Народное избранное (июль11) (Литературные конкурсы)

песни царства Фе

волей, неволей,
живете глаголем прочь
вытолкнет будни по трубам в отпетый хлам,
пьяная ведьма на пробу возьмёт ведро: «тщщщщ…», –
заковыляет куда-то, – «дела, дела»…
зелья наварит Морфею на восемь лун –
восемь коробочек сладостей [нембутал]…
доброе, светлое, где вы?
ау, ау…
кануло,
сгинуло,
брошены где-то там…

…там паровозики в ночь увозили страх,
спали в обнимку Сервантес, Хемингуэй…
мальчику пела единственная сестра
песни далёкого, близкого царства фей,
ложкой хрустальной мешала кристаллы снов
в кружке с парным молоком и куда ни кинь,
всё было добрым и розово-светлым, но
волей-неволей,
мы выросли, Динь-Дилинь…

* Динь-Дилинь - см. Питер Пен

сиреневые сказки

восточные порталы городов
незваных пилигримов караваны
в одеждах цвета меди и бордо
впустили слишком рано…
слишком рано
свинцовых туч гнездо разворошив
гуляет в одиночестве бульваров
моя подруга осень
не спешит
и за собой уводит боливара…
как хочется укрыться потеплей
пуховым одеялом и отчалить
куда-нибудь за тридевять земель
в сиреневую сказку иван-чая…
туда
где на рассвете ковыли
танцуют вальс каприза вольных ветров
где тысячи страниц большой любви
не стоят взгляда
маленькой
ответной…

алхимиокардия

…

когда к тебе утратят интерес
футбол, военкомат и гонорея,
захочется пройтись по мавзолеям
и каждый, кто воистину воскрес,
найдёт в тебе укромный уголок –
пустой чулан в каморке миокарда,
где ветер дует в дырку от кокарды,
где жили надя, вера и порок,
пока не разогнал переучёт…
каморка [тук-тук-тук] прикрыла ставни,
и обернулась философским камнем,
в котором даже время не течёт…

…

верю - не верю

когда-нибудь и я поверю в смерть,
укрою стыд и срам китайским пледом,
давно избитым, как луна и небо,
и буду с видом графа де Ла’Фер
уныло провожать осенних птиц
в последний путь тоской до горизонта…
куда ни позвоню, какой-то Pronto
мне в трубку будет гавкать… юморист…
я тоже назову себя «Поэт»
в укор другим, которые не блещут…
я откажусь от славы, денег, женщин…
чтобы не думать почему их нет
когда-нибудь в меня поверит смерть
и где-то вдалеке от Пер-Лашеза
я упаду голодным и нетрезвым,
но не сегодня, друг мой…
не теперь

Елизаветное

Знаком недвусмысленным в тоннель,
подмигнув, умчалась электричка.
Здравствуй, моя маленькая Белль!
Ты сегодня рыжая?
Отлично.
У тебя в кармашках леденцы
еле ощутимы под вельветом.
Посмотри,
небесные Весы
наклонились в поисках ответа
на никем не заданный вопрос:
что под небом ищут эти двое –
женщина с букетом алых роз
и смущённо-молчаливый воин?
У тебя в глазах таится мир
Золушки, Дюймовочки, Алисы…
Видишь,
Млечный Путь – это пунктир
и никем заранее не писан
тайных лоций правильный маршрут.
Линии судьбы начертят сами –
женщина с улыбкой «голливуд»,
капитан с зелёными глазами.
На твои ладони клином свет.
Мягкий знак в подушечках прозрачных…
Слышишь,
в облетающей листве
наши пожелания удачи…

К чёрту!
Время – самый лучший враг
жизни утекающей сквозь пальцы.
На такси!
На крыльях!
На руках!
Только поскорее бы остаться
истинно вдвоём,
без болтовни,
взглядов осуждающе-прохожих…

Женщина нуждается в любви,
а мужчина…
как ни странно,
тоже...

1. На омраченных и засвеченных

На омраченных и засвеченных
открытках из другого мира
живет изогнутая женщина,
которая меня любила,

она проходит по изогнутым,
летящим на сверхсветовой,
разобранным на кванты комнатам,
и в коммунальной душевой,

средь возбуждающих картинок,
под слоем грязи ледяным
засвеченный находит снимок,
где я изображен живым.

2. ***

В полночь на окраине мира ефрейтор Иван Палама
бежит к отцу-командиру, который здесь вместо мамы,
с круглой дырочкой в правом боку,
и мерси боку.

Вряд ли он увидит аэробику с Фондой,
он теперь ничей и в предсмертном мыле;
рядом два прожаренных мастодонта
просят у врачей, чтобы их убили.

Ночью на окраине мира, сраженный шальною пулей,
лунною панамой прикрыт,
ефрейтор Иван Палама, которого мяли и гнули,
спокойно спит.

И на нем песочные шкары, и на нем фуфайка с начесом,
и более ничего,
мертвые сгоревшие бензовозы
спят подле него.

Будь у него баба, написал бы бабе,
как его боялись враги.
Это просто сон, а ты беги, раббит,
беги, беги.

3. ***

«Перед чем преклониться?» – спрашивают соседи,
по лестничной клетке, вея одеколоном,
и я понимаю, что дело идет к беседе
сиделки с больными в доме умалишенных

«Перед чем преклониться?» – вопрошают толстые дяди,
дамы подходят ближе, играя задом,
но не раз полежав на рыжей их благодати,
я ищу другую – без плоти и без пощады.

Мне предлагают землю, но я выбираю чаек,
предлагают воду, но я выбираю брют,
предлагают поговорить, но я выбираю молчанье,
и в молчанье творю

свое виноградное небо, свой кованый кубок печалей,
ты потом увидишь на дне блестящий песок –
это и есть золото непревзойденных молчаний,
молчащее между строк.

4. ***

Ангелы мои полетят с тобой - туда, где боль,
полетят с тобой, туда, где огонь и дым,
прочитай меня - возможно, это пароль,
чтоб остаться живым.

Ангелы мои полетят с тобой - туда, где бой,
белые крыла, длинные тела, микоян-сухой,
над колонной мотопехоты увидишь их,
пёсьи морды и мётлы ангелов моих.

И прославишь Господа языком
автоматных ос - так же как и мы,
ибо на войне ни о чём таком,
кроме как взывая к Нему из тьмы.

5. ***

Они стоят неподвижно в горящих железных лодках,
их "ура!", застрявшее трижды в бездонных глотках,
летит на Красную площадь, сквозь флаги и позументы,
кусками сырой плаценты.

И я сплю, и в моем изголовье сидят двуглавые грифы,
и я знаю, что только из крови рождаются мифы,
и я знаю, что только из крови растут серафимы,
даже Рим без мертвых героев не стал бы Римом.

И медведь, принесенный в жертву в борьбе за дело,
в моем сне восстает из мертвых, обретает новое тело,
и я верю, что жизнь не нелепа, что за этим пространством голым,
что за небом есть еще небо, где медведи молятся пчелам.

6. ***

Это только прошлое, Пэм, и прошло давно,
нету больше города N, где идёт кино
бельмондо-габен, и в буфете за четвертак
продают коньяк.

Это только прошлое, Пэм, ведь оно прошло,
мама в световом столпе, от неё тепло,
много разных вывесок по слогам в шесть лет,
нету больше Фигельской там, где лежит мой дед.

Это только музыка, Пэм, чтобы встать с колен,
ветер над Москвой гонит ледяную крупу,
вот земле сырой дань отдам совсем
и сбегу к тебе в Малибу.

Там, где алиллуйя, и нет опоры ни в чём,
кроме поцелуя, целуй меня горячо,
сорок дней спустя в киношке города N,
в губы из дождя, Пэм.

Солнце нынче мягкое,
пряничное.
Поверил, взглянул и… –
в глаз укольчик.
Рука потянулась,
сорвала
и нянчит
в солнце втюрившийся колокольчик.
У чувства – язык,
как хвост павлиний:
тянет поболтать
с бессловесными тварями.

Я три слова из сердца выманил,
ходил удивлённый
и весь подаренный
В а м,
от которой лучисто и жарко,
в которой Крамской
узнал «Неизвестную».
Хотите –
пачку стихов нашаркаю
шагами
около Вашего подъезда;
или выкурю
из сигареты бездну,
или отрекусь
от всего личного
и буду цепляться за Ваше –
железное, –
нежностью намагниченный?

Хотите
получать меня, как газету,
к чашке кофе за завтраком?

Хотите –
з а в т р а
приеду.
И стану Вашим любимым автором.

Только захотите –
как я, крепко,
каждым нервом по телу скрученный,
с небом над головой,
размером в кепку,
солнце расчесывающий гребнем,
по лучику!

Три слова,
над которыми Вы скучаете,
разбежались, испуганные,
в разные стороны.
(Скоро).
Выезжаю.
Люблю.
Встречайте.
(Скорым)...

1

ВЫЕЗЖАЮ

Куда –
дорогу на колесо накручивать,
кнутом себя по спине эхать?
Вам лучше,
Вы можете, –
а я измучился:
покупаю билет –
и не могу уехать.

Вот, опутанная пустяками,
В ы
бежали поездом в невидимое пекло,
а за мной сумасшедшие
со стихами
п р и ш л и
и вытягивают из воздуха
слов молекулы.

Век бы жил в тесноте от близости!
Уйду –
и, как дорога, размокну –
в д о ж д ь,
а останусь – заставят вырасти
деревом у тёмных чужих окон.

Значит,
что-то внутри раскололось:
телефоню в пустоту
без всякого повода –
и туда-сюда
бегает голос
по тупику телефонного провода.

Видно,
душе не хватает няни,
а сердцу –
какого-то неизвестного аккорда.

Вырвался, –
слышите,
как шлёпаю корнями
по оглушённому городу
к остановке автобусной?
Или так: к остановке
перед чудом таинственным
женского рода.
Можно – аэробусом.
Можно – такси, до Покровки...
Вот добреду,
возьму
и попробую...
___

Шаги-шажочки...
Как приезжий – в растерянности.
Может быть, побежать –
и все прояснится?
Я же не выехал
из последней строчки
и не добрался
до будущей страницы.
Просто иду,
страдая от бестелости,
любое четверостишие
сравнивая с портретом!
Вы уже знаете,
как стихи делаются?!
А я знаю,
как каждое – конкретное!

И ступаю в липкую
дорогу, к которой
слова клеятся, как подошвы.
Вам случалось слышать,
как пиликает
на струне нерва какое-то прошлое?
Или проявляется
на матовой коже
залитая тёплыми июльскими ночами
ладонь,
родственным эгоизмом похожая
на завещание?

Если Поэзия есть как Женщина, –
все не певшие
становятся бардами!
Простите душу,
в которой засвечено
несколько самых голубых кадров.
___
Жалко, что не знаю полного имени автора(

Бесценный файл!!! список авторов

http://www.e-reading.org.ua/author.php?letter=%C0

Там нет ничего, обернёшься – и ты пропал.
Там темень такая, что снега не различить.
И детские вещи оттуда несут в подвал,
когда уже больше некому передарить.
Уже отобрали бумагу и карандаш,
и пустошь уже такая, что не смотри,
и если кто шевельнётся, так то не наш,
а наши давно уснули у нас внутри.
И зайца забрали уже, и велосипед,
и бабку, и дедку, и всех четырёх собак,
и свет погасили, и даже тебя там нет.
А ты всё стоишь и пялишься в этот мрак.
Там нет ничего, и не выкормить даже моль.
Кого-то прибрало время, кого-то сны…
- Вон тот, у стены, на корточках – это мой.
- Тебе показалась, там нет никакой стены.

В манифесте просьба сказать что-нибудь о том, почему понравились... Увы, не умею. Совершенно не умею говорить о стихах, разбирать их на составляющие и смотреть, как они сделаны. Поэтому, собственно, ничего нигде не комментирую, как правило. Просто есть стихи, которые меня цепляют. И радуешься тому, что они есть, и есть автор, их создавший.
Елена Касьян - из таких авторов для меня.
Кстати, загляните к ней в блог - там вообще интересно)