В оконных иконах живет неспокойный обряд.
Когда остывающий век расползается по переулкам –
тревожные птицы вопросов на север летят.
Стальным каблуком это время прижато к асфальту.
Стоят постаментов готовые плахи вокруг.
Богоносец-народ бьет поклон прокурору и кату.
У черных машин прогревают моторы и ждут.
Кривое спокойствие намертво вписано в лица.
Расстрельные списки выше Александрийских столпов.
Уже от себя не спасают ни водка, ни заграница.
Теперь от себя убегают в странноприимный ров.
А позади невозврата растут одуванчик и лютик.
В гнилой крестовине ржавеет шляпка гвоздя.
Разжеванные челюстями подъездов, торопятся люди,
собой заполняя пространства одиночных камер дождя.
Здесь каждый дурак в это время живьем заколочен,
мертвея, как Гоголь, пытаясь пробить мавзолей.
И лишь из подвальных окон, за обоссанным замком песочным,
сквозят удивленные взгляды расстрелянных царских детей…