« 9.45. привет. папа принёс несколько бычков вчера и выпил пиво, что ты прикупила, светлое ненашенское. ещё и нам почистил бычков бердянских. а пиво напомнило вкус медового, но качественнее... Нда, Брюссель... и всё равно, живое лучше, прям из бочки... и лучше портера «22» - нет... а вкус запорожского уж и забыла (настоящего, там, которое на пенёчках возле пивзаводного бара)»
Как хороша степь… свобода пряным травным взрезает лёгкие, шелуха отсыревшая всыпается в маленькие ромашки и беложёлтое поглощает серость жвачную. Господи, как хорошо-то! Небо приближает задумчивые глаза, облака лихими конями держат путь рядом. Крик вырывается из глотки. Ибо нет меня как человека. Ибо я вострубил, чтобы не стать волком.
К шинкарю – там товарищи мои. Братство.
Анна отвлеклась от молитвенного входа песенного. Мужской голос вёл партию уверенно, лавируя среди остальных, и внезапно напомнил грузинские горы, длинные столы и сочную завораживающую сольную ноту среди музыкального многоголосия. Как ладно-то, словно вышиты ступени мягким, орнаментным и ведут вверх. Совсем некаменно. Ладово.
Солнце, вплавливаясь в окна изразцовые церквушки, вело себя тихо, алтарно. Но только вышла Анна на камушки, выложенные перед входом бережно, в дорожку к оазису яблочному – цветами, осыпающимися белыми с розоватым… и бухнул колокол. Ооооммм. А потом зачастили мелкие колокола звонарные светлым, радостным и лёгким звуком, как мальчишки по реке, по берегу ласковому промчались босоного. И лучи из синего безоблачного пространства ухнули по казачке, по платочку ситцевому в горошек. Обпекли страстно, обняли маленькую женскую фигуру, мгновенно сотворив произведение искусства. Скульптурно. Куда там нэцкэ до этого живого и загадочного.
Возле калитки остановилась, через дворы набирали силу казацкие голоса. Спивувались. Пока, прислушиваясь друг к другу. Пока не спивались. До Бога прислухались. Эх, и мой Волчара там.
Месяц назад тоже… прискакал от товарищества, сполз с коня, и нарочито твёрдо пошёл мимо жёнушки. Анна прикусила платок – молчок. Чтоб лишнего не говорнуть, а потом всё же не удержалась – ругнула. Ругнула – раз, ругнула – два. Закончилось битыми горшками, ею вылепленными на ярмарку. Плакала горестно, собирая по двору, остатки красоты глиняной. Думалось – остатки любви. Да ну, с бабы станется. К вечеру любились в саду, что за селом, к хате шли выпачканные в бордововишнёвое, рубаху – не отстирать. Вишен-то нападало. Вишнепад. Чего сегодня ждать?
Ящерка скользнула между листами подорожника, замерла удивлённо. Из гончарного круга выплывала драконья морда. Анна сосредоточенно вглядывалась в создаваемое чудо. Глина голубая, привезенная из Черкащины, всплывала маленькими мягкоподвижными рожками, локаторновесёлыми; шикарными вдыхивающимися ноздрями, глазами изумрудом поблескивающими, пластинами роговыми по всей личине нечеловечьей; язык по-собачьи свесился из приоткрытой пасти между широкими рядами зубищ. Клыки необычайнобело пощёлкивали, и слюна стекала на сборище ромашек, жавшихся в сторону стебельками.
«1.30. ма, были под Киевом, там такая школа изумительная, хочу ездить и учиться лепить горшки. Уже пробовала. Как ты права, что работаешь с глиной! Я там уже сделала свой первый глечик… ура!»
Волче мой, Волче, люби меня, не обижай. Я волю люблю не меньше твоего. Схожи мы… Из-за этого и в жёны ты меня взял. И сила моя, спрятанная, подпиточка твоей мужественности - не рви точку соединений.
Волчара вернулся поздно, но трезвым. Анны не было. Что-то или кто-то вращалось по кругу за домом. Шумно сопело и вздыхало, почавкивая. Обойдя сторожко хату, казак, не отпуская руки от шабли, остановился озадаченно и присев, стукнул себя по бёдрам шароварным. Хохот мощно взорвал небо заметавшимися пичугами.
Анна, поднимавшаяся с крынкой молока из погреба, вздрогнула, быстро пошла к мужу. Тот отпихивал ластившегося к хозяину дракона - увидев любимую, обнял за талию, чуть не перевернув молоко, зашептал в маленькое ушко с серебряной серьгой: «Да не пил я. Не пил. На что тебе это чудище?»
В глубине карих глаз женщины засветились зелёные точечки, притянули взглядом и Волчару, и дракона. Чудовищная махина сообразила быстрее, громадным усилием оторвав взгляд от глаз сотворительницы, воровато переключилась на вылизывание молока из горшка длиннонаждачным языком.
Пока люди меж собой разбирались.
Плыли в ночной тишине.
Срединное
Иногда она думала, что так и положено, и это не жульничество. Мало ли… такой отладочный код. Код Хэнеанна.
Постоянно держащий в напряжении, тянущий уставшие руки вниз. В доме витает запах токкук, хотя столько времени прошло, как приезжала дочь из Сеула и съедены давным-давно супные рисовые клёцки. Может, это просто ветер, налетая на остров, пробивается неуважительно в дом, разглаживает морщины, целует ласково слёзы в уголках сжатых губ.
Код, созданный каким-то странным читерством, изменивший и изолгавший всю программу её, всю жизнь. Кажется, ныряние не имеет смысла, затягивает в тяжёлые океанские воды глубиной. Прыгнув с катера в холодную воду, лениво, без желания, двинула ногами, впряглась в работу. Главное, сейчас не думать, не неволиться водным ввинчиванием. Моллюски моллюскову, осьминоги осьминогову, водоросли водорослеву, гребешки гребешкову. Грёбаные гребешки. Не видно не зги.
Маленькие коньки в количестве трёх штук, впрыгивают в ладонь, бледнорозовую с синевой, испачканными пальцами, в которые въелись коростой отдирания из недр этих морепродуктов. Этой продажности. Надо подниматься к небу. Но как? Двадцать минут включают лишнее недыхание, маска и трубка отбрасываются к ракушкам. Ушкам моим неслышна слышимость ши-, чи-, любви. Рука рвёт облегающий чёрным костюм, ниндзя резиново с-жи-маааааа – ет.
Помню. Помню эти горчичные поля. Мы замерли на краю жёлтого – дочь побежала первой. Когда запел океан, я бросилась за синей плиссерованной юбкой… После школы. После школы, не сняв формы, не забежав домой, мы стремились к цветущей, колышащейся горчице. Горечью своей околдовавшей.
Рушится код. Тонет. Зачем ему погибающая женщина. Невыплывающая. Неживущая. Три конька, золотыми изгибами позвоночными впрягаются в тело, опускающееся ко дну, и тянут, тянут эту тяжесть вверх. Водоворот кружит, танцует, выплескивает ныряльщицу на берег с отполированной галькой. Выстреливает к солнцу трёхголовым драконом…
Хэнеанна тихонько вздыхает, поворачивает голову. Среди камешков застряла ракушка, перламутр черепно проломлен, а в глубине тускло нежится громадностью своей жемчужина.
Хэне
Терпеть не могу мужиков-истеричек. Чего истерить, кричать с балкона и в подъезд… Желаешь слышимости антресссольной - чтобы все соседи слышали, как нам снова хочется разбить голову о бруствер? Но боишься говорить, когда всё рушится.
- ты можешь поговорить…
- Клац комповый. Полуоборот, показ реагирования.
- ты не понимаешь, что мне плохо. Нам плохо.
- Клац комповый. Клац-клац-клац. Всё внимание к меняющимся бойцам в игре.
- ты не видишь, что мне плохо так, что скоро просто выключится сердце. Почему ты не хочешь обсудить всё, что касается нас… нас. Нас. Нас. Сссссссс.
- Клац. Учащённая пробивка клавиатуры. Трансформация завершена. Откинутая голова в повороте к дивану. Но глаза не отрываются от бегущих чудовищ. Бойцы настигают.
- ты не любишь. Я уже не нужна.
- Активный поворот в полуобороте. Клац. Выход из игры. Выключение. Полный разворот к дивану. Насупленное молчание. Сгорбленные плечи. Взгляд в пол. Курить на балкон.
Хэне плачет, взвывая от бессилия и злобы – тыыыыыыыы…
Любовь. Маленьким лучиком. Погасшей протоптанной снежной кромкой. Улетевшим окурком в берёзнутые серёжки.
Дурак! Белку вспугнул. Рыжим полётом, почти летягой, всхлестнулась к тонким верхним веточкам и растаяла в темнеющих сиреневых проблесках неба. И такая сероооость.
Как же я соскучилась по Ирландии! Наверное, из-за неуёмного желания побывать там вновь. А может, просто потому что встретила столько итальянцев, сколько выпила за свою жизнь утреннего итальянского кофе. Или неитальянского. Этих крупных хищных зёрен из Никарагуа, марагоджипски, без которых день не день. Ночь же совершенно беспомощна, когда утреннедневное дублинское небо с мелким моросящим взглядом кофейным, не перерастает в сыр и кофе от хозяйки перед сном.
Облаком накрывает город тёмный портер. Прооооообуй меняяяя. И мы пабимся, и пабимся. Пока, перед полночью, уже не принимают заказы на новую сладостную горечь, новое пиво. Капли крупно начинают своё половодье на играющем с закрытыми глазами пианисте в чёрной футболке. Он не чувствует поток на лице, сутулится долговязо, кисти взлетают, поглаживают и перебирают, прикасаются, стонут. Кисти его рук живут отдельно. Я подхожу и промокаю салфеткой лоб, щёки, шею. Замирание. Тональность изменена.
Тон… ночью твой тон пытается вернуть предЪожидание портера. Что же случилось? Фальшь… Брешью пробилась. Флэшкой компьютерно включился не тот файл.
Евро денежно тает и едет со мной в дешёвом кошельке и карточках, вложенных в отдельный карманчик. Евро и я - понятия недружественные. Почти как балет «Дон Жуан» с переворачивающимися столами квадратами, треугольниками, лошадиными перемещениями-подёргиваниями плечей и ног танцовщиц, меланхолией танцоров переплетённой с агрессией, сексуально вбитой в мозг современным видением лихого постановщика.
Только итальянцы, заполнившие автобус, едущие из школы или в школу по обучению языка и жизни Ирландии, отвлекают меня от грустных мыслей по мере движения из квартала 14-Дублин до Дублин-6.
Ты же думал, что у меня – аллергия. На мою любимейшую фуксию, разноцветьем логотипно впечатанную в архитектуру невысоких домиков, их окон и балконов. Это сейчас только начинаю осознавать знанием боли, проб диагностических не по рукам, а по сердцу – царапинами, ты – мой аллерген. Ген арлекинный взбунтовавшийся требует свободы. Уже даже не любви. Задыхаюсь…
День независимости, числом шесть и двенадцать, объединил тайным заклятьем независимость мою и Ирландии.
Драконья голова вспенивала кожу, прорывалась с лопатки, торчащей, словно у маленького худосочного подростка, прорывалась к локтю левой руки. Клыки готовились клацнуть, и когда сердечная стискивающая боль чуть отодвинулась вглубь, потянула руку занемевшую, как раненного бойца, по дивану. Зашевелилась. Дракон недовольно зарылся в покрывало. Ало… Опахало… Алло… тень. Темь. Вспахано.
Выживай, Хэне! Вставай, Хэне. Начинай с себя. Сначала…
жизни мало…
© Ирина Жураковская, 2010-2011