Рифма корчилась, матерясь, показывала дулю.
Он строчки бессовестно рвал на потроха
И аккуратно выкладывал сушиться на двух стульях.
Со стен нагло глядели пришлые мысли,
Выбивая его собственные больно вон с размаху.
Последние снаружи обидно его грызли,
Иногда также покусывали и его собаку.
Паркет раздвигался, как красное море,
Когда он с музой плясал мазурку, отбивал гопака.
Такая вот жизнь, такая история
У славного, но безумного поэта-холостяка.
Ему бы женщину, женщину мягкую.
К чёрту музу, сующую руки исключительно в пах,
И кобелю в пару сучку, чтоб не тявкал.
Вот тогда послал бы поэт обидчиков всех своих нах...
