ИСПОВЕДЬ НАРКОМАНА
ОТ АВТОРА
С Артемом Бирюковым я познакомился в храме Донецка после церковной службы. Он уже был наслышан обо мне, как о журналисте, которого очень волнует тема наркомании и алкоголизма. Молодой человек представился и смущенно протянул мне потрепанную общую тетрадь.
– Здесь отражены некоторые мои мысли в период просветления мозгов. Около десяти лет я находился в объятьях коварного дьявола, с которым в туманном затмении безвольно заключил бессрочный контракт. Свои мысли я в хаотическом порядке, как мог, выстроил на бумаге. Что получилось, то получилось. Вы уж не обессудьте...
Недели две я корпел над этими записками с лупой, разбирая корявый и, порой, небрежный почерк автора. Несколько раз мне приходилось еще встречаться с этим парнем и записывать повторно неясные детали записей на диктофон. Передо мной, как на ладони, легла исковерканная судьба тридцатилетнего парня, с уже изрезанным морщинами лбом, спортсмена-разрядника в прошлом. Казалось, жизнь так и пройдет мимо, однако, уже, стоя у последней черты, взор закоренелого наркомана неожиданно обратился к Всевышнему.
В этих записках, написанных с большим откровением, как говорится, без ретуши, в минуты коротких трезвых передышек, отражена вся душевная боль ,с грустью пополам, за неудавшуюся, изломанную наркотическим зельем, судьбу.
Сегодня я с большим волнением представляю эту грустную исповедь на суд нашей взыскательной читательской аудитории...
Борис БЕМ
Эта исповедь наркомана- заключительная часть моей новой книги по проблеме наркомании и бытового пьянства. Книга так и называется: «Контракт с дьяволом» Первые две части этой книги посвящены успешной работе одного из русско-язычных немецких реабилитационных центров «Новая жизнь», что находится в федеральной земле Северный Рейн Вестфалия. Это опыт моих шестилетних наблюдений за работой центра. Книга выпущена Мюнхенским издательством в двух версиях на русском и немецком языках.
КАРТИНКИ ИЗ ДЕТСТВА
Свое раннее детство ассоциируется у меня с затейливыми узорами калейдоскопа. Крутишь трубочку и наблюдаешь в глазок, как маленькие разноцветные стеклышки делают чудеса, соединяясь друг с другом, превращаются в красивые, радующие глаз орнаменты. Я рос очень любознательным ребенком. Отца у меня никогда не было, а воспитанием занимались мать и бабушка. Мама целыми днями торчала на молочной ферме, доила коров, а больная бабуля все больше сидела в горнице, окружив себя мотками пряжи, вертела спицами. Я практически был предоставлен сам себе и окружающий мир воспринимал таким, каким я его видел. Так, полевую ромашку я сравнивал с солнечным диском, вокруг которого распустились белоснежные косички, а растущие в огороде одуванчики я превращал в легкие пушистые снежинки. Как и все мальчишки, я любил резвиться под щедрыми лучами солнца на росной травке, а морозной ядреной зимой лепить снежки и бросать их в деревья. В неуемной моей головке роились многие сотни «почему?», только ответов не находилось по элементарной причине: задавать их было некому.
Очень хорошо помню день, когда мне исполнилось три года. Стоял теплая августовская пора. С яблонь свисали аппетитные, с подрумяненными бочками яблоки. Во дворе, на сколоченном из досок столе, стояли мутные бутыли с самогоном. Вокруг немудреная закуска из того, что Бог послал: салаты из овощей, сало, жареная картошка. На скамейках сидят мамины гости, человек пятнадцать, все под хорошим «шафе» Играет гармошка, в воздухе повисла мелодия разухабистых частушек. И хотя я был героем дня, на меня мало обращали внимания. Я сидел поодаль и возил по траве ржавый детский паровоз, его мама принесла в дом с соседней свалки. В какое-то мгновение мне стало скучно, и я решил скрыться от людских глаз в горнице.
Поднимаясь по ступенькам крыльца я поскользнулся, доски оказались мокрыми и соскочил вниз, ударившись головой о поребрик Удар не был особенно сильным, однако я поднялся на ноги и, усевшись на нижнюю ступеньку, горько и тихо заплакал. Мне стало так обидно оттого, что взрослые дяди и тети веселятся, поют песни, а до меня никому нет никакого дела. С ветки дерева до моих ушей донеслась соловьиная трель. Я устремил взор на крону раскидистой березы и стал мечтать о том, как хорошо быть свободной птицей, можно просто взять, взмахнуть крыльями и улететь в далекие края, жаркие страны.
И КНУТ, И ПРЯНИК
Когда мне исполниось пять лет, в доме появился дядька Петро. Это был высоченный амбал с толстой сальной ряхой и неряшливой кудрявой бородой. Этот дядька появился в деревне год назад. Позже я узнал, что хахаль мамин из уголовных сидельцев, прибился он в нашу деревню по случаю, и снимал угол у старухи Кирилловны, что жила в крайней избе, в аккурат, против леса. Как они «снюхались» с мамой не знаю, только с первых же дней он повел себя в доме хозяином.
Как-то в один из выходных дней, дело было ранней осенью, так называемый отчим вышел на крыльцо с бумажным пакетом и окликнул меня, я катался по двору на развалюхе-велосипеде.
– Слышь, Артюха, подь сюда. Смотри, какую мы с маткой обнову тебе купляли. От дядьки несло вчерашним винным перегаром, глаза его были воспалены и налиты кровью, однако, добродушная улыбка выражала хорошее настроение. Отчим развернул пакет и достал оттуда красивую вельветовую рубашку, в мелкий рубчик, с погончиками, цвета морской волны. Что и говорить, рубаха была на загляденье. Я подошел к отчиму и восторженно на него посмотрел. Забылись все обиды, которые он мне причинил раньше. Я бережно взял в руки обнову и побежал переодеваться.
Сгорбленная бабушка, увидев меня в свежем одеянии, полезла в шкаф и достала с полки шифоньера новые тренировочные штаны с белыми лампасами. Этот подарок оказался для меня вторым неожиданным сюрпризом. Намазав старые потрескавшиеся ботинки ваксой, я попросил маму натереть их бархоткой. Вырядившись, я решил пофорсить по деревне. Чай, не каждый день, выпадает такой праздник на душе. Весь день я шатался по деревне, на обед не пришел. А когда стрелки часов перевалили за десять вечера, я, наконец, появился во дворе. Волноваться и бояться было чего. Все штаны были перепачканы зеленкой, на задней брючине висел надорванный клок, видимо, задел, когда перелезал через сучковатое бревно в лесу. Вся рубашка была мокрая, с розовыми пятнами, это я ладошки вытирал, когда собирал бруснику.
Увидев меня в такой красе, отчим запустил свои лопаты-пальцы в бороду и зло буркнул:
– Что ж, раз тако дело, будем учить азбуку.
Дядька Петро вынул из брюк узкий сыромятный ремень и, ловко перехватив меня за подштанники левой рукой, стал хлестать меня ремнем:
– А – за непочтение к родителям, Б – за порчу одежды.
Мамин сожитель так разошелся, что и не заметил, как из сеней вышла мама и сумела перехватить ремень:
– Все, баста! Хватит, изверг. Мало тебе лупасить меня, так ты за мальца взялся. Сначала роди своего, а потом лупи.
Мама вытерла вспотевшую ладошку о фартук и со звоном ударила Петра по щеке. Изумленный сожитель от такой наглости набрал в рот воздуха и лишь нервно моргал глазами. Наутро горе-воспитатель ушел, больше на моем горизонте он не всплывал.
ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ «ЧУДЕСНЫЕ»
В нашей деревне было всего-навсего полторы сотни дворов, поэтому и школа была только начальной. А если учесть, что в каждом классе училось по пять-шесть человек, то и учитель на всех приходился один. Один ряд парт – один класс, другой – класс постарше. Поначалу я проявлял интерес к учебе. Подперев кулачком подбородок, я внимательно ловил каждое слово учительницы, все мне было интересно. И домашние задания я тоже делал с большим удовольствием. Самое интересное, надеяться дома на помощь со стороны мамы и бабушки, было делом нулевым, поэтому я все больше работал на уроках, пытался как можно больше запомнить. Вот так, на памяти своей и выезжал я первые три года учебы.
Когда мне исполнилось десять лет, умерла бабушка, и мы остались с мамой одни на этом свете. Нельзя сказать, что у нас не было родственников, были, отдаленные, по материнской линии. Какие-то двоюродные или троюродные, словом седьмая вода на киселе. Мама с ними практически не общалась, только иногда, по большим праздникам, почтальонша приносила открытки со штампом областного центра.
Уже учась в четвертом классе, я поймал себя на мысли, что все, что вещает учительница – это «лажа», и в жизни мне мало может пригодиться. На уроках я со своим соседом, отчаянным озорником и заводилой все чаще стал играть в морской бой, а иногда и в карты, на интерес. А интерес у нас был один–щелбаны. Денег не было, разнообразить досуг надо, вот мы и играли, набивая шишки друг другу. А однажды Лешка, так звали моего однокашника, вообще учудил. Принес из дому поллитровую бутылку самогону и кусок колбасы на закуску. На большой перемене он отвел меня в сторону и предложил:
– Хочешь стать настоящим мужиком?
Я в ответ кивнул. Кто же не хочет? Ищи дураков. Все мы жили, спали и видели себя взрослыми, мечтали о том времени, когда у нас на щеках появится щетина
– У меня есть горючка, водка в смысле, точнее самогон. Давай попробуем. Говорят, кайф потом приходит, закачаешься. Вон, к моему батяне вчерась дядя Иван, тракторист забегал. Так они так «набубенились», что он чуть сегодня работу не проспал. Я под шумок у них одну бутылку и слямзил, думал, успокоятся, так отец снова в подполье полез и новую склянку притаранил. Давай по глоточку, как говорится, с устатку.
Лешка первый пригубил и, сделав два глотка, закашлялся. Видно, мальцу было это зелье в диковинку. Лешка набил щеки колбасой и стал смачно жевать, растягивая нараспев:
– Хорошо пошла! Давай и ты, «шлепала»!
Я раскрутил бутылку для форса и заработал кадыком, сделав три хороших глотка.
– Хорош баловаться, мне оставь.
Лешка посмотрел в склянку, мутная жидкость еще занимала больше половины пространства.
На следующей перемене мы добавили с дружком еще по паре глотков...
На четвертом уроке нас стало потихоньку «развозить» Учительница, завидев наши выпученные глаза, подошла к нам и сразу же учуяла запах сивухи. Ни слова не говоря, она жестом поманила нас в коридор и подвела к жестяному баку с водой. Наполнив полную эмалированную кружку, она приказала мне:
– Пей!
В ее глазах блеснула и жалость, и гнев одновременно. Ослушаться мы не смели. Я осушил первую кружку небрежно.
– Теперь еще одну. Нужно как можно быстрее очистить желудок, пока алкоголь не всосался в кровь...
У учительницы из под косынки выбились волосы, голос ее заметно дрожал.
После третьей кружки воды у меня начались позывы рвоты. Выбежав во двор, я отрыгнул воду. Следом выбежал Лешка, на ходу извергая из себя фонтан воды.
Вся эта история могла закончиться незаметно, не появись на пороге ребятня из класса. Им было крайне любопытно, куда повела нас учительница?
Посвящение в мужчины завершилось для нас позором, и мы стали посмешищем школы. После этого случая я с Лешкой две недели не разговаривал. А учительница – она молодец. В классе она пригрозила ребятам, чтобы не болтали на улице и дома лишнего. И домашним нашим не обмолвилась ни словом. Сколько времени прошло с тех пор, а учительницу первую свою, тактичную, добрую и сердечную я помню до сих пор и ношу о ней светлую память в сердце.
ДАВАЙ ЗАКУРИМ, КОРЕШ, ПО ОДНОЙ
Очевидно, трудно быть первоткрывателем. Колумб первым среди исследователей открыл Америку, инженер Попов был пионером в развитии радио, Гагарин первым покорил космос. Все эти открытия были сделаны на благо людей. Вот и мы, того не подозревая, будучи безусыми юнцами, тоже старались торопить время и открывать для себя новые горизонты человеческого бытия. До теории относительности Эйнштейна по причине малолетства было по «барабану», зато познать себя во всех проявлениях, нам, мальчишкам, было крайне любопытно. Первый неудачный шаг к познанию мы с Лешкой сделали и на собственном примере сели в глубокую «лужу» Так мужчинами не становятся.
Что касается табака, то был я к этой штуке абсолютно равнодушен. Дома у меня не было заразительного примера. Мама, правда, прикладывалась к рюмке, однако алкоголичкой себя не считала, работу не прогуливала и хозяйство исправно вела. Табаком она тоже не баловалась, в доме даже не водилось пепельницы.
С пятого класса я стал посещать школу восьмилетку в соседней деревне. Это четыре километра туда и столько же обратно. Хорошая физкультурная закалка. Считалось праздником, когда нас возил в школу изредка развалюха-автобус.
Моим соседом по парте оказался верзила-второгодник Юрка Курпатов. В свои двенадцать лет он вполне тянул на пятнадцать, а может, и на шестнадцать лет. Карманы у Юрки вечно воняли едким табаком, он постоянно носил с собой тряпочный кисет с самосадом и обрывки газетной бумаги. Учился Юрка плохо, слыл отпетым лодырем, но это не значило, что он не был способным к учебе. Математику и русский язык Курпатов, действительно игнорировал, зато историю и географию он просто обожал. На этих уроках он вел себя более-менее сосредоточенно. В классном журнале по этим предметам у него стояли твердые четверки. Однажды Юрка мне признался в том, что хочет стать, как и Пржевальский, великим путешественником. Романтизм своей неуемной натуры мальчишка подкреплял бурной фантазией. Что-что, а приврать классно Юрка любил, и надо отметить, у него это хорошо получалось...
Курил Курпатов почти открыто. Во время школьных перемен он крутил козьи ножки во дворе, а после занятий шел по деревенской улице, не вынимая «соски» изо рта. Никого не стеснялся и никого не боялся. Дома на парня махнули рукой. Скорее бы в армию. Там дурь сама уйдет. Так рассуждали его родители...
В новогодние каникулы Юрке, наконец, удалось меня «искусить» Он явился, не запылился, в мою деревню, держа в кармане красивую пачку папирос «Герцеговина флор» Говорят, эти папиросы любил курить сам вождь всех народов Сталин. Демонстративно вынув из куртки папиросы, он раскрыл пачку, вынул папиросу, постучал краем о пачку и предложил мне попробовать на вкус табак аристократов. Пачка действительно была завораживающе красива, а слово аристократ прозвучало очень уж важно и обещающе.
В душе наступило смятение. С одной стороны любопытство имело место, с другой – я хорошо помнил историю со вкусом алкоголя, тем более, чем она окончилась. Я крутил извилинами и так, и сяк, однако уважить гостя было нужно, не зря же он перся в такую даль с оригинальным подарком.
– Одна папироса здоровью не помеха, – решился я и взял в руки папироску.
Юрка чиркнул зажигалкой и присоветовал:
– Дым затягивай в себя, но не глубоко, голова может закружиться с непривычки.
Первая затяжка вызвала кашель, вторая защекотала ноздри. Третья и четвертая прошли незамечено, а потом началось легкое головокружение. Я потушил хабарик и заключил:
– Никакой это не кайф, во рту противно и голова чугунная.
– Ничего, не Боги горшки обжигают, привыкнешь. Ты прав, листья табака и впрямь, для интеллигентов, мне больше по нутру наш самосад, он до печенок пробирает, а это фигня какая-то.
Юрка протянул мне пачку папирос и покровительственно хлопнул по плечу:
– Дарю, братан. Это мой новогодний привет...
Вечером Юрка побежал в свою деревню, а я все не находил себе места. Карман жгла пресловутая пачка «Герцеговины-флор». Я был озабочен тем, куда бы ее подальше спрятать, чтобы не отыскала мать. Я покопался в комоде, потом в шкафу. Наконец я вышел во двор и полез на чердак сарая. Там я спрятал папиросы в старый рваный сапог, забил его сеном и бросил в дальний угол.
Матери дома не было, видимо ушла она к своим товаркам на посиделки. Я уселся на стул и задумался, Во рту было неприятно, будто кошки нужду справили. Голова уже почти не кружилась, однако в теле ощущалась слабость. Злости на себя прибавилось. Опять не устоял. Что же я за пластилиновый такой парень, что меня можно изогнуть в любую сторону? Я продолжал сидеть в горьком раздумье, а внутренний мой голос продолжал говорить с издевкой:
– Ну и слабак, ты, Артем, не мужик, а дешевый склизняк!
НА РАЗВИЛКЕ ДОРОГ
...Вот, наконец, расквитавшись с восьмилеткой, я получил вожделенное свидетельство о неполном среднем образовании. Оно давало мне право поступления в техникум или в профессиональное училище. Честно говоря, мне было до феньки куда направлять свои стопы, главное побыстрее съехать с деревни, все мне здесь опостылело. Постоянный зуд матери, хроническое бездененежье и откровенное безделье позвали меня в дорогу. Аттестат у меня не светился хорошими отметками, львиная доля приходилась на тройки. В этой связи я долго не горевал. В областном центре было где развернуться. Я решил поступать в механический техникум. Думал, что механика – это винтики, гаечки, колеса. Все должно крутиться и вертеться, а это очень занятно. Вот с таким детским примитивным мышлением я и переступил порог этого учебного заведения. Поселился в общежитии, получил экзаменационный лист.
Первый экзамен был по математике. Я ерзал на стуле и заметно нервничал, примеры и задачи, записанные в билете, не получались. Я косил глазом вокруг, пытаясь списать у соседа, но это дело было бесполезным, у каждого был свой вариант. Минут сорок я изображал из себя думающего ученика, а потом решительно встал и пошел к выходу. Решил, будь оно, что будет, пойду сдаваться в профессиональное училище. Меня остановила молодая девушка – преподаватель и вернула на место. Сев рядом со мной, она быстренько разложила все примеры по полочкам, вывела решение и, похлопав меня по вихрам, спросила:
– Ну, теперь разобрался, бедолага?
С математикой мне откровенно повезло, тройка стала пропуском на диктант. А вот здесь я жидко обделался. Как нас готовили в деревенской школе? Скорее по формальным признакам. Не прогуливаешь – тройка обеспечена. Словом, получил я по русскому языку махровую двойку. Сижу в вестибюле, у выхода и горюю, размышляя, в какую ремеслуху отнести документы? Вдруг ко мне подходит один препод – очкарик и спрашивает:
– Спорт любишь, чем увлекаешься?
Я возьми и скажи ему невпопад:
– В школе играл в волейбол.
– Да, парень ты рослый, и мышцы, чувствую, накачаны. Однако, глаза грустные. Давай, выкладывай, что у тебя за проблемы?
Откуда взялся этот ангел-хранитель, до сих пор понять не могу, словно из волшебной сказки выплыл. Я рассказал учителю про свою беду. Интеллигент выслушал меня и повел на второй этаж в учебную часть. В комнате никого не было. Он сунул мне в руки чистый двойной лист со штампом учреждения и усадил за стол.
-Вот тебе оригинал диктовки, он уже проверен. Просто перепиши, и будь внимателен, не наделай ошибок. Словом, перенеси текст, тютелька в тютельку. Преподаватель вышел из комнаты и запер меня на ключ, а я старательно стал выводить шариковой ручкой буквы...
Через несколько дней я увидел себя в списках зачисленных, а это означало, что пора начинать самостоятельную жизнь.
СЛОВО НЕ ВОРОБЕЙ
Препод тот, что записался мне в волшебники, оказался серьезным «шишкой» – заместителем директора по организационной работе. По совместительству он еще был спортивным энтузиастом, постоянно бегал, с кем-то шушукался, я его потом часто встречал на разных спортивных площадках, часто в тренировочном костюме со свистком в руках.
Однажды он меня выловил на улице и схватил за руку:
– Стой, красавец! Кто мне обещал спортивную честь техникума защищать? Не ты ли?
Преподаватель погрозил мне пальцем и потребовал, чтобы я начал посещать воллейбольные тренировки.
Как ни странно, в спортивную жизнь я втянулся. Этому помогло то обстоятельство, что соседом моим по комнате был второкурсник Николай. Он уже давно набил руку на волейболе и слыл в команде опытным игроком. Именно благодаря Николаю я и заразился этой увлекательной игрой и стал прогрессировать.
Уже учась на втором курсе, где-то ранней весной, наша учебная команда на областных соревнованиях заняла почетное второе место.
Учеба в этом «ликбезе» меня в каком-то роде дисциплинировала. Я прекрасно осознавал, что надеяться мне не на кого. Мать моя помочь мне ничем не могла, разве что шмат сала в посылке прислать? Парнем я был свойским, на рожон не лез, но и постоять за себя был не промах, общий язык с пацанами всегда находил. Вот эта моя коммуникабельность и помогала выживать. Однокашники часто брали меня на халтуру: то на рынок продукты разгрузить, то на овощебазе морковку с картошкой перебрать. Разумеется, не в учебное время. Так что от голода я не умирал, но и о матери, признаться, вспоминал. Сколько раз, лежа в постели, мечтал о том, что скоплю тысяч сто рублей и пошлю матери. В стране тогда была бешеная инфляция. Один доллар стоил свыше пяти тысяч рублей, а те, кто зарабатывал миллион рублей, это всего-то около двухсот долларов, считались хорошо оплачиваемыми людьми. Много раз я подходил к почте, решая осуществить задуманное, а потом черт какой-то меня останавливал, приговаривая:
– Вот, подкопишь более приличную сумму, чтоб не стыдно было, тогда и отправишь матери перевод...
Осуществить свои намерения мне не пришлось. Я учился уже на третьем курсе, когда из деревни пришла нерадостная весть. Возвращаясь с фермы мать выскочила с поля на тракт, из-за поворота вынырнул на скорости рейсовый автобус и сбил ее. Вскрытие показало, что в крови мамы было достаточно алкоголя...
После моего отъезда из деревни, она, видимо, отпустила вожжи. И если раньше мать заглядывала в рюмку с оглядкой, то, оставшись одна, дала себе волюшку. Как она совмещала работу с пьянкой, один Бог знает.
В летние каникулы я решил поправить свои материальные дела и отправился в деревню продать родовое гнездо, вернее то, что от него осталось, скособоченную хибару с рубероидной крышей.
Усадьба встретила меня унынием. Забор весь покосился, стекла окон были выбиты. Никто из односельчан не позарился на наш участок, никому он не был нужен, даже за жалкие гроши. Я забил досками окна и бросил в огород монету, хорошая примета вернуться, однако бросил я скорее не для приметы, а просто для ритуала: на самом деле я уже твердо знал о том, что не вернусь сюда никогда.
ГОРЬКАЯ ТРАВКА
Началом моего нравственного падения я считаю весну 1996 года. Я – здоровый семнадцатилетний бугай, без пяти минут специалист–механик был на пороге летней сессии. И надо же, на свою беду, я познакомился со смазливой девчонкой, она трудилась поварихой в пельменной и была старше меня на целых четыре года. Знакомство было молниеносным. Стоя у раздачи, я жадно впился в ее голубые глаза своим прожорливым взглядом. Слово за слово, и вот мы уже уютно сидим в ее маленькой келье, которую девушка снимала у одинокой старухи на городской окраине.
На столе бутылка шампанского и фрукты, обстановка вполне располагающая к интиму. Девица оказалась опытной. Скрещены бокалы на брудершафт и теплая дрожь побежала по телу, внизу живота заиграла плоть. Я и опомниться не успел, как очутился в объятьях этой бестии в юбке, с меня слетели брюки, рубашка и я остался, в чем мать родила. Так, я впервые, познал таинство любви. Несколько дней подряд я ходил к Людмиле на ночь любви как на праздник. И все начиналось опять красиво: вино, сигареты, фрукты, тусклый огонь свечей. Романтика!
С того самого Нового года, когда деревенский Юрка преподнес мне пачку «Герцеговины флор» я потихоньку начал курить. Вначале – папироска в день, потом две. Голова уже не кружилась, наоборот, наблюдался легкий приятный кайф. Когда я уже учился в восьмом классе, то выкуривал по пачке, правда с папирос я перешел на сигареты, и то самые дешевые.
Однажды, лежа в постели после очередного приступа страсти, Людмила заметила, нежно гладя мои волосы:
-Между прочим, сила члена зависит от многих факторов, знаешь, что является мощным стимулом?
Я заинтересованно поднял на нее глаза:
-Травка, обыкновенная травка. Забьешь косячок, сделаешь несколько затяжек и разом почувствуешь себя в раю. И делать тебе ничего не надо. Твой железнвй конь будет работать без устали. И тебе – наслаждение, и мне – истома. Давай попробуем. Все можно пропить, кроме опыта.
Людмила хитро подмигнула и, заткнув мой рот своими жаркими губами, повисла на моей шее.
Я внимательно наблюдал за сексуальной партнершой, как она умело и сноровисто растирала травку с табаком и так же споро набивала папиросную гильзу неизвестной для меня смесью. Я тут же вспомнил тот проклятый самогон и самочищение желудка, перед глазами проплыли выбившиеся из-под косынки волосы первой учительницы. Этот эпизод сменился первой папиросой и в глазах застыл ужас:
– Что же я делаю?
Силы прибавило мужское начало – я уже далеко не мальчик, могу и знаю, как нужно обращаться с женщиной. А что касается травки, то кто же будет против качественного секса, ведь Людмила посулила ангельские чудеса...
Первая затяжка вместе с воздухом, вторая. Людмила как опытная курильщица зелья показывает, как надо дышать. И вот косяк раскурен.
Людмила лежит, выпятив богатые груди, откинув одеяло. Глаза ее подернуты поволокой. Она уже «торчит». Легким движением пальцев она ловит мой восставший фаллос, направляя его в себя. Поехали!!!
Это был, действительно, рай. Именно таким я и представлял его, но только мысленно. Велика сила самовнушения, особенно тогда, когда сам хочешь в это верить!
С поварихой из городской пельменной я встречался до самых летних каникул. За это время я успел не только пристраститься к «траве», но и ширнуться более сильным наркотиком. Летняя сессия чуть не осталась сорвана. Опять мне повезло, еле выехал на тройках. Все каникулы я пробавлялся случайными заработками, а ночью забывался в приятном кайфе. Тогда в летние ночи под соловьиные трели я еще не знал, что мой третий курс учебы окажется последним и грядущей осенью я начну постигать другую науку – выживать в условиях сплошного тумана.
САЖУСЬ НА ИГЛУ
В сентябре начались занятия, а я, лежа на койке со свинцовой головой, находился в прострации.
– Вот завтра оклемаюсь, – думал я и возьмусь за ум, все таки четвертый курс, а это означало, что финиш близок. А «завтра» сменялись другим «послезавтра». В середине октября я уже понял, что год безвозвратно потерян. Из общежития меня выгнали, а за документами я так и не пошел. До зимы пробавлялся случайными заработками типа: копай глубже, кидай дальше, пока летит – отдыхай, а на постой я определился к одному пьянице-старперу. Жил он один в маленькой квартирке на первом этаже, в которой витал устоявшийся запах терпкого табака и винного перегара.
В один из зимних дней я вышел на улицу. Вроде бы не штормило, в голове была относительная ясность. В животе сильно урчало, хотелось элементарно жрать. Я вспомнил о том, что со вчерашнего утра и маковой росинки не проглотил. Проходя мимо парфюмерного магазина, я обратил внимание на обилие духов в витрине. Мгновенно вспыхнула мысль: а не попробовать ли поживиться? В магазине было мало народа. Я прошел мимо прилавка с закрытым стеклянным верхом и мой взгляд устремился в правый угол, там, на полуоткрытом стеллаже высились коробочки с парфюмерией. Оглядевшись по сторонам, я увидел полусонную продавщицу, она прихорашивалась у маленького зеркальца, стоя ко мне спиной в противоположном углу. Я сжал кулаки и, выпятив грудь подошел к полке. Раздумывать было некогда. Я сгреб в ладонь две первые, попавшиеся под руку коробочки, которые тут же утонули в глубоком кармане моего старого затертого пальто. Сделав еще несколько шагов вперед, я обернулся и спокойным шагом пошел к выходу. Мне почему-то казалось, что девушка-продавщица меня вот-вот остановит, но, слава Богу, пронесло, я благополучно вышел. Только на улице я смахнул ладонью со лба обильный пот. Первая кража, к счастью, прошла очень даже благополучно. Коробочки я рассмотрел уже дома. Это были женские духи «Сардоникс» Я послал деда-алкаша, его в округе каждая кошка знала, скинуть кому нибудь по сходной цене этот парфюм. Через час старик вернулся домой довольный, в пакете покоилась литровая бутыль спирта «Рояль», пару бутылок пива, колбаска, кирпич хлеба и жирная копченая селедка. Что еще бывшему студенту надо? Мы с дедом так в тот день назюзюкались, что у меня чуть не остановилось сердце. Я проснулся весь мокрый на полу, среди окурков, рядом в такой же луже валялся и мой хозяин, дед Лукич. Чувством омерзения я тогда не страдал, наоборот, во мне крепла уверенность, что я просто – невезунчик, а люди, окружающие меня специально не желают мне добра...
Я еще не знал, что в хате моего хозяина еще не так давно жили трое наркоманов. Поздней осенью они съехали, и дед облегченно вздохнул: меньше народу, больше кислороду...
А я тем временем продолжал успешно промышлять. И надо же, небесные ангелы мне покровительствовали. Я подворовывал в магазинах, и на рынках, на толкучках, да и просто, в тесной толпе. Однажды мне удалось вытащить из открытой сумки одной женщины-простофили добрый кошелек. Там лежали пять хрустящих кредиток по пятьдесят тысяч каждая. Казалось, не такая большая «капуста», однако несколько дней можно было припеваючи жить.
В хорошем настроении я вернулся в дедово логово. У старика в доме стоял дым коромыслом. Оказалось, что хозяина навестили его бывшие постояльцы, бомжи-наркоманы. Один из них, как ни странно, хорошо играл знакомые мелодии на губной гармошке. Слово за слово, и вот снова собран стол и началось очередное «разгуляево» Три дня неуемная компания резвилась, а на четвертое утро я обнаружил на полу около своей кровати пару разбитых ампул. На сгибе локтя левой руки я узрел два синеющих пятна, в середине которых красовались точки от уколов. Так, в глубоком хмелю, я еще подогрелся неизвестной наркотой.
На следующее утро дедовы корефаны благополучно соскочили. Я хорошо помнил, что в портмоне у меня оставалась одна неразмененная пятидесятитысячная купюра. Я полез во внутренний карман и обомлел: кошелька не было. Вместе с портмоне исчез и паспорт. Теперь я воистину стал бомжом: без работы, без прописки, без документов, без определенного места жительства.
ЗНАКОМСТВО С «НАРАМИ»
Весну дефолтного 1998 года я встретил в изоляторе временного содержания. Ментам все-таки удалось меня красиво выследить и эффектно «накрыть». В один из февральских дней я фланировал по городскому универмагу. В секции трикотажа мой глаз упал на вертушку с красивыми модными кофточками. Были они необъемными и легко прятались за пазуху. Я уже был докой в подобных ситуациях и десанты на промтоварные магазины осуществлял неоднократно. Однажды мне удалось выскочить незамеченным с женским модным плащом. И что интересно, в первой же попавшейся на глаза булочной, я скинул этот трофей местной кассирше, ей обнова подошла в самый раз. Сняв с плечиков две кофточки, я привычным движением запихнул их за ворот пальто, и потоптавшись немножко на месте, направил стопы к выходу. На сей раз фортуна оказалась не на моей стороне.
В углу, рядом с примерочной кабинкой висел глазок видеокамеры и я хорошо «влез» в зону обзора. На выходе меня уже поджидали оперативники. Они дали мне возможность беспрепятственно выскочить на улицу, а там, в толпе зевак, заломали мне руки. Ничего не скажешь, повязали красиво, со свидетельской базой и главное, с поличным. Адвоката мне прислали государственного. Это была молоденькая неопытная девчонка. Согласно статье по краже государственного имущества я вполне мог схлопотать реальный срок, несмотря на то, что я до этих пор был чист и к уголовной ответственности привлекался впервые, просто сесть мне помогла наркозависимость. Получил я за свои художества два года реального наказания с принудительным лечением от пьянства и наркозависимости.
На зоне меня окружал молодняк, в основной массе своей, годки по возрасту. Мне, в аккурат, стукнуло восемнадцать лет, и я попал на взрослую зону. Там день без драки как курильщик без махорки. Не обошли синяки и меня, в первые дни лагерной жизни меня так «отоварили», что я чуть не загремел в местную больничку. А потом ничего, попривык. Одному баклану–чебуреку, так на зоне называли азиатов, хорошо приложился табуреткой к тыкве за «беспредел», что меня пацаны сразу зауважали. Приставлен я был к швейной машинке мастерить рабочие рукавицы. Очень муторная работа, требует определенной сноровки и терпения. Долго я не мог выполнять нормы выработки. Однажды нарядчик, который ко мне почему-то благоволил, перевел меня в пищеблок рабочим по кухне. Там я и дожидался выхода на свободу. И чем ближе подступала эта самая свобода, тем мрачнее становился мой взгляд.
Идти мне было некуда. Восстанавливаться в техникуме не имело смысла в связи с большим перерывом, специальности не было никакой, да и крыши над головой, как таковой у меня не было. Не возвращаться же в деревню, где и жителей-то можно по пальцам перечесть? За шесть месяцев до освобождения по совету одного прапора-цирика я написал объявление о знакомстве в большую газету. Написал, все как есть, полную правду-матку. Послал даже фотку в тюремном прикиде. Через полтора месяца получаю ответ от одной фабричной девчонки. Трудилась она слесарем-наладчиком промышленного оборудования, имела собственную комнату в коммунальной квартире. Одна беда, была она старше меня на целых два года. Одно письмо, за ним последовало второе. Я увлекся этим романом в письмах, и когда подошел срок моего «дембеля», я уже не гадал на кофейной гуще. Судьба подарила мне новый шанс начать жизнь с белого листа.
Я лежал на лагерной шконке и мечтал о том, что пойду на производство, выучусь на хорошего специалиста, женюсь на Наталке, смастерю ей парочку детишек. Ах, мечты, мечты, хорошо, что они еще витают в мозгах. Значит, не все так плохо, есть на что надеяться...
На дворе стояла зима 2000 года. Через две недели мне освобождаться. На душе скребли кошки, тревога ни на минуту не покидала меня. Только письмо, последнее письмо от заочницы Наталки грело мне душу. Девушка писала о том, что ждет меня и не прочь создать со мной крепкую семью. Дурочка наивная, ты же меня совсем не знаешь.
ПЕРВЫЕ РАДОСТИ
Наталка встречала меня на городском железнодорожном вокзале. Я предстал перед ее очами в ватнике, тряпочной шапке-ушанке и кирзовых стоптанных ботинках. В кармане лежала заветная справка об освобождении, а в кошельке – жалкие семьсот рублей. Ни тебе в кафе сходить, ни более-менее приличного подарка купить.
Фабричная девчонка в жизни оказалась более привлекательной, чем на фотоснимке. В меру крепенькая, не худая, но и не полная, с правильными пропорциональными формами, она больше напоминала сельскую учительницу, чем рядовую работницу фабрики. И волосы у нее не были раскиданы по плечам, а собраны в аккуратный пучок, скрепленный красивой заколкой.
Два года лагерной жизни приучили меня к серому однообразию будней. Курс лечения формальный я прошел, однако тяга к дури осталась, лишь острота на время притупилась. Признаюсь, я и в лагере находил отдушину покайфовать. Сами цирики заносили в зону и водку, и спирт, и высококачественный цейлонский чай. Нельзя сказать, что такие праздники души выпадали часто, однако, праздник он и есть праздник, а их много не должно быть, иначе значимость цену потеряет.
Наталка приготовила хороший стол, поставила латку с тушеным кроликом, рядом возвышалась бутылка десертного вина «Салхино» Искушение выпить было огромным, однако я превозмог сильное желание и отставил стопку. Наталка восприняла мое поведение по-своему. Ей показалось, что я сильно стесняюсь, еще не вошел в ритм свободной жизни, поэтому ощущаю закомплексованность. Как ни странно, в этот день я пил только минеральную воду и был счастлив. Я даже ущипнул себя за щеку, не сон ли это? Нет, все в порядке. Уютный свет торшера, яркий экран цветного телевизора, восторженные голубые глаза Наталки возвращали меня в реальный мир...
Оформив в органах милиции новый паспорт, я поспешил устраиваться на работу. Брака у нас с девушкой официального не было, поэтому Наталка организовала мне временную прописку на один год. Эйфория моя опустилась на нулевую отметку уже в первый день поисков. В какой бы отдел кадров я не заходил, везде слышал одну и ту же песню:
– Из мест лишения свободы? Извините, у нас все вакансии заняты.
Только через две недели мне удалось устроиться на тарный склад рабочим по ремонту ящиков для винно-водочной посуды. Помог местный участковый инспектор. С ним я случайно столкнулся у Наталкиного дома. Поведал старлею о своей беде, он молча выслушал, что-то записал в планшет, а на завтра пришел и предложил новое место работы.
Эх, знать бы мне заранее о том, что этот шаг был опрометчивым, я бы промчался мимо этого злополучного склада скоростной ракетой...
В коллективе были одни бухари. Утро начиналось с похмелки жигулевским пивом, обед встречали с чекушками водки, а конец смены приходился на праздное пьяное шатание по двору. Ни уговоры, ни увещевания мастера хозяйственного двора не помогали. Применять строгие меры не имело смысла. Да и кто пойдет работать в эту шарашкину контору за копеечный заработок? Правда, и работали горе-работяги тоже, особо не потея. Таким образом, здесь неукоснительно соблюдался принцип: «Ты делаешь вид, что работаешь, администрация делает вид, что платит»
Месяца три я держался, однако нервы оказались далеко не железными. Нельзя сказать, что я не имел выбора. Очевидно, имел. Можно было взять больничный лист и искать, искать более приличное место, тем более, что я уже был работным мужиком, а не пришельцем из зоны. К глубокому сожалению, в один прекрасный день я «повелся» на уговоры бригадира и махнул с братвой несколько мерзавчиков тройного одеколона. На работе это особо не сказалось. После смены я побрел домой, по дороге выпил пару кружек пива, а на утро... разыгралась интересная сцена. Наталка торопилась на работу, а я не находил себе места: душа требовала разгула. Наталья сердцем поняла: пришла беда, открывай ворота. На работу она не пошла тоже. Выпросив у сожительницы пятьсот рублей, я быстренько «намылился» из дома. Думал, размагничусь только на один день, потом соберу волю в кулак и пойду сдаваться ставить блокатор. В этот вечер я пришел домой на бровях. У меня начался запой. Мало того, что я жил здесь на птичьих правах, я еще набрался наглости обидеть хозяйку дома: обнаружив в комоде тонкую пачечку денег, я облегчил ее ровно на три тысячерублевые кредитки. На эти деньги можно было хорошо «газануть».
Когда Наталья обнаружила пропажу денег, она потребовала у меня ключи от дома. В принципе, этого следовало ожидать. Хроника последних событий предвещали такой финиш, я даже глазом моргнуть не успел, как понял: снова влип и опять по душевной мягкотелости. Нищему собраться в дорогу, только подпоясаться. Я положил в карман паспорт, благо прописка мне была на год обеспечена. В кармане болталась какая-то мелочь. Я уходил из Наталкиного дома с чувством побитой собаки. Никакой самокритики. В груди клокотала обида и на Наталку за непонимание, и на себя за хроническую невезучесть. Только-только выбрался из темного тоннеля в свет, а сейчас снова нырять в темноту сырого тоннеля?
Я шел по улицам города, крапал мелкий дождь. Невольно я вспомнил сказку со странным приказом царя:
Иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что. Ситуация, ну, точно про меня. Я брел с грустными глазами и прохожие брезгливо меня сторонились. Я очень хотел вернуться к Наталке и повиниться, но чертова гордыня взяла верх. Я еще надеялся в очередной раз переломить судьбу.
ЖИЗНЬ ПОД МОСТОМ
Голод не тетка. Весь день я шатался в мирской суете по серому хмурому городу. Во рту не пахло и крошкой хлеба. Проходя под железнодорожным мостом, я услышал оживленные голоса. Человек шесть-семь сидели на теплотрассной трубе и трапезничали. На расстеленной газетке стояли банки с пивом и порезанные соленые огурцы. У меня предательски заурчал желудок, на краях губ выступила слюна. Торопиться мне было некуда, и я решил прощупать обстановку, точнее понаблюдать за лихой компанией. Риск оказаться побитым был большой. Местные бомжи не очень-то привечали чужаков, тем более не местного разлива и столь юных. Какая я им ровня? Всем им как минимум лет по сорок-сорок пять, а мне едва перевалило за двадцать.
Долго маскироваться мне не пришлось. Один мужик с окладистой бородой, видимо, вожак царства подземелья, поманил меня пальцем. Деваться было некуда, я пошел к нему навстречу. Уж если даровано судьбой мне валяться здесь с проломленной головой, значит так тому и быть. Во всяком случае здесь было одно преимущество – кончатся мои земные страдания.
Бородач оказался на редкость словоохотливым и, как ни странно, не злым. Его смоляные глаза в сумерках искрились добродушной улыбкой. Мне пришлось, как на духу, выложить все, что таилось на сердце.
Рассказал и о техникуме, и о зоне. Умолчал только о временной прописке, что дала мне простушка Наталка. По крайней мере, эта самая прописка на самом деле была моей охранной грамотой. Формально я не подходил под бомжовую категорию, хотя и не имел родного угла, однако наличие регистрации давало мне шанс найти любую работу, и в этом было мое бесспорное преимущество. Бородач, народ звал его просто Филатыч, не стал испрашивать с меня ксиву. Он плеснул в сальный пластмассовый стакан пенного пива и протянул мне кусок хлеба с долькой соленого огурца. Я благодарно взглянул на дядьку и захрустел желваками...
В этой честной компании я «поварился» пару недель. Однажды под вечер кто-то из этой шоблы затеял скандал, очевидно, что-то не поделили. Завязалась драка. Вожак лежал на теплой трубе хорошо поддатый с устатку. После словесной перепалки в бой вступил подручные средства. Ненароком зацепили ногой меня. Я не лыком шит – дал обидчику сдачи. Началась общая потасовка. Я стал лихорадочно искать выход из этой ситуации. Узрев лежащую на земле пустую бутылку из-под водки, я схватил ее в руки, глазами ища что-твердое. Нащупав металл колонны, я разбил дно бутылки, и демонстрируя разбитую емкость с рваными стеклянными краями, ринулся на обидчиков. Бухие-не бухие, они расступились.
Признаюсь, в моей душе возмутители спокойствия не вызвали глубокую агрессию, цель у меня была одна – постараться обойтись без криминала. Перспектива снова садиться в каталажку мне не улыбалась. Сделав спасительные шаги, я оглянулся. Сзади, где-то вдалеке мелькали тусклые огоньки фонарей. Обидчики не погнались за мной, а застыли в недоумении. Я воспользовался этой секундной паузой и сделал ноги. До самой поздней ночи бродил я по привокзальным железнодорожным путям, пока не нашел в тупике короткий состав поезда. Один из вагонов был приоткрыт. Я забрался туда и сжался в комочек. Зубы стучали, скорее не от холода, а от страха. В кармане лежал спасительный паспорт с пропиской. Все, и больше ничего.
Завтра же уеду из города и затеряюсь, где ни будь в деревне, подальше от соблазнов городской жизни. Именно там, в этом обшарпанном вагоне я подумал о Боге. Собрав три перста воедино, я неумело помолился, приговаривая:
– Помоги и спаси меня, Господи!
ОПЕРАЦИЯ «ЧИСТЫЙ ГОРОД»
На следующее утро я решил исчезнуть из города. В кармане болталась мелочь и пара затертых мелких купюр, на которые и уехать далеко было нельзя. В привокзальном туалете я привел себя в относительный порядок, вымыл холодной водой лицо, однако выдавали воспаленные, налитые кровью, глаза. Куртка тоже была далеко не первой свежести, да и чоботы на ногах чуть не просили каши. Видуха еще та. В лагерной робе и то чувствуешь себя франтом.
Я даже не предполагал, что через каких-то десять пятнадцать минут сильно облажаюсь и бесславно попаду в руки ментов, которые сподличают и сделают мне дешевую подставу. Я решил уехать подальше от города. Найти какую-нибудь церквушку и прибиться к ней. Очень уж мне хотелось навеки избавиться от тисков проклятого дьявола. Все вредные привычки, присущие человеку, сидели, связанные прочной нитью, во мне одном.
Я шел по пригородной платформе и прицелился уж было войти в электричку, как с двух сторон меня окружила группа ментов с собаками. Паспорт у меня был в порядке, однако, их смутил мой далеко не презентабельный внешний вид. В привокзальном пикете нас собралось таких, как я бедолаг человек восемь. Подъехала «раковая шейка», так в простонародье зовется ментовская развозка, и нас повезли в городской отдел. Что творилось там в ментовке, невозможно подвергнуть никакому описанию. Я, конечно, знал о милицейском беспределе, но о таком даже в книгах редко пишут. Просто в этот день я, как и многие обитатели «дна», попал под раздачу.
Местные власти проводили акцию под условным названием «Чистый город». Чистый – не в смысле экологии, а в плане очистки социума от криминальной и околокриминальной среды. Я не знаю, как обошлись с другими изгоями общества, меня по сути, должны были выпустить, прицепиться было не к чему. Пригласили понятых и под добрый десяток удивленных глаз вынули из моего кариана четыре пакетика белого порошка. Как потом показала экспертиза, это был героин. Как они технично сделали подставу, я не заметил, зато народный суд сделал строгое замечание в мой адрес и отправил меня в усиленную зону осознавать содеянное сроком на четыре года.
Вот ведь как неловко получается. Только подумал о хорошем, вспомнил Бога, решил завязать с прошлым, а тебе такой пассаж – дырка от баранки. Я весь зажался в себе, и меня будто перемкнуло. Контактный и доброжелательный, я весь превратился в глухонемого. Ни тебе здрастьте, ни тебе до свидания. На зоне ко мне приклеилась кликуха – угрюмый. Все четыре года я валил лес в северных широтах и желал себе смерти, только она, костлявая, постоянно обходила стороной, задиристо играя со мной в прятки.
ЧИТАЮ БИБЛИЮ
Из всех своих тюремных контактов, очень хорошее впечатление на меня произвел зонный священник отец Анатолий. Это был молодой человек, на вид лет тридцати. Он носил аккуратную бородку и выглядел очень милым интеллигентом. Моя замороженная душа долго оттаивала. Нужно отдать должное терпению служителя церкви. Отец Анатолий с глубоким тактом вбивал в меня азы Божьего слова, знакомил с неизвестными мне главами Библии. Сначала мне все это было мало интересно, а потом неожиданно захватило. Священник рассказывал мне о своем мироощущении, сетовал на социальную несправедливость в обществе, так или иначе, отец Анатолий готовил меня к новой жизни, он очень хотел оживить мой интерес к религии. И что удивительно, малоразговорчивый, в рабочей зоне я буквально преображался, когда мы вели с моим новым духовным другом светлые беседы за чашкой чая с сушками.
Отец Анатолий подарил мне книжку Нового завета, которую я внимательно проштудировал и к концу срока заключения очень хорошо в ней ориентировался
– На подлость никогда не отвечай подлостью, – напутствовал меня священник.
– Божьего Суда никому не миновать. Всем воздастся по заслугам, поэтому дари людям мирскую теплоту и спеши делать добро.
Эти слова доброго и честного человека разбередили мою душу. Еще совсем недавно моя грудь клокотала от ненависти к своим последним обидчикам в пурпурных погонах, а теперь боль поугасла, а вера в добро окрепла.
И когда пришел день моего освобождения, я смотрел в свое «завтра» с нескрываемым оптимизмом. Отец Анатолий снабдил меня письмом и благословил на служение Господу. Мне предстояла дорога в один из северных монастырей, где мне была уготована судьба послушника.
Поезд наматывал на колеса таежные километры, а я под этот стук колесных пар думал о том, как мало я сделал в жизни. Прожито – всего ничего, каких-то четверть века. Много это или мало? С точки зрения человеческой жизни, конечно, немало. В этом возрасте становятся надежными кормильцами семьи, обретают твердые профессии, становятся высококвалифицированными специалистами, а я, что сделал я? Диплома не получил, аттестата о среднем образовании тоже. Хорошей дивчиной тоже не успел обзавестись. Так кто же я на самом деле? Ни дать, ни взять, сорная трава.
Я вспомнил о покойной матери, о деревенском доме, о ромашках, что росли в огороде, и на душе стало теплее. В эту минуту я почувствовал внутренний прилив сил:
– Никогда, – признавался себе я, – никогда я больше не буду сорной травой. Я вспомнил запах нарциссов в своем саду, и из глаз покатились скупые слезы. Это были слезы запоздалой надежды.
CТАНОВЛЮСЬ ПОСЛУШНИКОМ
В монашескую обитель я постучался уже на закате солнца. Настоятель Никодим долго вчитывался в письмо своего друга, который был духовником у лагерных сидельцев. Радости особой его взгляд не выражал, священник постоянно теребил свою жидкую бороду и прислушивался к шороху за дверью. Наконец, он поднялся и повел меня на второй этаж.
– Вот здесь будешь жить, браток. Послушник Василий сейчас находится на излечении в больнице, поживешь в его келье, а как тот оправится, что-нибудь придумаем с Божьей помощью...
На следующее утро я уже был приставлен к коровам под руководством пожилого дядьки Миколы. Он жил в обители уже несколько лет, хорошо знал местные порядки, и был в дойном деле докой. Дядька показал мне, как нужно обмывать вымя, как прилаживать аппарат. Руки мои неуклюжие, как назло делали все не так, со стороны можно было подумать, что я просто дурачусь. Старожил Микола долго на меня глядел, покачивая головой, потом смачно сплюнул и пробурчал:
– Следи, молодой, за моими движениями, показываю медленно и надежно. Если что непонятно, спрашивай...
Часа два крутился наставник подле меня, пока не убедился, что я «въехал в тему». Конечно же, не такого служения я себе желал. Думал, что попаду в мастеровую бригаду, выучусь на слесаря, или, по крайней мере на электросварщика. Можно было и плотницкое ремесло попробовать. Мне еще в детстве шибко нравился запах свежей стружки. Однако выбора не было. Коровы так коровы. Мое дело малое – слушаться. На то я и послушник.
И начались обительские будни: молитвы, трудовые подвиги, снова молитвы. Месяца три-четыре я привыкал к монастырской жизни. На моей этажерке появилось много религиозной литературы. И если раньше мне все было по большому барабану, я и книжку–то художественную забыл, когда в последнимй раз читал, то теперь я старательно обводил карандашом непонятные абзацы и в свободные минуты досуга задавал вопросы своему духовному наставнику. Здесь я впервые постиг смысл десяти христианских заповедей. Все мне было интересно и одновременно захватывающе начиная от происхождения человека и природы с глубокой древности до наших дней. Я много раз ловил себя на том, что мне стало нравиться читать молитвы, многие из которых я уже мог читать почти назубок.
Так продолжалось около полугода. Много раз я намекал настоятелю о том, чтобы меня приставили к какому-то новому хозяйскому делу. И вот однажды, теплым весенним вечером у меня состоялся с отцом Никодимом такой разговор.
– Как ощущаешь себя, сын мой, пообвык по молочной части или на более высокие трудовые подвиги тянет?
Никодим лукаво посмотрел мне в глаза и продолжил:
– Есть мнение приставить тебя к горячему делу, по трапезной части. Нашему повару зараз нужен добрый помощник. Он мужик с опытом и головой. Сделает из тебя такого стряпчего, что любое кушанье из твоих рук сжуют вместе «с пальцами». Шучу, брат, насчет пальцев, а остальное, все правда, вот те крест.
Никодим перекрестился и продожил:
– Это дело требует любви и осмысления. Глядишь, годка через два и выйдет из тебя хороший кашевар. Ну, так что, попробуешь? Не Боги горшки обжигают.
Выбор получался нехитрый. Из двух зол выбирают меньшее. Хорошие коровки, добрые! Однако мало мужицкое это дело – дойкой заниматься. Вряд ли мне это в будущем сможет пригодиться. Вот поварское дело тоже мало привлекательное, зато в жизни ремесло незаменимое: и на хлеб насущный можно заработать, и в домашнем хозяйстве опять же, жене помощь. Так что, как не крути, выбор не богат.
Я положил настоятелю руку на плечо и слегка сжал его:
– Согласен я, отец Никодим. Приставляйие меня к новому делу, оно всяко лучше, да и профессия для мирской жизни вполне приличная...
– Для мирской, говоришь?
Никодим схватил в пригоршню свою бороденку и стал ее слегка поглаживать.
– Рано, отрок о мирской жизни размышлять, научись, однако, удар держать.
Шаги настоятеля удалялись, а я направился в хлев прощаться со своими подопечными.
ПЕРВЫЙ БЛИН НЕ ВЫШЕЛ КОМОМ
С хозяином трапезной поваром Леонидом мне, на удивление, долго не пришлось искать общего языка. Леонид с первых минут нашего общения сразу меня приставил к делу – замешивать тесто для блинов. Терпеливо показывая, как нужно избегать комочков, повар увлеченно объяснял рецептуру, расставляя акценты на том, сколько и чего из компонентов нужно всыпать в тестовую массу. Я раскатывал белую жижу по раскаленной сковородке и улыбался: на моих глазах бесформенная «лужа» стала приобретать форму блина. Ловко поддев краешком ножа кончик, я поворачивал блин изнанкой с подрумяненной корочкой. Это занятие меня настолько увлекло, что я не заметил, как наступило время завтрака. На рабочем столе на блюдах высились две добрые стопки аппетитных блинов.
– Ну что ж, для первого раза неплохо, – похвалил меня Леонид.
– Посмотрим, что из тебя выйдет через полгода. Шеф-повара элитного московского ресторана не обещаю, зато мастера по щам, борщам и солянкам сделаю. И может, кое-каким другим премудростям научу. Все будет зависеть от того, как ты будешь мотать поварскую науку на ус.
Видел Бог, я очень старался. Приходил на кухню раньше всех, когда другие братья еще досматривали свои сны, а уходил только тогда, когда меня Леонид просто гнал из кухни.
– Иди как ты, милок, отдохни малек, глазки, вишь, слипаются. Я вот чайку попью и тоже трошки прилягу. Поспи, сон, он к жизни возвращает.
Первую годовщину жизни в департаменте отца Никодима я встретил уже толковым мастером. Леонид, как и обещал, научил меня расправляться с первыми блюдами играючи. Я уже не пользовался кухонными весами, все определял на глазок, и не ошибался. Привил мне мастер и навыки выпечки – пирожки с мясом и с капустой получались у меня отменные, не успевали появится на столе, сразу сметались. Поваренная книга образца тысяча восемьсот лохматого года с царским алфавитом стала главным моим настольным пособием. С помощью этой книги я научился лихо расправляться с мясом и птицей, готовить котлеты по-киевски и запекать мясо в тесте. Багаж кулинарного мастерства был хорошим, однако, это совсем не означало, что у меня не было слабых мест, конечно же, были. У меня не всегда ровно получались соусы, пудинг порой получался не пышный, да мало ли всякого? Восемь месяцев у плиты – срок не такой великий. По крайней мере, я все больше убеждался в том, что ремесло это мне по душе.
По ночам я все больше стал задумываться о мирской жизни. Вспомнил тот «свинарник», в котором жил у запойного пьяницы-пенсионера, ненавистную зону. При этих думах в глазах темнело. Особенно приводили в ужас воспоминания о системной наркоте на воле и о мучениях на зоне, где меня пичкали заместительной терапией – метадоном. Я и там, в местах лишения свободы, не становился тихим пай-мальчиком. И бухал, когда предоставлялся случай, и вмазывался, когда была возможность. У нашего бугра была «заклейка» с лагерной фельдшерицей. Так он иногда, под хорошее настроение меня баловал ширевом. Замазка происходила не часто. Все больше помогал уходить от хандры чифир.
Вот, уже больше года прошло, как в последний раз откинулся, а зубы, как ни чисти щеткой, все равно покрыты полоской черноты...
В одно осеннее утро я, вытряхивая карманы, наткнулся на свою краснокожую паспортину. Открыл документ и уткнулся в справку о временной регистрации. Вспомнилась улица, дом, та светлая коммунальная комната. Перед глазами проплыло лицо Наталки, светлой, доброй девушки. Жаль, что я не оправдал ее надежд. Как там она, наверное, замуж выскочила... От этой мысли мне на минуту стало легче. А может и нет? Живет себе, девица, говеет, сидит у подоконника и в окно выглядывает своего суженого. Может быть, написать ей письмо, повиниться? Авось и простит блудного сына? Все-таки любила? Похоже, любила. Иначе, чем можно объяснить ее терпеливую реакцию на мои «художества»? Особенно, тогда, когда я открыл ящик комода, где лежали эти долбанные деньги. Нет, наверное, не простит. А может попробовать? Чем я рискую? Морду ведь не набьет.
Вечером того же дня я раздобыл парочку листочков и почтовый конверт и сел за письмо. Написал всю сущую правду. И про то, что бросил техникум, и про наркоту, и про вторую нелепую отсидку, и про то, что спрятался от мирской суеты в сельском монастыре. Ничего не упустил. Описал свои страдания и муки угрызений совести. В конце письма попросил у фабричной девчонки прощения. Заклеил листочки в конверт и подписал адрес. Будь оно, что будет, – решил я. – Если ответит – такова Божья воля!...
Прошло больше месяца, воспоминания мои о Наталке немного притупились. Близился конец трудового дня. Я в это время находился на кухне и тряпкой вытирал от пищевого мусора рабочую часть стола. Потом собирался в келью поваляться с Библией в руках. В это самое время канцелярский служка принес мне конверт. У меня глаза чуть не выкатились из орбит. Да, сердце не ошиблось, это было письмо от моей Наталки.
Восторга мажорного не было. Ровным убористым почерком девушка описывала свою будничную жизнь. Ей уже 28 лет. Надо же, как бежит время! Семью так и не создала. Прихлебателей было море, однако, все они перекати-поле. Девушка сообщала о том, что окончила профессиональные курсы по подготовке нормировщиков и работает теперь на механическом заводе в заводоуправлении. Других изменений в жизни у нее нет. Что касается перспективы возобновления отношений, Наталка сдержанно заметила, что мало верит в эту вероятность. С другой стороны она намекнула на возможность просто встречи. Смысл этого намека заключался в следующем: ты приезжай, а там посмотрим!
...Эх, все-таки, любовь не картошка!
Под впечатлением этого письма я всю ночь не спал. Мне очень захотелось вернуться в тот город, обнять Наталку, протянуть руку вверх и сорвать с неба звезду... Я строил всякие планы и нервно останавливался. Волнение не было напрасным: а вдруг снова сорвусь?
Своими сомнениями я на досуге поделился с отцом Никодимом. Выложил ему все, как на духу, положив перед настоятелеи письмо Наталки. Говорили мы с ним в тот вечер очень долго, все больше рассуждая о месте человека в жизни. Уходил я из комнаты духовника в растерянности, мы так с ним ни к чему конкретному и не пришли...
Недели через две отец Никодим сам с утра заявился в трапезную:
– Вот, факс прислали из наркологического центра, я туда письмо писал, просил поставить тебя на лист ожидания. В смысле пройти профилактику и прочее. Может кровушку почистят для порядка. Всяко лучше для уверенности.
Настоятель заметно волновался. Дрожащие пальцы опять теребили его лохматую бородку:
– Пожалуй, пора тебе возвращаться к людям. Ты окреп душой, да и дело хлебное в руках. С такой профессией нигде не пропадешь. Ни на суше, ни на море. После службы зайди ко мне в контору, небольшой разговор есть.
В кабинете настоятель отдал мне факсограмму из наркоцентра и протянул несколько кредитных бумажек.
– Давеча заходил ко мне один строительный босс, похвалил. Даже помощью материальной благословил. Целых сто тысяч рублев. Я не ожидал. Ты вот что, парень,– настоятель отсчитал тридцать тысячных купюр и протянул мне:
– Бери, бери, новую жизнь с чего-то начинать надо. И прибарахлиться тоже. Ты же к невесте едешь. – Духовник еще несколько секунд подумал и полез в снова в ящик стола. – Вот, возьми еще! Невесте подарок купишь, и вообще, когда он придет еще первый заработок.
Изумленный щедростью отца Никодима я взял из его рук пачку хрустящих кредиток. Теперь что, я на коне. Будет, в чем появится в городе, да и с подарком Наталке я не облажаюсь. От расстроганности у меня выступили из краешков глаз слезы.
– Не робей, парень, держи нос кверху! Ты же, мужик. А мужики не хнычут. Отец Никодим проводил меня до двери, а я поспешил в келью собирать свои нехитрые пожитки. Карман мне грел неожиданный подарок священника. Сорок тысяч рублей, да по нынешним меркам – это целое состояние! Таких «бабок» я отродясь не держал в руках.
КАПЕЛЬНИЦА СЧАСТЬЯ
В город своего студенчества я приехал ранним утром. Очень хотелось пройти знакомой улочкой и заглянуть за обитую голубым дерматином дверь, где одиноко жила Наталка. Мысль эту вздорную я тут же погасил. Негоже являться к женщине так, на арапа! Несколько лет лагерей да определенный багаж наркоманского прошлого не давали душевного покоя. Хотелось поставить жирную точку, пройти в последний раз очистительную терапию, получить консультацию психотерапевта, а уж потом рваться в бой и устраивать личную жизнь. Слишком много в жизни авансов я успел надавать. На сей раз уместно было попридержать «коней».
В больничном комплексе меня встретили приветливо. И хотя я не имел страхового полиса, и регистрация по месту прежнего жительства оказалась просроченной, меня приняли в отделение на коммерческой основе, благо деньги у меня были, причем заработанные не криминальным путем, а это в моральном плане для меня много значило. Курс терапии был расчитан ровно на месяц. За это время я должен был пройти и профилактику и курс оздоровления, по крайней мере, оптимистичный вердикт врачей должен был придать мне дополнительных сил и уверенности.
Каждый день я вынимал из бумажника маленький картонный календарь, и как солдат в армии, зачеркивал прожитые дни, чтобы приблизить заветный дембель. Я очень волновался. Большой уверенности в том, что Наталка примет меня «на ура» в свои объятья, не было.
Я лежал на койке, наблюдая, как по пластмассовой трубочке капелька за капелькой в меня вливается эликсир здоровья. На секунду капельница в моем воображении превратилась в коровье вымя. Я вспомнил доильный аппарат, веселые струи свежего молока, и на губах ощутил запах деревни, шелест травы в огороде.
Все предписания врачей я исполнял неукоснительно, а чтобы время быстрее бежало, выпросил в библиотеке стопку книжек.
В день выписки со мной беседовал врач психиатр:
– Ваше самочувствие на сегодняшний день вселяет оптимизм, однако помните! Все, что позволительно для здоровых людей, абсолютно запретно для вас. Любая провокация алкоголем или даже легким наркотиком сможет привести к рецидиву, А это будет означать, что все начинай сначала. Оно вам надо?...
Доктор снял очки и, отдавая мне в руки выписной эпикриз, улыбнулся:
– Надеюсь, мы больше с вами не встретимся! Будьте счастливы!
Я хотел ответить ему любезностью на любезность, но нервный спазм сжал горло, а когда отпустило не стал отвечать эскулапу дежурным до свидания, а твердо и с убеждением выпалил:
– Прощайте!
Сердце у меня радостно стучало. Вот и настала минута, когда я смог мысленно обратить свой взор на Наталкино окно на втором этаже, задернутое тюлевыми гардинами. Как-то она меня встретит?
И вот я стою у заветной двери обшарпанной парадной. В руках у меня небольшой рюкзачок и букет махровых гвоздик. Я ныряю в подъезд и поднимаюсь по выщербленным ступеням, а глаза воровато оглядываются. Сердце стучит пулеметной очередью. Кто бывал в таком положении, меня всяко поймет. Может, это и есть, душевное исцеление?
ХЭППИ ЭНД
К счастью, Наталка оказалась дома, и встретила она меня с забинтованным горлом. Восторгов не было. Сдержанная улыбка и сипловатый голос:
– Ты проездом сюда или как?
Увидев букет белоснежных гвоздик, хозяйка немного смягчилась:
– Постарел ты, дружок, поди лет пять как не виделись?
Наталка накануне подхватила ангину, и говорить ей было некомфортно, она стеснялась своей хрипоты. И как бы оправдываясь, она протянула почти нараспев:
– Полоскаю горло и ромашкой, и содой уже второй день, ничего не помогает. Говорят, что настойка календулы рассасывает воспаление.
Наталка жестом пригласила меня в комнату. Повеяло чем-то родным. Та же этажерка, только теперь полная книг. В серванте поприбавилось посуды, да и телевизор новый стоял на упругих стальных ножках. Опять же палас расписной на полу расстелен, раньше вроде его не было. Словом, уют, как у доброй справной хозяйки
Наталка собрала на стол. Поставилу бутылку сухого вина. Каково же было ее удивление, когда я налил себе в фужер апельсиновый сок. Потихоньку напряг ослаб и наша задушевная беседа перетекла в теплое и нежное русло. На столе появились чашки с ароматным чаем, запахло свежеиспеченной ватрушкой...
Наталка стала рассказывать мне о себе. После того как меня замели она маленько погоревала, а потом вся ушла в работу, прихватыла сверхурочные, хотела сделать домашнее гнездышко уютнее. В тот же год начальство предложило освоить новую профессию нормировщицы и послало без отрыва от производства на профессиональные курсы. Теперь она трудится в заводоуправлении, завязшая в бумагах, освоила компьютер и получает неплохое жалованье. И учебу, молодчина, продолжила: сейчас она студентка третьего курса экономического вуза. Еще какие-то два-три года, и планово-экономическая служба завода получит квалифицированного инженера-экономиста.
– И тебе, Артем, негоже неучем ходить. Повар – это профессия замечательная.
Наталка с большим вниманием выслушала всю мою нелегкую, полную трагизма и ужасов одиссею, воскликнув:
– У тебя же три курса техникума за плечами? Вот, возьми академическую справку и дуй в вечернюю школу, тебя с распростертыми объятьями примут в выпускной класс. И глазом не моргнешь, получишь аттестат, а дальше...
Наталка ладонью смахнула со скатерти крошки ватрушки и бросила их в блюдце:
– Дальше, если захочешь в вуз. Если уж повар из тебя получился, во что пока плохо верится, то и хозяин ресторана выйдет, главное очень захотеть.
Наталка продолжала убеждать, приводила примеры. Чувствовалось, что говорить было трудно, однако, она будто забыла о больном горле, о вчерашней высокой температуре, и болтала, и болтала. Мне же ничего не оставалось, как любоваться Наталкой, подумать только, еще недавней своей «заочницей». Я вспомнил свои тюремные письма, и сердце съежилось от страха. А вдруг на ее месте оказалась бы другая девушка, тогда вот это самое счастье могло проплыть и мимо.
... Когда я шагал сегодня по городу с рюкзачком навстречу судьбе, то не знал, чем себя занять. В парикмахерской я привел в порядок свои волосы, постригся покороче, гладко выбриться я успел еще в больнице, обильно спрыснув лицо французским парфюмом. Потом долго шатался по магазинам, хотел присмотреть что нибудь из одежды. В одном универмаге покрутился, в другом. Пиджак подходит, брюки плохо сидят, или наоборот. Видимо, придется идти в ателье, там справлять костюм, что же касается моего вида, то я и в кожаной куртке смотрюсь прилично. Ее мне со своего плеча снял один певчий из церковного хора. Он знал о том, что я держу путь в мирскую жизнь. Ничего, если Наталка примет меня, то и без обновы оно даже естественней будет. Чай, я не с курорта еду...
Этот вечер, к которому я нервно готовился, неожиданно подошел к концу. По телевизору показывали ночные новости, и Наталка откровенно зевала. Раскатав широченный диван, она принялась расстилать постельное белье, а я, умиротворенный, направился в ванную комнату принять душ, смыть с себя капли тревог и сомнения.
Я стоял под теплой струей воды, смывая с головы пену лимонного шампуня, и отчетливо слышал тихий и монотонный стук своего сердца. В эту благостную минуту оно не волновалось. Может быть, впервые в своей непутевой жизни, я почувствовал себя нужным людям. Вот и Наталке я тоже нужен. Она хочет видеть во мне не только друга, отца будущих детей и любимого мужа. Она хочет видеть во мне, прежде всего, человека, органичную личность. Ничего-ничего, я еще докажу всем, что моя дешевая мягкотелость и женская уступчивость остались в прошлом. Теперь моя воля в железном кулаке.
Завтра мы с Наталкой пойдем по магазинам, купим все необходимое для дома. Если удастся обновить гардероб, буду тоже рад. Может быть, получится сделать приятное для любимой – преподнести ей в подарок элегантный костюм или вечернее платье. И обязательно – золотое обручальное кольцо. И в ЗАГС мы тоже пойдем, заполним анкеты и будем ждать счастливого часа, когда под торжественный марш Мендельсона пошагаем по ковровой дорожке, крепко взявшись за руки.
Да, ради всего этого, может быть, и стоило наделать столько ошибок. Это умный учится на чужих ошибках, а дурак, как известно, на своих. Нет, свою Жар-птицу я уже не упущу никогда. Я крепче сжал в ладони гофрированный шланг душ, и мыльные облачка пены, соскальзывая с тела, поплыли к моим ногам. За филенчатой дверью я услышал бой часов. Это певучая кукушка озвучивала время. Пробило полночь. Циферблат часов начал разбег нового времени суток. Жизнь продолжается...
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
ПРОШЛО ПОЧТИ ТРИ ГОДА
Я ехал в скором поезде и держал путь в Первопрестольную. Мне предстояла очередная сессия. Я уже был студентом–заочником второго курса торгово-экономического вуза. Соседом моим в купе был крупнолицый полковник с бледным одутловатым лицом. Он постоянно держал в руке носовой платок и вытирал им взмокший лоб. На столе перед ним стояла еще непочатая бутылка коньяка. Офицер ехал из далекого гарнизона в министерство за новым назначением. Александр Иванович, так отрекомендовался воинский начальник, вынул из пакета два новых пластмассовых стаканчика и поставил на столик. Неожиданно, он откупорил бутылку и, разлив по несколько булек, предложил:
– А не выпить ли нам, молодой человек, по несколько капочек для сугрева? Хорошая штучка – конина, добро кровь разгоняет. Не находишь?
Полковник приготовился уже чокнуться, как я, несколько стесняясь, отодвинул стакан. Офицер расценил мою нерешительность по-своему:
– Что, язвенник, дружище? Так у меня этот недуг уже двадцатилетие справил, и ничего. Фестал помогает. Ну так как, вздрогнем?
Я молча посмотрел в окно. В ту же секунду нахлынули воспоминания. Один за другим перед глазами молниеносно пролетели кадры черно-белого кино моей изломанной судьбы, особенно вспомнилась та первая бутылка мутного самогона, с которой началось мое нетерпеливое познание взрослого мира.
– Нет, я не язвенник, – вышел из состояния задумчивости я. Перед глазами опять поплыли уже не застарелые кадры, а только-только запечатленные, как говорится, с пылу, с жару. В давно не мытом окне поезда, я увидел силуэт Наталки с полуторагодовалой дочкой, она улыбалась и грозила мне пальчиком.
– Трезвенник я, товарищ полковник, самый настоящий трезвенник. Наверное, вам покажется это странным, но я веду здоровый образ жизни. И водка и табак у меня под запретом. Как я к этому умозаключению пришел, может еще и расскажу, дорога, ведь она длинная.
Офицер махнул молча порцию живительной влаги и, постучав папиросой о крышку пачки, неторопливо вышел из купе, неплотно прикрыв за собой дверь.
Почувствовав некоторую неловкость, я полез в карман брюк и вынул конфетку «Дюшес» К этим леденцам я пристрастился еще с тех дней, когда мы решили с Наталкой соединить наши судьбы. Вот тебе и философия бытия: кому сигарета в радость, а кому рюмка водки в гадость. У каждого должен быть свой выбор, а я его уже давно сделал. А любой выбор предполагает и ответственность. Покопавшись в бумажнике, бережно вынул из него цветную фотку лапочки-дочки и подмигнул ей.:
–Верно я думаю, Лариска-Ириска, чудо мое с бантиком?
2009 год.
ЗДЕСЬ ДАРЯТ НАДЕЖДУ:
В христианском реабилитационном центре «Новая жизнь» за последние шесть лет успешно прошли реабилитацию свыше восьмидесяти человек. Этот центр в рекламе не нуждается, здесь постоянно находятся на листе ожидания очереди до двадцати-тридцати человек. И все же, если Вы попали в беду, Вас не оставят тут без внимания. Консультацию и практическую помощь Вы сможете получить, позвонив по будним дням с 10 до 13 часов по тел:
0178-824-50-52 , 02449-79-45
Перед набором номеров нужно набрать код Германии +49
Адрес центра: Bahnhofstr,14
53945 Blankenheim
BRD
