится в двух шагах от лестницы, ведущей с первого этажа на второй. Между тем часы пробили то ли пол-второго, то ли два ночи , нужно было спешить... Рассчитав расстояние до противоположного конца залы, Марк зажмурился и кинулся бежать. Когда он мчался, он слышал завывания ветра, крики о пощаде и женские призывные голоса, но он не остановился, пока не ударился о стену... Оглядевшись, он убедился, что почти достиг своей цели. Прямо перед ним была винтовая лестница, ведущая на мансарду. Перекрестившись и оглядевшись, насколько было возможно, Рапок полез наверх.
Мансарда, безусловно, была самой замечательной комнатой странного дома. Свет, просочившийся неизвестно откуда, заливал ее со всех сторон. По стенам висели прекрасные картины: казалось, все мастера прошлого устроили здесь свою небывалую выставку... В центре комнаты стоял мольберт с незавершенной картиной и разбросанными рядом кистями и красками. Рядом был богато сервированный стол на две персоны, которые, казалось, только что оставили свою трапезу... Пол был застелен дорогими коврами. Марк поразился, как все это может находиться внутри необитаемого дома? Какие-то сомнения, воспоминания о слышанных им неприятных историях вновь полезли ему в голову. Но вдруг Марк вспомнил о цели своего визита и заторопился. Несколько ящиков стояли в самом дальнем углу комнаты, он направился к ним, попутно разглядывая картины.
На одной из них был изображен сухой желчный старик с пронзи-тельным взором карих глаз. Марк встретился с ним глазами и остолбенел; глаза на портрете смотрели на него вполне осмысленно и жили независимо от холста. Чтобы избавиться от этого ощущения, Рапок посмотрел на соседнюю картину. Прекрасная дама лет двадцати глядела на него оттуда, она была прекрасно сложена и по одежде ее можно было принять за даму самого высшего света. Ее голубые с поволокой глаза смотрели хотя и упрямо, но довольно нежно. Марк дошел до ящиков и глянул на картину, висевшую над ними. Это было зрелище Страшного суда: казни грешников были выписаны так натурально, что еврей поспешил отвести свой взор.
Рассмотрев ящики, Марк быстро отличил нужный ему: на ящике был огромный красный крест, концы которого продолжались далее под прямым углом. Рапок припомнил, что он уже где-то видел его раньше... На каких-то индийских товарах или... Впрочем, размышлять было особенно некогда. Марк с трудом стал поднимать крышку ящика. Она показалась поначалу неимоверно тяжелой, и Рапок решил просто сдвинуть ее набок. После многочисленных попыток он сумел-таки подвинуть крышку, которая вдруг с грохотом сама свалилась на пол. Еврей за-глянул внутрь...
Дикий крик Рапока барон де Г. и его слуга слышали очень хорошо. Джоб хотел было подняться и сделал несколько шагов к лестнице, но Мер-сье остановил его:
— Мы ничем не поможем ему, Джоб. Подождем!
— Но, господин...
— Он должен справиться,— заметил барон.— Будем ждать,
— Что ж... —Джоб махнул рукою и уселся на тумбу.
Через десять минут взорам наших героев предстал Марк Рапок, совершенно бледный и с блуждающими глазами. В руке он крепко сжимал свернутый холст. Заметив барона, Марк, не медля ни минуты, счел нужным свалиться с лестницы замертво...
Когда Марка привели в чувство с помощью нюхательной соли, которую Мерсье всегда носил с собой, тот встал и ,с ненавистью глянув на барона, прошипел только одно слово: «Деньги!».
— Сначала я должен убедиться,— Мерсье протянул к холсту руку.
— Деньги! — упорствовал Рапок.
— Половину!— Мерсье отсчитал пятьдесят пистолей и отдал их Марку. Тот немедленно отдал холст барону.
Мерсье взглянул на холст и, нахмурившись, быстро спрятал его к себе под камзол. Посмотрев на изможденного Марка, барон скривился и произнес:»Получи остальное!». Вторая порция награды была передана по назначению, Джоб попутно отметил, что руки Рапока, принимавшие пистоли, сильно дрожали. Затем все быстро выбрались из дома, и барон замкнул дверь.
На улице барон увидел, что Марк шатается и едва может идти. Он приказал Джобу проводить его до дома , и Рапок не отказался от провожатого. После пережитого он был готов поделиться этим хотя бы и с Морелли, так как больше в Париже у него и не было близкого человека. Вдвоем бывшие приятели дошли до конца улицы Могильщиков и пропали из глаз.
Мерсье же отправился другой дорогой, сжимая левой рукой эфес шпаги, а правой — с таким трудом добытую картину.
[ol]Глава 5.[/ol]
Было около пяти часов утра январского дня 158… года, когда Генрих Мерсье проснулся в своих креслах и нехотя поднял голову. От вчерашнего разговора с его бывшим приятелем маркизом де' О. у него остались самые скверные воспоминания. Маркиз настаивал на участии барона в очередной кампании Беарнца, а Мерсье всячески уклонялся от этой тематики. Его ум и чувства занимал последний месяц совсем д р у г ой мир, но объяснить это материалисту де'О, было попросту невозможно. Маркиз принял нежелание Мерсье участвовать в очередной драке за власть ^как трусостью и едва не высказал ему это в глаза. Барон понял, куда клонится разговор, и поспешил выпроводить своего неприятного посетителя. Теперь он размышлял, какие последствия могут из всего этого произойти. Однако какой-то шорох в комнате совершенно изменил течение его мысли. Он торопливо зажег свечу и посмотрел на стену, где висело полотно в золоченых рамах, закрытое от чужих взоров тканью. Мерсье подошел к нему и снял ткань... Прелестное существо - девочка лет 14-15 с твердым взглядом синеватых глаз, черноволосая, с резкой складкой ,пересекавшей чудесной белизны лоб - смотрело на Мерсье с полотна. Она была одета по моде конца 15 века, ее платье напоминало одеяния италийских княгинь того времени. В одной руке девочка держала какую-то книгу, другой — опиралась на столик чудесной венецианской работы. Возле ее ног сидела черная кошка с белым галстучной и также внимательно смотрела на потенциального зрителя. Задний план представлял собой убранство дворцовой комнаты...
Барон еще раз внимательно осмотрел портрет и вернулся к креслам. Целый год он ждал этой минуты, целый год — сразу же после прочтения завещания своего деда. И вот теперь? Он не только не чувствует себя счастливым, но, напротив» многое бы отдал, чтобы вернуть дни ожидания. Он набил трубку и закурил. Догоравшая свеча подсказывала, что стоит зажечь новую, но Генрих не торопился этого сделать. Он забылся... Прошло несколько минут, а может — несколько часов... Барон с трудом открыл глаза и в ужасе пошарил рукой на столе: он испугался, что, спящий, выронил трубку с подожженным табаком. Но, к его удивлению, трубка была аккуратно положена на стол и не дымила. Мерсье встал, чтобы закрыть портрет, но — рамка была пуста! Генрих решил, что плохо закрепил полотно, но вдруг увидел: фон на картине остался неизменным, столик тоже, а центральная фигура пропала.
Пропала совсем... Возле ног барона появилась черная кошка, он наклонился, чтобы погладить ее, но отдернул руку! Это была не ЕГО кошка... Понимая, что он может увидеть сейчас, Мерсье замер. Из библиотеки донеслось чье-то сдержанное покашливание. Это не мог быть Джоб: он отпросился у барона на сутки и должен был по¬явиться не раньше десяти утра. Да и войти в дом он не мог, дверь была на засове. Мерсье уже догадался, кто мог кашлять в комнате, но не решался пройти туда.
"Значит, все правда... В завещании все правда...» — подумал он и вытер выступивший у него на лбу пот. Покашливание повторилось, барону почудилось даже, что он различил негромкий смех из библиотеки. Медлить не имело смысла: Мерсье переступил порог.
Девочка сидела за столом и перелистывала какой-то старый фолиант, кошка находилась у ее ног. Барон остановился, внимательно разглядывая оживший портрет, и кашлянул в свою очередь.
— Вы не ошиблись, сударь, в выборе средства... И вот я здесь,— сказала девочка, улыбнувшись.
— Вы...— подавленно сказал барон.
— Да я! — ответил призрак,— Что вы, хотите сказать мне?
— Разве вы не знаете, ваше высочество?— Мерсье приблизился к той, кого он произвел в этот сан.
— Моя смерть не позволила мне проникнуть в тайну Проклятия вашего рода, но вы, барон, можете прояснить мне все это!— княжна произнесла это с чувством нескрываемого презрения,
— О, ваше высочество, эта тайна была завещана мне моим дедом, а узнал я ее лишь после смерти отца пять лет назад,.. Можете ли вы презирать меня — последнего представителя нашего рода— за преступления предков?!
— Я не говорила вам этого, барон,— девочка встала и прошла по комнате, как бы разминая уставшие от долгого стояния ноги.— Но вы должны знать, что проклятие тяготеет над родом до седьмого колена. Или до его искупления...
— Я был женат ,сударыня,— Мерсье приблизился к призраку.— Моя жена умерла в весьма раннем возрасте. У меня были дети, они погибли... После этого я принял участие в нескольких дуэлях и битвах, но не получил и царапины... Желая умереть, я не могу этого сделать! Разве я недостаточно искупил вину своего предка?
— Мне трудно слушать вас, я не понимаю!— и нимфа протянула руку к Мерсье. Барон похолодел, вспомнив, что говорит с призраком, тело которого сгнило много лет назад. Но он пожал руку девочки и убедился, что она похожа на руку живого существа.
— Я должен объясниться, княгиня дель' Пьомбо,— и Мерсье жестом пригласил княгиню присесть.
— Я слушаю,— ответила девочка, и Мерсье начал.
—Мой прадед Арно Мерсье был человеком скорее энергичным, чем умным. Он начал карьеру священника, но вскоре вынужден был оставить ее из-за громкого скандала... Тогда он , видя, как Анна-де-Боже умело расправляется со своими врагами, поступил в армию Ла Тремуля и принял участие в нескольких битвах, снискав себе славу смелого воина. В августе 1494 года он был в числе тех ,кто шел завоевывать Неаполь для короля Карла. Вы ,веро-ятно, помните, как наш король без единого выстрела занял все Неаполитанское королевство, а итальянцы встречали его с восторгом, казня своих угнетателей... Однако в ноябре папа Александр Шестой сумел сколотить
блок против Франции, и Венеция, Англия, Австрия и Испания выступили против короля Карла. Герцог Монпансье был назначен вице-королем Неаполе а Карл поспешил к своему триумфу при Фернуово... Мой предок остался с герцогом и принял деятельное участие в обороне города. Тут и начинается история нашего позора!
Надо сказать, что жалование дворянам выплачивали тогда крайне нерегулярно, надеясь больше на их преданность трону, чем на корыстолюбие. Арно Мерсье, сумевший сколотить за этот поход приличное состояние, стал опасаться, как бы не потерять его, ибо на родине у него не было почти ничего... Видя, что Монпансье ведет дело крайне неумело, а 0биньи частенько поговаривает о возвращении в Париж, Мерсье стал искать поручение, выполняя которое он мог бы избежать опасностей войны и вернуться во Францию. Такое поручение скоро представилось. Моему предку доверили честь сопровождать одного знатного дворянина из окружения Обиньи на переговоры с рыбаками из залива Гаэты. Надо сказать, что эти рыбаки, промышлявшие и пират-ством, были необходимы французскому гарнизону на случай поспешного отступления по морю. Из Гаэты они могли добраться до Корсики, а там до Франции было рукой подать! Мой предок думал воспользоваться этими переговорами, чтобы выяснить возможность личного своего отступления за соответствующую плату.
Я опускаю здесь, княгиня, моральные сентенции: увы, такие нравы были тогда явлением весьма распространенным. Даже более знатные дворяне частенько предавали своих сюзеренов по мотивам личной выгоды в конце прошлого столетия. А впрочем, это нередко происходит и теперь... Итак, переговоры состоялись, и Арно узнал, что ему было нужно. Однако на обратном пути французы столкнулись с неболь¬шим отрядом испанцев, завязалась драка, и мой прадед чудом сумел уцелеть. Опасаясь повторной засады, он вместе со своим слугой направился к Террачине, надеясь дождаться благоприятной ситуации и покинуть берега Италии. Но здесь его ждала неудача: их обстреляли местные жители, слуга погиб, а сам Арно, раненый, уже не мог продолжать свой путь, не передохнув, у него оставалась лишь сумка с самыми необходимыми вещами, мешочек с драгоценностями, в которые он перевел все свои деньги в Неаполе, и оружие. Он решил переночевать в какой-нибудь лачуге, залечить рану и вернуться в Гаэту.
Но неудачи преследовали его во всем! Хозяйка лачуги, где он остановился, предложив за свое лечение значительную сумму, донесла на него людям Цезаря Борджиа, рыскавшим неподалеку .Мерсье был схвачен и доставлен к одному из жесточайших правителей Италии, При этом его совершенно ограбили, оставив лишь одежду и пустую сумку... Цезарь, ненавидевший французов, вторгшихся ,как он считал, в его личные владения, предложил Мерсье одну из тех сделок» которые на всех языках именуются предательством. Он предложил ему вернуться к д' Обиньи и сообщить заведомо ложные сведения о настроениях рыбаков из Гаэты. Арно Мерсье возразил, что те из людей, которые были на переговорах с ним, могут легко опро¬вергнуть эти сведения, и он погибнет. Борджиа убедил моего предка, что никто из них не уцелел и его сообщению поверят! Видя , что он колеблется, Цезарь добавил к словам еще сто римских скудо: сумму по тем временам значительную. Мерсье пожало-вался, что был ограблен его людьми; и Борджиа пообещал ему вернуть его состояние, если он выполнит поручение... И мой предок, увы, навсегда покрыл позором наш славный род.
Генрих замолчал. Казалось» он дошел до самой трудной части своего повествования. Девочка, не отрываясь, следила за тем, как менялся цвет лица барона. Утро уже заявляло о своих правах, но свеча продолжала гореть. Сле-довало торопиться, скоро мог появиться Джоб. Барон продолжал,
— Каким образом пересеклись два наших рода, княгиня, вы, вероятно, знаете не хуже меня. Предательство Арно сделало его своим человеком при дворе Борджиа, беспорядочное отступление французского гарнизона из Неаполя скрыло многие преступления... Насколько мне известно Франсиско дель, Пьомбо, ваш отец, принадлежал к партии противников папы Александра Шестого и ненавидел Цезаря?
— Да, это так! — сверкнув глазами, сказала княжна дель, Пьомбо.— Борд-жиа — проклятая семья, семья предателей и отравителей…
- Возможно, вам неизвестно, но сам папа умер от яда, а его сын Цезарь вскоре был убит в уличной драке, поскольку лишился всего своего со-стояния,— заметил с ухмылкой барон.
— Прекрасно! — промолвила девочка и сжала пальцы правой руки. – Единственно жалею, что не могла видеть этого при жизни.
— Ваша смерть и стала окончательным проклятием нашего рода.
— Это верно... Когда Борджиа отравили моего деда, двух братьев отца и моего брата Патрицио, мой отец поклялся убить Цезаря! Эта проклятая семейка надеялась захватить наше богатство, но отец перевел все свое состояние в деньги и спрятал их, У нас остался только фамильный дворец да виноградники неподалеку от Рима,.. Захват французами Неаполя позволил врагам Борджиа объединиться вокруг герцога Монпансье, но он был нерешительным человеком и ничего не хотел делать без указания своего короля. Когда Неаполь пал, мой отец должен был скрыться. Мне было тогда столько же, сколько сейчас — тринадцать лет. Я жила со своей теткой да горсткой слуг в нашем дворце, когда люди Борджиа захватили нас... Я не стану вспоминать те унижения, которым они нас подвергли, счастье еще, что моя мать умерла за две недели до этого.
Не добившись от нас и наших слуг никаких признании о месте пребывания князя, люди Борджиа перебили слуг, а меня с тетей привезли в Рим. Тогда я впервые увидела это гнусное животное Борджиа. Он, впрочем, держался с нами, как и подобает, но пригрозил, что, если я не стану приманкой для князя дель, Пьомбо, то он казнит нас позорной казнью. Тетка держалась мужественно и грозила Цезарю посмертными муками. Он только смеялся и говорил, что папа отпустил ему все грехи наперед...
Наше заключение продолжалось полтора года. Со мной обращались сносно, хотя я предпочла бы тогда смерть плену и унижению. Тетка Мария была очень набожна и целые дни проводила в молитвах. Мне уже было пятнадцать, но я думала не о своих возникавших чувствах, а о своем отце. Я молила, чтобы он появился и освободил нас... Иногда слуги Борджиа проговаривались о новых злодеяниях их господина: о смерти Бентиволио, об убийстве кардинала Капрара, судьбе некоторых служанок, ставших наложницами Це-заря и таинственно исчезнувших после этого…
Я представляла ,что мог сделать со мной Це-зарь, но поклялась, что умру сразу же после того, как он попытается обесчестить меня. В апреле 1497 года я впервые услышала вести о своем отце. Князь Алессандро сумел объединить противников Борджиа и сколотил небольшое войско на юге Италии. Это были разбойники, которые как могли наносили вред Цезарю и его святейшему отцу... Несмотря на помощь испанцев, цезарю не удавалось справиться с отрядом князя, так как он пользовался поддержкой у жителей Калабрии и Сицилии. Иногда им удавалось убить кого-нибудь из приближенных Цезаря, и они высылали его голову в подарок этому гнусному правителю. Борджиа несколько раз угрожал мне, что вышлет мою головку и еще кое-что впридачу князю, но почему-то не делал этого. Видимо, в его голове уже родился тот коварный план, который погубил наш род.
Однажды, когда мы с тетей возвращались из часовни во дворец, ка-кой-то французский офицер остановил нас и быстро сунул записку мне в руку. Это была весточка от отца... Он рекомендовал нам этого офицера как преданного ему человека, готового похитить нас и привезти в Калабрию. Я не раз видела француза во дворце, и он не нравился мне. Но тетя Мария убедила меня слушаться отца! Да у нас и не было другого выхода, честно сказать.
—Простите, княгиня,— прервал ее барон де Г.— Этот француз и был, вероятно, мой... Но ведь вашего отца звали не Александром.
— Его звали Алессандро Франсиско Дель Пьомбо, князь Гроссето. Меня же зовут Элиза Перуджина Алессандро Дель Пьомбо, княгиня Гроссето: я была последней наследницей нашего рода.
— Простите, что я прервал вас! — барон подошел к Элизе и присел на краешек дивана, где она сидела.
— Я продолжу. План моего отца который он передал через Мерсье, был очень прост. Меня должны были "похитить" во время прогулки и доставить в Кротоне, где князь взял бы меня на борт своей тартаны и отплыл на Сицилию. Тетушке Парик тоже предлагалось спастись, но она не хотела ставить экспедицию на грань срыва, так как очень болела в то время. Она считала, что Борджиа не посмеет убить ее, так как она находилась в косвенном родстве с его братом герцогом Гандиа. О, кто мог знать, что вскоре и Жуан падет от руки этого мерзкого властителя!
Итак, Мерсье просил у меня только письменного согласия на побег, чтобы действовать наверняка, Я помолилась и дала таковое! Никто не мог знать, что этот план был во всех деталях известен Цезарю, что он хотел лишь использовать мое мнимое освобождение, чтоб свести счеты с князем Алессандро! Теперь я понимаю, почему мы так легко ушли от охранников Борджиа и покинули Рим! Все было рассчитано заранее.
Мне не хочется подробно описывать наше путешествие по объятой войной Италии. Должна заметить, что мсье Арно держался со мной подчеркнуто вежливо и исполнял все мои приказания, но эта маска лживого человека а была отныне его истинным лицом! Мы миновали Казерту, Салерно и Паолу, до Кротоне оставалось не так уж далеко. И тут я впервые почувствовала недоверие к французу... Слишком уж непохоже было, что он опасается чего-то, а ведь его измена Цезарю могла ему стоить жизни. Он часто говорил с двумя своими спутниками по-французски, но я плохо понимала этот язык. Однако я все же разбирала, что речь часто идет о деньгах...
Княгиня замолчала, ее живые глаза увлажнились слезами, а рука, протянувшаяся, чтобы вытереть их, задрожала. Генрих Мерсье так остро ощутил желание покончить с этими воспоминаниями, что готов был отдать за это всю остававшуюся у него жизнь. Но девушка успокоилась и продолжала,
— Деньги были тем кумиром, служа которому ваш предок надеялся обрести свое счастье... Одним словом, когда возле Кротоне мы встретили посланца моего отца» я уже чувствовала, что все кончится плохо. Надо сказать, что я вытребовала у Мерсье для себя острый кинжал, который он дал мне весьма неохотно, и думала, что в нужный момент сумею пустить его в ход. Мой брат Патрицио учил меня этому, когда мы были все вместе. Он говорил: «Знай, сестра, что иногда лучше умереть, чем влачить позор бесчестья!»
Мерсье согласился с посланцем, что, как только тартана князя приблизится к Кротоне, он передаст меня и получит свое вознаграждение. Казалось, теперь он очень испуган и не решается идти до конца. Посланец пообещал ему содействие князя в возвращении на родину, но Мерсье очень холодно встретил это предложение. Он чего-то ждал... Я никогда не забуду ту ночь, последнюю ночь моей дневной жизни... Мерсье был гнусным предателем и до конца выполнил план Борджиа.
Как только он получил деньги, он передал меня Джузеппе, бывшему нашему слуге, в теперь сподвижнику отца, и попрощался со мной, но как-то необычно, с ухмылкой. На лодке, кроме меня и Джузеппе, было двое соратников князя, и мы торопились к тартане, стоявшей неподалеку. Однако гроза и сильный ветер все время относили нашу лодку в сторону... Неожиданно мы услышали пушечные выстрелы: два ко¬рабля испанцев блокировали тартану и расстреливали ее теперь, не да¬вая уйти в море. Конечно, отец мог бы спастись, бросив меня и своих товарищей. Но он был истинным князем и не мог этого сделать. Они все погибли... Три или четыре лодки, спущенные испанцами, чтобы добить утопающих, грозили и нам. Джузеппе приказал приставать к берегу, он надеялся уйти от преследователей по суше. Но там нас ждал отряд из людей Борджиа, которым командовал... Арно Мерсье! Бой был неравным: еще до того, как мы пристали к берегу, двое из нас были ранены.
Джузеппе крикнул мне, чтобы я не сдавалась живой, но в это время пуля сразила и его. Я спрятала кинжал в рукаве платья и надеялась увидетъ Мерсье в последнюю минуту. Однако он был слишком осторожен, чтобы самому хватать меня. Понимая, что от солдат Борджиа мне не уйти, а мой кинжал будет ими, несомненно, замечен, я крикнула предателю, что проклинаю его самого и его род до седьмого колена! Когда же солдаты были в нескольких шагах от меня, я метким ударом поразила себя в сердце. Так я умерла - для людей, но не для рода Мерсье!
Княжна резко встала и оправила платье. Мысль о месте вернула ее румянец, губы ее были плотно сжаты, а во взоре вновь проступила твердость.
— Я понимаю ваши чувства, ваше высочество. Я презираю Арно не мень-ше вас, но без него не было бы и меня, — устало сказал барон.— Впрочем, вы ведь пришли для мести. Что ж - я готов?
— Нет, барон... Я сама давно устала от своей второй жизни. Мое желание — успокоиться навсегда... Я не испытываю к вам ничего дурного.
— Однако вы поразили почти всех Мерсье после Арно! Вы или ваше проклятие, не знаю... Только в завещании деда было написано, будто я — последний, кто может спасти наш род. Спасти, вымолив у вас прощение... Впрочем, я не чувствую больше, что способен просить вас об этом.
Элиза несколько растерялась. Ее чувства говорили, что перед ней достойный человек, но... Может ли она простить род, по вине которого погибли ее родные? Или месть прекратится после... После смерти этого последнего Мерсье, лицо которого чем-то напоминало ей лицо предателя ее отца. Княжна тихо подошла к барону и заглянула в его глаза. Генрих также посмотрел на Элизу.
Послышался громкий стук в дверь, это был Джоб, торопившийся приступить к своим обязанностям. Барон сделал знак княгине, что ей нечего опасаться. Но было поздно: Элиза, не раздумывая, бросилась к рамам картины... Через секунду барон вновь остался один. Проклиная слугу, он медленно пошел открывать дверь. Под ноги ему попалась кошка, на сей раз его... Он отпихнул ее в сторону и снял засов. Возвратившийся Джоб вынужден был выслушать немало неприятных вещей в свой адрес.
[ol]Глава 6.[/ol]
Генрих неторопливо прохаживался по своей комнате на втором этаже, служившей ему гостиной и кабинетом. Прошло уже больше двух недель с того времени, как он разговаривал с княжной из портрета, Все это время он почти не выходил из дому, надеясь вновь услышать Элизу. Но портрет не оживал... Последние дни барон уже точно не мог сказать себе, не было ли это явление княжны плодом его расстроенного воображения? Шло семь часов вечера, снизу слышались переговоры раздраженного Джоба с кошкой на предмет покражи сала, свеча оплывала в светильнике.
Мерсье перенес картину к себе в комнату. Последнее время он изучил ее до последнего мазка. Он все надеялся» что сумеет еще раз увидеть живую Элизу и услышать ее решение. Решение его судьбы! Но все было напрасно. Твердый взгляд девочки с портрета, казалось, замер с того времени, как рука художника четко отразила его в картине. Черный кот с картины тоже ни малейшим движением не напоминал о своем недавнем земном воплощении. Генрих последний раз оглядел полотно и закрыл его тканью. Он потушил свечу и замер, прислушиваясь к движению внизу.
Так прошло несколько часов... Внезапно Мерсье как-то почувствовал, что в комнате что-то изменилось. Он с трудом открыл глаза и почувствовал, что Элиза где-то рядом. Он зажег свечу и заметил княжну всего в нескольких шагах от его кресла. Она сделала ему знак молчать, и он подчинился. Спустя полчаса барон вновь попробовал привлечь внимание Элизы, но она пребывала в каком-то сомнамбулическом состоянии и не реагировала на его слова. Тогда Мерсье подошел ближе и взял княжну за руку. Элиза повернула к нему лицо, и Генрих с изумлением обнаружил, что она постарела на несколько лет. Нельзя сказать, чтобы Мерсье испугался, но он почувствовал себя как-то не-уверенно. Он отпустил руку княжны и вернулся к креслу. Молчание продолжилось. Наконец княжна нарушила это странное молчание. Взглянув на барона, она спокойно произнесла: "Мне кажется, что это наша последняя встреча... Еще никогда я не чувствовала себя так, как сейчас".
— Если это касается меня, то я готов! — промолвил Мерсье.
— Не могу сказать вам наверняка, Генрих, но я чувствую, что моя вторая жизнь закончится навсегда... — княгиня впервые назвала барона просто по имени,— И это произойдет сегодня.
— Что же с вами будет? — Мерсье заволновался и вновь подошел к ней ближе. —Я вновь обращусь в фигуру на полотне! Без чувств и без мыслей... Моя месть окончена, значит кончена и вторая жизнь.
Только теперь Мерсье осознал, что он ждал Элизу не для того, чтобы расстаться с ней, а для того, чтобы быть с ней всегда. Мысль, что она уйдет от него сегодня и никогда не вернется, была для него непереносима. Генрих тяжело вздохнул и подошел к столу. Там он быстро наполнил стакан вином и высыпал туда какой-то белый порошок. Взяв стакан в руку, он повернулся к княжне.
— Возможно, для вас это все равно, но я решил уйти сегодня из жизни,— спокойно сказал барон.— Это не связано ни с местью нашего роду, ни с чем-нибудь иным. Просто, это решение. И я его принял...
— Вы напрасно сделаете это! - Элиза с сочувствием посмотрела на Мер-сье.— Уверяю вас, никакой жизни после смерти не наступит. Просто покой ...и мрак!
— Но разве жизнь — не поход по мрачным путям рока? Разве все, чего я достиг, не было отнято у меня за какие-то прошлые дела бывших некогда людей? Хочу спросить у Всемогущего: зачем мне жизнь, если я не знаю, что произойдет со мною завтра!
— Вы пугаете меня, барон,— торопливо произнесла Элиза. - Невольно я стала роком вашей семьи, но я видела в вас только образ Арно Мерсье и мстила ему, а не вам!
— Но почувствовал это я, не так ли?
— Да это так.
— Тогда, после трагической гибели моих невинных детей, я решил свести счеты с жизнью. Ни поддержка друзей, ни похвалы короля Генриха не могли заставить меня смириться с утратой. И тогда отец призвал меня к себе и объяснил, в чем дело... Я решил жить, чтобы снять это проклятие навсегда. Но теперь мне все равно! И более того — мне хочется не быть.
— Именно сейчас?
— Именно сейчас!
— Почему же?— спросила княжна, внимательно посмотрев на барона.
— Потому что ровно пять лет назад умер мой отец. Он рассказал мне историю нашего проклятия, но не счел нужным познакомить с завещанием деда, которого звали, как и меня, Генрихом. Эта его забывчивость стоила жизни моим детям! Я многое дал бы, чтобы прозреть тогда, а не год на-зад... Было уже слишком поздно.
— Что же было в завещании?
— Очевидно, мои прадед, оказавшись во Франции, недурно устроился, но ваше проклятие не давало ему спокойствия. Он обратился к колдунам или хиромантам, и они что-то посоветовали ему... Насколько я помню: найти этот портрет и уничтожить его. Тогда он стал тратить деньги на розыски портрета и едва не оставил нищим моего деда. Он нашел его...
— В минуту, когда Арно Мерсье занес руку, чтобы превратить портрет в лохмотья, провидение лишило его жизни.
— Бы называете провидением себя?
— Дет, только его орудием...
— После смерти моего прадеда Генрих Мерсье постарался продать тот дом, где умер Арно, но, кажется, не смог этого сделать. Он ничего не знал тогда о проклятии рода, так как Арно не счел нужным рассказать о своих преступлениях и умер, не сказав ни слова... Для Генриха жизнь представлялась довольно сносною, он верно служил Бурбонам и получал от них награды и почести. Он удачно женился и вскоре был отцом троих детей. Никто не мог сказать о нем ничего плохого, да и сам он был человеком набожный и свято верил в своего Бога... И вдруг все пошло не так.
— Бог есть только один! — сказала Элиза твердо посмотрев на барона. Тот, однако, не отвел взгляда.
— Я не разделяю ни убеждений папистов, ни фанатизм протестантства. Но я верю в предопределение, и моя судьба тому яркое свидетельство! Впрочем, я продолжу... Сначала в религиозных войнах погиб старший сын Мерсье — надежда семьи, затем очень быстро угасла дочь Генриха Мария. Мой дед задумался над этими ударами судьбы и стал усердно мелиться, но, видимо, Богу в то время было не до него...
— Вы богохульствуете! — воскликнула княжна.
— Ничуть,— спокойно ответил Мерсье.— Я лишь констатирую истину. Младший сын моего деда и был мой отец, его назвали Арно... Впрочем, это обычно в Наварре — дать внуку имя деда.
— Ваш дед действительно был порядочным человеком, и ему оставили сы-на... И ваш род не угас... тогда.
— Это было очень любезно,- язвительно сказал барон. - Несколько про-длить страдания рода, который можно было уничтожить пятьдесят лет назад... Впрочем с Провидением не судятся, оно и судья, и адвокат в одном лице. Дед отправил моего будущего отца в Милан - к другу, потом они переехали во Флоренцию: все это время из Арно усердно делали юриста, но это не пошло ему на пользу.
Он же, забросив все остальные дела, ночами просиживал над бумагами своего отца; он догадался, что источник несчастий в прошлом его родителя. Он был ценитель поэзии... "Дрот метнуть в Перигоре до врат - хватит ли сил мне под тяжестью лат?" — я запомнил эти строчки из его уст. Прошли годы, прежде чем он восстановил всю цепь событий, приведших к вашему проклятию, княгиня! О, это был счастливейший день его жизни, ОН поверил, что может спасти своего сына и меня, так как я уже родился, увы...
Но довериться моему отцу он не захотел, Арно- младший был чересчур беззаботным человеком и в чем-то унаследовал неразборчивость в средствах для достижения успехов у своего деда. Мой дед лишь рассказал ему о проклятии рода Мерсье и сообщил, что средство противостоять этому он укажет в своем завещании. После этого он приехал в Париж, вошел в тот самый дом, где вы были так долго, и... Впрочем, вы знаете, как он умер, лучше меня.
— Никто из вас не мог дотронуться до холста, чтобы его не поразило провидение. Ваш дед хотел уничтожить меня» я лишь защищалась, как могла, -Элиза хмуро посмотрела на Генриха. - Но вам я дарую жизнь! Мне нечего больше делать здесь.
— Жизнь мне уже не нужна,- барон встал и прошелся. - Мне лишь остается закончить свое повествование. Скоро рассвет, вы уйдете вместе с ночью, не так ли?
— Да, барон, это так.
— У моего отца было двое сыновей, но мой брат Жан не прожил и десяти лет. Кажется, отец до конца жизни так и не поверил, что он тоже жертва проклятия. Ведь он скончался в окружении родственников и домочадцев... А потом все началось для меня! Скажите, разве невинные дети обязательно отвечают за грехи своих родителей? Или они только продолжение цепи случайностей, которые именуются жизнью рода?! Скажите, княгиня!
— Разве не задавала я себе тот же вопрос, когда Борджиа держал меня как заложницу? Да, дети отвечают за грехи родителей и страдают за их преступления.
— Иного ответа я и не ждал от вас... Смерть детей заставила меня перерыть все бумаги отца, и я нашел завещание деда. Оно, как ни странно, было обращено ко мне. Там я узнал, как можно прекратить все эти мучения... Возможно, я действовал чересчур осторожно, но верно…
— Жаль, что я не узнала вас раньше, Генрих!— воскликнула Элиза,- но вы еще не стары. Вы снова женитесь, у вас еще будут дети. Будьте же счастливы с ними! Я ухожу...
— Нет, подожди!— барон подбежал к Элизе и упал на колени.— Я не хо-чу покупать жизнь такой ценой! К тому же я не смогу жениться на женщине, если не полюблю ее.
— Что же тебе мешает? - Элиза взяла в свои руки голову Генриха и посмотрела ему в глаза. Казалось, она едва сдерживает слезы.
- Ты! - тихо сказал Мерсье.
— Я ухожу и не вернусь,- Элиза отстранилась от барона.
— Это и есть причина. Я полюбил тебя… и хочу быть с тобой.
— Но это невозможно, Генрих. Я неживая.
— Я тоже давно не живу,— барон попытался обнять княжну.
— Подожди, Генрих!
Княжна Элиза подошла к рамам портрета. Казалось, она задумалась... Черный кот из картины также оставил свою земную товарку и приблизился к ногам хозяйки. Барон отер с лица пот, обильно про-ступивший у него, и ждал решения своей судьбы. Снизу донеслось покашливание Джоба: слуга недоумевал, с кем это там разговаривает его хозяин.
— Запомни, я не властна над собою... Но знаю, что если ты поцелуешь меня, то ты перестанешь жить здесь, но там тебе простятся все прегре-шения твои и твоих родственников. Решай сам! Я же простила тебя все.
— Теперь мне все равно... Я ухожу с тобой не за отпущение грехов, а потому что люблю тебе - такого, как ты теперь.
— Но это лишь видимость, я умерла сто лет назад...
— Весь мир это видимость. ОДНА ТЫ для меня реальна,- и барон вновь попробовал обнять Элизу. Она не отстранилась, их губы встретились. Целуя девушку, Мерсье почувствовал, как смертный холод стал проникать в его тело. Он уже не мог двинуться, не рискуя испустить дух. Твердую статность ее тела постепенно заменял эфир. Последнее, что увидел Генрих, была оплывшая и погасшая свеча в комнате и его любимая кошка, с изумлением следившая, как растворялся в воздухе ее хозяин. Так умер последний Мерсье.
...Когда верный Джоб, по заведенному обычаю, поднялся к барону, чтобы разбудить его часов в десять утра, он не нашел в комнате ни хозяина, ни его предполагаемую ночную гостью. Недоумевая, слуга осмотрел весь кабинет, не забыв заглянуть под кресло, но ничего не обнаружил. Тогда он машинально бросил взгляд на портрет, принесенный из странного дома. Ужас пронял флорентийца до корней волос. Со стены на него смотрел страшный взор повзрослевшего на несколько лет барона де Г... Своей правой рукой он обнимал княжну из портрета, также несколько постаревшую, но сохранившую твердый беспощадный взгляд синеватых глаз. В руках девочки был кот, нагло посмотревший на Джоба и оставшийся недовольный этим зрелищем. Фон картины представлял собой не что иное, как убранство комнаты странного дома, где Марк и добыл это полотно.
Джоб вскрикнул и свалился на пол без чувств. Когда он очнулся, никакой картины на стене не было.
[ol]Глава 7.[/ol]
В этом году весна в Париже несколько задержалась... Но вот потеплело, и конец марта обещал быть последним пристанищем снега, уже потемневшего и готовящегося исчезнуть навсегда. "Увы, где прошлогодний снег?— спрашивал поэт. Был конец дня, предстояли выходные, и мещане весело переговаривались, обсуждая последние сплетни. Все осуждали короля, пошедшего на союз с Беарнцем, и грозили присягнуть Генриху Гизу, обещавшему парижанам вернуть их старые привилегии и добавить новые. Обсуждали и увольнение Кобаля, так и не смогшего найти причину таинственного исчезновения целого дома по улице Могильщиков. Однажды утром соседи вдруг не увидели ни странного дома, ни чего-либо напоминавшего о том, что он здесь был.
Джоб и Марк сидели в кабачке на улице Фepy и допивали последнюю бутылку крепкого рома. Погода располагала к пьянству и безделью, а Марк, в последнее время получивший у Плутовье повышение, был полон самых радужных надежд на будущее.
После исчезновения барона Джоб обратился к парижским властям, и они уяснили дело, наложив лапу закона на имущество Мерсье. Правда, Джоб благоразумно не стал посвящать власти в тайну исчезновения, а лишь попросил выплатить ему его жалованье за последний месяц. Жалованье ему не выплатили, справедливо посчитав, что каждый в этом мире заботится о себе самостоятельно, но посоветовали наняться на работу. Имущество барона было невелико, а потому в магистратуре не рассчитывали, что родственники проклятого гугенота поедут в Париж за такими крохами. К тому же в это время пропал целый дом, и, как это случилось, не мог объяснить никто.
Выпив ром, Морелли, так и не устроившийся и живший теперь у Марка, с которым он помирился, вернулся к теме, близкой им обоим.
— Значит, было очень уж страшно, да?
— Черт бы побрал этот дом, да и твоего барона тоже!— пискнул благодушествующий Рапок.— Ужасно страшно.
— А отчего ты заорал тогда?
— А-а-а...— лицо Марка исказилось.— Тогда я увидал в этом ящике с полосами Его самого, вот так.
— Кого его? - не понял Джоб.
— Барона! Он сам встал из ящика и протянул мне эту картину!
— Не может быть, барон не отходил от меня ни на секунду...
— М-да... возможно, тот был лишь очень похож на него... Я бы многое от-дал, чтоб узнать все об этом.
— Теперь уже его нет... - Джоб задумался. - Он ушел вместе с этой карти-ной. Куда? А все же он был добрый хозяин: мы ладили...
— Все этот проклятый дом! - воскликнул Ранок, опорожняя бокал.
— Да этот странный дом... Что же он значил?
— Теперь это даже и не узнать,- заметил Марк.
— А жаль! Мы многое узнаем слишком поздно...
Они переглянулись и на несколько минут важно замолчали.
г.Чебаркуль, январь 1996 г., 2003
с Гарри Беар[/ul][/b][li]