Она подошла ближе к памятнику, почитала высеченные на постаменте строки – обычные стихи, да, самые обычные стихи, летящие, звенящие и ещё Бог знает какие, их она знала с детства. Детство… Но вот помнила ли она само детство? Детство не вспоминалось. Она постояла и потрясла головой. Что-то она устала, надо идти домой. Домой? То есть, куда, в какую хоть сторону? А где она только что была? Она сидела на скамье, это старуха помнила. На этой скамье теперь сидела женщина в светлом плаще и с сумкою. Средних лет женщина, то есть лет сорока или чуть более. Старуха подошла к той.
– Простите, – сказала она. – Мы сидели сейчас с вами вместе? Или вы позже пришли?
– Что? – переспросила та. – Да, вместе.
– А мы говорили о чём-то?
– Нет, просто сидели.
– А я не спала, вы не заметили?
– По-моему, нет. Сидели – смотрели на памятник.
– Я не знаю, куда мне идти, – сказала старуха.
– В каком смысле? У вас же есть дом?
– Наверное, есть.
– И что же? Вас же не выгнали?
– Выгнали? Я не помню, чтобы меня выгоняли.
– Ну, вот вы можете вернуться домой.
– Я не помню, где он.
– Вы же помните, откуда вы пришли?
Старуха задумалась. Она жаждала, чтобы был хоть какой-нибудь проблеск.
– Нет, – покачала она головой.
– А ваши родственники, они могут знать, где вы?
– Родственники? – снова задумалась старуха. – Не помню, может, их нет…
– А как вас зовут, вы хоть помните?
Это был самый страшный вопрос. Старуха не помнила и того, не помнила и своего имени. Она ничего не помнила.
Собеседница же её будто начала немного уставать от соучастия. Ну, да, если всё – правда, старухе не позавидуешь! Хотя что здесь особенного? Многие в старости лишаются памяти. Но чем она-то может помочь теперь? Она не врач, тут нужно обращаться к врачу. Оно, конечно, и врач тоже вряд ли поможет, такое не лечится, но всё-таки…
– А вы посмотрите в карманах, – посоветовала женщина. – Может, какой-нибудь документ с собой есть…
Старуха медленно и тщательно проверила свои карманы (их было немного). В одном были десять рублей одною монеткой и ещё несколько более мелких монет, в другом лежал ключ. Обыкновенный такой ключ, крупный, тяжёлый; чёрт его знает, как он правильно называется.
– Всё, – сказала старуха. – Больше ничего нет.
– Постарайтесь что-нибудь вспомнить!..
– Я стараюсь.
– Ничего?
Старуха снова покачала головой.
– Послушайте, вы, наверное, живёте где-то совсем близко. Вряд ли, вы могли прийти издалека, вам же ходить трудно, так?
– Трудно, – согласилась старуха.
– Нужно обойти дома рядом и попробовать открывать двери вашим ключом. Где ключ подойдёт – там и есть ваша квартира.
– Может быть, – слабо согласилась старуха.
– А ещё, когда вы станете ходить по домам, вас, возможно, кто-нибудь узнает.
– Возможно…
– Странно, что ключ только один, – удивилась ещё женщина. – Сейчас все парадные на замках, у вас должен быть ключ и от парадной. Может, ваша парадная всё же не запирается. Тогда нужно начинать с незапертых парадных…
В старухиной собеседнице явно просыпался сыщик, мисс Марпл какая-нибудь…
– Мне трудно идти, – сказала старуха. – Подниматься по лестницам… Вы бы не помогли мне?..
– Ой, нет, – спохватилась вдруг женщина. – Я уж и так опаздываю. Попросите ещё кого-нибудь!..
Да, у мисс Марпл было, пожалуй, побольше досуга. Побольше влечения к странному.
– Подождите, – сказала старуха.
– Да, – задержалась её собеседница.
– Сколько мне лет? Хотя бы на вид…
– Ну, не знаю, – замялась та. – Лет семьдесят, семьдесят пять…
Да, руки свои она видела, видела сухую кожу, морщины, пигментные пятна… А вот лицо? Лицо?..
– Как я выгляжу?
Женщина молча достала из сумочки косметичку и поднесла зеркальце к старухиному лицу. Лицо было обыкновенным, немолодым, оно не вызывало никакого отклика, никаких воспоминаний. Это было просто лицо, это не было своё лицо.
– Спасибо, – сказала старуха.
– Удачи! – сказала женщина и пошла в сторону Коломенской улицы.
Пушкин, постамент, ключ, немного денег, и она, не помнящая ничего. Может, просто сидеть на скамейке и ждать смерти? Тогда всё как-нибудь разрешится, тогда уж другие люди будут ломать себе головы, допытываясь, кто же она. Да, а вдруг сегодня смерть окажется не слишком расторопною?
Она обошла вокруг памятника. Голуби сновали вблизи ног старухи. Птицам известны их жилища, подумала она, птицы легко находят себе новые. Птицы легко заводят и знакомства, хотя для них и незнакомые – не враги, но всего лишь неизвестные собратья. Человек хуже птицы, человек хуже зверя, человек хуже всех…
– Вы не знаете меня? – спрашивала старуха у всех встречных.
Кто-то говорил «нет, не знаю», кто-то просто пожимал плечами: с чего бы им знать обыкновенную, случайную старуху на улице! Мало ли старух в этом городе! Разве есть среди них какие-то особенные старухи?! Она обошла сквер, перешла через улицу, женщина оказалась права: практически все парадные поблизости были на замках. Но одна всё-таки отыскалась, во дворе, там замок оказался сломанным. Когда старуха хотела войти, навстречу ей из парадной выходил парень.
– Сынок, ты не знаешь меня? – на всякий случай, спросила и его она.
– No I don’t know you, – отвечал тот. Никакой он, конечно, не англичанин – наш, просто выпендривался.
Идти по лестнице было тяжело. Ключ к дверям не то, что не подходил, – даже замочные скважины были другие. На третьем этаже, впрочем, замочная скважина оказалась похожею. Старуха с колотящимся сердцем стала вставлять ключ. Чудо – ключ вошёл в скважину, она хотела было уже повернуть ключ, как дверь вдруг распахнулась. За дверью стояла краснолицая полная тётка в фартуке, с мокрыми руками, с выражением лица то ли раздражённым, то ли напуганным.
– Что? Кто такая? Что вы здесь?.. Вы – воровка? – выпалила женщина.
– Простите, – держась за сердце, сказала старуха. – Я не здесь живу?
– Я здесь живу! – ожесточённо говорила тётка. – А вы кто?
– Я не знаю, я потеряла память, – ответила старуха.
– И почему ко мне полезли?
– Ключ… у меня ключ, он подошёл!..
– К моей двери? Вы всё выдумываете, такого не может быть!..
– Он вошёл в замок…
– Это ничего не значит. Он, может, ничего не открывает.
– Я не успела повернуть. А я точно здесь не живу?
– Я же говорю, что не живёте!..
– А можно мне повернуть ключ?
– Вы мне замок сломаете!
– Я осторожно.
– Никаких «осторожно»! Забирайте свой ключ и уходите! А то я полицию позову.
– Извините, – сказала старуха. – Конечно, я уйду. Хотя я не знаю, куда.
– Ладно, – смягчилась тётка. – Попробуйте повернуть. Но только мягко. Чтобы замок не заклинило.
Старуха взялась за свой ключ. Разумеется, он не поворачивался, он был точно не от этой двери.
– Извините, – снова сказала старуха. Потопталась немного на месте, да и пошла себе восвояси.
– Послушайте! – окликнула тётка. – Если вы не помните, где вы живёте, обратитесь в полицию. Они узнают, кто вы и где живёте!.. Они это могут.
– В полицию? – переспросила та. – А где здесь полиция?
– На Лиговском. Здесь совсем близко.
Лиговский она, кажется, знала. Так же, как знала Пушкина. Даже, если она ошибается, всё равно можно спросить у прохожих. Да, обратиться в полицию, наверное, стоило.
Лиговский был шумен, наверное, даже более, чем обычно. Впрочем, старуха не знала, каков обычно этот проспект. Напротив громоздился вокзал, столпотворение было на переходе. Впрочем, переходить ей не следовало.
– У меня пропала память, я сидела напротив Пушкина в сквере, и теперь я не знаю, как меня зовут. И главное, не знаю, где живу, и у меня вот только есть этот ключ. Но не могу же я ходить по квартирам и совать его во все замки, некоторые и так уже думают, что я воровка, – сказала старуха дежурному.
Тот посмотрел на неё исподлобья, хотя и внимательно, заставил повторить всё ещё раз. А потом изложить на бумаге. Старуха повторила, потом и написала (писать она не разучилась). Дежурный придирчиво рассматривал бумагу.
– Сидите, ждите, – сказал он. – Будем разбираться.
– Узнайте, где я живу, – попросила старуха. – Большего мне и не надо.
Время тянулось медленно, мимо ходили люди, в форме и без. К дежурному обращались с другими вопросами, он куда-то звонил, с кем-то говорил. Привезли какого-то парня, всего окровавленного, старуха сидела в сторонке и наблюдала за происходящим опасливо. Несколько раз она подступала к дежурному, полагая, что про неё просто забыли.
– Работаем, разбираемся, подождите, – отмахивался тот.
Старуха сделалась голодною.
– А может, вы меня арестуете, в камеру посадите, если там кормят, – попросила она дежурного. – Смерть как в животе сосёт!..
– За что мне вас в камеру сажать? – удивился дежурный. – Вы ж ничего не натворили!
– Ну, так просто, – сказала она. – С голоду помереть боюсь.
– Потерпите, – благодушно отвечал тот.
Прошло ещё минут сорок. Старуха снова подступила к дежурному.
– Мил человек, – взмолилась она. – У меня шестнадцать рублей в кармане – я хоть до булочной дойду, хлеба купить? Не могу больше!..
– За хлебом сходите! – разрешил тот. – Только не уходите надолго. А то вдруг результат получим – а вас нет!
– Я быстро, – засуетилась старуха. – Одна нога здесь – другая там!
– Хорошо, – согласился дежурный и вытер ладонью свой огромный вспотевший лоб.
Старуха сбегала в булочную, быстро сбегала, минут за пять. Потом она снова сидела на скамеечке, ела свой хлеб. Дежурный пожалел её, налил кипятка из чайника. Слёзы наворачивались у неё на глаза, но она всё же крепилась – не плакала.
Дело двигалось к вечеру. Дежурный вдруг как-то так посмотрел на неё по-особенному, и старуха тут же поняла: есть! Наконец-то! Сейчас он ей сообщит что-то.
Он и вправду махнул ей рукой и сказал: «Подойдите!»
Взволнованная старуха стояла против дежурного.
– Вот, – сказал тот. – Мы во всём разобрались, всё тщательно проверили и выяснили: вы нигде не живёте!
– Как так – нигде не живу? – пролепетала она.
– А так, – отвечал тот. – Вас не существует!
Как – не существует, когда вот же она – стоит перед ним, она ест хлеб, она пьёт воду, она ходит по улице, она обращается к нему с вопросами, она дышит, она чувствует…
– Не существует? – жалко переспросила старуха.
– Не существует! – повторил тот. – Мы всё проверили!
Она хотела сказать многое, очень многое, она хотела привести десятки фактов, подтверждающих её существование, рассказать о своих ощущениях, о своих мыслях – она, конечно, стара, но ведь есть же у неё какие-то мысли, не чурбан же она бесчувственный, она могла бы, например, привести слова, высеченные на постаменте у Пушкина, а если её нет, если её не существует, разве могла бы она привести их? кто бы тогда привёл эти слова? – но не сказала ничего и лишь спросила:
– А как же ключ?
– А ключ выкиньте! – решительно отвечал дежурный.