заклинает суровой сурой огнедышащий окоём,
наполняет горючей влагой необъятные бурдюки,
кормит лающие зенитки с обожжённой сухой руки.
Он сражается с целым миром, от всевластия охмелев.
Охраняя престол зыбучий,восседает гранитный лев,
распласталась у ног свобода, перепачканная в крови,
и в глазницы её вползают обнаглевшие муравьи.
Бьются раненые драконы под напором имперских бурь,
беззаконники-ассасины для свирепости курят дурь.
Мертвецы побегут в атаку, подгоняя живых солдат -
им нельзя покоряться смерти, если в небе бурлит джихад.
А пустыня лежит спокойно, смотрит тысячью цепких глаз,
знает: войны сюда приходят далеко не в последний раз,
столько видела битв и плачей, столько выбелила костей,
только жизнь пробивалась снова сквозь безводье и суховей.
И влюблённый пастух не помнит, как натягивать тетиву,
там, где он с Фатимой укрылся, трубы грозные не ревут,
под накидкой верблюжьей шерсти тает спелая мушмула,
ночь шепнёт - и песок ответит:
"иншалла... иншалла..."
