Вечером, во время посещения с Юрой кафе, настроение у Половецкой было превосходным. Однако, по мере приближения к дому, оно становилось всё хуже. Люсе даже захотелось чего-нибудь выпить, всё равно чего, даже пива. И совсем уже противной была мысль о «супружеских обязанностях».
– Только б тут не сорваться, – подумала Люся. Она вышла возле станции метро, у которой делала обычно пересадку по пути домой. Пересчитав деньги в кошельке, Половецкая решила, что вполне может позволить себе купить три бутылки пива и маленькую рыбку. Она тут же, в переходе, всё у какой-то бабки и купила.
Придя домой, Люся изобразила на своём лице лукавую улыбку, чмокнула мужа в щёку и с показной гордостью выставила на стол три бутылки «Жигулёвского» и выложила маленькую плотвичку.
– Это что ж мы сегодня отмечаем? – довольно потирая руки, спросил Андрей.
– Ты знаешь, ничего. Просто захотелось покутить, захотелось хотя бы в мелочи, хотя бы в чём-то себе не отказывать.
– Поддерживаю, ура! А у нас, кстати, и повод есть!
– Это какой же?
– А меня тут пригласили экспертом.
– Куда же?
– Да в какой-то проект, вроде бы даже телевизионный.
– Так тебя ещё и в ящике покажут?
– Нет, я их должен был только по цифири проконсультировать. Это как раз по моей кандидатской. Так я уже и аванс получил.
– И сколько?
– Не поверишь, целых сорок долларов. Вот смотри – четыре зелёных бумажки. Это ж куча денег! Можно даже куда-то на недельку съездить, можно Ленке новые туфли купить, настоящие, из кожи! Глаза разбегаются, а уши начинают хлопать по щекам. Я теперь их Гамильтона люблю как своего родственника.
– А кто такой Гамильтон?
– Так это ж первый министр финансов США. Как раз его портрет и нарисован на тех десятидолларовых купюрах, которые я сегодня получил.
– А я думала, что на них изображены президенты.
– В основном, да, но есть исключения. С Гамильтоном уже всё ясно, но вот на стодолларовой банкноте изображён Бенджамин Франклин.
– А он, что, не был президентом?
– Не был, но только он один среди всех отцов основателей Соединённых Штатов поставил свою подпись и под Декларацией независимости, и под Конституцией и в Версальском мирном договоре. Кстати, а портрет Гамильтона был ещё и на тысячедолларовой купюре тысяча девятьсот восемнадцатого года, с тридцать четвёртого года на ней изображён президент Кливленд.
– Постой, а разве стодолларовая купюра не самая большая по номиналу?
– Сейчас, да, но раньше были и пятисот-, и тысяче-, и пятисячные-, и десятитысячные, и даже стотысячедолларовые купюры. Их вытеснили электронные деньги. Так вот, на десятитысячной купюре был портрет Сэлмона Чейза, Министра финансов, а потом главы Верховного Суда США. Что уж совсем интересно, как на мой взгляд, на банкноте в один доллар 1863 года был изображён вовсе не Джордж Вашингтон, а именно Сэлмон Чейз.
– Ну, уж тогда не томи, скажи, кто на самой большой банкноте? Ты говорил, она в сто тысяч долларов?
– Да, в сто тысяч. Там нарисован Вудро Вильсон. Именно под его мудрым руководством, Америка вступила в Первую мировую войну.
– А откуда ты это всё знаешь?
– Но я же, в конце концов, историк!
– Так ты ж был историком КПСС, а сейчас ты историк Украины.
– Знаешь, дорогая, историк всегда остаётся историком. Поэтому, говорить вслед за Лёнчиком, что историки, которые писали про КПСС и работали на кафедрах истории КПСС, являются какими-то неполноценными, историками второго сорта – в корне неверно, просто неправильно. У нас тоже полно непрофессионалов, так, где их нет? У вас что, все преподаватели французского свободно владеют французским?
– Нет, конечно.
– И вот так везде. А история США всегда была моим хобби. Если б кому-то у нас нужно было бы прочитать курс по истории Соединённых Штатов, то я мог бы начать завтра.
– Удивительно, прожить с человеком бок о бок четырнадцать лет, и узнать, наконец, про него столько интересного. И что ещё интересней, совершенно случайно. Ладно, давай открывай пиво, а я почищу рыбку.
Минут через сорок, сорок пять Люся, сославшись на то, что пиво её совсем сморило, что было отчасти правдой, и Андрей об этом хорошо знал, завалилась спать. И даже притворяться ей не пришлось – она сразу же провалилась в глубокий сон.
Пятница для Половецкой тянулась ужасно медленно. Она знала, что Юра где-то здесь, недалеко, но не могла его встретить.
На выходные, Половецкие всей семьёй отправились к Кононовым – подростки поели с родителями, а потом занялись какими-то своими делами, а через пару часов вообще куда-то ушли до позднего вечера – заранее было договорено, что гости будут с ночёвкой.
Всё было как обычно – посидели, выпили, потрепались, послушали музыку, потанцевали, похохотали, поиграли в карты. Один момент только отличал этот субботний вечер – Люся как с цепи сорвалась, старалась обидеть Андрея, что, в общем-то, было не так уж и легко. Она придиралась буквально к каждой его фразе, к каждому слову, жесту. Даже Михаил не выдержал:
– Ты что ж это, подружка, сегодня на собственного мужа так наезжаешь? Вы что, поссорились?
– Да нет, и я что-то не заметила, что, как ты говоришь, наезжаю – так дружеские подколки. И не ссорились мы вовсе.
– Ничего себе, дружеские! Да если б мы вас не знали столько времени, то подумали б, что вы просто заклятые друзья. Говоришь, не ссорились? Так может ты влюбилась? – И тут Михаил, по, вдруг окаменевшему лицу Люси, понял, что сморозил что-то не то, – Ладно, давайте лучше выпьем за всеобщее примирение. – И он разлил принесённый Половецкими коктебельский коньяк, который слегка отдавал «палёным», по рюмкам. Впрочем, Андрей проверил его старым испытанным способом – налил каплю на ладони и растёр её. Ладони должны были пахнуть изюмом. Запах был. Может быть, просто все уже забыли, как пахнет и какой на вкус настоящий советский коньяк.
– Мишенька, тебе бы в КГБ работать.
– Сейчас нет КГБ. А почему, собственно говоря?
– А, ты умеешь выдавить признание.
– Какое?
– Насчёт влюблённости.
– То есть?
– Что, «то есть»? Ты что забыл уже, что поймал меня на влюблённости?
– Ах, ты об этом?
– Об этом, об этом.
– Ну и что, ну пошутил неудачно. А ты что и правда в кого-то влюблена?
– Естественно, я же женщина.
– И сейчас ты нам расскажешь о страшной тайне, о том, что – мы, конечно, в это не поверим – ты продолжаешь любить только собственного мужа.
– Не ёрничай, тоже мне, тайну нашёл, об этом и так все знают.
– Ты любишь кого-то, кроме мужа? – спросил загробным голосом Михаил. Тут уже Андрей поперхнулся коньяком, и тот полился у него через нос. Андрей закашлялся.
– Нет, конечно. Но ничто не мешает мне быть и слегка в кого-нибудь влюблённой.
– И кто же этот счастливчик? Страшила премудрый или Железный дровосек?
– Скорее Страшила, на Железного дровосека ты что-то меньше похож.
– Это я?
– Ну, конечно ты, глупенький.
– Ух, ты, прямо гора с плеч, – хором сказали Михаил с Андреем и оглушительно расхохотались. Через пару секунд к ним присоединилась Люся. А через полминуты и Маша, которая при этом всхлипывала от восторга:
– Страшила, ну конечно Страшила, а я всё думала, думала, кого из любимых сказочных героев детства ты мне напоминаешь, но ничего не могла припомнить.
– Вот, Люсь, видишь, как ты своими определениями начинаешь вбивать клин в здоровую украинскую семью. Ты думаешь, я к Машке так и буду относиться, зная, что я для неё Страшила? – Тут все снова захохотали так, что задрожали стены, а у соседей заплакал маленький ребёнок.
Вот так, благодаря старым друзьям, Люся пережила выходные, но с понедельника она снова не находила себе места. У неё было даже поползновение, позвонить Юре и встретиться с ним во вторник, но усилием воли она подавила в себе это желание. Всё было именно так, как описывал один самых любимых Люсиных писателей – время тянулось чрезвычайно медленно, казалось, часом и минутам не будет конца. Время остановилось. Окружающие – раздражали. Зачем они тут, а тот, кто действительно нужен, неизвестно где, точнее известно, конечно, но он тоже должен быть тут, рядом, а рядом его нет. Когда же настал четверг, то Люсе показалось, что с прошлого четверга прошло всего одно мгновение.