Детские шалости и хулиганства (Рассказ)

Детские шалости и хулиганства
Вот в этой теме мне похвалиться нечем. Мои детские хулиганства не вышли за пределы традиционных. Да, я не сочинил ничего нового, а двигался давным-давно проторенным руслом. Мы издевались над взрослыми, над животными, расписывали стены непристойными надписями.
Взрослые и кошельки
Издевки над взрослыми дальше передразниваний не пошли. Любимым делом было передразнивать пьяных. Когда пьяный мужчина шел по нашему двору или по дорожке к нем, то мы, обычно, пристраивались за ним и гроте-скно повторяли его движения. Стоило ему покачнуться, то мы шатались так, что слетали с дорожки или опускались на колени. А если он рыгал или начи-нал блевать, то мы изображали это с таким усердием, что самих начинало тошнить. При этом мы орали как свора чертей и очень часто пьяные нас замечали. Чаще всего они просто ругались матом, умильно улыбались и продолжали путь, не обращая на нас никакого внимания. Зная, что пьяным кажутся черти в белой горячке, мы очень часто, чтобы привлечь внимание, показывали пьяным рожки, при этом, естественно, показывая им язык. Большинство хохотало, но находились отморозки, которые зверели с пол-оборота и кидались за нами в погоню, Чаще всего обходилось без серьезных происшествий, но помню, что несколько раз пьяных подводили ноги и тогда они, падая, бились лицом об землю или о корни деревьев и при этом очень громко кричали. Мы в таких случаях делали шухер, зная что пьяный рассержен не на шутку, поэтому не могли увидеть, как и в каком состоянии он поднимается с земли. Иногда мы специально кидали пьяному под ноги какую-нибудь ветку или натягивали веревку, чтобы он упал. Ну так ─ для смеха. В общем, наши отношения к пьяным были самые разнообразные ─ от простого насмехательства до ненависти. Видимо, виноваты в этом были наши родители, проклинающие пьяных и пьянство, а также кино и телевиде-ние, постоянно высмеивающее пьяных и обличающее пьянство.
Только сейчас я понимаю, почему в то время так сильно шла борьба, даже скорее не борьба, а именно ─ обличение пьянства. Некоторые круги постоянно подводили знак равенства между словами «русский» и «пьяница». Посмотрите старые фильмы, нигде вы не увидите пьяного грузина или еврея, только русские, русские и русские. Подняв после войны тост за Русский Народ, Сталин, тем самым подписал русскому народу тернистый путь насмешек и оскорблений. И после смерти Сталина начинается открытое насмехательство над русским, преподношение русских как самого пьяного, глупого и недотепистого народа. В этом немалый вклад внесли известные артисты ─ Аркадий Райкин, Георгий Вицин, Юрий Никулин. Последнему, как мне кажется, должно было это быть особенно стыдно ─ ведь он русский по происхождению.
Издевательствам над двумя старухами, Поносьевной и Кошатницей, жившими в нашем подъезде, я посвятил целую главу и повторяться не буду.
Еще мы любили привязывать кошелек на веревочку, дергая его тогда, как только человек нацелится на него рукой. Здесь надо было иметь отмен-ную реакцию, иначе кошелек мог попасть в руки взрослого, а он у нас был один-единственный, купленный в складчину, на уворованные у родителей деньги. Делали мы это обычно у магазина «Радуга». Вход в него распола-гался с правой стороны, если смотреть с фасада ─ совсем не так, как сейчас у магазина «Магнолия». Выступающая витрина, оставляла в самом низу ненаблюдаемое пространство, где спокойно можно было протянуть веревку. Вся команда стояла неподалеку от входа и наблюдала за людьми, а «водя-щий» (назовем его так) на карачках прятался под выступающей витриной, следя за тем, чтобы кошелек не достался врагу.
У Дольского есть такая фраза «как жестоки наши юные года…», на-сколько кратко и насколько емко сказано про то, что детство не знает мило-сердия и жалости. Не понимая страданий, не испытывая страха смерти, она порою обрекает других на страдания и гибель. Причем обрекает со смехом, даже не поняв, что же на самом деле произошло.
Вот ─ забавная игра, но сколько с ней связано неприятностей для взрослых. Помню старушка слишком сильно рванувшись за убегающим ко-шельком, не удержала равновесие и упала сначала на колени, а потом и на ладони. Колени у нее все были содраны, она стонала, а мы бегали рядом и кричали: «молись Богу!, лбом, лбом стучи ─ тогда получишь кошелек». Боже мой с какой ненавистью смотрели на нас работницы магазина, которые вы-скочили помочь бабушке подняться.
Один мужчина, который шел среди толпы, решил схитрить и чтобы никто не видел, как он поднимает кошелек, присел, будто бы завязать шнурки. А потом правой резко дернулся за кошельком. И ухватил его! Тогда водящий (не помню кто дергал веревку тогда) рванул ее изо всех сил, всем своим туловищем. Ну оборвет веревку ─ так оборвет, что же делать! Не отдавать же кошелек мужику. Новый владелец кошелька держал его очень крепко и это его сгубило. Рывок веревки сорвал его с шаткого равновесия и уронил башкой аккурат на бетонный выступ витрины. Удар был звучный! Кошелек он выпустил и даже вскочил, но схватившись обоими руками за голову пока-чивался и бормотал какие-то проклятья. Как всегда в таких случаях мы сде-лали атас.
Дети ─ упертые создания. Взрослый бы, играя в эту игру, пошалил бы два-три раза и успокоился. Мы же ходили на нее как на работу, заставляя каждый день людей падать, ударяться и ронять авоськи с продуктами.
Один раз мы чуть не попались. Кто-то, видимо, уже ученый или заме-тивший нездоровый детский ажиотаж около дверей магазина, торгующего тканями, сделал вид, что глядит на кошелек, а сам рванулся к водящему. И, если бы не его быстрые ноги и мы, которые стали кидать в мужчину комьями земли, то не сдобровать бы водящему ─ потащили бы его в детскую комнату милиции, а может быть просто оборвали бы уши.
Наученные горьким опытом, мы вечерком, пока никто не видит, протяну-ли леску, взятую у рыболова Ивана между деревцем росшим прямо у самой витрины и телефонной будкой стоявшей поодаль у автомобильного проезда во двор. Это нам несказанно помогло в тот момент, когда еще один умный мужчина решил поймать дергальщика кошельков. Ух! Как он полетел, причем не плашмя на грудь, а, подсеченный леской, он повернулся и упал на плечо с таким визгом, как собака, которой на лапу уронили кирпич.
Конечно, все это не могло пройти безнаказанно. Сначал, мы, выполняя роль патруля, заметили во дворе 28 дома участкового. Он, дурак, не снял форму, а стоял и караулил, когда мы начнем хулиганить. Передав по цепи «атас», мы разбежались.
На некоторое время мы прекратили свои бесчинства. Но время шло, нас никто не беспокоил, и захотелось снова поиздеваться над глупыми и жад-ными людьми. Проведя несколько успешных операций, мы заметили как по улице катит милицейский мотоцикл с двумя ментами. Улицы были свободны от транспорта, такого дикого шума как сейчас не было и треск мотоцикла мог не расслышать только глухой. А куда ментяшкам погонять за нами, мальчишками, на своем мотоцикле! Никого не поймали! Но ─ напугали, то есть, свое дело сделали. Больше мы кошелек на веревочку не привязывали.
Но кошелек остался, ему надо было найти какое-нибудь применение. Решили набить его своим дерьмом, а потом положить около помойки ─ будто бы кто-то потерял, выбрасывая утром мусор. Мусоропроводов у нас не было и мусор приходилось выбрасывать в помойку, которая стояла посередине между тремя домами. Лишний раз никому ходить не хотелось, поэтому малочисленный в то время мусор или заворачивали в газетку или клали в авоську, которую засовывали в сумку или карман, после того, как вытряхну-ли мусор.
Но тут возникли проблемы ─ всем хотелось увидеть, что будет, когда жадненький человечек поднимет кошелек с дерьмом, но никому не хотелось набивать его этим. Поняв, что шутка номер один срывается, на это согла-сился я. Но шутка все-таки сорвалась. Вернее сорвалась для нас, что про-изошло на самом деле мы могли только предполагать и, по-моему, нам это было только на руку, поскольку мы могли фантазировать на эту тему, пред-полагать и хохотать до упаду.
А было так ─ кошелек с дерьмом был положен около мусорного ящика. Две бабушки, выносившие мусор, не обратили на него никакого внимания. То ли они были слепы, то ли не привыкли брать чужое, то ли решили, что хозяин кошелька сейчас обнаружит пропажу и вернется и им, вследствие старости, не удастся от него убежать, сжимая в руке его кошелек ─ придется отдавать, что стыдно и неприятно. Мы были в шоке ─ что народ разбогател до беспредела? Почему никто не нагибается за кошельком? Может на нас обращают внимания и стесняются? Мы решили откочевать от помойки по-дальше, благо тогда в нашем дворе деревьев не было и все хорошо про-сматривалось. А скажу погода была самая отвратительная и торчать на хо-лоде и мелком противном дождике было неприятно, но мы хотели увидеть как счастливый обладатель кошелька вляпается в дерьмо. Поэтому мокли, мерзли, но стояли и ждали.
Наконец из первого корпуса вышла дородная тетка лет сорока одетая в светленький, неопределенного цвета и рисунка, домашний халатик совет-ского образца, который висел на ней как мешок для картошки, прикрывая громадные телеса. Ее жаркая натура допускала нахождение на такой погоде с голыми руками и ногами. В руках она держала оцинкованное помойное ведро, заполненное какими-то очистками.
Опрокинув с размаха ведро в контейнер, она скосила глаз вниз и увидела кошелек. Мы замерли ─ сейчас должна быть ржачка! Тетка, несмотря на свои внушительные размеры, так быстро присела, оголив толстые ляжки, и так резко схватила кошелек, что, если кто-то не знал, то и не понял бы что произошло. Мы ждали главного, но она также быстро сунула его в карман своего халатика и не торопясь двинулась обратно.
Кошелек пропал и больше так не шутили.
Животные
Мы издевались не только над людьми. Но и над животными, но в гораздо меньшей степени, поскольку животные, несмотря на свои скромные размеры, могли дать нам достойный отпор и, практически всегда, выходили победителями.
В кошек и собак камнями мы не кидали. Во-первых, хрен в них попадешь, а, во-вторых, после этого кошка или собака убегала так далеко, что становилось совершенно не интересно. Таскать кошек за хвосты не таскали. Я потащил один раз, потом долго мать мне лечила руку, ругая и меня, дура-ка, и поганую кошку.
Несколько раз мы пробовали запустить «ракету» ─ кошку или собаку с привязанными к ней консервными банками, которых всегда вдоволь было на помойке. К тому же мы постоянно играли «в банки», поэтому определенный запас банок у нас всегда был. Старшие ребята рассказывали, что это умо-рительное зрелище. Но у нас ничего не получалось. Кошка бежала, потом останавливалась, слышала, что грохот замолк, потом двигалась снова ─ грохот начинался, она снова останавливалась, а потом до нее доходила, что проблема в той веревке, которую к ней привязали и начинала пытаться лю-бой ценой освободиться от нее. Если мы кидались на кошку с палками, то-пали ногами, она с грохотом отбегала от нас подальше и снова начинала отгрызать веревку. А иногда она застревала между кустов и резким рывком срывала с себя веревку.
Собаки вели себя еще хуже ─ они просто не обращали внимания на консервный грохот. Некоторые собаки вяло ходили весь день по двору из-давая металлический гром, пока какой-нибудь взрослый не отвязывал от нее банки. Никаких бегов не было, никто не боялся консервного грохота. Видимо В конце 50-х годов в Москве было менее шумно и кошки с собаками резко реагировали на звук консервных банок. Поэтому старшие ребята, рождения 1948-1954 гг. могли в начале 60-х годов запускать «ракеты». А мы такого удовольствия были лишены, поскольку наши, районные, животные к шуму и грохоту были привычны. Сколько я помню свое детство ─ постоянно, что-то строилось. Сначала АТС, потом дом 17, постоянно прокладывали какие-то коммуникации ─ то выроют яму, то закопают. Хотя нам, малышам, это было на руку ─ какие крепости, какие бастионы мы делали из ям и траншей. И только один раз мы смогли запустит кошку через весь двор ─ сколько радости у нас было. Кошка поджав уши, стрелою понеслась по двору, по-моему ей было страшно не от грохота консервных банок, а от наших диких криков радости. Наконец-то получилось! Кошка пронеслась по двору и про-скочила через решетчатую ограду детского сада. А вот банки – застряли, и так и остались на нашей стороне. Мы эту кошку больше не видели. Наверное пошла ловить мышей на радиостанции, решив к человеческим помойкам даже не приближаться.
В те, голодные годы, кошки не могли найти еды на помойке. Мясных продуктов было мало и люди съедали все без остатка. Ни о каких колбасных обрезках не могло идти речи. Если только хорошо обсосанные кости. Но это ─ собачий корм. Кошки, в основном, ловили на помойке мышей, которые могли съесть все, включая, и картофельные очистки, и пакетик, в котором они лежали, и газетку.
Несколько раз мы пытались связать между собой кошку и собаку. Но это совсем не было интересно. Потому что увидев собаку, кошка начинала в руках метаться так дико, что удержать ее не было никакой возможности. Да и собаку надо было держать изо всех силы, чтобы она не порвала кошку. Только один раз, найдя каких-то малохольных кота и собаку, мы связали их веревкой. Собаке привязали к ошейнику, а кота обмотали веревкой с не-сколькими узлами. Дав пинка собаке, мы практически натащили ее на кота. Он побежала и тут же, не дав опомнится собаке, залез на дерево. Собака поставила лапы на ствол и начала лаять. Кот полез выше ─ на всю длину веревки. И тут, гавкнув всего раз пять, собака решила дать задний ход. Но не тут то было ─ ее ошейник соединялся туго натянутой веревкой с сидящим высоко на дереве котом. Собака ошалела и, стоя на задних лапах начала дергать головой из стороны в сторону. Мы хохотали до упаду! Нам очень было смешно как собака «танцует». Кот тоже начал орать благим матом, поскольку веревка его тянула вниз, к собаке. Может ему стало страшно, а может его когтям стало больно выдерживать такую нагрузку. Мы стали спорить ─ сумеет ли собака стащить кота и сожрет ли она кота или от страху припустится наутек, таща за собой кота. Но тут наши споры разрешились весьма неожиданно – узел на коте растянулся и веревка быстрой змейкой сползла к собачьим лапам. Опустившись на все четыре ноги, собака поняла, что свободна и рванула так, что мы ее и видели, волоча за собой прекрасную бельевую веревку на которой тетя Зоя вешала белье. Жаль, что она теперь ее больше не увидит. Расстроится ─ украли веревку. Мы-то надеялись, наигравшись с собакой, веревку вернуть, но у нас не получилось. Но особо наказания мы не предчувствовали. Веревки тогда были дороги и редки, да и магазинов было мало, поэтому воровали их хозяйки друг у друга достаточно часто. На нас не подумают.
Еще были голуби. Для нас это была всего лишь мишень для стрельбы из рогатки. Никаких чувств к поганым сизарям мы не испытывали. У меня такое ощущение, что мы их даже за живых-то существ не считали. Кошачий корм – и только. В нашем дворе было очень много кошек и, если кто-то удачно пулькой, сделанной из гвоздя, попадал голубю по башке и он поды-хал, то его сразу же съедали кошки. И нам казалось, что они благодарны нам за это, поскольку, нажравшись свежатинки, они становились добрыми, катались по земле, давали чесать свое пузо, громко урчали и никогда не выпускали когти. Поэтому голубей мы старались бить почаще. Хотя для то-го, чтобы свалить голубя надо было попасть ему точно в голову. Ну а это не всегда и не каждому удавалось. Обычно охота заканчивалась тем, что голу-би подпрыгивали ан метр, махали крыльями и снова возвращались на ис-ходную позицию, дай бог, что потеряв одно перо.
Расписал подъезд под хохлому
Самое варварское хулиганство моего детства состояло в том, что я рас-писал нецензурными словами весь свой подъезд. За что получил нагоняй от матери и насмешки соседей, который сводились к высказываниям о том, что если у ребенка нет отца, то ему прямая дорога либо в дурдом, либо в тюрь-му. Помню отец Вовки Петухова, встретив меня сказал: «Ну, что, дурак, сде-лал? Зачем?» Ответить на такой простой вопрос я не смог. Нет, нет, я не боялся Петухова-отца, он слыл очень спокойным и уравновешенным чело-веком. Я никогда не слышал чтобы он голос-то повышал. Просто я не знал, что ответить. То есть я знал, что ответить, но не знал зачем я это сделал. «Эх, Вовка! ─ продолжил он ─ сядешь или сопьешься! Отца-то нет!» И ушел.
Да не сбылись его слова, вернее сбылись, только в его сторону. Поэтому я никогда не спешил вешать ярлыки детям только по их первому хули-ганству. Ну с кем чего не бывает. Все шалят и шалят по-разному. По-моему, крупные детские шалости говорят о серьезной «крупной» натуре у ребенка. Скажем так «большому кораблю ─ большое плавание». А вот, наоборот, проявление тихости в поведении, это не обязательно «тихость» в душе. Ду-шу может бурлить и гудеть, но страх заставляет ребенка притишаться, при-нижаться. И будет страшно, когда все, что накопилось в пего душе, выплес-нется наружу.
Я даже не помню как все это случилось. Кто все это придумал, предло-жил. Не помню главного ─ зачем мы это делали. Обычно мы писали «ко-шатница – сука» или «Марина – блядь» и это было легко объяснимо. Но это варварское заполнение всего подъезда повторяющимися нецензурными фразами и словами. Зачем? Почему? Помню только как мы ржали с Колькой над фразой «хуй, пизда из одного гнезда». Это было на третьем этаже. А остановились мы только у моих дверей, то есть на самом последнем этаже. Я не могу даже вспомнить чем мы процарапывали на побелке эти сакраль-ные фразы. Может ножиком, может веточкой, может еще чем-то. Не помню, совсем, не помню.
Зато получилось ─ отменно. Наш подъезд был на высоту около полутора метров покрашен краской, а выше ─ побелен. Мы были уже в том возрасте, когда наши руки стали дотягиваться до побелки и, может быть, это и стало решающим фактором в нашем хулиганстве. Раз дотянулись ─ пиши. А что писать ─ самые любимые слова ─ слова запретные. Кстати, читатель, обрати внимание ─ насколько меньше, я бы даже сказал, полностью исчезли из граффити нецензурные слова. Да можно встретить классическое «Марина блядь» или «Ира сука», но очень-очень редко. Зато в обиходной речи молодежи эти слова стали встречаться неизмеримо чаще. Запретное всегда вызывает интерес, Мы на каждом заборе писали «хуй», как вызов системе с ее запретами, законами и табу. А если ребенку не говорят, что «хуй» стыд-ное, нецензурное, запрещенное слово, зачем он его будет писать на заборе. Ведь и в наше время и сейчас слово, к примеру, «хлеб» мог написать только полный идиот. И это очень хорошо ─ пусть говорят любые слова ─ нельзя сажать в тюрьму слова. Они ни в чем не виноваты! Виноваты те, кто почему-то счел слово «пизда» непристойным, а влагалище ─ пристойным. С какого бодуна он это сделал ─ не ясно. Чем «пизда» непристойней «влагалища». По моему мнению «пизда» даже проще произносится.
И вот, любимые нами, запретные, слова длинной строчкой протянулись с первого по пятый этаж аккуратненько над новопокрашенной краской.
А закончилось это тем, что пришел кто-то из соседей и сказал моей ма-тери о том, что именно я расписывал подъезд «под хохлому». Не знаю ─ может меня кто-то видел, может быть догадались по размаху ─ у кого же еще хватит сил и терпения на все пять этажей. Работка-то не хилая. Мать пришла в состоянии истерии, что-то кричала, вопила, пила валерьянку, валилась на кровать, делая вид, что умирает, обливалась слезами ─ в общем вела себя так, как обычно вела себя, когда находила какую-то мою провинность. Оторавшись, с демонстративно распухшим от слез лицом, она отправилась вместе со мной затирать непристойные фразы на побелке.
Работали мы вдвоем ─ Кольку я не выдал. Мать поняла, что это мы вдвоем набедокурили, но доказать не могла ─ я утверждал, что был один. Оттирать было неинтересно и я то плакал от того, что мне в глаза попала пыль, то кашлял и задыхался от той же пыли, но мать была неумолима и говорила что-то, типа, «сумел напакостить ─ сумей и ответ держать». Так с переменным успехом мы добрались до третьего этажа. Многие возвраща-лись с работы и, видя нас за этим уморительным занятием, спрашивали: «Твой?» Мать ничего не отвечала, понурившись головой, стараясь не смот-реть на проходящих. После чего, она каждый раз не преминула мне сказать: «Вот все из-за тебя! Ты меня опозорил! Как я людям в глаза смотреть буду!» после чего она всхлипывала и мы продолжали скрести побелку.
А вот на третьем этаже я наконец понял, как можно было отвязаться от этого неинтересного занятия. Я сымитировала свистящее дыхание, которое у меня было при ложном крупе. Мат испугалась, что это произошло от меловой пыли, Потащила меня домой, уложила в кровать, тепло укутала, напоила теплым чаем и даже перестала всхлипывать. Я согрелся и улегся, а она отправилась «зачищать» подъезд. Спасибо пей на этом.
Больше я нигде никаких надписей не делал. Только в 831 школе я писал мелом на асфальте или лыжами на снегу некоторые оскорбительные надпи-си про учителей или своих неприятелей. Но это уже другой рассказ.