Я видел утром, как они сияли. Светили прямо в душу, вселяя неожиданную радость. Как будто снова детство, как будто какой-то праздник, и что-то вот-вот тебе подарят, что-то такое, чего и ждать не смеешь. Центральная сосулька в хрустальном частоколе была с полметра и золотом горела. На солнце все стреляли бегло вниз трассирующим блеском, блестяще мироточили.
И я решил понаблюдать их рост. Я думал, они день ото дня длиннеют, но вскоре был очень удивлён, что не растут, а тают. К полудню все исчезли, и кромка крыши плачет уже без ледяных сверкающих ресниц.
Когда же родились? Вчера под вечер, как только подморозило? Сегодня такой же день, синеет так же мартовское небо, и солнце снова приглашает подставить щёку. Всё точно так же. И значит, можно увидеть всю их жизнь с момента зарожденья! Спасибо, что сегодня выходной и я один, мне никуда не надо. Я очень рад себя отдать весенней хронике.
Наш дом как буква «П», а вход на юг, под брюхом этой буквы, и здесь давно царит капельный микроклимат. Бетонный козырёк над входом, с него вот и течёт.
В восторге от своей затеи серьёзно на диване занял пост у самого окна под этим козырьком. И прямо надо мной его восточный край, где утром наблюдал хрустальное сиянье. С азартом жду. Охотничий азарт? А может, что-то больше? Ведь, в самом деле жду так, как будто кто-то очень дорогой приехать должен. Сама весна меня взяла под этот козырёк.
Однако, уточню: вторая половина марта, четыре часа дня. Окно восточного крыла – восточной ножки «П» – бьёт отраженьем солнца; само уже отчётливо снижается на запад. Стекают капли по бетонной кромке, а выше – радостное небо и ветки тонкие – все в солнце. Сейчас бы вот сосулькам и родиться, ещё на фоне весёлой синевы! И моя миссия была бы завершённой. Но нет, в половине шестого вода в колеях застывать начинает, а сосулек не видно. Капли падают сложными ритмами. Не так всё это просто.
Уже проголодался наблюдатель и заварил лапшу. Упорно жду, когда же вечер свою лапшу навешает на кромку. Пока не зажигаю свет. Бледнеет небо, уж цвета незабудки, и по нему глиссируют вороны. Капли всё реже, идут почти в такт с сердцем. Я принимаю роды у весны. В остатках голубого чуть фиолетит, на розоватых лужах отчётливый ледок.
К семи часам писать без света трудно, зажёг – и за окном уж ночь. Не чёрная ещё, а тёмный пурпур. Конечно же, не может такое таинство быть слишком очевидным, лишь только в темноте. Вот ведь во что ввязался!
Я выхожу во двор, там первая звезда. А из-за дома восходит жёлтый круг. Капель и при луне не затихает и даже почему-то оживилась, а вот сосулек нет. И ясно стало слышно протяжную трубу, задумчиво скользящую поблизости светила. Лунный свет поддержал мои странные планы, но не может помочь наблюдать. Тут я вспомнил про мощный фонарь – вот и ему достойная работа, наконец. Бьёт посильней луны, а звук трубы при нём куда-то пропадает. Отлично видно кромку и даже сквозь окно, и даже при свете в доме. Теперь вполне надёжно обеспечил себя бессонной ночью. Азарт первопроходца, как будто открываю какой-то полюс. Сосулечный лунатик, я свой весенний полюс исследую с дивана.
Новое дело: капли не сразу стекают, а чуть повисев и набухнув. Одна из капель к девяти часам, надувшись, провисела минуты две. Другие неохотно отрывались, она висела. Казалось, вот оно – начало, но всё же сорвалась.
Четверть десятого. В том самом месте, где утром золотилась верховная сосулька, вдруг капанье ускорилось и сделалось другим – пульсируют, переливаясь, две капли рядом. Мигают через раз, как фонари на переезде. Какое-то тревожное миганье. Эта пара определённо густеет киселём, и лунный звук почтительно примолк. Уже заметны белые сосочки на концах.
И вот, отчётливо видны два белых стержня, так сантиметра с полтора. С них каплет. И возле кое-где проклюнулись такие же росточки, но есть ещё отрывы среди них, а эти первые висят вполне надёжно. Блестят в луче, сочатся, но не растут. Однако же, ура! Родились первенцы! И впрямь, похожи очень на лапшу. Луна опять торжественно запела и лезет, лезет вверх.
К двенадцатому часу шесть безутешных крох роняют ночью слёзы. Луна уже зашла за козырёк, и его край особенно отчётлив. Мои новорождённые как кровельные гвозди, чуть гнутые. Загибы и изломы во все стороны. Рассада хилая.
А вот и ровно полночь. Их уже восемь, уж далеко не гвозди и продолжают потихоньку матереть. Одна уже почти что настоящая.
Я сплю урывками. Трудные роды под полной луной. Сияя, растворятся под полным солнцем. Сосульки-однодневки. Красавицы лишь первой половины весеннего денька, но ярче них нет символа весны!
В три ночи уж ни одна не плачет. Заснули.
К шести часам утра на тёмной синеве проглядывают ветки. И силуэт сосулек. Нет ни луны, ни звёзд. В седьмом часу мои объекты сначала голубеют и начинают очень нежно розоветь. Капели пока нет. Когда же оживятся? К восьми мне надо уходить – работа.
Но уже ясно всё. Проснувшись, они, конечно, сначала ещё растут. Затем в них вспыхнет волшебный блеск. Сожмётся чьё-то сердце. Кто-то грудь расправит. А кто-то как цветами просто умилится. Сияя, они пойдут на нет и превратятся в струи. В них самый главный смысл весеннего начала. Хотелось бы получше впитать их блеск. Быть может, в другой раз.
Макушки тополей уж в розовых лучах. Сороки аппетитно целуются на ветке. Сосульки ещё чуть мутноваты. Пока ещё не тянут на хрусталь, ждут солнечных лучей. Никто не плачет.
И снова над кромкой идут поцелуи.
Да, несколько минут до равенства дня с ночью. До равноденствия всего лишь пара дней.
Мне время покидать свой добровольный пост. Ну, прощайте, ночные питомцы – задремавшие струи весны!
Желаю вам удачно просиять!