Окно, война и День Рождения (Рассказ)

          Руки не двигаются. Я пролежал в лазарете уже пять дней, но так и не смог ни разу заставить шевельнуться хотя бы палец. Мне сочувствуют, но избегают больше. Знаю, выгляжу я страшно, но уже привык. Сначала шёпот за спиной вызывал глухую ярость, а теперь я лишь улыбаюсь в ответ. К чему злиться на них? Нет в том вины, что они боятся стать такими, как я. Их инстинкты воют и потому, что стать такими же слишком легко.
          Проклятая война. Где-то совсем рядом раздаётся взрыв. Уши закладывает и кажется, что в голове натянули тонкую струну, и она сейчас разорвётся. Проходит пара мгновений, я сглатываю, и становится чуть легче. Зубами хватаюсь за край одеяла и сдёргиваю его. Ноги запутались так, что я едва не падаю, но в последний момент успеваю перекатиться от края так далеко, как позволяет узкая койка. Осторожно выдыхаю и медленно опускаю ступни на пол. Лезвие сквозняка щекочет поджавшиеся пальцы, но в комнате душно. Пахнет хлоркой и мочой. Никогда не любил больницы, так что уж говорить о военном лазарете.
          Мне повезло — думаю, медленно подтаскивая своё тело к окну, - один тут. А те, у кого полумёртвые соседи стонут по ночам от того, что кричать уже нет сил? Им куда хуже. Я почти как король в своих покоях.
          Усмехаюсь, и тут же моё лицо искривляет гримаса — обожжённые щёки саднит невыносимо. Вот, наконец, оказавшись у окна, присаживаюсь на подоконник. Неловко натыкаюсь на его угол и пытаюсь поднять ладонь, чтобы схватиться за него, но руки не двигаются. Кое-как удерживаю равновесие и прислоняюсь к стеклу, сразу же отпрянув — оно ледяное. Но я уже достиг своей цели. Наклоняюсь к ручке оконной рамы, дышу на неё. Сначала дыхание инеем оседает на холодном железе, но через полминуты я уже чувствую, что ручка нагревается. Спину начинает ломить, но я не разгибаюсь. Знаю: если сейчас поднимусь, то потом уже не смогу наклониться. Бедро начинает неметь — там недавно затянувшаяся рана. Но мне, если честно, без разницы. Слышу, как хлопнула соседняя дверь, и дыхание учащается. Наклоняюсь ещё ниже, чтобы хоть немного согреть шпингалет. Он примёрз, и это непросто. Коленом я как-то умудряюсь подвигать его, что отдаётся острой болью в позвоночнике. Снова дышу на железку, стараясь передать ей как можно больше тепла, делюсь им крохотными порциями — на большее мои лёгкие не способны. Я сам уже взмок, и силы на исходе. Последний раз выдыхаю и сползаю с подоконника.
          Слышу шаги — лёгкие и неритмичные, я выучил их. Топ-топ, топ-топ-топ, топ. Топ-топ, топ, топ-топ-топ. Тело уже проснулось, поэтому вернуться в кровать легче, чем было встать с неё. Я забираюсь под одеяло, привычно прихватывая край зубами. Ещё успеваю кинуть последний взгляд в сторону окна, и дверь открывается.
          - Доброе утро! Что, Афанасий, проснулся? - это входит Марья. Она медсестра. И она всегда улыбается. Даже глядя на меня, всего в шрамах и серых пятнах. Марья и не знает, что это со мной, а я не скажу.
          - Доброе. Проснулся, я уже бодр и весел, - я улыбаюсь в ответ. Мы тут все улыбаемся. А как иначе?
          - Это хорошо. Завтрак сегодня особенный, одевайся, выходи в столовую, а тут проветрится пока, - Марья подмигивает мне и подходит к окну. У неё сегодня День Рождения, и опять красные руки. Я знаю, что моя палата — последняя. Двадцать шесть окон. Двадцать шесть ледяных ручек и примёрзших шпингалетов. Мой — двадцать седьмой.
          - Тёплая, - Марья широко распахивает глаза и поворачивается ко мне. И я вспоминаю, что ей сегодня исполнилось семнадцать. Улыбаюсь. Я счастливо улыбаюсь, глядя на её лицо и робкую, настоящую, улыбку.