Я заканчивала второй курс педагогического училища, и к бабушке Симе и деду Фокину приезжала редко. Когда сошёл снег и подсохли дороги, в распутицу развороченные грузовиками до колеи в пояс, потянуло в родовой дом, на «казарму». Так между собой называли местечко за городом, где в пятидесятые построили два одноэтажных дома для железнодорожников: на две семьи и на пять.
Начинался тёплый май. Сады «заневестились», распространяя в округе тонкий аромат весны. Травы только стали подниматься, и скошенные осенью луга были похожи на новые зелёные паласы.
Я приехала на рабочей электричке в три вагона, и медленно, смакуя приметы детства, шла на «казарму». Полотно железной дороги здесь раздваивалось, и нужно было пройти небольшую впадину. На мостике через не глубокий овражек я остановилась, дальше вела тропинка. Возле неё всё ещё лежал большой камень, под которым жила муравьиная семья. Мы с двоюродными братьями и сёстрами приподнимали его и наблюдали, как насекомые в суматохе прячут личинки и разбегаются кто куда.
По деревянному настилу перешла через железную дорогу и оказалась на «казарме». В общем дворе стояли два дома, каждая семья имела ещё и свой небольшой дворик возле крыльца. Центром «казармы» была старая водопроводная колонка, поставленная на возвышении. В этом месте женщины, набрав вёдра, всегда останавливались поговорить, а дети вообще торчали тут целыми днями.
На стене гаража, построенного чуть поодаль, виднелась крупная надпись масляной краской, такая обидная в детстве и смешная сейчас: «Ленка + Ирка = дураки».
Нас было восемь внуков Фокиных. Летом мы жили у бабушки и дедушки: бегали, играли в «царя горы» возле колонки, кувыркались на сене, плясали босые под дождём и прятались в кукурузных полях. Я хорошо помню этот шальной ветер свободы, который свистел в ушах с утра до вечера. Поскольку за нами никто не следил, мы часто играли на железной дороге и даже катались на подножках товарных вагонов во время разборки поезда. Уже по темну, чёрные от загара, пыли, грязи и, кое-где, мазута, с разодранными в кровь коленками, мы пытались незаметно пробраться в дом, но бабушка вылавливала нас и отправляла в баню, которую ежедневно топил дедушка Фокин. Потом ужинали варёной картошкой с парным молоком и ещё долго куролесили в спальне, где стелились на полу вповалку. Когда бабушка вконец с нами выматывалась, то раздавала родителям – четырём своим сыновьям, но не надолго, и через неделю мы снова появлялись на «казарме» чистые, причёсанные, с зажившими синяками и ссадинами.
Теперь здесь тихо, никто не бегал, не шумел, последние внуки выросли, и жизнь старших представителей семей текла спокойно и размеренно.
Мои воспоминания неожиданно прервала цыганка. Босая, не молодая уже, но стройная, в широких цветастых юбках и красном газовом платке, перевитом на затылке с чёрными блестящими волосами, она прошла по общему двору. Увидев меня, цыганка горделиво повела плечами и скрылась в соседнем доме. Я поспешила предупредить бабушку, но в квартире никого не оказалось.
Хозяйственные постройки, сады и огороды жителей «казармы» находились за общим двором. И я пошла туда мимо колонки. Дедушку Фокина застала в сарае.
- Здравствуй, дедуля.
Он улыбнулся и помахал рукой, был занят чем-то, а бабушка Сима носилась по огороду, ухаживая за молодыми посадками: только была возле малины, уже с лейкой бежит, а через пять минут - с тяпкой. Она всё делала быстро, наскоком и называла это - «управляться». Я невольно вспомнила слова другой моей бабушки:
- У Симухи, как всегда: прыг-скок, мозги наискосок! Пойду в поле картошку полоть на рассвете, до жары, гляжу,- мчится с мотыгой. Здорово, говорю, сватья. Она только рукой махнёт и – мимо. Через час, ба-а, назад! Потом зайду на её огород: по кусту там, сям выдрано, а остальное потоптано. Вот и вся прополка!
Увидев меня, бабушка Сима обрадовалась:
- А-а-а, Ленка. Всё, пошли чай пить.
Со своими она не здоровалась, это было своеобразной приметой её любви и хорошего отношения.
- Я сейчас цыганку видела во дворе,- сказала я.
- Это Катя,- бабушка сняла рабочий халат и повесила на гвоздь в «сарайке», так она называла небольшое сооружение для хозяйственного инвентаря, и, ополоснув руки в бочке с водой, повела меня в дом.- Старший сын её устроился на железную дорогу, дали комнату Бородиных. Они большой семьёй туда и въехали.
- Так воровать же будут.
- Ну что ты. Цыгане не воруют у соседей, но шумно стало. Как возьмутся петь, захочешь, а не уснёшь.
За четыре месяца в доме ничего не изменилось, и даже полы никто не мыл. На кухонном столе - клеёнка в беспорядочной сеточке порезов, в них крошки. Бабушке некогда чистотой заниматься: хозяйство большое, а силы давно не те.
В чайнике вскипела вода, она разлила её по чашкам, и добавила золотистую заварку.
- Чай не пил, откуда - сила, чай попил, совсем ослаб,- смеётся она наполовину беззубым ртом.- Ну, рассказывай, как поживаешь? Учишься?
Она налила чай в блюдце, поверхность воды, остывая, подёргивалась тонким парком. В чашке, где чай горячее, мочила сухарик, грызла его и громко прихлёбывала из блюдца. Сколько я ни пробовала так пить, не получалось: блюдечко наклонялось в стороны, и чай проливался.
- Учусь. Всё нормально. Как вы тут? Как дед, Олежка?
- Да мы-то что? Живём себе, хлеб жуём. Корова, хозяйство. Дед, правда, как сошёл снег, «грибом» переболел, но быстро оклемался. Олежка в училище теперь стипенсию получает.
- Вы – пенсию, а он – стипенсию?
Олежка – её внук от младшего сына, а мне двоюродный брат. Родители его развелись, и давно жили новыми семьями. Младшая сестра Оксанка осталась с матерью, а Олежку растили бабка с дедом.
- Да вот, Людка приехала вчера,- бабушка подлила себе чая и с удовольствием хлюпала его из блюдечка. Она была северянка, родилась в местечке Имандра под Мурманском, там было принято чаёвничать.
- Какая Людка?- удивилась я.
- Здрасьте. Дризгалович, сестры моей Тамарки. С матерью у них не заладилось что-то. Приехала без объявления, можно, говорит, поживу, тётя Фима. Ну, поживи, говорю, ладно.
- И где она?
- Да спит, вон, в спальне. Вторые сутки уж.
Вот так новость! Приехала родня, а я и не знаю. И даже не видела её никогда.
- А сколько ей лет?
- Тридцать восемь, вроде, да выглядит - умора, как курёнок. Пианистка хренова!
- Как пианистка?
- Ну, больная она с рождения. Падучая у неё. Тамарка с ней и носилась. Говорят, хорошая пианистка, вроде. Конкурсы там всякие выигрывала. И работать взяли в училище балетное в Мурманске. Компониатором, что ли? Там простых не берут. А сейчас, вроде как, в отпуске, но говорит, увольняться будет, устала.
Ничего себе! Сколько событий произошло, пока меня не было: цыгане, Людка. Какая интересная родственница! Пообщаться бы. Я посмотрела на часы, - одиннадцать.
- А скоро она проснётся?
- А я откуда знаю. Устала с дороги. Время-то здесь другое.
Бабушка повела корову на выпас. Я прошла в зал, за дверью спальни было тихо.
Тётку Тамару, младшую бабушкину сестру, я не любила. Она приезжала каждое лето, иногда вместе с мужем, молчаливым дядей Аркадием. Бабушка рассказывала, что в молодости у неё был другой жених. Его посадили за драку, а тётка быстро выскочила замуж и родила сначала Нинку, а потом Людку. Жених вскоре вернулся и откусил изменнице кончик носа. Его потом пришили, но получилась некрасивая кожаная нашлёпка. Тётка Тамара и сама была некрасива, к тому же маленького роста, коренастая, с белёсым пухом на голове вместо волос. Она лезла во все дела, орала с утра до вечера и корчила из себя городскую.
- Ой-ой, Фимка, окна у тебя вафратые!- кричала она, не выговаривая шипящие звуки.- Фё, трудно помыть, фто ли? Бефдельников у тебя полный дом! Фагнала их и пуфть моют.
Я всегда помогала бабушке, и было обидно за «бездельников».
- Ленка, не нафывай бабуфку Фимой, она Ефимия по пафпорту, поняла?
- Я не виновата, что вы «Сима» не выговариваете.
- Ты пофмотри какая хабалка, а! Я ей - флово, а она – два.
Тётка Тамара всеми командовала, деду Фокину указывала, как и что нужно есть, куда садиться в собственном доме, бабушку учила стирать белье. Её терпели целый месяц, пока длился отпуск. Родня, куда деваться.
- Ленка, ты фего на крыльце рафулафь?- кричала она.
- А где разуваться?
- Вофле крыльца. Не понятно, фто ли?
Конечно, не понятно, если мы всегда разувались на крыльце.
Один раз я приехала к бабушке, а у неё в зале - швейная мастерская: тётка Тамара выволокла из шкафа все пододеяльники и режет их ножницами. Я потихоньку спросила:
- Она что, дырки в другом месте делает?
- Говорит, у меня все неправильно,- вздохнула бабушка,- ни один пододеяльник к одеялу не подходит: то больше, то меньше. Вот она их и перешивает.
Мой отец рассказывал, что раньше Дризгалович приезжали всей семьей и жили целое лето в двухкомнатной небольшой квартирке Фокиных. У Людки с детства были сильные приступы эпилепсии. Бывало, бегали с «казармскими» детьми во дворе четверо мальчишек Фокиных и две Дризгалович, и вдруг Людка падала на траву, её скрючивало в судорогах, она писалась, изо рта шла пена. Дети в страхе разбегались кто куда. Тётка Тамара засовывала ей в рот ложку и зачем-то накрывала детской ванной.
Нинка, красивая, похожая на дядю Аркадия, с мужем и сыном теперь жила в Москве, но родню по тётке Фиме к себе не пускала. Однажды, когда мне было десять лет, мы с родителями поехали к ней в гости. Нинка встретила нас нелюбезно, водила по магазинам и показывала пальчиком, что мы должны ей купить. А потом тётка Тамара привезла бабушке Симе известие, что я у Нинки по шкафам лазила. Бабушка обиделась на сестру:
- А что-нибудь пропало? Ленка может только книжки брать, читать больно любит, а чужого не возьмёт никогда!
- Нет, ничего не пропало, но Ленка лазила.
Я плакала от обиды, но бабушка сказала, что, зная горделивый характер моей матери, Нинка специально наговорила, рассчитывая, что мы больше не приедем.
Часы показывали три, а Людка не просыпалась. Я помогала бабушке в огороде, и всё время бегала домой.
- Чего метаешься?- спрашивала она.- Завтра её увидишь.
Ждать так долго я не могла.
- А ты можешь её разбудить?
- Посмотрим. Как закончу с делами, может, и разбужу,- она рыхлила землю возле яблонь, тяпка так и мелькала.
- А почему ты никогда не поёшь? Баба Вера и мама всё время поют.
Бабушка смутилась, с моей роднёй по матери у неё были плохие отношения. За глаза они презрительно называли её малахольной и безалаберной, и когда злились на меня, говорили: «У-у-у, в Фокиных пошла. Чистая Симуха!»
- Ну, почему я не пою? Пою иногда,- и слабеньким голосом, поглядывая в мою сторону, она неуверенно затянула.- Ходит па-арень по дере-евне мимо до-ома моего-о...
После огорода я присела отдохнуть на крыльцо. У цыган напротив было шумно. Катя стояла посередине двора и что-то кричала. Две девушки-цыганки принесли детскую металлическую ванну, поставили у крыльца. Из колонки натаскали в неё холодной воды. Потом насыпали стирального порошка и стали макать туда цветные широченные юбки и ещё какие-то тряпки. Стирать они явно не умели. Плохо выжатое белье кидали на крыльцо. «Перестирав», а точнее, перемочив таким образом огромную партию, девушки вылили воду на тропинку и понесли ванну к колонке. Поставив её под струю, набрали чистой воды, и теперь носили с крыльца мокрые вещи, снова макали их в ванну, изображая полоскание, а потом, не выжимая, набрасывали их на свой забор. Когда он весь покрылся бельём, цыганки перебежали к нашему. Не спросив разрешения и не обращая на меня внимания, с размаху шлёпали бельё на колышки. Мыльные брызги, перламутром переливаясь на солнце, летели в разные стороны, и, наконец, попали на меня.
- Что вы делаете?- крикнула я.- А ну, аккуратнее!
Цыганка помоложе и пониже ростом, внимательно посмотрела на меня, и смело спросила:
- А ты кто, девушка?
- Я внучка бабушки Симы.
Они поговорили между собой и, быстро пройдя через калитку, сели со мной на крыльцо. Девушки оказались дочерьми Кати и её мужа Захара, ту, что помоложе, звали Зарой, а вторую Наташей. Заре было всего тринадцать лет, но она уже оформилась во взрослую девушку с полными бёдрами и высокой грудью. Наташа была тоньше, выше ростом, молчаливее и спокойнее, и оказалась старше меня на год. Зара всё время тараторила:
- А ты когда приехала? Ты далеко живёшь, да? Сколько тебе лет? Ты Лена, да? Ты волосы красила, да?
Я не успевала ответить на первый вопрос, а она уже задавала второй. Наташа только смеялась и стеснительно прикрывала губы рукой. Из одиннадцати детей Кати с ней жили повзрослевшие Замир, Соня, Наташа и Зара, а год назад родились ещё мальчики-близнецы. Остальные дети успели обзавестись семьями. Кроме Замира, никто не работал. Катя с утра забирала близнецов и с дочерьми ехали на колхозный рынок промышлять гаданием.
Молодые цыганки мне понравились. Увидев бабушку Симу, они, как испуганные воробышки, «вспорхнули» с крыльца, и убежали домой.
Бабушка села рядом, вытерла пот со лба:
- Чего они тут начирикали? Хорошие девчонки, только живут по-своему, по-цыгански. Смотри, как бельё накидали на грязный забор. И стирать-то не умеют.
Снова появилась Наташа. Она вылила из ванны воду, а затем сняла с забора одну из мокрых юбок и стала мыть ею своё крыльцо.
- Лихо!- засмеялась бабушка.
В пять часов она разбудила Людку. Та с час возилась в спальне и, наконец, вышла в зал.
- Это Ленка – старшая Шуркина. Сами-то на Камчатке живут, а она учится здесь.
Людка протянула мне руку и поздоровалась. Её внешний вид шокировал меня. Она была альбиноска, совершенно не развитая по женскому типу, похожая на мальчика лет четырнадцати, была некрасивая, маленькая, как мать, даже волосы на голове - белым пухом, и, действительно, как сказала бабушка, напоминала курочку-подростка. Она мне показалась ненормальной, и я никак не могла представить её пианисткой. Мы втроём сидели в зале за столом, накрытым бархатной малиновой скатертью, на диване и креслах были такие же покрывала, а на дверях - шторы. Людка разговаривала грубовато, низким голосом и с громким гыканьем, раскатисто смеялась. Я задавала вопросы о балетном училище, но Людка отвечала непонятно, путано. Вдруг она побледнела, глаза расширились, и взгляд поплыл, а правая рука стала неестественно выкручиваться в обратную сторону. Я испугалась, а бабушка схватила Людку и крикнула мне:
- Приступ у неё. Иди отсюда, не смотри!
Я побежала за дедом Фокиным.
- Приветила на свою голову!- бросил он на пути к дому.- Своих отнянчили, теперя на старости лет будем чужих нянчить.
Минут через сорок дед повесил на забор мокрый матрац. Уставшая и обессиленная вышла бабушка.
- Ну-у? И как тебе?- спросил дед.- Помогаешь всем, а потом вон чё... Тебе что Катя сказала? Погибнешь ты через свою доброту.
- Да не верю я цыганам. Куда деваться, племянница, всё-таки.
- Мать у ней есть, пусть и сидит.
- Видишь, не заладилось у них что-то с Тамаркой,- вздохнула бабушка.
- Да понятно, что не заладилось. Людка-то ненормальная, не видишь разве?
- А куда я её …, выгоню, что ли? Пусть погостит немного, а там посмотрим.
Смотреть пришлось недолго, Людка явилась для нашей семьи чёрным предвестником трагических событий, и даже больше – демоном-разрушителем.
(Продолжение следует)
