уйди, откель пришел!..»
Обидевшись на смерть,
решил я сделать это...
Я лег, и сон нагнал. Во сне явилась мать.
Приказу моему она не подчинилась.
Тогда, толкнув ее, прижал ее к постели,
раздвинув ноги ей, засунул нос и лоб.
Гримас ее лица не наблюдал, не слушал крики боли.
Вдохнул поглубже я и сунул всю главу...
Упрямо лез, а стенки раздавались:
вот, шея уж внутри, застрял плечами,
и торкался, пытаясь сузить плечи...
Все неудачно. Тут пришло на ум,
и, изловчившись, так к себе рванул,
что треснуло внутри... и проскользнул.
И в бедрах, слава Те, не зацепился.
И вот, в пещере, скорчившись, сижу.
Глухая тишина. Не размышляя, жду.
«Зачем я с братом так... не разобравшись.
Из чрева одного на свет мы рождены.
И что же нам делить?.. Пойду.
Ошибку враз исправлю... повинюсь.
- Ау-у, мой младший брат... Куда ты провалился?
Ищу тебя, чтоб ласкою своей вину загладить.
Приди ко мне на грудь! Мы вместе вспомним маму,
умершую давно, и нашего Отца в запущенной могиле...»
Чу, кто-то там ползет... Тяжелый, видно.
Пыхтит, сопит. Как вроде... напирает.
Ответить, что ли?.. Нет. Я лучше помолчу.
Я, коль появится, сказать всегда успею,
что думаю на тему, или две... а то и три.
Смотри-ка... шустрый больно! Уж он здесь.
Мотает головой, раздвоенной зачем-то...
Вот... ушел. И снова появился... и ушел.
К чему такие быстрые движенья? И скорый ритм... и дых...
О, Боже! он плюется!.. Горячею струей мне прямо в рожу!
Ну, скотина!.. Отвечу так: схвачу его, мерзавца,
за обе половинки головы; прижму-ка их к себе, да посильнее.
Не отпущу! пускай орет от боли!.. - О!.. орет!
И дергается судорогою так, что трудно удержать...
А-а, черт!.. взмолился! Ну, скользкий... гад!
«Давай-ка, отпусти!.. Прижал не в меру...
Ох, мочи больше нет терпеть такие муки!
Сынок, прошу: не делай Папе больно!
Ведь в мать твою вхожу не своевольно,
с согласия ее, святой библейской суки.
Успел ты взять подобные манеры...»
«Мой брат!.. Исчез, как будто канул в вечность.
Сидит, наверное, в какой-нибудь пивнушке.
Наверное, один. Скажи, какой... сиротка!
Ему я замещал ушедших в мир иной
родителей. Воспитывал. Чихал
на кровь свою, что буйно выступала
со стертых мест великого труда.
Неблагодарный!.. пусть же пропадает!..»
О, Папа, Голубь мой!.. Теперь я понимаю
и мать свою, и брата моего,
учившего меня переносить страданья
в безмолвии. Пускай же я паду!
Но, вознесусь!.. И над людскою славой
раскину руки я. Подобные кресту,
вкупе с ногами, будут им симвОлом
тернистой жизни и греха привычек.
Иду назад. Отец! лети свободно!..
Проснулся я. Так - будто бы воскрес!..
А брат мой, весь в слезах,
Коленопреклоненный у постели.