...В четверг, накануне драки у ресторана, я был приглашен на беседу к проректору.
Проректором был человек со стороны. К науке он не имел ни малейшего отношения. Звали его Сергеем Ивановичем Берендеевым.
Институт постепенно захватывала группировка, состоявшая из чиновников отраслевого министерства. Она действовала неумолимо и безжалостно, как изголодавшийся удав. Из института исподволь вытеснялась старая институтская гвардия, сформировавшаяся как научная школа еще в сталинские времена.
Я давно махнул на все рукой. Я понимал, что бороться со всем этим злом может либо герой, либо сумасшедший: это примерно то же самое, что в глухом переулке в одиночку сражаться с дюжиной уголовников.
Вообще-то министерских чиновников институт интересовал мало. Вернее, не интересовал вовсе. Их интересовало совсем другое. Их интересовала земля, на которой располагались институтские корпуса. На этой земле после сноса старых институтских зданий можно было возвести бизнес-центр или пятизвездочную гостиницу.
Подпольно – правда, об этом знал весь институт – я лет пять назад на базе лабораторной мастерской организовал миниатюрный цех по изготовлению памятников для кладбищ.
Иногда в заказ попадали новые русские, не помышлявшие о похоронах и любившие украшать свои многокомнатные берлоги бюстами топ-моделей, ставших их любовницами или женами.
Бюсты в зависимости от воли или каприза богатеев изготовлялись либо из бронзы, либо из мрамора, либо из гранита. В мастерской работали два талантливых скульптора. Иногда ваятели запивали. Но, на мое счастье, они были очень ответственными людьми, эти служители муз, и, надо отдать им должное, запивали они по очереди.
В запои они входили плавно, постепенно, так сказать поэтапно, и извещали о них заранее. «Левушка, друг ты мой сердечный, - говорил мастер, потирая руки и прижимаясь ко мне сухим плечом, - не боись, все в срок сделаем. Памятник будет что твой огурчик!» И точно, ни разу не подвели.
Я старался как можно меньше попадаться на глаза начальству. По этой причине бывал я в институте не чаще двух-трех раз в неделю. Меня трудно было застать на рабочем месте. Я вроде, как бы и был, и вроде меня как бы и не было. Я принес на работу два старых пиджака. Один всегда висел на спинке стула у меня в кабинете, другой - на гвозде в одном из лабораторных помещений. Наличие пиджаков намекало на то, что их хозяин где-то рядом, что он просто вышел.
Если мной интересовался кто-то из высшего институтского руководства, то старшая лаборантка Зоя, выполнявшая обязанности секретарши, говорила, что я или приболел, или нахожусь в местной командировке. Впрочем, так поступали в институте многие. К этому привыкли. А лаборатория тем временем работала, жила, люди по мере сил «двигали науку» и исправно получали зарплату.
Эту манеру руководства, из укрытия, я перенял у своего предшественника, члена-корреспондента «Большой» академии Лени Шихмана, который справедливо полагал, что чем реже начальник бывает на работе, тем лучше.
«В тени меньше потеешь», - говаривал он.
«Надо уметь наладить механизм управления коллективом, - втолковывал он мне. - Надо дать людям возможность работать без оглядки на руководство. Больше самостоятельности, больше умеренной и здравой инициативы. Но... – тут Леня поднимал над головой указательный палец, - чтобы ни о кого не могла возникнуть крамольная мысль, что можно вообще обойтись без руководителя, надо иметь некий оселок, на котором все держится. Самое простое и верное - это подпись. Которую на некоторых исключительно важных документах не имеет права ставить никто кроме тебя».
Несколько лет назад Шихман поехал на лето к дочери в Штаты. Да там и остался. Теперь Леня читает лекции в каком-то университете на восточном побережье. А я возглавил его лабораторию.
...Моя официальная научная тема была где-то на задворках науки, лаборатория больших площадей не занимала. Сотрудников у меня было раз-два и обчелся. Это я к тому, что лаборатория не привлекала к себе пристального внимания со стороны институтского и министерского начальства.
Повторяю, лаборатория была малочисленна. Зато в ней работали крепкие профессионалы, среди которых попадались и истинные подвижники науки. Такие, как Сева Долгополов, например. Или Маша Кругликова. Обоих я знал еще со студенческих времен.
Это были бессребреники, которые в работе видели смысл жизни. Странно, но такие люди еще встречаются в институтских коридорах. Я старался платить им больше, подкидывая из кладбищенских и «бюстовых» денег. Тем более что каждый из них был обременен семьей. У Севы серьезно болела жена, а у Маши было двое детей-школьников и муж, которого я видел два раза, и оба раза тот был в стельку пьян.
У Севы и Маши были самостоятельные темы. Чем на самом деле занимался я и как я использовал их работы, они вряд ли догадывались.
Много лет я действовал как генератор и селекционер. Я работал методично, незаметно и планомерно. Как мудрый муравей из известной сказки. Я складывал, собирал, отсеивал, просеивал, отбирал, откладывал, снова складывал, группировал; я строил фортификационные научные укрепления, потом сам же их разрушал и на их месте возводил новые, прочнее и выше прежних.
В конечном итоге вся эта титаническая работа вылилась в короткую формулу, полную феерического динамизма и невиданной мощи.
Формула, рожденная мною в ночной тиши, была озарением. Но не только. Это был результат многих других бессонных ночей, когда я страстно молил своего индивидуального научного бога о чуде, которое бы увенчало мои многолетние попытки прорваться к ничем не сдерживаемой свободе.
...Пока я никому не мешал. Скорее всего, до меня просто не доходили руки. Но до меня могли добраться в любой день, в любой час, в любую минуту - это я хорошо понимал. И тогда мне несдобровать: не спасут ни дипломы, ни профессорское звание.
...Прежде Сергей Иванович Берендеев работал в министерстве.
По слухам, Сергей Иванович у нынешнего министра, когда тот был еще начальником главка, был кем-то вроде денщика и носил за ним домашние туфли без задников и большой кожаный портфель.
Бывшему чиновнику страшно хотелось, чтобы все принимали его за ученого. Для этой цели он уже второй год отращивал профессорскую бороду. Она ему очень шла, и со временем Берендеев приобрел поразительное сходство с Менделеевым, портрет которого велел перенести из Актового зала к себе в кабинет.
Я помнил этот портрет. С ним связана незабываемая история. В начале восьмидесятых студенты второго курса, взбодрив себя портвейном, пронесли его по Красной площади на первомайской демонстрации вместо портрета Карла Маркса в одной компании с всякими Энгельсами, Лениными и Брежневыми. Никто ничего и не заметил.
…Берендеев начал издалека. Пока я делал вид, что почтительно слушаю его, он с энтузиазмом приступил к описанию тех задач, кои ставит перед институтом российская наука. Поминутно опуская голову и подглядывая в шпаргалку, он сообщил мне, что, как, видимо, мне известно, появилась целая отрасль новых знаний. Называются они нанотехнологии, - последнее слово он произнес с нажимом, как бы скандируя.
Я с озабоченным видом кивнул, сказав, что кое-что слышал об этом.
Мой ответ приободрил его, он тоже кивнул и, бросив короткий взгляд на портрет изобретателя периодической системы, с еще большим энтузиазмом продолжил:
- Эти нанотехнологии впитали в себя самые новые достижения физики, химии и биологии, - Берендеев оторвался от записей, поднял на меня восторженные глаза и воскликнул: - Вы представляете себе, самые новые! Наиновейшие!
И тут он развернул предо мной такие ослепительные перспективы развития нанотехнологий, что в какой-то момент я начал опасаться за его рассудок.
- Существует возможность создания с помощью нанотехнологий молекулярной решетки четвертого измерения, - он опять нырнул в свои записи. - Человечество впадет в спячку, - пророчески выкрикнул он, - напоминающую коматозное состояние, при котором Единое Лучистое тело будет удерживаться у материального носителя серебряной нитью жизни…
Видимо, Берендеев и сам понял, что перегнул палку, и поэтому оборвал себя на полуслове. Он нервно поправил галстук и уставился на меня широко раскрытыми сумасшедшими глазами.
- Собственно, я пригласил вас вот по какому поводу…
Я зашевелился в своем кресле и попытался изобразить на лице выражение повышенного внимания и готовности выполнить любое задание, каким бы невероятно сложным оно ни было. Думаю, мне это удалось. А сам подумал, что ему надо, этому мышиному жеребчику? Неужели что-то пронюхал?..
- До меня дошли слухи, что… - он сделал паузу. Грамотно, ничего не скажешь. Министерская выучка, подумал я.
- До меня дошли слухи, что вы занимаетесь изготовлением… словом, мне доложили, что у вас работают два спившихся скульптора…
Я перевел дух.
- Вы же знаете, что лаборатория сидит на хозрасчете… - сказал я печально.
Берендеев кивнул.
- Я не об этом. Скажите, они могут изготовить в кратчайшие сроки два бюста для… - Берендеев замялся, - для кладбища.… Если возможно, бесплатно.
Я сделал круглые глаза. Берендеев заметил это.
- Если нет, то какова будет стоимость? Приблизительно.
- Вы справедливо изволили заметить, - медленно произнес я, - что скульпторы пьют горькую. И потом, сейчас они работают над срочным заказом…
- Лев Николаевич, мы не на базаре! – строгим голосом заметил Берендеев. – Каковы условия? И срок исполнения?
От Берендеева я вышел через пять минут. Он выбил из меня обещание приступить к работе немедленно. Двести тысяч рублей – цена обоих бюстов – устроила и меня и, надеюсь, устроит моих пропойц-скульпторов.
(Фрагмент романа «Олимпиец»)