Сара Коннор остервенело кромсала ножом столешницу. На мокром дереве одна за другой появлялись буквы: Н…Е…Т…С…У…Д…Ь…Б…Ы…
«Странно, - удивилась Вика, - почему по-русски? И почему вокруг никого? Снится, что ли?»
Заглядывать через плечо было как-то неудобно. А приставать к актрисе с расспросами - тем более. Но когда еще выпадет такой шанс!
- Эй… А где Арни?
Сара нервно покосилась, но ничего не ответила. Затем всадила нож в стол и направилась к фургону, бурча под нос: «Понаехали тут».
Затаив дыхание, Вика стала ждать, когда оттуда появится Кэмерон со товарищи и арестует ее, как Анну Чапман. А потом даст автограф. Или два. Один она подарит Леке. Но фургон, как мираж, медленно растаял в воздухе. За ним кактусы, джип и Статуя Свободы. Остались только стол и нож.
Вика взялась обеими руками за теплую еще рукоятку и, перечитав фразу, криво нацарапала знак вопроса.
***
- Как думаешь, судьба есть?
С балкона девятого этажа дома казались разноцветными костяшками домино. О зеленой зоне в этой части города при строительстве как-то забыли. Может, потому и красили все вокруг в оранжевый и желтый, чтобы напомнить: наступила осень. А может, просто хотели порадовать тех, кто не торопился домой после работы.
- Ее не может не быть, - рассеянно заметила Лека, разгоняя облачко дыма.
Лека была старой школьной подругой и полной Викиной противоположностью: маленькая, хрупкая, словно и не главный бухгалтер Ольга Андреевна, а девчонка-старшеклассница. Викина бабушка, будучи пенсионеркой начитанной, называла их - Пат и Паташон.
- Ты серьезно? Веришь в то, что от судьбы не уйдешь?
- Не, тут все по-другому. Представь, что твоя судьба – вот этот дом, - Лека ткнула сигаретой в сторону одинокой обшарпанной пятиэтажки.
- Ну, ты выбрала! Проклятый старый дом…
- Да ладно… Не все то золото. За ее пределами тебе, конечно, ничего не светит. Президентом не станешь. Но внутри – квартир шестьдесят с другими возможностями. И ты можешь войти в любую. И выйти.
Вика придирчиво оглядела свою «судьбу» и улыбнулась:
- И еще есть крыша. Для романтиков.
- Ага. И подвал. Для бомжей.
Недокуренный бычок полетел вниз, и Вика перевесилась, наблюдая, как стремительно сгорает невидимый бикфордов шнур, натянутый между асфальтом и балконом. Три, два, один…
Ба-бах!
Лека приоткрыла дверь в комнату и крикнула голосом очень сердитой мамы:
- Мария! Невозможный ребенок! Что опять расколотила?!
В ответ донесся рев зубробизона. Трехлетняя Машка горько оплакивала безвременную кончину какой-то безделушки.
Лека вздохнула и уже совсем другим голосом позвала:
- Иди сюда, несчастье ты мое!
Скрипнула дверь, и на балкон, всхлипывая и причитая, вкатился растрепанный колобок - маленькая Лекина копия. Прижался к маминому боку и затих.
- А тебе не хотелось сменить «квартиру»? Хоть иногда?
- Раньше хотелось, - Лека ласково перебирала рыжие кудряшки дочери. - Пока Марь Михална не появилась. А теперь поздно.
Подруги помолчали: Лека о своем, Вика из вежливости. А Машка, вынырнув из-под маминой руки и делая страшные глаза, громко прошептала:
- А когда тетя Вика соскучится и уйдет?
Сумерки укутали город серым солдатским одеялом. Оранжевое и желтое ушло вместе с солнцем, обезличив все здания в округе. Но «судьбоносная» пятиэтажка не желала отпускать: маячила по дороге к остановке, притягивала не хуже, чем песни сирен - Одиссея.
Вблизи дом тоже выглядел так себе. Окна за решетками. Три подъезда. Вика закрыла глаза и ужаснулась собственной глупости. Этот. Первый слева.
Железная дверь открывалась легким движением руки: домофон не работал. Вот она - судьба. Заходи все, кому не лень. Ноги можно не вытирать. К чему условности?
Вика вздохнула и достала мобильник: темному царству не хватало луча света.
Из подвала несло кислой капустой. На двери, ведущей туда, красовался подозрительный ржавый замок. А чуть выше потрясал креативностью потрепанный картон со словами «Посторонним котам вход воспрещен». Видимо, капусты на всех котов не хватало.
Где-то наверху звякали о ступеньку бутылки, и нетрезвый хор Александрова исполнял «Маму- анархию». Будь ей девятнадцать, Вика немедленно позвонила бы Леке и потащила прямо туда: к гитаре, пиву и костру. Хотя, какой, к черту, костер в жилом доме?
Она поднялась на первый этаж, держась за перила. Щелкнула выключателем и словно в фотолаборатории оказалась. Покрашенная местными дизайнерами в красный, лампа горела тускло-тускло. Двери на площадке отсутствовали – тупик. Лучшего начала и придумать было нельзя.
Вика поплелась наверх, как крыса на звук дудочки. Делать вид, что ей девятнадцать, а никак не тридцать, почему-то не хотелось. Считала вслух ступеньки. Чертила пальцами по стене. Цеплялась за обломанную штукатурку и нацарапанные надписи. Елисеев – удод. Катька – честная давалка. Цой - … Слава богу, жив.
На втором этаже двери были.Стандартные. Одинаковые. Скучные. Как ее жизнь. Дом – работа, дом – работа. Редкие корпоративы. Редкие романы. «Так замыкается круг. И вдруг нам становится страшно что-то менять».
Не стала задерживаться.
На третьем… На третьем стало гадко.
Вика остановилась у старой деревянной двери. Облупленная краска, трещины - как будто недовольные гости топором прошлись. Какие-то надписи – побелкой по шоколадному. Вонь перегара. Запах нищеты.
Память закрутила изящное фуэте и ударила пуантом под дых…
От любви до ненависти не один шаг. Несколько.
Сначала Он еще приходит домой и валится у порога бесформенной кучей. Затем его приволакивают друзья. А потом он и вовсе остается на улице, жалуясь встречным и поперечным, что ты ругаешься. Ложится на лавочку и засыпает.
Люди идут мимо и показывают пальцем на того, кто лежит на лавочке. Бывшие собутыльники подходят и обшаривают карманы того, кто лежит на лавочке. А ты смотришь из окна, закусив губу от бессилия. Потому что того, кто лежит на лавочке, затащить на пятый не так-то просто. И когда наконец толпа любопытных редеет, ты спускаешься с чайником и поливаешь его. Как клумбу. Поливаешь, пока не проснется. А потом бегом домой, чтобы не смотреть в лица тех, кому интересно: а кто это лежал на лавочке? А почему он лежал?
Господи, как вовремя она выскочила из этой «квартиры»…
«У-у-у, восьмиклассница-а-а!» - уже не пели, а орали наверху. И снова: «У-у-у..» Начитанная бабушка, услышав подобное, крестилась. Но Вике эта самодеятельность была сейчас в радость: отличное средство хорошенько перетряхнуть память, оглохнуть, ослепнуть - забыть.
На четвертом стало интереснее.
Дверь, оббитая старомодным кожзаменителем, матово отсвечивала. Тускло поблескивал «глазок», этакий монокль аристократа. Вика провела пальцем по жесткому покрытию и хмыкнула: «Ну, да, Лобное Место»…
В кабинете у босса стоял совершенно идиотский диван, на котором сидеть можно было только развалившись. Для отдыха - самое то, но здесь не отдыхали, а выслушивали крайне неприятные вещи. И делать это, когда коленки выше головы, а ты сам, как в окопе, - было неприятнее вдвойне.
Начальник снял очки и, устало поморгав, спросил:
- Как вы смотрите на свое повышение? Мне кажется, у вас есть потенциал.
Вика растерялась. Она ждала выволочки, ждала бешеного крика и слюней во все стороны. Потому и смогла выдавить лишь:
- Спасибо. Я как-то не задумывалась…
- В вашем возрасте надо реализовать себя в карьере. Да и зарплата у главного побольше будет.
- Я не могу так сразу… Мне надо посоветоваться…
Слова были нелепыми, бессвязными. Вика барахталась в них, как в этом диване, и все не могла вернуться в прежнее, устойчивое положение.
- Советуйтесь, - подвел черту начальник. - Только недолго.
Она отказалась. Испугалась ответственности. Вечного стресса. Крика и слюней. А вот Лека не испугалась…
«В городе мне жить или на выселках? Камнем лежать или гореть звездой?» - выводил ломкий мальчишеский голос.
Пацаны, то один, то другой, перегибались через перила, чуть не грохаясь вниз от любопытства. Переглядывались, улыбались, пожимали плечами. Смешная тетка отошла от одной двери и вот уже пять минут молча пялилась на другую.
Два звонка. Один для взрослых, второй пониже – чтобы ребенок дотянулся. Ребенок…
Все, что запомнилось – белый, ослепительно белый потолок. Глазам было больно. А, может, не глазам… Мама говорила, что так надо, что дети еще будут, а сейчас нужно думать об учебе. Мама все говорила, говорила - Вика все слушала, слушала. И бессмысленно улыбалась. Потому что хотела спать. СПАТЬ. А ночью, проснувшись, долго рассматривала себя в помутневшем зеркале и держала руку на животе…
Она гладила этот звонок, как живое. Шептала сквозь слезы понятное только им двоим. Ей уже не было никакого дела до остального мира, чужого, ненужного. Только бы стоять здесь. Рядом. Хотя бы рядом.
Кто-то положил на плечо руку.
- Может, выпьете?
Вика спускалась в какой-то прострации. Ничего не хотелось. Никуда не хотелось. Если только в подвал. К бомжам.
Под красной лампочкой стоял голый ребенок.
Мальчишка чуть помладше Машки. Не то чтобы голый - в одних трусишках и босиком. Птенец, выпавший из гнезда.
Вика охнула, представив, как ему холодно стоять на бетонном полу, переминаясь с ноги на ногу и поджимая пальцы.
- Дите! Ты что здесь делаешь?
Подхватила на руки, согрела в горсти одну детскую лапку, вторую. Подышала на ладошки-ледышки...
Всю жизнь не выносила сюсюканья, а сейчас суетилась и кудахтала не хуже иной безумной мамашки:
- Откуда ты? Как же тебя выпустили? Одного? Раздетого?
Ребенок молчал, лишь плотнее прижимался к плечу, обнимая за шею.
- Это алкаши? Из седьмой? С-сволочи!
Вика рванулась по лестнице. Выше, еще выше. Мимо удода, Катьки, Цоя. Знала, что сейчас разнесет эту дверь, вызовет милицию, самолично кого-нибудь придушит. Вот только доберется!
Но на втором этаже ребенок закапризничал: выгнулся дугой, уперся ладошками. Вика остановилась и непонимающе уставилась на него:
- Что?
Тот соскользнул на грязный бетон и по-прежнему молча потащил за руку к двери напротив. Ничем не примечательной. Такой же, как и в ее квартире.
- Ты отсюда? Точно?
За дверью вежливо протенькал звонок, и секунды начали свой неспешный отсчет.
Мальчишка не хотел идти на руки, вырывался, словно боялся чего-то. А сам уже покрылся гусиной кожей, и пальчики в ее ладони выбивали азбуку Морзе.
Вика разозлилась окончательно и вдавила кнопку до упора.
Дверь открыл мужик. Мужик как мужик. Лет тридцати пяти. Мрачный. С сине-голубым фанатским шарфиком.
- Чего надо?
Из комнаты неслось: «Кержаков подхватывает мяч…». Мужик косил глазом туда, на телевизор, не замечая, не желая знать, что у него пропал ребенок. И Вика с ненавистью разглядывала его залысины и пивное пузо, которое не мог скрыть даже мешковатый свитер.
- Ваш?!
Мужик обвел ее отсутствующим взглядом:
- Кто? - и опять отвернулся к телевизору
- Мальчик, говорю, ваш?!
- Какой еще мальчик?
- Этот!
Вика тряхнула рукой, которой стискивала детскую ладошку. И разжала пальцы, хватающие пустоту. Ребенка не было.
Не было цыплячьего пуха и хрупких, как из фарфора, косточек ключицы. Не было смешного носа пуговкой, грустных, совсем не детских, глазенок. Не было ребенка. Вообще.
- А... - огляделась беспомощно. Даже вперед шагнула: вдруг он уже в квартире? И наткнулась на ехидный вопросительный взгляд:
- Пьяная, что ли?
Стены дернулись и поплыли, как вагоны мимо перрона. Удод гневно зашипел, Катька довольно ощерилась беззубым ртом. И только Цой смотрел молча и немного печально.
Вика отшатнулась и бросилась вниз по лестнице. В надежде, что ребенок там. В ужасе, что он там снова.
Мужик что-то заорал сверху. Очередная ступенька с хрустом вывернулась из-под ног. То ли каблук, то ли кость – Вике уже было все равно. Сделав еще пару шагов, она кулём свалилась на ступеньку и заскулила, растирая лодыжку. Сумасшедшая. Дура. Зачем ее только понесло в этот проклятый старый дом?!
- Эй… Вы там живая?
Мужик спустился, хлопая по ступенькам задниками тапочек. Из кулака, как нож, торчал сломанный каблук.
- Что с ногой?
Вика подняла глаза и увидела уже знакомый шарфик. Всхлипнула не от боли, а от смеха: «Золушка, вать машу! Оторвала принца от футбола!» Сцепив зубы, она попыталась сдержать истерику - и зашлась от хохота, так что пацаны наверху замолчали.
Хлобысь!
И вежливый, даже вкрадчивый, голос:
- Так лучше? Идти сможете?
Щека горела пунцовым, но обидно почему-то не было.
- А вы что, врач?
- Нет, я идиот.
Мужик помог ей подняться, поддерживая за локоть.
- Сумку давайте.
- Зачем? – одноногой Вике еще было что терять.
- Низачем. Чтоб не мешала. Хватайтесь за меня, и пойдем, благословясь.
- Куда?
- Туда!!! – мужика уже бесила ее тупость. – Куда вы пытались ворваться пять минут назад.
- Никуда я не рвалась. У меня … видение было.
- Вот и пошли. А там решим, куда звонить. В обычную больницу или в дурку.
Мужик закинул ее руку себе на шею. Вика охнула, ступив, и, опираясь, как на костыль, запрыгала с одной ступеньки на другую. «Мог бы и на руки взять. Мне же, типа, больно». Покосилась на поджатые губы, колючий подбородок и поняла, что не возьмет. Ни за что не возьмет. Из принципа не возьмет.
- А что ваши домашние скажут? – меньше всего ей хотелось задушевной беседы с женой этого типа.
- Ничего. Ваське по барабану.
Мужик приоткрыл дверь и бочком, словно танцуя сиртаки, втащил ее в просторную прихожую. Отпихнул ногой мявкнувшего персидского кота и почти уронил Вику на диван.
Мгновенье спустя входная дверь захлопнулась…
... А судьба иронично улыбнулась.
