Два таланта. Три таланта.
Нога скользнула и коснулась воды. Испуганная фигурка задёргалась, шумно выдохнула. Чуть не сдохла от переживаний – тону! Присела, сосредоточившись взглядом на обугленном, искорёженном пожаром-молнией, доме на берегу. Провела глазами исчезающий пейзажный кусочек.
Двигаться. Плот не надёжен. Неудобоварим. Глухо забурчал живот. Заговорил, родимый. И еды-то, глянь – под водой, над водой, но течение несёт еле связанные брёвна, боязно двинуться.
Чего бояться, на самом деле? Смерти? Но стоит ли ценить жизнь, которая животиной дала побыть всё это тягомотное время-бремя. Древняя она скотина. Антикварная. Только, истинным раритетом послужит искателям не она сама, а пергамент. Вверчиваются буковки. Когтем вплавляется её жизнь, чужая, несуществующая на самом деле.
Невозможно сойти со скользких остатков ясеней. Когда-то лопнут узы - стёртые до дыр верёвки мокрые. Разомкнутся спиленные, сломленные, с ободранной корой деревья. Не допишется смертная глава манускриптная. Пока плывём... Лениво и почти беспечно.
Стремительность потока пузыриками, раздирающимися на бахрому барханную, разрывающихся под взлётом плота, притягивает. Невозможность оторвать взгляд от водных движений, рыб, мелькающих мощной спиной. Колдовство. Всё это задерживает путь. Создание записей, которые мечутся обрывками мыслей, нахлёстываются, словно волны, одна на другую. Может, это движение вокруг и есть то самое спасение от самое себя. От движения зашкаливающего, говорящего, дышащего страстно в ухо неуслышанным шёпотом. Сумасшествие. Дай же, о Великий, остаться собой. Внятность взгляда сохрани. Не дай уйти во Внутреннее. Странное и невозможное познание стен глухих, просторов степей с волками и шакальём. Ёёём... ишь, завывания. До горы добраться, дай. Пусть не продаться... Смерть несут таланты монетные.
Впрочем, как и таланты, данные от природы. Ох, уж эти роды... Самого себя. Проявки Я.
Дай слышание.
Шшурх... и вновь нечаянная, провокационная попытка окунуться в поток. Зато напилась водного. Всяк имеет вкус. Вода. Смысл. Бессмыслица. А о философском известно многим – вкусе. И у каждого – свой. И вкусового. И вкусившего. Как это-то понять...
Тайна. Тайна ли? Просто перестали хотеть. Нехотение услышать и увидеть за чертой. Зачёркнутое дефисное. Кто-то бросил бомбы глубинные и пелена, проявившаяся в черепном разорванностью ушной, торжественно поглотила. Не храмовой отождествлённостью. Небесной. А мрачным и безысходным. Пустота. Но тшшш... Плыть.
Да. Доплыву до Кийгоры. Пусть лязгнут мечи о щиты, вострубят музы, приветствуя ещё одного пишущего. Путающегося в буковках, иероглифах, криптограммах, совести, неиздателях и жизни.
Тебя должно переполнять чувство. Оно мелкими ощущениями вплетается в тело. Заполоняет зрачки. Крик рвётся. Только тогда можно, даже не отточив коготь, коснуться бумажного, не обязательно листа. Это может быть что угодно. Смех, облако, кора дерева, кора души, ветер. Чувствование. Выплеснутость тебя бокального.
Воля преодолевает.
Нет. Нет. Нет.
Вот и земля. Каменистое дно. Раковины. Они так долго ждали, когда их найдут. Увидят. Им тоже хочется песни.
Этот страшный вепрный вепр. Гонит меня в путь. Гонится гонитвой за мной. Но чем дальше уносит река моё Упрямство и Гордыню, тем явственнее ощущаю присутствие зверя во мне. Гон какой-то лихорадочный. Невозможность убежать от Внутреннего.
Как же выцарапывать буковки-литеры? Как ощутить сочность их виноградную? Лоза манускриптная.
Нуссс... скриппппп... Ворониха разрывает крыльями ветер вокруг меня, тесно спелёнутый Временем. Глупая. Ты не понимаешь, что оно таким образом пытается удержать мою громадную Немощь на скользких, покрывшихся мхом и всякой всячиной, нанесённой водой, брёвнах. А ещё - Ворона Видящая называешься... Ну да, кому нужны пророки в своей семье. Итак, все друг у друга на виду.
Сколько ещё плыть до Места?
Вновь песок. Каждая песчинка, превращаясь в шершавый язык, так и норовит затянуть в водоворот мою неуёмность. Мою неумность. Моё умствование. Расширяется песочная дыра, заглатывает плот. Вода отдаляется и обтекает опасность. Обыгрывает. Что-то необходимо вспомнить, чтобы избежать пропадания. Дания? Нет, холодно, холодно. Дань и я? Да. Вот оно. И какова же дань в данной данности датской...
Ахххх... ухватила рыбину, подцепила остро. Схрумкала. Пыталась сбежать от западни песочной, попалась в мою западню. Для того, чтобы избежать опасности, создай опасность той самой опасности, что пасёт тебя. Аллогичность поведения дарует спасение. Если не телу, то душе.
Самое дорогое, рукописное, плюхнулось в крутящиеся частицы и исчезает. Ступор тупорыло крякнул, а я умостившись твёрдо, практически вцепившись в плот , медленно пошла вкручивать спирали в поток водоворотный. Догнала манускрипт и взмыла вверх.
Как?
Неожиданно вышло. Меня просто уже не существовало.
Плюх. А ямы-то нет. Река сильным движением подталкивает и вновь несёт вперёд. Только глаза выплакивают песчинки. Сейчас моя мокрость выполощет из Внутреннего остатки пустынности.
Хорошо.
От дома - в пылище и золе, по пятам следует Собака-Петух. Шпоры хороши, позвякивают. Или это колокольчики на рожках молодых, пробивающихся, Оленя, что гордо несёт голову. Дзен-дзен, динь-дон, длинь-льён, коль-ньон... Так компашкой и шествуют. Тонкие, звонкие, верящие.
А вчера, когда меня крутило маковым зёрнышком, макитрой на гончарном круге, Собака-Петух отмывалась в водице. Гон чаровался. Чары ли... Но явился вместо равновесного, неоднозначного – глянь, с одной стороны, глаз круглый внимательный, гребень-разноцвет, гребешок красный и когтистые лапы длинные, а хвост-то, хвост какой важный, а с другой стороны – сторожевая псина, настороженная, готовая к бою, уши торчком, морда вытянута, готовая разорвать любого, ежели обиду заметит, но выдержка - держится, короче...
Так вот, вместо чудесатого – Собаки-Петуха, как водные брызги встряхнулись – Павлин перья развернул. Ослепительно.
На жаре и от переутомления случилось видение? Да нет. Такого изумрудного Павлина не видывали вы. Как он мне мил.
Помню, маленьким клёкотал, говорить не выходило. А сейчас, ишь изменения. Три в одном.
Правда, Олень тоже странный. То Муфлон. То Олень. Видно от настроения зависит. Или от меня...
Иногда, кажется, что Паук, нет, не тот Золотой, а с перебитыми лапками, измученный – плетёт паутину, которую собирается слизнуть горячая, всё ближе подбирающаяся лава. И цвет её всё накаляется, до червонного. Гора-то тихая, зелёная, а ближе придвинься, к вершине подступись – клокотание, пары удушливые, ушлые, так и норовят одурманить, бросить вниз. Поглотить. Фюить. Вроде, только венок на тебя надели, талантами отмеряли – взвесили. Радость всепожирающая. Но нет – уже летишь в жар. И становишься не только невесом. Но и бесталан. Бесы они за каждым талантом следят пристально.
Тут река взбесилась и погнала плот, который еле держался, меж камней, порогов, бурунов взвывающих. Кабы не Белый Медведь, что мощно стал стеной за порогами, мы не говорили уже в Безвременье. Плюхнулась на него из разодранных верёвок и разметавшихся злыми водами остатков брёвен. Опрокинула на спину. Удар Медведь выдержал, только в Чёрного стал превращаться. Но я не долго думая, рванула по мелководью к берегу. Там отдышалась, просушилась и бегом бросилась к тексту – доцарапывать. Кийгора рядом – только стоило ли всё таких мучений. Стоило ли бесталанное хоть одного таланта... Создан ли манускрипт? Равноценен ли моим потерям и изменениям... Мена велика. Лики утеряны.
Дракониха развернула пергаментные крылья с когтями, зарычала, вскинула голову к небу и огнём из пасти расписалась в полном нежелании манускрипствовать. Тяжело взлетела, набирая высоту и направилась к вершине. Так долго стремилась к ней...
Паук доплетал последний серебристый штрих – чудесная вязь и прочная, когда в центр упал манускрипт, подпрыгнул, вернулся на паутину и уже не мог отклеиться. Хозяин сети бережно подтянул длинный, исцарапанный символами свиток.
Дракониха возвращалась к Медведю. Он станет Белым.
А может... Но нет. Людьми жить так тяжело.
© Ирина Жураковская, 2011