Я подкинул несколько палочек в костер и продолжил свой рассказ. В последнее время у меня уже давно не было слушателей. Я радовался любой возможности поведать о своей прошлой жизни. Борис, мой новый партнер по рыбалке, был благодарным слушателем. Он мог часами просиживать со мной у вечернего костерка и пить по несколько пиал зеленого чая. Он умел слушать, а я умел рассказывать. Что еще нужно двум старикам, оторванным возрастом от быстро бегущей мимо жизни?
Заваривать чай я научился на точке в Казахстане. Оттуда же привез серебряный котелок и трехлитровый серебряный чайник. Кстати, о том, что они серебряные, узнал совсем недавно, когда приехавшая в гости внучка отчистила с них многолетнюю черную копоть. А до этого считал их анодированными медными.
* * *
Точка – это маленькое военное подразделение в пустыне или тайге. Если десятки таких точек соединить, то получится прямая линия от Волги до Владивостока. Точки являлись радиомаяками для дальних перелетов военных самолетов. Располагались они на рубежах передачи управления.
Наша точка находилась в полупустыне выше Гурьева, недалеко от реки Урал. Недалеко – по пустынным меркам. До города было триста километров. До реки – пятьдесят.
Все это произошло еще в запойные и застойные советские времена. Попал я на эту точку – в военную ссылку. Была в армии раньше такая мера наказания. Были престижные военные городки возле или внутри больших городов. А были и такие вот точки.
Насыпной двадцатиметровый холм с радиопеленгатором, вагончик, типа строительного барака, два Газ-66 и дизель. Да, была еще на подставке десятитонная бочка для воды.
Все это хозяйство обслуживали семь военных. Пять солдат, прапорщик и я, начальник командного пункта. Молодой капитан. Бывший военный летчик. Правда, когда я принимал свое немудреное хозяйство, на точке жили одни солдаты. Всеми брошенные и забытые.
Приписана на довольствие эта точка была к аэродрому «Мостовой» в пяти километрах от города Гурьева. Командир полка, которому я доложил о прибытии к новому месту службы, жалостливо на меня посмотрел.
-За что это тебя, капитан?
Я промолчал.
-Ну, не хочешь говорить, не надо. Твоего предшественника полгода назад уволили за пьянку. Допился до «белочки». Списали вчистую. Без пенсии. Ты как насчет этого дела? – он щелкнул себя по горлу.
-Не пью. Совсем. И не курю.
-Спортсмен, что ли?
-Вроде этого, - я показал на свои значки мастера спорта по пилотажу и инструктора-парашютиста.
Полковник пододвинул ко мне тонкую папочку.
-Вот документы на твой командный пункт. Изучай. Будут вопросы – заходи. Прямой твой начальник в Ростове. А по техобеспечению и денежному довольствию – ко мне.
Мне показалось, что полковник обиделся на мой отказ рассказать о причине перевода. Ее в моем личном деле не было. Приказ командующего округом был, а причины – не было.
Сказать, что я хотел скрыть это от всех, значит сказать неправду. Я наоборот, хотел бы излить душу первому встречному, но не знал – как. Сказать о моей трагедии походя, значит – ничего не сказать. Да и не поймут. А рассказывать подробно – это и время и слушатель нужен понимающий. Такое каждому не расскажешь.
Ну, если коротко, то случилось это после моего очередного перевода с повышением. На должность старшего летчика-инструктора. Должность проходная, но без нее дальнейший рост невозможен. А для любого военного главное – карьера. Рост в должности, особенно у летного состава – это не только большая зарплата, но и большие возможности. Новые, более современные самолеты, возможность учиться в академии.
Поэтому согласие на перевод в другой полк я дал без колебаний. Хотя прекрасно понимал, что это связано с очередным переездом, сменой квартиры, перевозом имущества, ремонтом и другими хлопотами. Тем более, что как раз перед этим я, наконец-то, женился.
Ухаживал за своей Лилией я два года. Выпускница хореографической студии, высокая, стройная блондинка, ну никак не хотела одарить меня хотя бы своим вниманием. Тем более, что был я на целую голову ниже ее. Но я упорно ее атаковал. Отшил всех ее потенциальных женихов, завалил цветами и вниманием и… она согласилась. Правда, с одним условием. Что в ближайшие пять лет – никаких детей. Она очень внимательно следила за своей безупречной фигурой.
Согласие дала, когда узнала, что меня переводят в большой город. Она давно мечтала танцевать не в станичном клубе, а на большой городской сцене. Хотя я тогда не связывал ее согласие с переездом.
Как летчик, ключи от новой квартиры я получил на второй день после прибытия в часть. Прекрасная двухкомнатная квартира на втором этаже. Лилия занялась обустройством нашего гнездышка, а я с утра до вечера пропадал на аэродроме. Переучивание на новый сверхзвуковой истребитель увлекло меня. Заняло не только все время, но и все мысли.
Освоение я завершил месяца за два. Свой второй класс я подтвердил переучиванием на новый тип самолета. Оставалось теперь за зиму освоить программу подготовки летчика-инструктора, чтобы весной получить группу курсантов.
Вот с наступлением зимы и начались мои неприятности. Командир эскадрильи упорно не хотел планировать меня на полеты. Сначала он это объяснял сложными для меня метеоусловиями. Потом, что у меня нет опыта полетов ночью на этом типе. Я принимал все, как должное, верил ему, тем более, что весной мне светила должность в нашей же эскадрильи. Два командира звена сразу уходили на повышение.
Единственно, что меня удручало, так это наряды. В авиации закон простой. Пайку надо отрабатывать. Не летаешь – ходи в наряды. Вот я и ходил. Помощником дежурного по полку. И довольно часто. Мне даже стало казаться, что слишком часто. Но я терпел. Ждал полетов.
В новой части близких друзей у меня не было. Сдружился я пока только с соседом по лестничной площадке, подполковником Жиловым. Он в то время был инженером полка.
И как-то всегда получалось, что его назначали дежурным по полку, а меня к нему – помощником.
После нескольких таких дежурств, я заметил, что наши отношения с ним потеряли былую теплоту. А в последнее дежурство он вообще не рассказал мне за всю длинную ночь ни одной байки из его инженерной службы. С вечера сидел он мрачный и молчаливый.
Наконец, после полуночи я не выдержал.
-Петрович, ты не обиделся на меня? Так скажи – за что? Что случилось?
Он долго смотрел мне в глаза.
-А ты, значит, не знаешь?
-Нет. А что я должен знать?
-Ну да. Вы, молодые, все такие. Наивные и самоуверенные.
-Да о чем ты?
-О том, что надоело мне в наряды с тобой ходить.
-А я-то тут при чем? В наряды нас начальник штаба полка назначает. Кто свободный – тех и назначают в наряд.
-Ты уверен?
-Да!
-Сколько раз мы с тобой в этом месяце были в наряде?
-Четыре.
-А нестроевых офицеров в полку – сорок человек. То есть, в наряд мы должны попадать не чаще, чем раз в месяц!
-А почему же…?
-Пойдем выйдем.
Мы пошли с ним по центральной аллее в сторону ДОСов, домов офицерского состава.
-Не хотел я тебе говорить, Николай, но…- он замолк и огляделся.
Я заволновался. Что за такая таинственность?
-Говори, Петрович, что у тебя случилось?
-Эх, Николай. Наивный ты человек! Не у меня. У тебя случилось!
Я остановился.
-Что?
-Николай, неужели ты ничего не замечаешь?
-А что я должен замечать?
-Ну, с Лилькой твоей.
-У нас с ней все хорошо.
-Да не совсем. Ладно, пошли назад.
В час ночи я пошел проверять наряды по казармам. Слова Петровича не выходили у меня из головы. Проверив наряды, я повернул к ДОСам. Подошел к своему дому и стал смотреть на окна.
Неожиданно в кухонном окне мелькнул свет. Потом погас. «Наверное, Лилька в туалет ходила», -мелькнула у меня мысль. Но через некоторое время свет мелькнул снова. Как будто внутри квартиры открывали и закрывали двери.
И тут кровь прихлынула мне к голове. Я понял, что в квартире – двое! Я кинулся в подъезд и поднялся на этаж. «Убъю, суку!», - я выхватил пистолет и передернул затвор. Своим ключом открыл дверь и тихо пошел по коридору. И тут в спальне вспыхнул свет. Я толкнул дверь. У кровати в одних трусах стоял командир полка, лихорадочно пытаясь попасть ногой в штанину. Увидев меня, он засмеялся и выпрямился.
-Заложил, значит, сосед! – он продолжал улыбаться. И тут Лилька, увидев у меня в руке пистолет, завизжала. Я нажал на курок. Со штанами в руках полковник рухнул на пол. Голая Лилька с перекошенным от страха ртом вихрем пронеслась мимо меня к выходной двери.
Я положил пистолет в кобуру и пошел к штабу. На припорошенной снегом аллее впереди меня тянулась цепочка следов голых ног. Это последнее воспоминание о ней. Никогда больше ее позже не видел.
Петрович понял все сразу, приняв у меня протянутый пистолет. Он понюхал ствол.
-Ну и правильно. Хотя бы по-мужски поступил. Пиши объяснительную, – он придвинул мне лист бумаги и ручку. В три ночи Петрович отвел меня на гауптвахту. Велел закрыть в камеру для сержантов и прапорщиков.
-Нечего тебе сейчас дома делать. Да и тут ты целее будешь.
Я понял, что он этим хотел сказать на третьи сутки. Я решил покончить с собой. Но даже ремень от брюк у меня отобрали. А когда я начал распускать рубашку на полоски, зашел дежурный по караулу и наручниками сковал мне сзади руки.
Никто ко мне не приходил. Никуда не вызывали на допрос. Через неделю пришел начальник особого отдела. Глубокой ночью. С кобурой на поясе. Принес мою парадную форму. Снял наручники. Ну, вот и все. Я даже обрадовался.
-Одевайся.
Я недоумевал. Может, военных положено расстреливать в парадной форме? Не знал я всех этих подробностей. Думал, он меня прямо так во дворе грохнет. Я оделся. Вышли во двор. Я поглядел на звездное черное небо. Почему-то захотелось напоследок увидеть зеленые деревца и голубую синеву с барашками облаков. И еще очень захотелось молока с черным хлебом. Значит, не суждено. Я пошел к стене гауптвахты.
-Капитан, выход справа!
Я оглянулся. Особняк показывал на открытые сержантом ворота.
Привел он меня в мою квартиру.
-Один чемодан. Бери самое необходимое.
-Необходимое – для чего? Для похорон?
-Необходимое для жизни на два дня.
Ага, значит, куда-то повезут. Не повезли. Полетели на военном АН-26 в Ростов. В восемь утра я уже сидел в приемной командующего округом. Особняк сидел напротив. Ко мне подошел щеголеватый подполковник с усиками.
-Пройдемте.
Все три двери были без надписей и номеров. Я долго шел по ковровой дорожке. В кабинете были зашторены окна. На столе командующего горела яркая настольная лампа. Он читал личное дело. Мое. Я доложил.
Командующий поднял на меня глаза. Изучающе окинул взглядом.
-Ну, что летун? Застрелился твой командир полка. Рак у него был. Как узнал, так прямо в своем кабинете и застрелился. Пустил себе пулю в лоб. Похоронили мы его с почестями. Мне, правда, некогда было на похороны съездить. По известным тебе причинам. Остался полк без командира. Придется тебе теперь по земле походить. А там посмотрим. Иди. В строевом отделе получишь предписание.
Я молча повернулся.
-Да, капитан!
Я снова повернулся.
-Это хорошо, что ты один раз стрелял. Не поняли бы люди, как это человек себе два раза в лоб попал. Да и называлось бы все это по-другому. Садизм. Так юристы говорят. Запомни на будущее. Иди.
Так я и попал на точку. Сижу в строевом отделе и изучаю штатное расписание своего командного пункта. Ровно семь строчек. Хорошо, хоть все заполнено. А почему старшина на должности прапорщика? Да и староват старшина. Черт, да ему же семьдесят пять лет! Я побежал к начальнику строевого отдела.
-А, Мишаня! Знаю, знаю. Да. Служит.
-В семьдесят пять лет?
-А на него никто рапорт на увольнение не писал. А без рапорта командира его никто не уволит. Вот если он умрет… Но Мишаня еще долго проживет.
Я тут же написал рапорт. Взял адрес и поехал искать своего первого сослуживца. Чтобы сообщить ему радостную весть. О свободе.
Мишаня сидел в одних подштанниках посреди жарко натопленной кухни своего дома и подшивал валенки дратвой.
-А, вот и новый мой командир объявился. Бабка, давай пироги. И сметанку. Да огурчиков из подпола достань на закуску!
Я вспомнил, что с утра ничего не ел и отказываться не стал. Процесс уважения новых начальников у Мишани был отработан, так что просидели мы с ним до вечера. А ушел я только утром. Бабка долго причитала по поводу безвременного ухода мужа на пенсию. Тот только мигал глазами и хлопал стопки самогона одну за другой. Для поминовения скоропостижно утраченной зарплаты.
Меня больше беспокоила кандидатура нового прапорщика. Начальник строевого отдела долго рассматривал стены и потолок, потом со скрипой выдавил:
-Ладно! Ноя отдам тебе. Он хоть и пьющий, но зато тебе там скучно не будет.
Дареному коню в зубы не смотрят. И я понес предписание командиру полка. Тот пожевал губами, но подписал.
По личному делу Ною было сорок лет. Нашел я его в автопарке.
-А, командир. Я вот нашу технику смотрю. Сейчас и поедем.
Точно. Номер на Газ-66 стоял, как в передаточной ведомости.
Мы познакомились. Ной Иванович Прибык. Из переселенных с Украины кулаков. Вернее, уже внук бывшего кулака. Это Ной сообщил с гордостью. Семьи у него не было. Как он сказал, по причине пития и бития.
-Командир, не бойся. На службе не пью. А если пью, то в меру. Бабу свою побил и выгнал. Не скрою. Но – за дело!
В правдивости всех его слов я вскоре убедился. Подписал приемопередаточные акты, кинул в кузов свой чемодан и мы поехали. По пути забрали и нехитрый скарб Ноя. Правда, намного больше моего. На точку приехали только к вечеру. Я так и не понял, по какой дороге Ной ехал. На мой взгляд, дороги там вообще не было. Как не было и компаса в кабине. Я начал заценивать свои кадры.
Ной собрал расползшийся по щелям мой личный состав и построил в вагончике. В солдатской половине. Там было шесть вагонных полок по бокам. И все. Запах был очень духмяный. Как у борща, сваренного из протухшей капусты и солдатских портянок. Короче, невыносимый. Но очень тепло. Я им представился и сказал, что буду вызывать для более полного знакомства на свою половину. Посоветовал проветривать вагончик. Все молчали.
В другой, большей части вагончика были две полки с матрасами. У стены стоял рассохшийся канцелярский стол со стулом. А в углу – огромный двухметровый сейф. Я его сразу зауважал. И как оказалось впоследствии – не зря. Очень оказалась нужная в хозяйстве вещь.
В дверь вошел первый солдат. Приложил к виску руку. Второй рукой пошарил по затылку. Пилотки не было. Он руку опустил. Подумал. Потом прикрыл левой рукой голову, а правую приложил к виску.
-Рядовой Голубь. Пришел. Прибыл.- Подумал, посмотрел в потолок. Опустил руки и сел на застеленную кровать Ноя.
-Чего хотели, товарищ капитан? А то мне на станцию, на смазку уже надо. Некогда мне.
Я растерянно глянул в его карточку. Ничего нового в ней не увидел. Там было даже меньше, чем он о себе сказал. Закончил полугодовые курсы. Механик ПУ-12. Нашего радиопеленгатора. Локатор на холме. Я о нем вообще ничего не знал. Кроме принципа действия. Когда подъезжали, я видел, что локатор вращался. Только тут до меня дошло, что точка РАБОТАЛА! Без командира, без прапорщика. Уже полгода. Самолеты летали. Команды приема-передачи управления подавались. Происшествий не было.
-Костя, как станция? Срочного ремонта не надо?
Он поднял на меня удивленный взгляд.
-Так я все регламенты выполняю. Вот оба опорных подшипника на праздники заменю. И все. Что ей сделается.
-Ну, да. Хорошо. – Я постарался сделать доброе и умное лицо. По его взгляду понял, что это у меня плохо получилось. Так. Теперь надо проявить заботу о личном составе.
-Костя, может какие жалобы есть? Или просьбы?
-А на кого тут жаловаться?- он огляделся. – Все ж заняты. Вот мясца бы свеженького. И патроны у нас кончились.
Я ошарашено глядел на него. Ничего не понимая.
-Хорошо. Иди. Позови Ноя.
-Это прапора, что ли?
-Да.
Как же я забыл, что мои солдаты тоже вооружены? А чем?
-Командир, звал?
-Да. Иваныч, какое у наших солдат оружие?
-Пять АКМ-47. Патронов нет. Кстати, бензина тоже нет. Назад нам, командир, ехать не на чем.
-А на рации?
-Так я ж про нее и говорю. Курощуп сказал, через неделю воду привезет ЗиЛ. У него сольем бензинчик.
Я глянул в папку. Курощуп – сержант.
-А ну, позови его.
В вагончик боком втиснулся краснощекий улыбающийся колобок. Пилотку он мял в руке.
-Звали, товарищ капитан? – Ну, хоть этот имеет небольшое представление об Уставе.
-Чего пилотку не одеваешь?
-Звездочку потерял.
-Рассказывай.
-О чем?
-Как живете? Кто что делает? Начни с себя.
И вот он мне рассказал какую историю, направляемый бесконечными вопросами.
«Все мы здесь солдаты одного призыва. Привез нас сюда полгода назад капитан Перепелицын. Сначала занимался с нами. А потом он познакомился на аэродроме с мулаткой Айгуль. Она медсестрой на «Мостовом» работала. Поселился у нее. К нам редко приезжал. Потом пить начал. И его в госпитале списали. Старшина Мишаня только числился. Болел все время. Даже зарплату за него последнее время бабка его получала.
Жить на точке тяжело. До части – триста километров по пустыне. Дорог нет. Один раз в месяц приезжает ЗИЛ-водовозка с пятитонной цистерной. К его приезду мы из своей бочки воду выливали. Наша бочка состоит из двух сваренных пятитонных цистерн от топливозаправщика. В одной половине летом купаемся, из другой пьем и готовим. Один раз воду не завезли, так пили и готовили из второй половины, где купались. У цистерны двойной кожух. Зимой мы воду заливаем только в первую цистерну. И подключаем к кожуху выхлоп от дизель-генератора. У нас здесь стоит дизель-генератор полярного исполнения. Его еще Мишаня запустил. Говорил, что уже лет пять работает без остановки. Бочка с соляркой закопана рядом с ним. Тоже пятитонная. В нее мы щуп опускаем. Как до дна остается полметра, так заправщик с аэродрома вызываем. Дизель питает током радиостанцию и освещает вагончик. Обогрев вагончика зимой тоже от дизеля. Выхлоп греет второй водяной контур.
На рации связь с самолетами поддерживают братья Азат и Мурат Сабиевы. Они отвечают за два экрана от ПУ-12 и исправность рации. Они же принимают шифрованные телеграммы о всех пролетающих через нашу зону ответственности самолетах. За сутки число пролетающих самолетов колеблется от десяти до пятидесяти. Дежурство на пеленгаторе – круглосуточное. Азат и Мурат и спят в кузове ГаЗ-66 с рацией. Там и зимой тепло от постоянно накаленных радиоламп.
Костя Голубь отвечает полностью за работу ПУ-12. Там высокое напряжение и мощное излучение. Ему положено давать свежее молоко за вредность, да где его возьмешь в пустыне?
Пытались приводить отбившихся верблюдиц и доить их. Но те постоянно убегали. Не живут верблюды на привязи. Им для пропитания нужна свобода.
ЗиЛ вместе с водой привозит и сухие пайки на месяц. Есть плита с горелкой на солярке. На ней готовит Мыкола Глухарь. Он с Украины. Числится, как стрелок-охранник. Пока были патроны – ходил охотиться на сайгаков. А сейчас варит только супы из консервов и каши. Сам сержант – фельдшер по образованию. Лечит всех заболевших и следит за чистотой. Зимой вытапливает из снега чистейшую воду. Летом защищает точку от тарантулов и змей».
Когда Курощуп говорил о пауках, я внутренне содрогнулся. Ничего в жизни не боялся, кроме пауков. Не тараканов, а именно длинноногих пауков. Почему они вызывали у меня такой дикий страх – не знаю. Спокойно жарил с ребятами кузнечиков. Их брюшки мы любили больше, чем семечки. Спокойно доставал из нор кусачих раков. Но даже маленьких паучат не переносил.
Когда мы подъехали к точке, я обратил внимание на толстый плетеный канат из верблюжьей шерсти, но только сейчас понял, что это – защита от змей и тарантулов. В этой части полупустыни их видимо-невидимо.
Обед, приготовленный Мыколой, мне понравился. Ели мы на оцинкованных столах в кузове Газ-66 с рацией. Она вместе с двумя мониторами пеленгатора занимала только переднюю часть кузова. Остальные три метра были свободны. Эти столы мы потом использовали и для занятий, для собраний. Когда я купил переносной небольшой телевизор, то вечерами в кузове смотрели передачи.
Но в первый вечер мы все собрались отметить мое вступление в должность у костра. Ной заварил в своем чайнике зеленый чай с банкой сгущенки, а я намазал на кусочки свежего хлеба тоненьким слоем красную икру. Купил баночку в поезде по дороге на точку.
И тут я заметил, что мои солдатики незаметно стряхивают икру с кусочков на песок. Зато хлеб едят с удовольствием. Я отвел Курощупа в сторону и тихонько спросил об икре. Сержант молча улыбнулся и ушел в вагончик. Вернулся он оттуда с большой эмалированной кастрюлей и поставил ее передо мной.
-Ешьте, командир. Сколько сможете, – он протянул мне большую деревянную ложку. Когда я открыл крышку кастрюли, то, наверное, у меня было довольно дурацкое выражение лица, так как все засмеялись. Кастрюля доверху была заполнена свежайшей черной икрой. С удовольствием я съел первые три ложки. Без хлеба. Потом еще три – с хлебом. Шестую поднес к губам и… задумался.
Все снова засмеялись. Да, такого сытного ужина у меня не было давно. Теперь только до меня дошел смысл слов таможенника из «Белого солнца пустыни», который просил у жены хоть кусочек хлеба. А ведь снимали фильм в этих краях. В местах, где хлеба меньше, чем черной икры. Все это вскоре я увидел своими глазами. В первый же выезд на рыбалку за осетрами.
Два зимних месяца я усердно учился. У своих подчиненных. А они за год самостоятельной работы стали настоящими профи. Особенно мне нравилось смотреть на работу братьев Сабиевых, когда они делали регламент радиостанции. На столах они расставляли кучу измерительных приборов, тестеров и осциллограф. Раскладывали справочники. Потом разбирали монитор или радиостанцию. Каждая лампа осматривалась, тестировалась и безжалостно заменялась при малейших отклонениях от заданных параметрах. Для меня, простого летчика, далекого от реальной радиоэлектроники, их манипуляции были схожи с колдовством шамана. Да я не только не смог бы запомнить, куда надо вставлять какую лампу, я и корпус с рации не смог бы снять. Зато я мог дать им сто очков вперед по знанию устройства транзисторов, диодов и микросхем. Они мои лекции слушали с открытыми ртами. Но скоро и в этом компоненте мы с ними сравнялись. Не очень уж много осталось у меня в памяти через несколько лет после училища.
После схода снега стада сайгаков стали появляться в районе нашей точки. Ной пополнил запасы патронов и мы стали готовится к походу за мясом. Сначала Ной учил меня ездить на ГаЗ-66 по пескам и барханам. Удержать прямо скоростной грузовик оказалось не так и просто. Тренировки и охота проводились ночью.
Первый свой выезд я запомнил на всю жизнь. Я мчался по пескам с включенным прожектором на крыше кабины. Скорость за семьдесят. Главное было наскочить на стадо и поймать его в луч прожектора. И мне это удалось. Впереди меня по световому коридору неслись десятки вытянувшихся в струнку сайгаков. Ноги мелькали только в фазе грациозных прыжков. Ной с автоматом высунулся из кабины наполовину. Переднее стекло мы заранее подняли. Прогремела одна очередь, вторая. Я увидел падающие тела. Тут же сбросил газ и остановился.
Командир, ты что делаешь? Они же уходят!
Я недоуменно смотрел на Ноя.
-Так ты же вон сколько уже убил, - я показал пальцем назад.
-Сколько? Только двух. Остальные – ранены.
Я развернул машину и повернул назад. Точно, на песке лежали только два небольших самца. Остальные убежали. Хотя мне казалось, что упало десятка два.
Так в тот вечер ни одной стаи мы больше не встретили. Испуганные выстрелами, сайгаки разбежались. Ной отрубил задние части убитых животных и бросил в кузов.
-А остальное?
-Это самое мягкое мясо. Об остальное можно зубы обломать. Жевать мясо сайгака – все равно, что жевать деревяшку. Да и по вкусу такое же.
Прежде, чем начать готовить в большом котле эти добытые нами четыре ляжки, Мыкола колдовал над ними более часа. Сначала он нашпиговал их свиным салом. Потом морковью, луком и чесноком. И только потом тушил их в котле четыре часа, постепенно подливая воду.
Я изнывал от нетерпения насладиться своей первой охотничьей добычей. Но даже фаршированное и тушеное мясо по вкусу очень походило на распаренную бумагу. Проглотив пару лучших кусков, я навсегда потерял не только интерес к сайгачьему мясу, но и к охоте на них. Свинина как-то больше была мне по вкусу. Но казахи не любили свиней. Они любили рыбу, овощи и бишбармак из барашка или говядины.
Знакомство с особенностями казахской кухни у меня началось одновременно со знакомством с Асией. Я встретил ее на нашем аэродроме. Возле русской школы. Там учились в основном дети из военного городка. Мы с Ноем приехали на аэродром за запчастями для рации и пеленгатора. Дело было весной. Кругом стояли лужи. Вот возле одной из таких луж наши милые детишки офицеров и зажали у забора Асию. Они кидали в лужу комья грязи и не давали девушке стронуться с места. Ее тонкая фигурка превратилась в сплошной ком грязи. А некоторые старшеклассники были повыше ее ростом. Ной резко затормозил и выскочил из машины. Увидев у него за плечами автомат, «детишки» с визгом разбежались. Мы с Ноем сначала приняли девушку за школьницу-старшеклассницу. Стали счищать с нее грязь, но она упорно отводила наши руки. Один камень попал ей в голень, и она не могла идти.
Тогда мы посадили ее в кабину и спросили, куда ее отвезти.
-В милицию. Я там работаю. В детской комнате. - Только тут мы увидели погоны старшего лейтенанта на ее заляпанных плечах. Мы высадили ее прямо у входа в райотдел. Какой-то лейтенант помог ей зайти внутрь.
Вторично я встретил ее в райвоенкомате. Месяца через два. Вернее, узнала и подошла ко мне она, а не я.
-Товарищ капитан! – я обернулся. Передо мной стояла прекрасная мулатка. В милицейской форме. Увидев мое замешательство, она расхохоталась.
-Наверное, когда я была вся в грязи, то нравилась вам больше, да? Вы не узнаете меня?
И тут до меня дошло. Та девушка тоже была старший лейтенант милиции.
-Я ваш должник. И хочу вас отблагодарить за спасение меня из грязи. Даже не отказывайтесь. Скоро обед. Я обещаю вас вкусно накормить. Пойдемте.
Я был в этот раз один в городе. Ной поранил ногу на рыбалке и остался на точке. Пообедать я был не против. Тем более вкусно.
Асия, как она мне представилась, беспрерывно болтала всю дорогу. Изредка она показывала тоненьким пальчиком, куда надо повернуть. Жила она в районе новостроек, где вместо дорог пока что были только направления. У нее была маленькая однокомнатная квартирка в хрущевской пятиэтажке. Но на втором этаже. Уже это было хорошо. А то, что одинокой женщине дали квартиру – вообще было в то время чудо. Даже семьи с четырьмя, пятью детьми получали двухкомнатные квартиры. Наличие в семье старых родителей было важнее, чем пять-шесть детей. Старикам безоговорочно выделялась отдельная комната.
Асия, смеясь, рассказала, что напротив нее живет большая семья с пятью детьми и двумя старыми родителями.
-Я спрашиваю Ару, мою соседку, как же вы там разместились? – болтая, Асия уже успела переодеться в цветной бархатный халатик и, усадив меня со стаканом апельсинового сока в кухне, готовила что-то мясное в большом котле.
-А она мне говорит, что маме с папой отдали спальню. А сами спим на полу в зале. И всем хватает места.
-Асия, что ты готовишь? Это долго?
-Бедненький, ты так хочешь кушать? – она достала из холодильника пакет сметаны и мягкую булочку. Я от сметаны никогда не отказывался.
-Что я готовлю? Про это есть знаменитый казахский анекдот. Как казах попал на маленький необитаемый остров. Он целую неделю питался только кокосовыми орехами. И вдруг через неделю увидел на соседнем острове красивую девушку. Та помахала ему рукой и прокричала:»Плыви быстрее сюда, я дам тебе то, что ты любишь больше всего на свете!»
Парень тут же бросился в воду. Плывет и бормочет:» Господи, неужели это бишбармак, неужели бишбармак?» - Асия захохотала. Я улыбнулся и задал самый, наверное, для нее глупый вопрос:
-Асия, а что такое бишбармак?
-Ты никогда не ел бишбармак?
-Конечно, нет. Я всего полгода в Казахстане. Я даже не слышал этого слова.
-А где же ты живешь?
-На точке. В пустыне. Это триста километров от города.
-А! Тогда понятно. Тогда тебе он покажется вдвое вкуснее.-И она улыбнулась.
Позже я объехал много городов и стран. Но девушек, красивее казахских мулаток, не встречал нигде. Это была какая-то дикая, животная красота лесной лани, наложенной на изящную грацию хищного красавца тигра. Мягкая, нежная хищность красивых линий тела, лица, выраженность манящего взгляда и чувственность каждого движения. Я был буквально околдован Асией уже через несколько минут общения. И она это знала. Она легко превратила дикого зверя в послушного пушистого котенка. Я чуть ли не мурлыкал от каждого прикосновения ее бархатных черных глаз. Глаз, в которых очень легко утонуть. Навсегда.
После жуткого предательства жены, я ненавидел весь женский род. А этот милый мягкий котеночек за несколько минут вымел из моей души грязь и застелил ее белым бархатом. На этом бархате я теперь мечтал увидеть Асию. Она не знала мою историю, но своими глазами-рентгенами увидела лед в моей душе. И теперь всеми силами, видя мою настороженность, пыталась этот лед растопить. И это ей удалось.
Ужин удался на славу. Вскоре на столе передо мной появилась вспотевшая бутылка водки и две пиалы с бишбармаком. В одной кусочки тушеного с травами мяса, закрытого тонкими сваренными квадратиками пресного теста, в другой пиале – сурпа, в которой тушилось мясо.
Мы выпили за знакомство. Потом за встречу. Потом за нее.
Проснулся я от нежного голоса Асии. Она хлопотала на кухне и напевала на казахском языке что-то невыразимо красивое, нежное и щемящее душу. Именно с тех пор я так люблю слушать напевы казахских девушек.
Наше счастье продлилось недолго. Мы встречались каждые выходные. Через два месяца я предложил ей пожениться. Она грустно покачала головой и сказала, что это невозможно.
Я умолял, просил объяснить, даже угрожал. Но все бесполезно. А на следующей неделе в ее квартире я застал другую семью. В милиции мне сказали, что Асия уехала к родителям в Америку. Она мне о родителях никогда не говорила. Тем более про Америку. Знакомые ребята в аэропорту подтвердили, что да, у нее была заграничная виза и билет в Нью-Йорк.
Почему она не захотела попрощаться, для меня так и осталось загадкой.
Но она сделала для меня самое трудное – она очистила мою душу. От грязи, от подозрительности и ненависти к женщинам. Я снова прозрел и стал замечать, что вокруг меня живут хорошие, добрые люди, даже если они – женщины.
В те годы демографическая обстановка в Казахстане была ужасная. Вековая обособленность кланов чуть не привела к вырождению казахской нации. Особенно страдали огромные семьи, живущие по берегам Урала. В городах уже началось живительное кровосмешение с соседними народами, узбеками, таджиками и особенно с русскими. От них рождались изумительные по красоте дети-мулаты. Казахи видели это, и искали, и поощряли пути выхода из цепких клановых запретов на кровосмешение. И находили. Нация расцветала на глазах.
Впоследствии я побывал в разных странах. Узнал много других народов. Но лучше казахов так и не встретил. Это люди с врожденной добротой к другим нациям, такой же, как у русского народа. Прожив пять лет среди этих удивительных людей, я стал русским с казахской душой. На всю жизнь впитал в себя эту примиренность к другим языкам, другим обычаям и цвету кожи.
Нигде в мире нет таких прекрасных условий для ассимиляции, как в Казахстане. Когда мне говорят, что украинцы ближе всех к русской нации, я отрицательно качаю головой. Нет, незалежность и самостийность у украинцев в крови с гетманских времен. Да и не хотят украинцы ассимилироваться с другими народами. Свой язык для них, как своя рубашка. А Казахстан? Да там даже фамилии сплошь русские. А какие красивые имена? Кстати, с корнями от множества других народов.
Мне некоторые тайны отхода нового поколения казахов от клановых традиций открыл Ной. Началось все с обычной рыбалки. Мои солдатики с приходом теплой весны стали по выходным проситься на Урал. Я прекрасно понимал, как им надоедают бескрайние песчаные равнины с редкими кустиками верблюжьей колючки. Как их манит буйная зелень реки. Не просто возможность искупаться в чистейшей воде Урала, а не в бочке с месячной грязью. Возможность дать насладится глазам обычной зеленью. Этого никогда не поймут жители лесных районов. Им не понять, какое наслаждение может получить человек просто от буйства зелени, травы, деревьев и кустарников. Так же, как в горах взгляд устает от изломанных линий скал, и ищет успокоения на равнинах бескрайних степей, так и жители пустыни тянутся в блаженный рай редких оазисов.
И мы с Ноем стали через день вывозить ребят на берег Урала. На точке оставляли только одного из радистов. Отвечать на неожиданные запросы.
Пока ребята обламывали ветки прибрежных кустарников, мы с Ноем занимались рыбалкой. Ловили осетров. Ной впервые показал мне этот способ ловли на петли. Берется двухмиллиметровая леска и на нее через двадцать сантиметров привязываются петли из миллиметровой лески. Петли перед привязкой специально закругляют на трехлитровой банке. Их плотно на нее затягивают, а потом в банку заливают кипяток. Петли навечно принимают форму банки и не скручиваются восьмеркой. Навязав на леску штук пятьдесят петель, леску завозят на середину реки, где она опускается на дно. Осетр всегда ищет пищу, взрыхляя закругленным носом речную тину. Попав в петлю, осетр делает рывки, пытаясь ее сбросить. Но только еще сильнее затягивает. Пытаясь вырваться, он рвется вверх и вылетает из воды. Остальное – как у бурлаков на Волге. Леску на плечо и медленно вверх по берегу.
Поймав осетра, мы с Ноем тут же засаливаем икру из него, а тушу забрасываем в кузов. Часть потом идет на засолку и на балык. Часть режем лентами и вялим. Самые нежные куски пойдут на уху. Вся точка на неделю обеспечена свежей вкусной рыбой.
Ближе к лету мы даже не завозим петли. По реке чередой плывут туши осетров со вспоротыми животами. Некоторые даже пытаются уйти вглубь. Но они уже обречены безжалостными браконьерами, портящими ради килограммов икры тонны прекрасного мяса. Часть, конечно, вылавливают живущие по берегам казахские семьи. Это один из их промыслов. Вялить и засаливать мясо осетров. Но часть протухает по берегам реки.
Но не все проходило так гладко, весело и легко. Однажды наша с Ноем поездка на рыбалку растянулась на неделю. Меня еще вечером беспокоил багровый закат на полнеба. Помнил я матросскую поговорку: «Солнце красно по утру, моряку не по нутру. Солнце красно к вечеру, в море делать нечего». Я еще пару раз сказал ее Ною утром. Но тот только показал пальцем на небо. На нем не было ни облачка. Ожидался очередной жаркий летний день. А в этих краях температура поднималась днем до пятидесяти.
И мы поехали. Навстречу чистому горизонту. Чистый он был только первые десять километров.
Потом мы увидели на горизонте черные хвосты и через минуту вокруг нас уже стояла непроницаемая пелена из мельчайшей пыли. Было ощущение, что весь песок просто поднялся с земли и со свистом понесся мимо нас.
Мы сочли за лучшее остановиться. И вперед до Урала, и назад было по десять километров. Двадцать минут от силы. Не спеша. Но мы уже знали, что эти десять километров могут запросто превратиться в сотню. Ветер будет водить нас по кругу. Мы сидели в кабине и смотрели, как сбоку мгновенно нарастает бархан. Тогда Ной трогался и сдвигался метров на десять вперед. Так нам удавалось избегать опасности, пока нос машины неожиданно не уткнулся в бархан, выросший впереди. Попытки свернуть в сторону ни к чему не привели. Три бархана поймали нас в ловушку. В кабине оставаться было нельзя. Мы сначала стояли на крыше автомобиля. Но всего несколько минут. Скоро бархан засыпал нас по пояс. Мы, держа в руках лопаты, медленно отступали, стараясь стоять лицом к машине. На спине у нас были рюкзаки с флягами воды. Лица от секущего песка мы закрыли платками. Отступление длилось всю ночь. Засыпать было нельзя. Под утро решили спать по очереди. Сначала заснул Ной. Я за плечи по метру оттаскивал его от края бархана. Уходить от края далеко было нельзя. Мы бы просто задохнулись от мельчайшей пыли. А бархан надежно защищал нас от свистящих потоков песка и от пылевой завесы.
Я встряхнул Ноя. Тот вскочил на ноги и закашлялся. Его чуть не вывернуло наизнанку. Так. Это урок для меня. Прежде, чем заснуть, я поплотнее навернул на голову шарф. И провалился в черную бездну. Очнулся от толчков. Прокашлялся. Но бодрости после сна не чувствовал. Потом у нас обоих от пыли остановились часы. Даже мои. Водонепроницаемые. Но они выдержали всего на сутки дольше часов Ноя. Во флягах оставалось всего по несколько глотков, когда ветер прекратился. Мгновенно вокруг установилась тишина и засветилось голубизной прохладное небо.
Мы начали выкапывать машину из бархана. Копали до вечера, пока не свалились без сил. Утром стали решать, что лучше, копать или идти пешком. Решили идти пешком. Десять километров по пустыне мы пройдем за три часа. А потом вернемся и все вместе раскопаем этот проклятый бархан. Мы сделали по глотку и пошли в обход бархана.
Каково же было наше удивление, когда метрах в двухстах за барханом мы увидели свою машину. Целую и невредимую. Мы совсем забыли, что барханы при ветре движутся по пустыне.
Машина не заводилась. Весь мотор был забит песком. Прочистили и продули бензопровод и карбюратор. Через полчаса мы уже были на точке. Наши солдатики как раз готовили ГАЗ-66 с рацией в спасательную экспедицию.
С тех пор я всем говорю, что пустыня – это огромное море. И для него верны не только морские законы, но и пословицы и поговорки.
Когда меня вернули на летную работу и пришел приказ о переводе на должность командира звена, сослуживцы устроили прощальную вечеринку у костра. Ной заварил свой знаменитый зеленый чай с молоком. Я с удовольствием вдыхал аромат осетриной ухи и привычно закусывал стопку водки ложкой черной икры. Знал, что такого пиршества снова увижу не скоро.
Завели речь о жизни, о выживании в пустыне, да и вообще о трудной судьбе военного человека.
Командир, - говорил подвыпивший Ной, - все мы живем неправильно. Но, не потому, что мы такие плохие. Нам не дают правильно жить. Жены – стервы. Начальники – дуроломы. Президенты – властолюбы. А я думаю так. Живешь – дай жить другим. Выживаешь – помоги выжить другим. И не бойся суда людей. Бойся суда своего, своей совести. Прав я, командир?
Я, конечно, с ним соглашался. Хотя имел на этот счет и свое мнение. Обо всем довелось думать длинными казахскими вечерами.
О чистоте и предательстве в любви, об умении ненавидеть и прощать, о доброте и порядочности, о вере и пороках.
Но даже если человек рожден в грехе, его путь не должен быть в грязи. Его путь – путь самоочищения. Себя и всех вокруг себя.
Да, не надо просить у других милостей для себя. Но на унижения надо обязательно давать достойный отпор.
Разговор о чести, доблести, трусости и глупости затянулся заполночь. И это не был нудный монолог наставника. Это была беседа равных. Пусть не равных в званиях и должностях. Равных в человеческом праве на достойную жизнь. Каждого, кем бы он ни был.
Напоследок Ной рассказал знаменитый казахский анекдот, мораль которого такова: «Не все хорошо, что сначала плохо. Но и не все плохо, что сначала хорошо». Да, такие вот люди казахи – у них сначала вывод, а потом – довод. Анекдот он, как всегда, рассказывал с казахским акцентом:
«Жил был бай. И он решил пригласить на свадьбу дочери трех музыкантов. Меня и моих друзей. У старого моего друга был большой барабан. А у младшего – скрипка. А я играл на таком длинном и тонком инструменте – плейта называется. Мы играли долго. Играли хорошо. И бай приказал насыпать нам полные инструменты золотых монет. В барабан сыпали, сыпали. Много пошло. В скрипку тоже много насыпали. А в мой проклятый плейта - ни одна монета не пошла.
И тут у бая умерла теща. Он опять позвал нас играть. Играли долго. Играли хорошо. Но баю не понравилось. И он приказал забить нам наши инструменты в попы. Барабан били, били. Не пошел. Скрипку били, били. Наполовину пошел. А мой проклятый инструмент, плейта, ни за одну кишку не зацепился».
Я досказал своему другу Борису анекдот и мы стали гасить костер.
Завтра с утра поедем на рыбалку. Не за осетрами. За карасиками. И пыльной бури завтра точно не будет. И даже ветра.
Все будет тихо и спокойно. Бурная и полная приключений жизнь осталась в далекой и прекрасной стране.
О которой теперь вспоминается, как о чудесной сказке.