Явь (Эссе)

Он играл, я не мог сказать, играет ли он лучше всех, наверное, никто бы не посмел сравнить его игру с кем-то другим. Он не был профессионалом, любитель, от слова любить. Сомнений не было, он любил играть и делал это только тогда, когда что-то рвалось вон из души, о чем нельзя было сказать. Он мог быть богом, но был обычным земным существом, верящим в какую-то силу, правящую миром. Сегодня ему было плохо, он влюбился, я слышал это в его музыке, я единственный кто что-то слышал в его музыке. В полумраке бара, его пальцы перебирали струны электрогитары под металлический скрежет дисторшена, музыка пролетала над головами редких посетителей, что казалось, замерли с бокалами пива в руках, растворившись в мгновениях, складывающихся под потолком тяжелых слов, падающих на пол как отстрелянные гильзы, что еще хранят тепло, но уже вряд ли кому-то пригодятся. Саксофонист и клавишник давно молчали, он импровизировал, меняя ритм, из которого они постоянно выбивались. Им оставалось лишь удивляться, откуда в этом мире берутся такие чувства, и как можно было передать их музыкой. А он играл, и мне казалось, не было сердец, которые он не смог бы заставить биться сильнее. Звук вырывался из его души, разрывая ее металлическими когтями, он закрывал глаза и продолжал свое безумное соло. Сегодня ему было плохо, он влюбился, влюбился во сне. А вы когда-то влюблялись во сне?... Я продолжал слушать…. О безнадежной любви, что не покидает с рассветом, а теплиться еще некоторое время. О том, как безумно сложно сохранить это угасающее на ветру реального мира пламя мечты, и как бы хотелось разбросать его по соломенным крышам, чтобы все горело, чтобы мир пылал этой любовью. Он играл, и мне казалось, что звук жил, мне хватало полумрака, чтобы разглядеть маленький огонек, бегающий по грифу, который то раздувался, то становился совсем крошечным, угрожая исчезнуть. Струны трепетали, спрашивая, кто решает на рассвете вместо людей, в каком мире остаться. О, да, я знал, что он бы остался в том мире, другом, в мире крошечного огонька, что плясал по ладам. Он опустил голову, не открывая глаз, и я вдруг почувствовал, что это я играю, посмотрев на свои пальцы, я увидел, как они перебирают и зажимают струны. И с болью в душе, я понял, что мне надо делать, он не мог сам перестать играть и просил меня сделать это вместо него. Звуки ставали тише, я играл все медленнее, осознавая, что это конец. Конец грустной и безнадежной любви, я знал, что он никогда больше не сможет повторить этой импровизации, даже за все золото этого мира, да и что такое золото против того, что подарил он миру сегодня,   против того, что тот, другой мир, подарил ему. Увядал неизвестный науке цветок, в этом мире не было воды, чтобы полить его. Пусть не будет больше снов, если не будет возможности оказаться там снова. Звуки стали тише, я закончил играть. Я снова смотрел на него, он стоял с опущенной головой, не открывая глаз, в полумраке дешевого бара, под жалостливые взгляды тех, кто что-то понял. Гитара в его руках молчала. Это был конец. Огонек совсем потух, и не было даже угля, чтобы им нарисовать что-то многозначительное. Сон ушел. Не горели соломенные крыши, не пылал мир, казалось, свет всей вселенной исчез навсегда и остался лишь этот полумрак и тишина пивнушки. Я видел еще, как клавишник взял его за плечо и он встрепенулся, будто выходя из того состояния, в котором находился. Я слышал, как что-то ободряюще сказал саксафонист, обнимая его за плечи, и они втроем ушли со сцены. Я допил свой бокал уже теплого пива, кинул на деревянный тяжелый стол пару бумажек и вышел в вечер под мелкий, моросивший холодный дождь. Стало холодно, и я застегнул куртку под горло. Тепла в этом мире больше не было….