Они лежали в постели дешевого загородного отеля и курили.
Она смотрела в окно, постепенно возвращаясь к реальности. Муж, сын и работа снова заполняли в ее жизни положенные им по праву ячейки. Сладкое чувство отрешенности послушно ползло в темный подпол, прихватив с собой ленивое удовольствие утреннего сна и жадно пожевывая последний ломтик безумия, оставшийся после бурной ночи любви. Все. Теперь она увидит его только через пол года.
- Я вернусь раньше, обещаю, - твердил он, поглаживая нежно ее тонкое запястье.
Аркадий обожал ее руки, рассматривал их с пристальным вниманием истинного художника, наслаждался изгибами, изломами, линиями, как будто это были руки Венеры Милосской, воплотившиеся неведомо откуда на одну единственную ночь, и как будто они вот-вот снова исчезнут на тысячелетия. Нужно было запомнить их как можно точнее, научиться в любой момент воспроизводить в памяти, оставив себе тем самым возможность наслаждаться вновь и вновь. Жизнь на расстоянии и короткие встречи урывками раз в пол года, не приносили насыщения, не утоляли жажду быть с ней и только с ней…
- Буду ждать, - повернувшись, наконец, лицом, прошептала Эля и протянула к его губам свой наманикюренный мизинчик. Аркадий поймал ртом сокровище, не собираясь отпускать на волю. Эля нащупала свободной рукой пепельницу возле кровати на тумбочке и, бросив туда остатки сигареты, попыталась высвободиться из постели. Сейчас ее раздражали пошлые горошки на пододеяльнике, запах немытого тела... Дико хотелось почистить зубы, принять горячий душ и надеть привычный панцирь - деловой костюм, так приятно облегающий привычную правильную жизнь примерного кандидата философских наук с десятилетним стажем преподавания в вузе.
Аркадий принялся самозабвенно целовать Элины пальчики, совершенно упустив в разговоре самое главное. Нет, все же вспомнил!
- Элечка, слушай, а давай махнем все ж таки в Доминикану! Моя Маришка с дочками собрались летом в Израиль. Мертвое море, грязевые ванны и все такое… А в Дюссельдорфе как раз симпозиум, вот мы вместо него и махнем? Всего какие-нибудь два месяца и мы в раю! Элечка, детка, ну прошу, не отказывайся сразу. Подумай.
- Ладно, бессовестный Адам Аркадич, подумаю насчет вашего рая, - Эля ухмыльнулась, глянув на обнаженного шефа с сарказмом укрощенной, но все равно дикой и независимой львицы. Что же такой великолепно сложенный самец, умелый, изощренный в любви, никак не отпустит от себя маленькую девочку Элю? Один год побыв научным руководителем и еще десять лет – любовником, благополучно выехавшим на ПМЖ в США с семьей, он ни разу не говорил ей о любви… О чем угодно – о кризисе духа современной техногенной цивилизации, о психологии немотивированного управления мировоззрением, о тонкостях тайской кухни, о «Пляске ведьм» Паганини, обо всем, что он любил, но только не о романтической чепухе - чувствах конкретно к ней – Элле Витальевне Герасименко. Ей часто казалось, что Аркаша любил по-настоящему только свою кошку Плюшку. Когда Плюшка заболела, Аркаша перенес защиту собственной докторской диссертации!
«А может он просто сумасшедший?» - развлекала себя мыслями Эля, стоя под горячими струйками хлорированной гостиничной воды, - Нет, скорее всего, мы оба с ним уже давно спятили. Вместо нормальной жизни, прячемся по каким-то забытым Богом паршивым ночлежкам вроде этого отеля. Два раза в год сливаемся в экстазе, чтобы потом несколько месяцев стараться забыть, что только это в нашей жизни настоящее, а все остальное вялое вынужденное вранье, игры в прятки с самими собой.
В гостиничном ресторане было тихо. К завтраку здесь мало кто соизволял спускаться, гостям было не до яичницы с чаем. Все были заняты попытками побыть счастливыми, несмотря на противоречия их желаний со штампами в паспортах. Эля и Аркадий устроились у окна. Элин мобильник ожидал возможности обрадовать хозяйку пучком свежих смсок от благоверного. Но при Аркаше ей не хотелось отвлекаться на приземленную ерунду. Оставались считанные мгновения … Считанные крупицы сумасшествия в этом плоском глянцевом пространстве удушающей нормальности.
- Элька, ты же знаешь, если бы не девчонки, я …
- Да, Аркаш, конечно знаю. Давай не будем сейчас. Мне нравится с тобой молчать совсем не об этом, - ей пришлось закурить, потому что разбавленный растворимый кофе не помогал успокоиться.
Иногда Аркадий писал ей длинные электронные письма на английском. О кризисе духа современной техногенной цивилизации, о психологии немотивированного управления мировоззрением, о тонкостях тайской кухни, о «Пляске ведьм» Паганини… Эля читала их, когда болела гриппом или лежала в больнице с обострением язвы. Ей хотелось вспоминать. Но не его, а себя сумасшедшую…
Аркадий глянул на массивный швейцарский шедевр дизайнерской мысли - часы Ягуар - с гордостью украшавшие его крепкую истинно мужскую руку. Залпом допив кофейную жижу, закусив сосиской и оставив яичницу нетронутой, он торопливо поднялся. Путаясь громоздким двухметровым телом в кривоногих стульчиках, он прокладывал себе путь к выходу. Эля оставила нетронутым все, что можно было оставить, и последовала за ним, не задев ни одного предмета.
- Подумай все-таки насчет Доминиканы, Эльчонок! Я буду ждать твоего решения, - суетясь и оборачиваясь на табло, бормотал Аркадий. Зал аэропорта кишел новоприбывшими и свежеубывающими. Чемоданная каша варилась здесь вечно и не понятно для кого.
- Моего решения? – грустно усмехнулась Эля.
- Да. Хочу побыть с тобой… Потому что я не могу…
- Ладно, Аркаш, привет там передавай Петраковской и ее младшему поколению.
- Чего это ты про нее вспомнила? – внимательно посмотрев на нее и схватив игриво за талию, промурлыкал на ушко рыцарь Элиного сердца.
- Да так… Хорошая она тетка.
Эля ушла из аэропорта одна. В такси настучала мужу пару сообщений о страшно тяжелой командировке и пробках на МКАДе. Порывшись в сумке в поисках сигарет, обнаружила странный предмет: знакомые швейцарские часы. На несколько мгновений Эля задумалась. Она долго крутила часы в руках, перебирала пальцами прохладные ребрышки браслета, прикасалась губами к сапфировому стеклу… На внутренней стороне она неожиданно обнаружила гравировку. Странно! Столько раз она уже видела эти часы, столько лет касалась их нечаянно и намеренно. А сейчас без Аркаши часы казались незнакомым нелепым предметом.
В темноте трудно было разобрать буквы. Кажется, что-то по-русски. Как только таксист вырулил на хорошо освещенную трассу, Эля прочитала гравировку: «Ты мое сумасшествие».
Такого он ей никогда не говорил. Никакой романтической чепухи. И с часами никогда не расставался. Подарить их ей - абсолютно необъяснимое безумие!
Эле так не хотелось предполагать, так страшно было догадываться. Она проклинала свои мозги и их способность логически мыслить. Она придумывала разнообразные вариации «забыл», «пошутил», «оставил повод приехать раньше». Но неумолимая логика твердила своё. Эля рыдала и хохотала, она зажимала рот, чтобы не заорать от пронизывающей сердце боли. Это прощание. Это конец.
Письмо о смерти Аркадия Эля не получила. Она вообще перестала открывать электронные ящики с тех пор, как Аркаша улетел. Эля закупорила все лазейки, в которые могла просочиться хоть какая-нибудь информация... Эля не отвечала на звонки, не смотрела в окна. Она заболела гриппом навсегда и читала письма о кризисе духа современной техногенной цивилизации, о психологии немотивированного управления мировоззрением, о тонкостях тайской кухни, о «Пляске ведьм» Паганини, и обо всем, что он так любил…