Двое играли в шахматы. Да-да-да... Абсолютно традиционный подход. И то, что их Двое. И то, что один играл белыми, а другой - чёрными. Разумеется, белые - положительные, а чёрные - отрицательные герои. Чего от чёрных хорошего можно ждать? Так, только не вменять культрассовость, в шахматах - чёрные нельзя назвать тёмненькими…
Даже, если в роли шахмат - люди.
Очень знакомый подход. Но они и не догадывались, что на них, чуть в иных параллелях, двое других делали ставки, и счёт шёл в расчёте на этих играющих…
Так по спирали, круче, выше…
Или - круче, ниже… Но кого-то, обязательно, отправят в расчёт.
Вот, важно…когда не записываешь то, что стукнулось - всё, конец, редко, потом восстановишь… слова может ещё и подберёшь, но то состояние - о, ужас… нет.
Сколько я задушила стихов, строчек из-за того, что не встала, не проснулась, не остановилась, не бросила всё…
Но, может так надо, иначе, если бы мы все записали на бумаге и нотах, и полотнах ЭТО стучащееся, мир мог бы лопнуть… Наверное, так нас тормозят… а мы плачем, потому что когда-то наступает момент понимания утерянного.
Возникает желание убрать всё и везде.... но я уверена, что есть единицы из толпы, которые читают меня, без писательскопоэтической зависти, без фиги в кармане, сопереживая, внезапно ахая и бросаясь за дополнительной чашечкой кофе...с покрасневшими глазами.
...если бы не эта вера в своего читателя, живущего где-то, я просто бросила всё и погибла. Хорошо, что я - андроид.
Напротив, в доме без кондиционеров и евробалконоокнов, со старинными, облупленными мозаичными стенами, итальянским архитектором созданным, в пору его зрелой любвеобильной жизни на земле без океана и моря, прилегающего - в бинокль игрушечный, видно по ночам, человека-пишущего.
Иногда, мне кажется, что только мы - двое, остались в крошечном городе забытых надежд, правда, ещё есть девочка с ангельским лицом, побирающаяся в метро. Когда проезжаешь свою остановку, она появляется в дверях и медленно движется среди толпящегося народа с закрытыми лицами. Покачивается на ножках колесом, арбузно перекатывается по вагону и голубые, некукольные глаза смотрят мимо всего, что пытается от неё спрятаться.
В душу, она давно уже не смотрит. Перед ней, многие лихорадочно шарят по карманам, открывают кошельки портмонешного вида и пытаются откупиться. Редко, очень редко, люди не суетятся, не отворачиваются, а потом не смотрят вслед брезгливожалостливо. Обычно, только дети, открытым взором проважают маленькое светловолосое чудо из сказок. Ноги, искалеченные при рождении, не смущают их сердечки - она необычная и такая отрешённая. Таинственная. Живущая в полную меру того, что ей дано.
Вновь... Боль напала. Свивалась и начинала размеренно постукивать разъярённым хвостом-маятником. Простукивалась, невежливо билась в висках и третьем глазе, пыталась написать нечто новое.
Впрочем, нет, это девочка, обнаружив качели верёвочные, кем-то из детей бродяжьих - сплетённые, на кресте фонарном, держась одной рукой, качает ноги поломанным овалом. Камертон искусно направляет и разламывает мозг, оголяя пространство - исчезающие Авторы обязаны лучше видеть.
Сегодня, грустной птицей, нахохлившейся на ветке, и не почистившей крыльев своих - открыла свет компьютерный и о, ужас! нет, нет спамеров, нет снайперов, стреляющих холостыми.
Почта глуха и нема.
И сказала антивируснику, о брат мой! сколь же хорошо ты работал, что нет никого из продавцов.
Но как же мне от этого грустно.
В моём одиночестве.
Вижу, как исчезают Авторы. Совершенно чужие люди, но их стихи, рассказы тронули когда-то сердце... И вот, их сердце уже не стучит. Но, если звучат их произведения, то и глаза улыбаются сквозь зябкое марево...
Когда меня не станет - будет солнце.
Холодная промёрзлая вода.
И больно, почему-то, больно.
Но улыбнётся, словно радуга, душа.
На одном сайте разыскивают наследников Авторов. То есть жил Человек, творил, выставил там произведения, их приобрели. Через какое-то время, пошли оплаты за труд. А Автора уже нет... Ситуация не новая, но меня поразило количество разыскиваемых наследников, список...
Наверное, девочка укачивает их души. Глаза её внимательно следят за тем же окном, за которым наблюдаю я. Интересно, неужели время этого человека-пишущего уже столь приближено.
Собственно, что он там пишет, вдруг, пасквили. С чего показалось, что перо старинное на листках выводит поэмы? Желание, которое иссушает и тревожит меня? Может сегодня ночью прыгнуть на тёмную тучу, подкрасться и посмотреть вблизи, что там, что за жильё, что за тайна. Тайна же там явно существует, колышется, как ревнивая женщина не позволяет мне увидеть издалека детали не только мелкие, но и покрупнее. Странно, что до сих пор невозможно разглядеть его лицо, только локоны тёмные и руку, вернее кисть правой руки, нервно макающую перо в бронзовую чернильницу с мраморными ангелочками по краям.
Мои отношения с мужчинами всегда иззяблены, исхищрены болью, которая засела в позвоночнике и её необходимо пробивать дыханием энергетическим, покаянием и исповедью в светлом храме из дерева, пахнущем янтарной смолой, ещё не застывшей навечно, а пульсирующей, с убегающими жуками, которые не выплывут, а вплавятся навечно.
Может, потому что я - ненастоящая женщина. Меня можно ронять и я не ломаюсь. А мужчин - это раздражает, моё состояние неваляйки. И они снова и снова пытаются отвинтить, вытащить сердце и рассмотреть его на солнце. Некоторые, забывают положить хрупкую, скукоженную, пульсирующую сосудами часть моего тела на место, тогда приходится идти на разные ухищрения, лишь бы вернуть её.
Но этот, в окне, притягивает почти всё моё внимание, кажется, что он иной.
Всё же, накину меховой жилет, с незашитыми дырами, проберусь по небу к его странному дому. С одним, светящимся тускло ночной порой, окном. Пусть эти двое шахматистов отвлекутся от сайтового пекла, понаблюдают за мной в реальном, не комповом мире.
Осторожно управляя, медленно плывущим облаком, сдерживая дыхание, заглядываю в комнату, слабо освещённую несколькими подсвечниками с почти оплывшими толстыми восковыми свечами. В дальнем углу комнаты, на разбросанных светлых покрывалах, прямо на полу, играется кошечка. Она подкидывает какой-то предмет с человеческую ладонь, опрокидываясь на спину, ловит его четырьмя лапами, кружит и покусывает.
Мужчина, не обращая на неё внимания, сосредоточенно дописывает очередной лист. Иногда, он морщится и зачёркивает несколько слов. Через время, замирает и трёт рукой висок, сжимает голову, словно его мучает сильная боль.
Кроме старинного стола и массивного кресла, белых и красных атласных покрывал, подсвечников, стоящих на столе и полу, в комнате ничего нет. Облако чуть холодит босые ноги, переминаясь по влажной поверхности, проплываю возле карниза, меня уносит в другую сторону и внезапно, одна из свечей, перед тем, как погаснуть, вспыхивает в предсмертной агонии. Моим глазам открывается левая сторона человека в комнате, ранее невидимая, там нет камзола с кружевами. Вязь проводов, искусственных сосудиков тянется к трепещущему сердцу, которым играется забавная пушистая красавица-кошечка.
Так значит, это он - андроид, а я - обычная женщина. Чувство слабости и незащищённости… как хорошо. Падаю. Падаю на асфальт, лишившись возможности управлять пространством.
Внезапно, детская рука подхватывает меня, качели взмывают ввысь.
Двое, передвигают фигурки. Я - пешка, уверенно дошедшая до края доски. Уже Королева. Мне зачтена милостыня в метро. Девочке с белокурыми волосами и остановившимся взглядом.
© Ирина Жураковская, 2009