«Маленький Дик протянул к звездам дрожащие зеленые ладони.
- Папа, почему деревья не летают, как птицы?
Отец - высокий дуб, кряжистый и седой от лунного света - покачал головой.
- Летают, сынок, крылатые. А те, у кого есть корни, должны держаться за землю.
В его густой кроне играли в прятки любопытные цикады, а в расщелине ствола, бережно укутанный листвой, спал молодой ветер. Отец был стар и мудр, и знал, как устроен мир.
Но маленький Дик затаил дыхание и, встав на цыпочки, заглянул в полную серебряных мотыльков огромную перевернутую чашу — и мотыльки вдруг полетели ему в лицо, и он опрокинулся в небо, заплутал на Млечном Пути, распахнул ветви, как крылья, и выпустил землю из корней...»
Рики снял очки, щурясь, протер их рукавом свитера и сунул в карман, потом закрыл толстую книгу — раскладушку с тиснеными иллюстрациями и одухотворенно-хрупким силуэтом юного дубка на обложке.
«И это детская сказка? - подумал он недовольно. - Какие-то намеки, вычурные метафоры, иносказания, пустая псевдофилософия... Для детей надо писать просто. Я, взрослый человек, и то ничего не понимаю.»
Рики лукавил. Метафоры сказки были ему ясны — пожалуй, даже слишком - а его сына Морица они не интересовали. Ребенок нацепил на пальцы левой руки разноцветные наперстки и сосредоточенно рассматривал их, слегка поворачивая кисть, так, что наперстки один за другим вспыхивали в лучах закатного солнца. Он мог делать это часами. С утра до ночи, вытянувшись на спине в кроватке или сидя за маленьким столиком у окна, он без устали превращал сочащийся сквозь тюлевые занавески свет в яркие цветные горошины. Иногда Рики казалось, что в этом занятии есть смысл, вот только он никак не мог догадаться, какой.
Сколько он помнил сына — тот всегда играл с чем-то блестящим. Сначала с металлическим гребнем. Потом с большим синебоким волчком — ребристым, с толстой пластмассовой ручкой и оранжевыми окошками. Волчок танцевал по комнате и плевался лимонными искрами, а Рики и Марайка облегченно вздыхали. Все в порядке, мальчик развивается нормально. Все дети забавляются с волчками, ну, а что не говорит — так младший брат Марайки в четыре года произнес первое слово. А дальше как пошло... Лиха беда начало.
Но первого слова от Морица они так и не дождались. На смену волчку пришло карманное зеркальце, которым ребенок ловил отражения тормозящих у подъезда велосипедов и машин, да только оно вскоре разбилось. Осколки Рики забрал от греха подальше и спустил в мусоропровод. Вот тут-то Мориц и показал характер. Он орал так, что слышно было за два квартала. Даже не орал, а выл, как полицейская сирена — ни на децибел ни сбавляя громкости - и непонятно было, как в худеньком пятилетнем теле умещается столько крика. Оно как будто само обратилось в крик и судороги — от непропорционально удлиненных ступней, до масляно-черных вихров на голове.
В дверь ломились перепуганные соседи, а Рики и Марайка метались из детской в гостиную и обратно, сваливая в кучу возле зашедшегося в истерике мальчика мельхиоровые ложки, стеклянные пуговицы, серебряные подносы и бокалы, обрывки фольги, компьютерные диски, перламутровые броши, елочные шары — все это тут же с размаху летело в стену, гнулось и раздиралось на куски или билось вдребезги. Полная сверкающего хлама комната напоминала не то городскую свалку в погожий день, не то сокровищницу Али Бабы.
Вдруг Мориц успокоился. Выбрал из груды обломков семь металлических наперстков, надел на пальцы, обернулся к родителям, словно поблагодарив их коротким взглядом, и по его губам скользнуло подобие улыбки. Это казалось тем более удивительным, что прежде ребенок никогда не улыбался и не смотрел в глаза.
В тот день на виске у Марайки появилась белая прядка — легкая, как струйка дыма.
- Ладно, сынок, спи. Завтра еще почитаю, - грустно сказал Рики, встал и положил книгу на тумбочку в изголовье кровати. - А то магазин закроется. Я обещал маме купить минеральной воды.
Марайка, босая, в сером байковом халате с темными полосками на спине, похожая в нем то ли на барсука, то ли на линялую зебру, сидела на кухне и курила, стряхивая пепел в пустой спичечный коробок. Рики неуверенно потоптался в дверях. Он хотел сначала поужинать, а потом идти в магазин, но не мог сообразить который час. Взглянул на будильник: полшестого. Нереально яркий, золотой день лип к оконным стеклам, словно переводная картинка, не желая уступать место сумеркам.
Марайка подняла голову.
- Я уже поела, - сообщила равнодушно. - Сколько можно тебя ждать. Да ни к чему все это, сам знаешь. Он тебя даже не слышит.
- Нет, не знаю, - упрямо возразил Рики. - Он не реагирует, да, но это совсем не означает...
- Хорошо, только не начинай опять, - устало отмахнулась Марайка. - Сгоняй лучше за минералкой, иначе чем я его завтра буду поить? Пьет, как лошадь, сын твой.
«Мой», - подумал Рики. Взял портмоне и ключи от машины, накинул легкую куртку и вышел на заплеванную бычками лестницу. Ему сразу представилась Марайка — как она курит, перегнувшись через перила — и соседка с нижней площадки фрау Бальтес, которая первое время не давала им с женой прохода - мол, грязь развели такую, что в дом не войдешь - а потом оставила в покое. Только перестала здороваться.
Подавив мгновенное раздражение, он сбежал вниз и распахнул дверь подъезда. Едкий уксусный запах птичьего помета, горячего битума и цветов — крепкие, привычные ароматы - обжег ноздри. Блеск и звон, точно разбилось стекло - и не успел Рики перешагнуть порог, как что-то толкнуло его в грудь. Он потерял равновесие и упал, не назад, а слегка вбок, на устланное синим половичком крыльцо. Тихо звякнули о каменную ступеньку ключи. Боли Рики не почувствовал, но сильно закружилась голова, и, как огромные пласты почвы сдвигаются во время землетрясения, в ней что-то неуловимо переместилось.
Две серебряные капли света, так похожие на слезы, что хотелось сморгнуть их с ресниц, неподвижно висели над линией горизонта — не то звезды, не то огни далекой стройки. Такая же серебряная, из-под ног в темноту ныряла узкая асфальтовая тропинка, обрамленная черными кляксами травы. Рики поднялся, отряхивая брюки и недоуменно озираясь. Поблизости никого не было.
Он растерянно похлопал себя по карманам, поднял воротник куртки, потому что ветер неприятно холодил шею, и сделал пару неуверенных шагов. Асфальт мягко пружинил под его подошвами, изгибался и вспучивался, и у Рики возникло удивительное ощущение, будто ступает он не по твердой земле, а по навесному мосту.
Инстинктивно раскинув в стороны руки, точно эквилибрист, идущий по канату, он двинулся вперед по бледному асфальтовому лучу, и крадущийся по пятам мрак растворил его следы.
Над входом в аптеку горел газовый рожок. Рики поколебался с минуту, разглядывая выставленные на витрине пузатые клизмы и грелки, и тюбики с кремами, и чучело белки, застывшее над горкой золоченых бутафорских орехов, и миниатюрный ландшафт с плюшевыми холмами, железной дорогой, пенопластовым зданием вокзала, тоннелями, речкой и мостом через нее. На самом высоком холме красовалось выведенное крупными буквами слово «Lefax“, а из тоннеля, как мышка из норы, выглядывал красный паровозик. Рики попытался собраться с мыслями, но мыслей не было, а были хаос и муть, похожая на жидкую снежную кашу, из которой, если потянуть за невидимые ниточки, удалось бы выудить обрывки фраз, несколько размокших фотографий, стопку пыльных газетных вырезок и, если уж очень постараться — пару риторических вопросов.
Например, что он должен купить? Рики смутно помнил или ему казалось, что помнит, как Марайка посылала его за чем-то, протягивая десятиевровую купюру и мятый полиэтиленовый пакет — где он, кстати? - и перечисляла, загибая пальцы: «Вот это возьми, вот это и вон то...» Хлеб, молоко, йогурт для Морица? Нет, ерунда. В аптеке не продают хлеб.
Градусник? Парацетамол?
Он крепко зажмурился и представил себе Морица с обметанными лихорадкой губами, горячего, будто только что вынутый из духовки пирог. Почувствовал потную ладошку в своей руке и нетерпеливо рванул дверь.
Внутри было холодно, как в склепе, и тускло мерцали расставленные на полках пузырьки. Заспанный сутулый бородач в белом фартуке, больше похожий на повара или на лаборанта, чем на аптекаря, зевая, вышел из-за прилавка.
- Вообще-то мы закрылись, - проворчал он, устало сверкнув покрасневшими белками, - полчаса назад. Но если у вас что-то срочное... Ладно, что вы хотели?
- Срочно, да, - сказал Рики. - Мне нужно жаропонижающее для сына. И что-нибудь от кашля, у мальчика бронхит.
- Сколько ребенку?
- В смысле, лет? - глупо переспросил Рики. - Шесть месяцев. Ой... - в голове у него снова что-то сместилось, - я имел в виду, полтора года.
- Так шесть или полтора?
- Три, я хотел сказать, - пробормотал окончательно сбитый с толку Рики. - Моему сынишке три года. Извините... я не очень хорошо себя чувствую.
Только теперь он понял, что его шатает от слабости, а в глазах двоится.
- Вот, - два бородатых аптекаря сняли с полки и поставили на прилавок две бутылочки с мутной жидкостью, в которой болотными огоньками плавали золотые искры.
- Спасибо, - усилием воли Рики соединил двух аптекарей в одного и, опустив руку в карман, извлек оттуда мелочь. - Посмотрите, этого хватит?
- Да, - продавец хищно сгреб монетки в подол фартука, а Рики взял бутылочку с лекарством и вышел из аптеки.
Вернее, хотел выйти. Аптечные полки закончились, начались уставленные стиральными порошками, отбеливателями, и прочей бытовой химией стеллажи, за ними - стеклянные шкафы с бижутерией, зеркала и стойки с одеждой. Рики шел по огромному безлюдному супермаркету, которому, казалось не было ни конца, ни края. От слабого, тошнотворно желтого света и запаха пыли его мутило, ноги заплетались, выписывая по скользкому паркету немыслимые кренделя. Стеллажи кренились, то ложась горизонтально, а то и переворачиваясь, и тогда Рики казалось, что он не идет и даже не стоит, а висит вниз головой между землей и небом, и отраженные от пола лучи огромных квадратных люстр сверкают ему в глаза.
Последнее, что он увидел, был вставший на дыбы черный кожаный тренажер, который, точно бык на корриде, несся навстречу, грозя посадить незваного гостя на рога.
«Что-то здесь не в порядке с гравитацией», - подумал Рики, споткнулся и, пытаясь сохранить равновесие, схватился за полку, которая под его тяжестью хрустнула и отломилась — и Рики опрокинулся в темноту.
Глава 2
Сон длился долго, и Рики брел по нему наугад, как по трясине, проваливаясь на каждом шагу в гнилой ил и решая в уме математические задачи. Что-то вроде «из пункта А в пункт Б», только пункты А и Б не были четко определены, носили труднопроизносимые и какие-то нечеловеческие названия и вдобавок постоянно меняли координаты на карманной карте.
Мучительное своей бессмысленностью занятие.
Он проснулся от ощущения, будто кто-то ласково обнимает его за плечи, гладит по волосам, елозит горячими пальцами по шее, лбу, губам, подбородку. Кто-то мягкий и уютный, как нагретая щекой подушка. Рики приоткрыл глаза и понял, что это солнце. Мохнатый оранжевый шар, купаясь в голубизне, медленно плыл по небу и казалось, играл в прятки с верхушками тополей — то погружался в зеленую пену, то выныривал из нее, отряхивая с боков изумрудные искры. Рики последовал его примеру и стряхнул с себя остатки сна — липучие, точно семена чертополоха. Он сидел на скамейке в городском парке. Слева высилось похожее на костел здание готической архитектуры, из приоткрытой двери которого доносились тягучие звуки органа.
Рики отчетливо вспомнил вчерашний вечер: головокружение, тьму и старомодный фонарь у аптеки. «Что это со мной было?» - спросил он себя и только теперь заметил, что его пальцы по-прежнему стискивают бутылочку с болотной зеленью, в которой, точно облепленный ряской утенок, трепыхается комочек света.
«Отравление, не иначе. Не надо было вчера есть эти огурцы. Говорил Марайке, банка вздутая...»
Рики взглянул на этикетку и решительно зашвырнул бутылочку в урну, пробормотав: «Простите, из возраста Алисы я давно вышел». Вскочил со скамейки и решительно направился по аллее в сторону костела, обогнул его и очутился на центральной улице, по левой стороне которой тянулись трамвайные рельсы. Это казалось странным — насколько Рики помнил, трамвай в городе ходил в семидесятых годах прошлого века, а потом маршрут сняли, не то за нерентабельностью, не то из-за жалоб обитателей ближайших к линии домов на вибрацию и шум. Так что рельсы старые. Но главное — Рики не мог понять, в какой части города он находится. Похоже на Северный Мальштадт, тогда костел — это, должно быть, Сант-Йохан... Однако, к Сант-Йохану ведь не примыкает парк? «Парк есть в Арнуале, или на Эшберге... - рассуждал Рики, - но это у черта на рогах, вряд ли меня могло туда занести. И костел опять же... Не сходится что-то.»
«Невероятная глупость — заблудиться в двух шагах от дома», - ругал он себя, шагая по жирно лоснящемуся тротуару и высматривая припаркованное такси, автобусную остановку или телефонную кабину на худой конец. Марайка его высмеет, это точно. А может быть, наоборот, закроется в ванной, открутит кран и будет плакать под шум льющейся воды.
Ему вдруг очень захотелось узнать, чем закончилась сказка про маленького Дика, достиг ли молодой дубок того, что желал, и что ему открылось среди звезд. Почему-то это представлялось важнее, чем успокоить Марайку, пообедать дома, отдохнуть, выспаться, пойти с утра на работу. Голода Рики не чувствовал, впрочем, как и усталости, только легкое чувство тревоги гнало его вперед, заставляло потерянно озираться, читая смутно знакомые и незнакомые в то же время вывески контор и магазинов. Он петлял по гибким, перепутанным, как медная проволока, улочкам, возвращался по собственным следам, расспрашивал прохожих.
- Извините, как пройти на Эгон-Райнерт-штрассе?
- Это которая? А... Так это, молодой человек, совсем не здесь. Вам надо пройти вот по той улице до торгового центра, сесть на автобус. Линия пятнадцать, идет до Аэровокзала, ну, вы знаете. Но вы сойдете на три остановки раньше, потом пройдете триста метров до красного кирпичного здания... это министерство лесного хозяйства, ну, вы знаете, там еще на крылечке викинг рогатый стоит... и свернете. Ну, спросите там.
- Спасибо.
- Хэлло, Эгон-Райнерт-штрассе, я правильно иду?
- Да вы на ней стоите.
- Разве?
- А, нет... Вон, за угол повернуть.
- Э... Вы не подскажете, до Эгон-Райнерт-штрассе далеко?
- Где-то полчаса. Если идти пешком, но если на автобусе, то десять минут.
Через полчаса у Рики возникло стойкое ощущение, что город перестраивается каждую секунду на его глазах. Можно было пройти до конца улицы, затем вернуться — и очутиться совсем не в том месте, из которого только что ушел. Иногда ему казалось, что дома играют в прятки за его спиной. «А ну-ка, отыщи меня, я только что стоял здесь!» «А ну-ка, угадай, что изменилось!» Стоило Рики отвернуться, как арки затягивались кирпичной кладкой, брусчатка прорастала газонной травой, а газоны, наоборот, покрывались толстой скорлупой асфальта. Переулки текли, как дождевые потоки в пустыне, то и дело меняя русло, то разливаясь площадями, то сужаясь до тоненьких ручейков, и тогда Рики приходилось буквально протискиваться между серыми шероховатыми стенами. Поневоле он заглядывал в чужие окна — так низко те находились, примерно в полутора метрах от земли — и видел семьи, собравшиеся за столом, играющих детей, читающих газеты стариков и старушек, подростков за клавиатурой компьютеров.
Неясная тревога сменилась недоумением, недоумение — растерянностью, растерянность — отчаянием. Рики без сил опустился на теплый парапет, уперся локтями в колени и спрятал лицо в ладонях. "Есть в этом городе хоть один полицейский, будь он неладен? Хоть кто-нибудь, кто может помочь?»
- Полицейский тебе не поможет, - раздался мелодичный голос откуда-то снизу. Рики вздрогнул и отнял руки от лица.
Он сидел на толстой, метра три высотой бетонной стене, а под ней среди молодой зелени палисадника стояла худенькая девушка в белом летнем платье с красным пояском.
- Да, бывают здесь и такие казусы, - сказала девушка. - Прыгай, не бойся, только не на камень. Хоть и высоко, но ничего плохого не случится.
- Разве это высоко? - отозвался Рики и спрыгнул, приземлившись на горку распаханной земли. Он никогда не был особенно спортивным, но сейчас во всем теле ощущалась почти мальчишеская гибкость и легкость.
- Меня зовут Стелла, - представилась девушка, и Рики заметил, что подол ее платья порван и запачкан, а на ногах видавшие виды кроссовки. Зато рыжие волосы полны солнечного света. - Ты один из заблудившихся. Я сразу поняла — по глазам видно. У всех заблудившихся необычные глаза — в них отражается вечность.
- Да ну? - рассмеялся Рики, потом назвал свое имя. - Фредерик.
Стелла ему нравилась и даже напоминала бывшую одноклассницу, девочку, в которую Рики когда-то давным давно был влюблен. Только повзрослевшую, вернее такую, какой она могла бы стать, повзрослев. Та девочка родила в девятом классе первенца - крошечного, недоношенного мальчика, а после школы — еще двоих. Располнела и поскучнела.
- Фредерик! - хихикнула девушка. - Моего предыдущего спутника звали Фрэнк. Похоже, да? Мы бродили вместе, и он все объяснил мне, о жизни, и об этом мире. мы целыми днями ходили и разговаривали. А потом я его потеряла.
- Мне очень жаль, - сказал Рики.
- Не о чем жалеть, - беспечно откликнулась Стелла. - Человек находится и теряется, когда приходит срок. Так говорил Фрэнк, а он не стал бы говорить зря. Он был очень старым, Фрэнк, хотя выглядел, как ты, лет на шестнадцать. На самом деле ему было восемьдесят или около того.
- Разве я выгляжу на шестнадцать лет? - удивился Рики.
Вместо ответа Стелла сунула ему под нос карманное зеркальце. Вернее, не зеркальце даже — заляпанный отпечатками пальцев осколок с отшлифованными временем краями. В нем Рики увидел себя — но не тридцатидвухлетнего, начинающего лысеть мужчину, а мальчика c округлым детским подбородком — еще не знавшим бритвы и покрытым тонким пушком. Даже след от очков на переносице исчез, и волосы на висках завились блестящими черными колечками. В школе его дразнили «пуделем» или - непонятно почему - «десятым негритенком».
Рики долго и недоверчиво вглядывался в свое отражение.
- Должно быть, мы умерли, - сказал он, наконец. - И сами не заметили как.
- Вовсе нет, - возразила Стелла. Разговаривая с Рики, она накручивала на палец конец пояска, а левой ногой делала странные изящные движения, как будто танцевальные «па». Слегка сгибала ее в колене и плавно отводила в сторону, прочерчивая носком кроссовки полукруг в пыли. - Смерть — это совсем другое. Так говорил Фрэнк. Но я и сама знаю. У мертвых свои пути, они не пересекаются с путями живых. А мы постоянно встречаем обычных людей. Друзей, знакомых, соседей... Правда, не надолго, их тут же относит в сторону. Ты обратил внимание, какой здесь сильный ветер, Фредерик? - спросила Стелла.
Ветер перебирал ее волосы — бережно, точно золотые струны — и шевелил красные головки тюльпанов.
- Нет, - ответил Рики. - По-моему, такой же, как и везде.
- Ну, ты еще увидишь. Ты пока не понимаешь, как здесь все устроено. Но скоро поймешь. Погоди, я расскажу, как это было у меня. Я тогда от депрессии страдала и не то чтобы не хотела жить... но было очень больно. Буквально от всего. Вот, как улитке, которую вытащили из раковины, и она постоянно на что-то жесткое натыкается. Как будто — знаешь — раньше думалось, что жизнь мягкая, как плюшевая игрушка, и вдруг оказалось, что она вся полна острых углов.
- Это не депрессия, - улыбнулся Рики, - когда больно. Депрессия — это когда ничего не хочется, на дворе дождь, а за шкафами пыль и дохлые тараканы. Или когда, например, уронишь яблоко, оно закатится в угол, а у тебя нет сил поднять. Не физических, а внутренних сил нет, душевных. Хоть и не такая великая работа для души — наклониться за яблоком, но ты и этого не можешь. Ходишь мимо и смотришь каждый день, как оно съеживается, чернеет, как у него проваливается бочок. Наблюдаешь за ним, но все равно не можешь заставить себя нагнуться и подобрать с пола. Вот что такое депрессия. Про яблоко — это в переносном смысле, конечно.
- Здесь у тебя не будет ни шкафов, ни тараканов.
- Будут, - упрямо мотнул головой Рики. - Куда же без них? Стелла, извини, пожалуйста, но мне пора домой. У меня там жена и сын маленький. Пока!
Он кивнул девушке и направился к дороге, боковым зрением увидев, что стена, на которой он только что сидел, выгнулась разъяренной кошкой, истончилась до дыр и превратилась в ажурные, увитые плющом ворота. Но Рики уже не было дела до ее метаморфоз, потому что из овощного магазина на другой стороне улицы вышла, толкая перед собой громоздкую сумку на колесах, сухонькая, прямая, как флагшток, старушка в темном войлочном пальто.
- Фрау Бальтес, подождите! - Рики бросился к ней через проезжую часть, чуть не угодив под паркующуюся у обочины машину и чудом вынырнув из под колес красного микроавтобуса с рекламной надписью на боку. - Здравствуйте, вы домой? - выпалил он скороговоркой, задыхаясь, и тут же сообразил, что начал разговор неудачно. Фрау Бальтес его, наверняка, не узнает. Но отступать было некуда. - Я двоюродный брат Фредерика Циммера, вы помните, наверное?
Старушка чинно кивнула и строго посмотрела на Рики.
- У меня, между прочим, память получше, чем у некоторых молодых.
- А у меня нет, - признался Рики. - Так давно был у брата, что забыл дорогу. Заблудился, то есть. Можно, пойду за вами, вы ведь соседи с моим братом, если ничего не путаю?
- К огромному сожалению.
Одарив его презрительным взглядом, старушка повернулась и зашагала по огнедышащему тротуару, вдоль уставленных безделушками витрин. Тяжелая сумка, катясь под горку, увлекала ее вперед, точно навозный шар жука-скарабея.
- Куда ты убежал? - выдохнул кто-то у Рики над ухом. - В последний момент догнала... И как это бабке не жарко в пальто?
Рики обернулся через плечо и увидел Стеллу. Девушка запыхалась и вспотела, силилась улыбнуться, но губы дрожали, а в глазах плескался испуг. И вечность в них отражалась, но не холодная и пустая, какой ее обычно описывают в книгах, а прозрачная, яблочно-зеленая — живая вечность.
- Она и летом так кутается, старая кровь, видно, не греет. Зачем ты за мной идешь?
- Фредерик, не гони меня. Пожалуйста! Бродить одному тоскливо и бессмысленно. Мы не можем помочь сами себе, но можем попытаться помочь друг другу. Ты еще не знаешь, как это важно здесь и какая большая удача — встретить такого, как ты, и удержать его рядом. Потому что ветер...
- Лично я не собираюсь бродить, - раздраженно бросил Рики. - Я иду домой. Ведь сказал уже. Извини.
Получилось немного грубо. Гораздо более грубо, чем он хотел. Рики подумал, что когда-то, еще до женитьбы на Марайке, грезил о таком — бродяжничать вместе с красивой девушкой, и чтобы только рюкзак, гитара и крылья за плечами, и задушевные разговоры у костра, и спальник один на двоих, и тишина — такая, что кажется, крикни погромче, и небосвод расколется, как зеркало, а звезды попадают вниз. Глупая романтика юности.
«Ты опоздала, Стелла-мечта, - усмехнулся он про себя. - Раньше надо было меня искушать.»
Теперь улица казалась знакомой. Пропитавшая воздух солнечная муть таяла, как сахарная вата на сковороде, а из нее, будто вешки из тумана, выныривали привычные очертания домов, деревьев, фонарных столбов и светофоров на перекрестках.
Старая булочная, в которой они с Марайкой обычно покупали хлеб. Бело-голубое здание с завитушками по карнизам в стиле рококо, на первом этаже копировальное бюро, в окнах второго — таблички с надписью «продается» и телефоном маклерской конторы. Минимаркет — уютный и близко от дома, но дорогой.
Рики едва поспевал за соседкой. «Надо же, старуха, а какая шустрая!» - недоумевал он. Стелла наступала ему на пятки.
У изгибавшейся тупым углом пятиэтажки фрау Бальтес остановилась, слегка кивнула спутникам и скрылась в подъезде.
- Зайдешь? - предложил Рики великодушно. - Позвоним от меня в полицию и тебе тоже помогут.
Стелла ухватила его за рукав.
- Не люблю винтовые лестницы, - прошептала чуть слышно. - Закручиваются воронками, выскальзывают из-под ног и проседают, как будто идешь по трапу корабля. Скользко и темно. Почему все лестницы такие темные, Фредерик?
- Лампочка перегорела, - пожал плечами Рики, раздумывая, не позвонить ли вместо полиции в больницу.
Но подниматься на ощупь и в самом деле было трудно, и он пару раз споткнулся.
На площадке пятого этажа оказалось светлее - узкие лучи солнца падали сквозь забранное пыльной металлической решеткой окно — и Рики увидел, что весь пол и дверь их с Марайкой квартиры перепачканы мелом. «Это еще откуда?» - удивился он слабо и принялся шарить по карманам, искать ключи. Не нашел и — сначала робко, а потом нетерпеливо — несколько раз надавил кнопку звонка. Ни звука. В квартире царила вязкая, густая тишина и, выплескиваясь из замочной скважины, обволакивала двух испуганно прижавшихся друг к другу людей липкой чернотой.
- Я не знаю... она, наверное, куда-то вышла, - сказал Рики и сам не узнал своего голоса.
Стелла мягко отстранила его, толкнула дверь, и та, сухо скрипнув, отворилась. С потолка посыпалась известка. Где-то в глубине пустых комнат сквозняк распахнул окно, и оно захлопало створками, затрепыхалось на резком, холодном ветру, как пришпиленная булавкой стрекоза.
Повсюду валялись обломки досок, куски линолеума, баночки с засохшей на дне краской, инструменты и просто всякий мусор. Кое-где, особенно у стен, пол был устлан обрывками газет, посреди гостиной высилась стремянка - как будто кто-то давно собрался делать ремонт, разломал все и разорил, да так и забросил. Из мебели сохранились только буфет на кухне и высокая колченогая табуретка с продавленным сидением.
Рики слегка нажал на нее ладонью, проверяя на прочность, смахнул меловую крошку и сел.
- Вот так, значит, - произнес он беспомощно.
- Да, так.
Встав на цыпочки, Стелла рылась в пыльном зеве буфета, выковыривая оттуда то пластиковый стаканчик, то коробку из-под чая. Нашла два черствых овсяных печенья и протянула одно Рики.
- На, подкрепись. Неизвестно, когда еще удастся поесть. Вообще-то, нам это не обязательно — помню я как-то бродила целый месяц и ни крошки в рот не брала. Но иногда люблю что-нибудь погрызть. По привычке. И настроение поднимает — чувствуешь, что ты еще живая.
- Но почему? Не понимаю, почему ничего не получилось? Я был уверен, что это моя квартира... И фрау Бальтес... она ведь под нами живет, соседка. Разве что, этажом ошибся? - его глаза на секунду вспыхнули надеждой и сразу потухли, как будто внутри головы перегорела лампочка. - Нет.
- Ничего и не могло получиться, - отозвалась Стелла. - Не ты первый, Фредерик. Я через такое несколько раз проходила, пока не поняла, что все бесполезно. Тоже встречала соседей, приятелей... почему-то мы здесь кого угодно встречаем, кроме самых близких и любимых людей... просила меня проводить. И ничего. Знаешь, что говорил Фрэнк? Никто не может отвести нас домой, потому что мы сами должны найти дорогу. Понимаешь?
Рики вздохнул. Попробовал надкусить печенье - твердое, зубы сломаешь. Разве что слюной размочить. Съесть постепенно - не торопясь утолить голод, а медленно смакуя.
Вкус у печенья был восхитительным. В нем словно слились воедино густая сладость овсяного киселя, которым Рики в детстве кормила бабушка, привкус пыльцы на языке, и острый, гвоздичный аромат цветущего поля. Удивительный букет вкусовых ощущений и запахов пропитал каждую клеточку тела, как солнце пропитывает оттаявшую ото льда и снега землю.
- Да кто такой этот Фрэнк?! Местный гуру, да? Этакий пророк с фарфоровыми зубами и пальцами веером? И ответы у него есть на все вопросы? Да я таких... знаешь, за полверсты обходил, я хочу сказать, в прежнем мире.
Стелла огладила юбку и села у его ног, прямо на грязный пол, подогнув под себя колени, как маленькая девочка. Теперь она смотрела на Рики снизу вверх.
- Ты знаешь... Может быть, странно звучит, но мы ведь по-прежнему в том же самом мире. И люди вокруг нас те же самые. Обычные люди, которые ходят на работу, смотрят по вечерам телевизор, ужинают в кругу семьи. Просто мы... как бы это объяснить... как будто сорвались с якоря, поэтому нас и мотает все время по времени-пространству. Это все равно, что сидеть на косогоре и провожать взглядом поезда. Никогда не пробовал?
- Давно, - сказал Рики. - Мы тогда отдыхали в деревне, и рядом была железная дорога. И что теперь?
- А ничего. Так и будем бродить, пока не отыщем разгадку. Если она есть. Сегодня заснем с тобой рядом в этой разоренной квартире, а завтра проснемся где-то еще. Знаешь, я только в последние годы поняла, почему Вселенная считается бесконечной. В ней бесконечно много всяких мест и одно никогда не повторяет другое.
- И долго ты так бродяжничаешь?
- Уже не помню. Не знаю. Кажется, много лет, а может быть, и столетий.
При этих словах Рики вздрогнул и недоверчиво покачал головой. Стелла засмеялась.
- Шучу. Но я, правда, не знаю. Когда живешь так, трудно следить за ходом времени. Подожди, давай я лучше расскажу тебе, как все началось. Для меня, потому что у каждого это бывает по-своему.
- Ты говорила, что у тебя началась депрессия, - напомнил Рики и, соскользнув с табуретки, опустился на пол рядом с девушкой.
Он тоже решил рассказать своей случайной спутнице все: про Марайку и про соседку фрау Бальтес, которая ругалась из-за грязи на лестничной площадке, про Морица, разбитое зеркальце и маленького Дика. И про то, как вышел в магазин, но попал в аптеку, а потом заблудился в огромном супермаркете. Стелла права — во Вселенной много странных мест. Много их и в твоем родном городе, на твоей улице, на твоем собственном — крошечном — отрезке пути.
День за окном погас, и в комнату заглянула луна — бледная и пористая, похожая на перекошенное болью лицо. Любопытная, она выпустила белый луч и осторожно ощупала фигуры двух людей, сидящих рядом на полу в заброшенной квартире. Теперь рука Стеллы покоилась на колене Рики, а его пальцы перебирали мягкую светящуюся ткань на ее груди. Они уже не говорили вслух, а шептались, как укрывшиеся с головой одним одеялом дети.
- Наверное, это была усталость, или не знаю даже, что. Пресыщение успехом, неудачами, чужим вниманием, - тихонько рассказывала Стелла. - Я так хотела работать в этой танцевальной группе, и так радовалась вначале. Свет, громкая музыка, аплодисменты... пусть даже не мне — мы ведь сопровождали спектакли, создавали красивый фон, пока актеры разыгрывали на сцене какое-то действие. Как бы создавали иллюзию жизни. Зрители аплодировали не нам, но на самом деле — нам, потому что они хоть и не знали, но чувствовали, что жизнь важнее любых действий и разговоров. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
Рики кивнул.
- Но ведь это, наверное, хорошо? Если ты любишь танцы, то такая работа — как раз для тебя. Разве нет? Я бы, наверное, был доволен.
- Танец, - возразила Стелла, - это нечто интимное. Я слишком поздно поняла. Что-то такое, чему отдаются наедине с собой. Иногда его можно подарить любимому или другу. Но не толпе. Когда танцуешь перед публикой — и кто-то тобой любуется, другой осуждает, третий смеется, четвертый выискивает недостатки в технике, пятый зевает, и все они растаскивают по кусочкам твою душу — как будто ступаешь по лезвиям чужих взглядов. Если делать это достаточно долго — что-то внутри надламывается.
- И тогда ты перестала танцевать, - сказал Рики.
- Я и сейчас танцую, - отозвалась Стелла, - как только услышу музыку из чьих-нибудь окон. Вечером, когда на улицах темно и пусто, и фонари еле горят — совсем не похоже на сцену. А бывает, что и без музыки: я этих мелодий уже столько слышала, что они у меня в крови. Понимаешь?
- Не знаю, не уверен. Но ты все равно говори. Я из твоих слов складываю свою собственную мозаику.
- Покажешь, какую?
- Попробую.
Несколько минут они сидели молча, слушая дыхание друг друга, да еще трель сверчка, притаившегося где-то в куче мусора. Оживленные светом луны, мерцали в полумраке баночки с краской, побелка на полу блестела и переливалась, словно только что выпавший снег, и Рики подумал, что из цветущего апреля они неожиданно угодили в зиму.
- Да, но как ты оказалась здесь? - спросил он, наконец. - Как я, вышла из дома и не смогла вернуться обратно?
- Нет. Я никуда не выходила, наоборот, пыталась войти. Да только получилось не туда. Я думала, что проблема во мне, в том, что я неправильно к чему-то там отношусь... к себе, к жизни. Читала всякие книги. Потом стала ходить в оздоровительную группу, так она называлась. У них программа была смешанная: дыхательные техники, асаны из хатха-йоги, тибетская гимнастика, медитации, беседы в кругу, при свечах. Все рассказывали, у кого что на душе лежало: о своих страхах, ожиданиях, каких-то неудачах из прошлого или обидах на кого-то, просто о том, как прошел день. Именно там я приучилась говорить о себе откровенно.
-Так ведь это хорошо, - заметил Рики. - Говорить о себе не каждый умеет. Гораздо проще рассуждать обо всем на свете.
Запрокинув голову, он смотрел на ощетинившийся иголками лунного инея потолок, и ему казалось, что сквозь толстый слой побелки, бетона и черепицы понемногу начинают проклевываться звезды. Наверное, так и происходят пространственно-временные смещения.
- Плывет, да? - Стелла словно читала его мысли. - Мне тоже так раньше казалось. Как будто все вокруг начинает становиться прозрачным. Стеклянные дома со стеклянными стенами и крышами, стеклянные деревья и облака. Даже солнце точно стеклянное, а из-под него, если внимательно приглядеться — проступает чернота. Удивительно, правда? Но это иллюзия, на самом деле картинка не меняется, пока не повернешься к ней спиной. Порой достаточно просто закрыть глаза, чтобы открыть их уже под другим небом. Аллегорично, если задуматься. Стоит упустить что-то из виду, как оно исчезает, и как правило — навсегда.
- Хм...
Рики казалось, будто он сидит на пересечении двух потоков воздуха: холодный шел из приоткрытого окна, а теплый - от дрожащего под тонким платьем тела девушки, от ее беспокойной руки, которая ворочалась в его ладони, точно зверек в норке.
Не это ли тот самый ветер, о котором она говорила? «Ты обратил внимание, какой здесь сильный ветер, Фредерик?»
- И вот, во время одной медитации, - продолжала Стелла, - все сели в круг, и наш учитель... мы его так и называли — учитель или даже Учитель с большой буквы, хотя в самом начале он представился обычным психологом - объявил, что сейчас мы отправимся в путешествие внутрь себя. Собственно, любая медитация — это путешествие в себя, но то была особая, потому что забраться предстояло в святую святых — в пространство сердца.
- А есть такое? - недоверчиво спросил Рики. - Я имею в виду, не анатомически, а...
- Есть, он сказал. Именно анатомически, где-то в районе левого желудочка. Это такая потайная комнатка, которая может быть сколь угодно большой или сколь угодно маленькой, и в ней находится самое для человека дорогое. Хотя нет, про дорогое я, кажется, сама придумала. Не мог он такого сказать — он никогда нас не обманывал, наш учитель. Он честно признался, что не знает, что каждый из нас там найдет, в потайной комнатке. И вот, психолог начал считать до десяти, и мы стали погружаться, так, как он объяснил. Мысленно рассекали ткани, отодвигали в сторону кровеносные сосуды — совсем не больно, только тошнило чуть-чуть и тянуло под ребрами, как будто во время операции под местным наркозом. И перед глазами сплошная краснота.
- А ты уверена, что это безопасно? - обеспокоенно спросил Рики. - Такие вот опыты?
- Это же медитация. Всего навсего мысли, а мысль бывает острее ножа. Конечно, это опасно.
Рики почувствовал в голосе девушки улыбку и сам улыбнулся.
- Наверное, иногда стоит рискнуть, да?
- Я тогда узнала странную вещь, что мир внутри меня почти такой же, как и снаружи. Только все время пульсирует. Вот ты сейчас ощущаешь биение сердца? - спросила она тихо.
- Твоего? - прошептал Рики, прижимая ладонь к ее груди. - Да.
- Не только моего, а вообще. Как пульсируют стены, пол... привычно и естественно, словно кровоток, но если сосредоточиться, то можно заметить.
Нет, - ответил Рики серьезно. - Пока нет. Но я и ветер не сразу почувствовал. А теперь он мотает меня и треплет, как листок бумаги — такое чудное ощущение невесомости и полета, и одновременно собственной ненужности.
- И вот... не знаю, что было у других — я больше никого из той группы не встречала... но я как будто пробиралась по бoрдовому коридору, у которого стенки ходуном ходили, и все искала заветную комнатку. Пыталась визуализировать, что вот, я уже в ней нахожусь. Но ничего не менялось. И обратно почему-то не могла выбраться, хотя мне становилось все хуже — душно, горячо — и тошнота усиливалась, того и гляди вывернет наизнанку. В собственном сердце, представляешь?
- Что-то пошло не так? - не то спросил, не то подумал вслух Рики.
- Наверное. Ошиблась в чем-то, хотя все старалась делать правильно. Или нельзя мне было так медитировать? Кто теперь может сказать? Я шла — вернее, протискивалась, потому что коридор был очень узким — под ногами хлюпало. Мне казалось, что я иду по трясине в резиновых сапогах. И тут пол начал размягчаться, просел под моей тяжестью, тихонько ахнув, я шагнула и провалилась по колено. С трудом вытащила ногу и шагнула еще раз. И очутилась - представляешь? - возле того самого театра, в котором танцевала, или очень на него похожего — потому что здесь трудно определить, что есть что. На пустой театральной площади, в темноте и тумане. Долго не могла понять, что произошло, потом решила, что потеряла сознание во время медитации, меня откачали, но голова еще какое-то время оставалась дурная, поэтому из памяти выпал кусок. С тех пор реальность вокруг меня начала плыть...
- От шока, должно быть, - предположил Рики. - Правда, я никакого шока не пережил. Почитал ребенку и вышел в магазин купить минеральной воды. Обычный вечер.
- Нет. Я только потом поняла — у меня ведь много времени было, чтобы обо всем поразмышлять — что медитация для меня не закончилась. Я так и осталась там, внутри себя.
- Но тогда получается, - сказал Рики, - что и я тоже заблудился внутри тебя? Парадоксально, нет?
- Да, получается так. А может, просто двери всех потайных комнаток выходят на одну и ту же улицу, - голос Стеллы прозвучал сонно, а голова склонилась к Рики на плечо. Жесткие медные волосы щекотали ему подбородок.
- Спи.
Рики неловко завозился, стягивая куртку, и попытался укутать девушку. Но та вдруг встрепенулась, выпрямилась рывком, испуганно таращась в лунную темноту.
Подожди, Фредерик. Нельзя так засыпать, если не хотим потеряться. Ох, я чуть тебя не упустила!
- Да я бы тебя удержал! - засмеялся Рики. - Обхватил бы крепко-крепко, так, что никакому ветру не отнять.
Он так и не успел ей ничего рассказать, ни о Марайке, ни о Морице. Но на душе отчего-то сделалось легко и спокойно, даже весело, как будто он только что исповедовался и получил отпущение грехов.
Не надейся. Во сне человек слаб, и не в силах удержать даже собственные мысли.
Стелла сняла красный поясок, один конец привязала к своей руке, а другой обмотала вокруг запястья Рики.
Они снова улеглись на жесткий пол, обнявшись и укрывшись друг другом, точно одеялом, вдыхая пыльный запах побелки, и Рики подумал, что никогда еще ему не приходилось засыпать в таком странном месте.
Глава 3
Если это и было сновидение, то оно мало чем отличалось от яви. Рики лежал с закрытыми глазами, наблюдая, как движутся под сомкнутыми веками золотые искры — точно глубоководные рыбы в черной воде. Размышлял и вспоминал. Как там сейчас Марайка? Ищет его, наверное, подняла на ноги соседей, полицию. Не найдет. Рики знал, что люди — как пружины, одни в трудной ситуации сжимаются и копят силы, другие, наоборот, растягиваются и провисают. А Марайке нельзя ломаться — Мориц без нее пропадет.
Он зажмурился сильнее, и блестящие искры превратились в цветы — неестественно четкие, точно выжженные на сетчатке, они распускались перед его внутренним взором роскошными букетами. Рики чувствовал их мускусный аромат, от которого кружилась голова и сознание то и дело замирало, точно заевшая кинопленка. Звуки исчезали, он не слышал дыхания Стеллы, и в такие моменты казалось, что его руки сжимают пустоту.
Не порвался бы тоненький поясок.
Рики вспомнил про медитацию сердца и попытался ее проделать. Что снаружи - то и внутри, что вверху - то и внизу. А вдруг, погружаясь вглубь себя, можно вынырнуть на поверхность?
Вначале он не мог сообразить, что нужно делать: ведь разум человека - это мозг, а мозг — в голове. Как переместить его в грудную клетку? Стал перебирать в памяти все, что слышал или читал об измененных состояниях сознания, и нашел выход. Представил на расстоянии двадцати сантиметров от лица маленькую светящуюся точку, сосредоточился на ней — так, что все остальное исчезло: запахи, цветные искры, огненные букеты — а потом по капле перелил в нее свое «я».
Крохотная ослепительно-желтая мушка ловко проскользнула между ребрами, которые виделись ей скалистыми утесами, спустилась по течению реки с густо-красной водой, отряхнула крылышки — и решительно вторглась в огромный и блестящий, как спелое яблоко, шар. Захлебнулось его сочной мякотью. Не было ни багрового коридора с гибкими стенами, ни болотной жижи на полу, а только рассыпчато-приторная, всепроникающая сладость.
«Разве сердце похоже на яблоко?» - удивился Рики, и тут же оказался в тесном бревенчатом сарае, заваленным лопатами, мотыгами, ножницами-секаторами, граблями, шлангами и прочим садовым инвентарем. Пахло землей и сырыми еловыми досками. Сквозь затянутое несколькими слоями паутины окно едва пробивался солнечный свет.
Прямо у ног Рики стояла жестяная лейка, с ее ручки свисала пара толстых, перепачканных глиной перчаток, а чуть подальше — в углу — сверкала в тусклых лучах, точно невиданный драгоценный камень, горка разноцветных наперстков. Даже не пересчитывая, Рики знал, что их ровно семь.
«Неужели это и есть святая святых?» - подумал он с недоумением. «Как здесь все запущено, - была следующая мысль, от которой почему-то стало грустно.
Рики обошел сарай, смахнул паутину со стекла — но оно оставалось мутным, и ничего за ним было не рассмотреть кроме сочащегося алым кусочка неба.
А ведь если все потайные комнатки выходят на одну и ту же улицу, - догадался он, - то жена и сын могут его услышать.
Рики сложил ладони рупором и выкрикнул:
- Марайка! Марайка, я здесь!
Звук шарахнулся от стен, раскололся и резиновыми мячиками запрыгал по сараю. Рики едва успел увернуться от них — твердые и упругие, они лупили по бревнам с жестокостью отрекошетившей пули.
- Мориц! - позвал Рики уже тише.
На этот раз крик не вернулся к нему оглушающим эхом, а мягко протек в щели бревенчатой кладки, выплеснулся наружу и исчез.
- Мориц...
- Тсс... Что случилось?
Рики очнулся от несильного толчка в бок, распахнул глаза и чуть не опрокинулся в черное, как гладь торфяного озера, ночное небо. Он и Стелла лежали, распластавшись, на слегка наклонной бетонной плите, а прямо над ними нависала стрела подъемного крана — черная на матово-сером. Слева застыл с поднятым ковшом силуэт экскаватора, а чуть дальше — до самого горизонта — тянулся высокий, в полтора человеческого роста забор, к которому примыкал похожий на шрам карьер.
Опять стены... стены и лабиринты, - пробормотал Рики, потягиваясь и разминая затекшие мышцы. - Э... что? Нет, ничего не случилось, все в порядке. Так, привиделось. Где это мы?
- На стройке.
Звезды, гладкие, точно раскиданные по шелковому платку стеклянные бусины, стягивались в улицы и проспекты, загорались фонарями вдоль дорог, рассыпались пестрыми фантиками окон и неоновыми трубками световых реклам. Вжавшись спиной в холодный бетон и затаив дыхание, наблюдал Рики, как оживает нарисованный в небе город.
В какой-то момент ему почудилось, что верх и низ поменялись местами, и сам он корчится, распятый на небосклоне, а над головой, струится, мелькает и вспыхивает его с Марайкой прежняя жизнь. Молочным ручейком протянулась Эгон-Райнерт-Штрассе, а от нее мелкими мутными потоками разбежались Вальдгассе, и Ауф-дер—Верт, и маленький тупиковый переулочек без названия, в котором Рики любил по воскресеньям гулять с Морицем. Образованный глухими стенами домов, этот переулок всегда оставался безлюдным, даже по вечерам и в выходные — прохожим здесь было просто нечего делать - зато в живых изгородях громко чирикали воробьи, а по нагретой солнцем брусчатке сновали тонкими веретенками зеленые ящерки. Рики устраивал сына на раскладном парусиновом стуле и присаживался рядом на корточки. Смотрел, как ребенок играет своими блестяшками, дремал или разговаривал — не то с ним, не то с самим собой. Хорошее было время, несмотря ни на что.
Он едва соображал, где находится, так густо вызвездилось, затуманилось и засеребрилось все вокруг. Идущая вдоль забора гравиевая дорожка превратилась в Млечный Путь, ковш экскаватора стал Большой Медведицей, а Рики со Стеллой...
- Я только что не мог догадаться, где мы, а где звезды, - сказал он и совсем по-детски пожаловался. - Хочу домой.
Только сейчас Рики заметил, что его запястье свободно. Стелла задумчиво наматывала на палец конец пояска, казавшегося в ночном свете не красным, а тускло-фиолетовым.
- Я тоже когда-то хотела. Очень. Помню, как долго мы с Фрэнком бродили по лесу, искали февральский подснежник, да так и не нашли. А теперь не знаю даже. Наверное, все мои близкие уже умерли, а может, наоборот, никто и не заметил, что меня нет. Может, та группа все еще сидит и медитирует, а мама на кухне готовит ужин. Время — такая странная штука.
- Что за подснежник?
- Вообще-то здесь неплохо, - словно не слыша его, продолжала Стелла. - Ни о чем не надо беспокоиться — ходи и смотри. А не хочешь — ляг и отдыхай, все равно мир будет крутиться вокруг тебя. Одиноко только бывает... но это когда ходишь одна. -Вдвоем — другое дело.
- Да, так, - согласился Рики. - Так что ты говоришь, вы искали?
- Февральский подснежник. Понятия не имею, что это такое, но Фрэнк говорил, что если его найти — то все станет, как было раньше. Вот мы и пытались, да только ничего не вышло, - Стелла вздохнула. - Знать бы еще, как он выглядит, а то бродишь, ищешь непонятно что.
- Наверное, это ключ, - вслух подумал Рики, - от нашего свихнувшегося безвременья. А где тот лес? Мы могли бы попробовать еще раз, вместе. Давай? Терять-то все равно нечего, а так будет хоть какая-то цель. Хоть какая-то надежда все-таки лучше, чем никакой. Только если он февральский, значит, надо дождаться февраля?
- Не надо, - сказала Стелла. - Фрэнк говорил, что не нужно ничего дожидаться, потому что все, что есть в мире — существует сейчас. Я сначала не понимала, а потом сама убедилась, что он прав. Знаешь, как мы танцевали в лесу? Сзади нас деревья обледенели, стояли, будто облитые на морозе сахарным сиропом, и падал снег. По левую руку облетали листья, а по правую — мох выгорел от зноя до желтизны.
- А впереди?
- Зелень и цветы, много цветов — целая поляна. Ландыши, крокусы, первоцвет, медуница, дикие нарциссы. И ни одного, похожего на подснежник, - она опять вздохнула слегка и нервно провела ладонью по волосам. - Слушай, пойдем отсюда. Скоро утро, придут рабочие, нехорошо, если нас увидят. Еще прихлопнут чем-нибудь тяжелым.
Рики кивнул и поднялся на ноги. Стоять на наклонной плите было трудно, подошвы скользили по влажному бетону.
Девушка спрыгнула на землю и обвязала поясок вокруг талии.
- Поторопись, а не то упадешь в небо, - ее звонкий смех расколол воздух, как лед, и скованная ночным мороком реальность, оттаяла и задвигалась, наполнилась стрекотом кузнечиков, воркованием голубей, да издалека доносившимися автомобильными гудками. Там, где карьер сливался с горизонтом, проснулся и распушил красивые зеленые перья рассвет.
Рики шагал рядом со Стеллой по еще немноголюдным, но постепенно оживающим улицам, под быстро светлеющим небом. Судя по неухоженным фронтонам, заборчикам, сложенным из чего попало, и опутавшим балконы веревкам с бельем, район был бедным, одним из тех, в которых селились иностранцы и многодетные. В узких каменных двориках играли малыши. Перед подъездом одного из домов стояла группа подростков, которые громко переговаривались высокими гортанными голосами на непонятном Рики языке и энергично жестикулировали. На подоконниках сушились кружевные половички и линялые подушки. Пахло сытно и вкусно — вареной картошкой, хлебом и еще чем-то молочно-кислым, козьим сыром, может быть, или брынзой. Ароматы еды не пробуждали голод, но вызывали острую — на грани зависти — тоску.
- Никогда не думал, что в нашем городе есть такие трущобы, - пробормотал Рики. - Сколько идти до леса?
- Боюсь, что долго. В прошлый раз я... вернее, мы с Фрэнком, шли несколько дней. Не помню сколько. Мне даже начало казаться, что солнце совсем не задерживается на небе, встает — и сразу падает за горизонт, словно кто-то дергает его за веревочку. Полями шли, проселочными дорогами. Я учила Фрэнка танцевать, и тебя научу, если захочешь. Но сначала надо покинуть город.
- А велик ли он? - поинтересовался Рики.
Конечно, ему не раз приходилось выбираться с семьей на природу. Еще до рождения сына отправлялись за грибами или купаться на озеро — крошечное лесное озерцо с торфяным дном и темной маслянистой водой. Ошеломляюще теплой и якобы целебной, хотя Рики с Марайкой не очень в это верили. И Морица маленького вывозили в деревню, на свежие фрукты и парное молоко.
Только добирались всегда или поездом, или на машине, а чтобы пешком, через весь город - такого Рики не мог припомнить.
- Может, доедем на чем-нибудь? - он пошарил в кармане в поисках мелочи, но если там и оставались со вчерашнего дня какие-то деньги — они бесследно испарились. - Автостопом, а? Мне не на что купить билет, как и тебе, полагаю.
- Не получится, - покачала головой Стелла. - Хоть с билетом, хоть без. Все автобусы идут в одно место — в промышленный район, и все машины едут туда же. Во всяком случае, передо мной останавливались только те, кто направлялся туда, как будто у меня на лбу написано: «Ей нужно на заводскую окраину». Там тоже своего рода лес — но совсем другой. Страшный, черный, мертвый. Лес труб, упирающихся в небо, а из них все время вытекают черные облака.
- Да уж, - отозвался Рики.
- Мне даже подумалось, что все тучи, какие есть в мире, произведены на тех заводах. Поэтому, когда в городе идет дождь, он пахнет металлом и соляркой, и на вкус горьковат. Ты не замечал, Фредерик?
На это Рики ничего не ответил — по правде сказать, ему и в голову не приходило нюхать или пить дождевую воду - и некоторое время они шли молча. Бедный квартал сменился оживленной торговой улицей, запестрел витринами дешевых магазинов и разноцветно-кричащими майками прохожих. Рики стало жарко, он скинул куртку и обвязал вокруг бедер. Продираться сквозь потную толпу было неприятно, вдобавок, их постоянно стискивали, пинали, швыряли то в одну, то в другую сторону.
- Да что такое сегодня, праздник, что ли? - Рики никогда не любил толкотню, но раньше это было частью его жизни. Теперь — нет.
- Помнишь, я про ветер говорила? - сказала Стелла. - Так вот, он бывает разный. Этот ветер — человеческий.
Торговая улица плавно перетекла в пешеходную зону с ресторанчиками и летними кафе, потом в набережную, в детский городок, потом в полутемный, провонявший мочой и плесенью туннель, который неожиданно вывел к аккуратным белым коттеджам с красными черепичными крышами, пирамидальными тополями и целыми выводками садовых гномов за ажурными оградами. Толпа рассеялась, небо потемнело, точно спелая черешня, и налилось густым малиновым соком. Должно быть, совсем новые, только что вырвавшиеся из заводских труб облака скрутились в жгуты и растопырились длинными золотыми пальцами. В окнах коттеджей затеплились первые огоньки.
- Будем идти до темноты, - предложила Стелла, - а потом поищем скамеечку для ночлега. Иногда приходится засыпать на голой земле — но я так не люблю. Холодно... хотя ощущение холода и тепла постепенно притупляется. Раньше я мерзла ночами, а сейчас могу хоть босиком по снегу. Как йог.
Она рассеянно теребила конец красного пояска. По плюшевым кронам тополей, по газонам, по чисто выбеленным стенам домов, яркими закатными красками расплескалась печаль.
- Не надо на голой земле,- возразил Рики. - Подстелим куртку, - он задумчиво подергал свисающие заячьими ушами рукава. Кинул беглый взгляд на стоптанные кроссовки Стеллы и на свои — уже порядком запыленные, в мутных разводах побелки - башмаки. «У нас есть все, что надо, не хватает только банки пива — одной на двоих — и дворняги на поводке. И будем классическими бродяжками», - добавил он про себя. Рики и не задумывался раньше, сколько таких бродяг поневоле слоняется вокруг. Они казались ему одинаковыми — неудачниками и тунеядцами, не желающими работать и не способными взять на себе ответственность даже за собственную жизнь, не говоря уже о жизни другого человека. Одетые кое-как, небритые и хмурые — они шатались по центру города, выпрашивая мелочь у прохожих, спали на грязных одеялах в обнимку с такими же хмурыми и голодными собаками. Раньше Рики презирал таких людей. Теперь стал одним из них.
По крайней мере, с виду.
Ориентируясь на солнце, они шли все время на запад. Вперед, не сбавляя шага и стараясь не отклоняться в сторону, насколько позволял извилистый и лукавый лабиринт улиц. Богатые кварталы сменялись бедными, узкие переулочки - широкими проспектами, набережные — автострадами, тесные подворотни - площадями. Казалось, что вот еще чуть-чуть, еще день пути - и здания расступятся, и перед очарованными путниками откроются просторы: поля с разбросанными, точно кубики по зеленому ковру, хуторами, сочные луга с травой по пояс и пыльно-желтые проселочные дороги. А там, за полями и дорогами раскинулся волшебный лес.
Но город не кончался, он плелся за Рики и Стеллой, точно пес на поводке. Во сне опутывал стенами, прихлопывал сверху пролетами мостов, запирал в строящихся или, наоборот, предназначенных на снос домах.
- Кажется, я понял, что такое ад, - сказал как-то Рики, проснувшись среди обломков мебели на краю городской свалки. - Это дорога, которая ведет в никуда. Должно быть, мы ее заслужили.
Стелла взглянула на него затравленно и пожала худенькими острыми плечами. Скосив глаза в зажатое в ладошке карманное зеркальце, послюнявила палец и попыталась стереть со лба и носа черные полосы. Воды не было — стояла засуха, и все лужи в городе пересохли.
- Каждый заслужил свою дорогу. Но мы выберемся, Фредерик, я тебе обещаю. Пусть не сразу, но обязательно выберемся. Беспокоишься о своих, да?
Рики благодарно кивнул.
- Cейчас уже не так, как в начале, но все равно — тревожно. Марайка сильная, но сила в ней надломлена. Ей трудно приходилось последние годы. Я целый день на работе, а она — дома одна с больным ребенком. Не просто больным, а с таким, что сколько любви в него не вкладывай, ничего не получаешь в ответ.
- Мне это знакомо, - отозвалась Стелла. - Детей у меня нет, но что такое «ничего не получать в ответ» я знаю. Когда мы с Фрэнком...
- Не надо Фрэнка, - мягко сказал Рики.
- Хорошо, - согласилась Стелла. - Как хочешь. Фрэнка больше не будет — только ты и я. Так? Умыться бы... на ведьму похожа. На бабку Ежку.
- Ты очень красивая, - искренне сказал Рики. - Самая красивая девушка в мире, и все силиконовые мисс Вселенные перед тобой — ничто. Ты вся, как свет, а к свету грязь не пристает.
Они выбрались на расчищенное место. Позади простирался огромный, заваленный мусором пустырь, впереди высились подрумяненные первыми — еще не жаркими — лучами солнца многоэтажки. Над крышами сизым дымком вилась стайка почтовых голубей.
- А как же Марайка? - спросила Стелла. Она улыбалась, но в крошечных морщинках у глаз и в уголках губ притаилась усталость. - Ты ведь ее любишь, Фредерик.
- Любил, - поправил ее Рики. - Раньше. Кажется.
Он хотел сказать, что любовь со временем заменяется привычкой, а внутренняя близость — чувством долга, и сам удивился, как неправильно это прозвучало. Наверное, потому что в их странной вселенной не было ни прошлого, ни будущего, ни сослагательного наклонения, а только настоящее - во всем многообразии его смыслов и оттенков.
- Не надо тревожиться, - сказала Стелла. - Давай, я научу тебя танцевать. Ты ведь не умеешь, Фредерик, правда? А нужно уметь, потому что танец — это язык души. Как молитва или медитация, только гораздо естественней и доходчивей. На нем душа разговаривает с Богом. Ну, смелее, - она подала ему руку.
На безлюдном пустыре, среди мертвых, не нужных вещей, почерневших от росы и растрескавшихся от зноя досок и пустых бутылок, Стелла разучила с Рики первый танец. Это была бразильская самба.
Сначала получалось плохо — тело не слушалось и не желало двигаться в такт. Рики повторял за девушкой шаги, но сбивался с ритма, оступался, ноги заплетались.
- Плавно, Фредерик, не части, - командовала Стелла. - Под музыку!
- Нет здесь никакой музыки, - оправдывался Рики, не сводя взгляда с ее кроссовок. - Я ничего не слышу!
Его уши словно заложило ватой. Даже чириканье птиц смолкло, и кузнечики не выводили больше длинные переливчатые трели. И пернатые, и мелкие насекомые попрятались от дневной жары.
- Есть, Фредерик, только очень-очень тихая. Прислушайся, и она прорастет в тебе. Ну, пожалуйста, Рики!
Он улыбнулся: «Так ты знала, как меня зовут?» Не безличное, паспортное, а домашнее имя еще больше сблизило их, стало их маленькой тайной — как когда-то давно с Марайкой. Рики глубоко вздохнул, расслабив каждую мышцу, прикрыл глаза и сосредоточился, пытаясь расслышать музыку тишины.
И вот, словно из глубины колодца, едва различимая, донеслась барабанная дробь — как будто цыпленок старался клювом продолбить скорлупу. Или это он, Рики, был, как цыпленок, заключен в яйце, а кто-то пробивался к нему снаружи, чтобы выпустить из скорлупы безмолвия в мир звуков?
В голове гулко стучала кровь. Барабанная дробь с каждым вдохом становились отчетливее, крепла и ветвилась, и на ней, точно молодые листья, распускались хрупкие аккорды.
Глава 4
Сколько времени они шли? Город никак не реагировал на смену времен года. Только в какой-то момент Рики вдруг показалось, что небо слегка потемнело и в его пронзительной лазури появились стылые фиолетовые оттенки. Ночная роса сделалась холодней и обильней, и собиралась по утрам в маленькие блестящие лужицы, а на влажную брусчатку налипали принесенные ветром из-за высоких оград золотые пятачки листьев.
Потом листья почернели, превратились в грязные лоскутки, а мостовые захрустели ломкой корочкой инея. По ночам Рики укрывал дрожащую девушку своей курткой и — не обращая внимания на слабые протесты: «не беспокойся, я не замерзла» - грел дыханием ее онемевшие пальцы и прозрачные, как фарфор, щеки. Больше он ничего не мог для нее сделать.
C каждым порывом ночного ветра истончался обмотанный вокруг их запястий поясок. Обглоданный холодом, он из широкой красной ленточки превратился в нитку, не толще паутинки. Где-то совсем рядом — в убогих каморках и богатых коттеджах - топились печки, весело булькая, закипали чайники, поднимался сытный, горячий пар над кастрюльками с супом. Но никому не было дела до двух замерзающих на улице бродяг, а Рики и Стелле даже в голову не приходило попроситься к кому-нибудь на ночлег. Чужой мир, чужие люди. Равнодушная, чужая зима.
На краю Земли — в том же, и одновременно совсем другом городе, в ином, недосягаемом измерении - остались Марайка и Мориц. Рики не думал о сыне, он чувствовал его, как чувствует дерево растущий от его корней побег. Не тосковал и не метался, но каждой клеточкой ощущал, как откуда-то из темноты и глубины к нему струятся энергичные биотоки, и понимал — Мориц жив. Значит, есть куда возвращаться и есть к чему стремиться, и нужно, обязательно нужно найти этот проклятый подснежник. Хоть из-под земли выкопать.
Мир вокруг Рики неожиданно заболел проказой. Небо, здания, деревья покрылись бесцветными язвами, которые расползаясь по телу города, отвратительно шелушились. Идти стало трудно — перед глазами сгустилась молочная пелена, искажая контуры, поглощая голоса и звуки шагов. Рики и Стелла больше не танцевали на улицах, не смеялись и не разговаривали, а шли молча, крепко держась за руки. Они и не заметили, как проказа съела брусчатку и асфальт, обнажив мерзлую, бурую грунтовку, как расступились дома — город кончился. Начался лес.
Приблизившийся на расстояние вытянутой руки горизонт, точно лихорадкой, обметало звездами. Белая слякоть над головой, рыхлая, скрипящая белизна под ногами. Только стволы деревьев смутно прорисовывались в белой темноте. Сознание не выдерживало пустоты, то и дело отключалось, и Рики впадал в спонтанную медитацию.
Он видел себя в маленьком сарае с одним окошком, среди наваленных кое-как мотыг и лопат. Запах еловых опилок щекотал нос, а бревенчатые стены пульсировали в так биению сердца. Так тепло, спокойно и уютно Рики не было никогда.
Он подергал хлипкую с виду, запертую на одну щеколду дверь — та не подавалась. Чтобы чем-то занять себя он принялся разбирать садовый инвентарь. Секаторы, топорики, перчатки, мотки шлангов — на полку, мотыги, лопаты и грабли — к стене. Под грудой предметов обнаружилась покрытая брезентом газонокосилка, а рядом с ней канистра с бензином. Надо же. Рики и не предполагал, что в сарайчике столько полезных вещей. Они не желали стоять у стен и лежать на полках, сами просились в руки. И что он тут прохлаждается, когда вокруг столько работы?
- Рики, очнись! - он вздрогнул, когда чья-то влажная ладонь коснулась его щеки. - Смотри, мы почти у цели. Рики! - настойчиво повторила Стелла, дергая его за полу куртки.
Он медленно приходил в себя, щурился и моргал. В глаза бил яркий, нереально четкий, словно осязаемый свет. Солнечные лучи отражались от снега, преломляясь в пышную, точно разноцветный хвост жар-птицы, радугу, и примерно на высоте человеческого роста встречались с другими — отвесными, падавшими из прорехи в облаках. Там, где верхние лучи достигали земли, снег подтаял, оголив черные, кое-где покрытые стебельками травы проплешины. А у самых ботинок Рики — так, что еще полшага, и раздавил бы, не заметив — торчала из сугроба веточка с двумя набухшими, полураскрытыми почками. Это было странно — ведь дуб не распускается ранней весной.
- Маленький Дик, - восхищенно прошептал Рики, опустившись на колени перед молодым деревцем. - Так вот ты где... Ну, как понравилось тебе летать? Или дома все-таки лучше?
Он протянул руку, и — Рики мог бы в этом поклясться — дубок тоже встрепенулся едва уловимо и потянулся ему навстречу. Они оба как будто встретились после долгой разлуки. Но тут закружилась голова, в ушах засвистело — и, хотя картинка перед глазами даже не шелохнулась, Рики показалось, что он падает с большой высоты. Он ощутил толчок, словно от удара о землю — такой сильный и болезненный, что сознание на миг помутилось.
- Стелла! - позвал он в отчаянии.
Несколько минут или часов, а может быть, и дней, Рики не мог сообразить, кто он и где находится. Потом вспомнил.
- Стелла...
Девушки нигде не было. Снег растаял, стек в ложбинки кровавыми ручейками. Заходящее солнце расчеркало небо на горизонте, точно тетрадку нерадивого ученика, окропило клюквенным соком золотой мох.
Рики сидел, слегка оглушенный, привалившись спиной к стволу могучего дуба и смотрел на маленький дубок, который уже успел развернуть два клейких, нежно-зеленых листка. Его вдруг захлестнула горячая симпатия к этим двум деревьям — старому и юному, и странная уверенность, что как бы ни менялся вокруг мир, маленький Дик и его мудрый отец останутся неподвластны злым метаморфозам.
«Никуда я отсюда не уйду, - думал Рики, засыпая. - Потому что это место — правильное». Он улыбнулся проклюнувшейся сквозь остывающие закатные краски большой белой звезде.
Он спал, и ему снилось, что не было странствий, и зимы, и девушки по имени Стелла в белом платье с красным пояском. А он, Рики, не искал февральский подснежник, а просто поехал с семьей за город, прихватив корзинку с едой, да одеяло для пикника... и вот сейчас хлебнул пива и задремал под деревом.
И не понимал Рики во сне — отдыхает ли он с женой и сыном на природе или по-прежнему блуждает по лабиринтам чьего-то — или своего — сердца.
Из забытья его вырвал голос — резко, будто в темной комнате включили лампочку. Рики осторожно приподнял веки — и чуть не вскрикнул. Рядом с ним, на мшистом холмике примостился, скрестив ноги по-турецки, маленький мальчик в голубой тенниске и с жирно блестящими на солнце черными волосами. Он склонился над раскрытой книгой и — не обращая внимания на Рики - монотонно, без пауз, бубнил себе под нос:
«...Папа, почему деревья не летают, как птицы? Отец - высокий дуб, кряжистый и седой от лунного света - покачал головой. Летают, сынок, крылатые. А те, у кого есть корни...»
Рики слушал и слушал этот тонкий голос, и не смел вздохнуть — лежал не шевелясь, боясь спугнуть счастье.