на лихом сидит коне.
Держит в руце копие,
тычет змия в жопие.
Стругацкие.
Я не люблю людей.
----------------------
Я сижу на стуле, трясусь от злости.
И. А. Б. или Иа-Иа. ИлиЯ.
Взращённым в детдоме суворовцем,
присмиревшим при Калке половцем
смотрю на полчища татарвы,
бодро хлюпающие по снежной каше…
Какой сувенир привезёшь из Москвы?
Только деньги. И лучше не наши.
Москва. В этом звуке как? - много.
Для желудка и печени. Опошлению бога
лучше места не подыскать… Георгий!
Нет, не с Манежной, а из Парка Победы –
близко к сердцу не принимай восторги,
фильтруй, так сказать, альбедо
сияния нимба к воссиянию доллара.
Видимо не отыскать мне уж донора -
отторгается тканями человечность,
и, тем более, человеколюбие…
Зато приживается вечность
и старческое слабоумие.
Москва для буддизма – агар-агар.
Философски взирая на соц.кошмар,
чуть отрешённо спьяну, чужо:
«И умерев я пребуду с вами».
Под светлое пиво идёт хорошо
Сиддхартха, блин, Гаутама.
Философия к пиву – как вобла.
Как в любви от прелестницы «О, бля!» -
к размышлениям о молодёжи.
Постарев, неплохо бы смолкнуть.
На гонорары надёжи
возлагать – только клювом щёлкать
в семействе из чресел Хама.
Воспринимая Хаяма
и Аркадия свет Аверченко
как инструкции по выживанию,
улыбаюсь лишь иноверченке
торгующей пивом. Званию
не в угоду, но лишь словесности,
(хотя, прибегая к честности,
скорее всё ж - мизантропии)
я пью за святого Георгия,
что тычет копьём змия в жопие,
корчащегося, точно в оргии,
корчащегося, точно рукопись
в топке редактора. "Не журись,
веселее заглядывай на огонёк" -
говорил товарищу инквизитор.
И я, старомодный солёный пенёк,
заштопывая прожженный свитер,
сброшу в камин бремя брульона.
В чудодейственную пользу бульона
от крутых яиц, всё менее верится.
Мёртвые уши живого осла –
а всё-таки она вертится!
Вертится, мать её, как юла.
Вертится. Живы. Пьём не закусывая -
дорог овёс и градус. Обтрусывая
память от слов, клацают клавиши.
Сервер в огонь не бросишь, выкуси
накося! Веселее, товарищи!
"Взвейтесь кострами, старые рукописи!" -
Харон семафорит на бронекатере.
Боги, уже выражаясь по матери,
нащупывают, так сказать, reset,
сокрушаясь: «О, сколько светлых идей
спущено в этот клозет».
Как поёт Макаревич Андрей -
обязательно сыщется один мудак,
который сделает всё не так.
А то не один. И костры сияют.
Взвивается и искрит мой город…
От искр в сердце моём зияют
отметины. Словно погон спорот –
нитки торчат, напоминая
о прежней Москве. О начале мая.
Бедный мой город… Болеющий.
Я верен – останусь с тобой.
Качая башкой седеющей,
отсталой от жизни башкой,
останусь. Пройдусь по бульвару.
Я с Петром не вступаю в свару
у небесных врат, оттого лишь,
что надеюсь – уж мне ты рада,
хоть любовью своей неволишь
отглагольное злое чадо.