И вот пришел в свой одинокий дом. Собака на радостях тащит любимую косточку, лижет все части тела, до которых может добраться, бодает меня своим круглым лбом.
Открываю почтовый ящик... (да, я все еще надеюсь, что ты не уйдешь насовсем), а там, представь себе, письмо. От девушки. И я должен ответить, потому что молчание мое выведет ее из хрупкого равновесия. И я должен быть сильным и бодрым - с ней, как и с другими, кто меня окружает. Я писал ей письмо после нашей с тобой встречи. Я был на подъеме, делился с ней новостями - так, вкратце - тем, что зацепило. Теперь она спрашивает о подробностях, а я теряюсь.
Пусто.
Больно.
Я знаю, дело во мне. Я не такой. И как бы я к себе ни относился – брезгливое отвращение окружающих будет пробиваться сквозь маски благополучия. Он не посылает нам испытаний, которые мы не в силах перенести. Балаганная игрушка. Когда-то я избежал этого. Теперь оно возвращается.
Не уходи, останься хотя бы ненадолго. Я не прошу ничего, кроме возможности знать, что ты есть. Ты есть?
Арифметика Миллера.
Вторая 0,33 "миллера" была все же лишней - после нее потянуло нас с тобой на философию, на разговоры "за жизнь". Снова Ч. Снова безысходность. А вот после первых 0,5+0,33 было в самый раз - расслаблено-радостно. Читать Маяковского под памятником Ленину... Впрочем, мне не впервой. С детского сада началось. Тогда что-то простенькое было: «Когда был Ленин маленький...» - или что-то вроде.
Теперь меня на другое пробило:
Скажите, а с домом спеться можете?
язык трамвайский вы понимаете?
И крутилось в мозгах недоученное:
А я говорил с одними домами.
Одни водокачки мне собеседниками.
Трагичность мышления!
Да, трагичность, ибо - откуда другому взяться: бросаешься, как в омут - в невозможную, заведомо неразделенную любовь, и – тишина. Оглушающая, рвущая мозг на части. И тут молчать невозможно. Я ору - на всю центральную площадь города:
На мне ж с ума сошла анатомия:
сплошное сердце - гудит повсеместно.
Или - только шепчу внутри себя, а кажется - ору.
Чтобы заглушить это невыносимое, бьющееся в горле готовыми вот-вот вырваться рыданиями, сердце.
Их груз нерастраченный
просто несносен….
Кроме меня не слышит никто.
А вторые 0,33 были лишними.
Бредовое
Придумай меня себе.
Ни для чего - просто так.
Мы встретимся однажды -
И ты вспомнишь.
Будет такое дежа-вю -
Всего мгновение, не больше.
Потому что потом
ты...
Закурить сигариллу, вылить виски на больные мозги, уснуть, и во сне встретить...
Да, сегодня БГ приснился. Странно: никогда не снился, а тут пришел. Я говорил ему, что он не слушает сообщения на автоответчике. Он действительно их не слушает. Теперь, когда мамы нет, когда я ушел, сообщения остальных его не интересуют. Позвонить ему? Зачем? Уже притупилось анестезией бессонных ночей.
Скоро осень.
Кто-то уедет, кто-то вернется.
Ужасно болит голова.
Я бы назвал это состояние - "взорванный мозг". Над этиологией думать устал, а потому - не знаю, как это лечить. Вызов последней категории срочности.
А еще кажется, что сентябрьская пролитая кровь повторится.
Не хотелось бы.
Не тот случай.
Нужно и - самое главное - можно стрелку перевести на другой путь, где "проходной-зеленый" и "давление в норме". А хочется - по этим, ржавым от времени, рельсам - со скрипом, на маневровой, но - вперед. Вперед.
Дурная голова ногам покоя
«И кажется: раз улицы тихи -
все в наших душах мирно и высоко.» (песня из к/ф "Розыгрыш")
Хочется погулять по ночной Москве - как раньше - с музыкой в плеере и добрыми мыслями в голове. Хочется встретить Андрейку-дьячка, казака Сашу, безработного клоуна Степу, разведчика Гришку, смешного болгарина Савчо, влюбленного в Россию.
На самом деле хочется избавиться от сумасшествия ночного одиночества. Интернет не спасает уже - там нет Ч. С остальными надо быть сильным, а сил все меньше.
Эффект супермаркета.
Из незапланированных покупок - два диска:
"Неизвестный Миронов" - песни, которые я не слышал. И пока еще не послушал, потому что второй диск - Владимир Маяковский "Про Это" в исполнении Лили Брик.
Слушаю голос постаревшей женщины, не узнавая в нем рубящих ритмов ВВМ. Я читал это год назад. Читал и чувствовал Это. Читал и слышал свой голос, громом гремящий на улицах пустой ночной Москвы. Сейчас я слышу голос женщины, которой посвящена эта поэма. женщины, чей отказ от отношений с ВВМ породил больные стихи.
Как можно было так писать?!
Как можно было не писать так?
Когда ждешь звонка, когда молишь Господа лишь об одном - услышать далекий, но безумно близкий голос. Услышать - и пасть, как лошадь на финише - выиграв еще одну скачку.
Больно.
И слова не складываются в такое - огромное, громкое.
Молчу.
Выбиваю на клавишах мысли.
Стихи - они из сердца.
А сердце молчит, скованное болью.
Те же грабли. только в профиль.
И начинается та же история. Ненавязчиво, по такому же сценарию. И хочется верить, что бывает, а через какое-то время видишь себя носом в асфальтовой неровности. Может, не нужно - этих бессонных ночей, разговоров о том, что близко, но никому, кроме меня самого неинтересно? Хватит уже придумок! А реальность - убога: сидеть в трусах у монитора и надеяться на чудо. Смешно. Не вовремя я один остался. Нельзя было. История сделала круг и вернулась на ту же точку отсчета. Только мне уже на год больше. Бывшая одноклассница прислала фотографию - с семейством. Не отвечаю на письмо. Как серпом по яйцам! С каждым годом все труднее. Раньше хоть надежда какая-то была. Теперь нет и её. Для чего меня создали? Кому нужно то, что бьется где-то на уровне солнечного сплетения, перекрывая дыхание, сжимая тисками горло - так что трудно говорить? Кому это все отдать? Невыносимо. И не знают мальчики и девочки, которым пишет виртуальный Алекс, что мне так же херово, как и им - даже еще хуже: потому что у меня нет такого Алекса, а в себе защиты от себя не найти.
«Собака, хочешь - я буду твоей собакой?»
Надо заканчивать виртуальную жизнь. Девочки-мальчики...им тоже нужно жить реальностью. Найти доктора для Ангела. Ире нужно жить реальностью - больше чем кому бы то ни было - у нее еще есть шансы. Галина... она просто устала, ухаживая за больным отцом, разрываясь между его домом и своим. Она многого не требует - просто письма с пожеланием "доброй охоты". С Муслимом тепло, но надо рвать - пока не приросло. Юрке нужен профессиональный психолог. В сентябре найду.
Ребёнок спрашивает: "Зачем тебе это надо?". А правда – зачем? Я не исправлю свое прошлое - как бы их истории ни были похожи на него. У каждого из них есть реальные близкие люди, способные им дать то же, что виртуальный я. У меня тоже, наверное, есть. Я не смотрел вокруг. Я зачеркнул мир за пределами монитора. Он отвечает мне тем же - вычеркивает меня из себя. Поэтому я красноречив здесь и молчалив там, поэтому здесь мне тепло, а там холодно, поэтому все попытки развиртуализировать отношения обречены на крах.
Понимаю.
Жить так дальше не хочу.
Тягостное
Созвонился со старым евреем.
- Как ты сам? - спросил он.
Как я?
А вот как.
Желание слышать твой голос, и одновременно - страх его услышать. Желание общаться с тобой бесконечно, и одновременно - понимание невозможности даже единственной встречи. Невозможности временной. Пока из сердца, мозгов, из пальцев, стучащих по клавишам, - из Бог знает каких еще уголков этого уродского тела - не выветрится, не пройдет (а ведь - вряд ли пройдет - я знаю, у меня такое надолго) это состояние.
Ждать? Чего?
Ничего не жду. Только не спится опять ночами. Алкоголь не действует, снотворное - одуряет только.
Завтра – ещё одна ночь без сна. Но - со старым евреем. На его маленькой кухне, под ром и сигариллы - говорить-говорить-говорить - исторгать из себя это - болезненное.
А потом снова надевать маску.
Иногда
Хочется убить себя.
Ограничиваюсь аутотомией.
Мне не больно.
Когда мне плохо, физической боли просто нет.
Я могу обжечься кипящей водой и почувствовать лишь какой-то отголосок боли, посмотреть на обожженное место и понять, что нужно лечиться.
Я сбиваю руки в кровь, колотя по бетонной стене кулаками. Будто она виновата в моих диссонансах - стена!
Я бегу куда-то до изнеможения, чтобы на финише рухнуть. Сердце выпрыгивает из груди, клокоча где-то в хрипящем горле, но не останавливается.
Я хожу без всякой цели по длинным московским проспектам - натыкаясь на столбы и пешеходов.
Я трезв, но тело мое пьяно. Я не ощущаю его.
Как однажды, когда случились судороги: мозги работали исправно, а руки и ноги не слушались меня.
Я мог говорить, я осознавал происходящее, но был обездвижен.
Анабиоз тела.
А надо бы – души.
Принять температуру окружающей среды – и замереть, растворившись в сером фоне.