Изгнанник Вечности. Часть вторая (фантастика / мистика)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ВСЯ БОЛЬ ЭТОГО МИРА

Глава шестнадцатая, где доказана правота сентенции о том, что неблагодарность – обычная награда за хорошо выполненную работу

Кровь почти кипит от возбуждения.
Никогда до приезда на Рэйсатру Саткрон не чаял в себе такого азарта. Выслеживать туземца, словно дикого зверя, красться за ним, зная, что конкуренты поблизости и тоже не дремлют…
Охота на зверя – не то. Нет такого куража. Хотя большинство ори и считают аборигенов полуобезьянами, в сердце и душе теплится ощущение: жертва – человек, не зверь. И потому так сладостно и захватывающе ноет в животе, потому столь приятно щемит в груди. Нет преград.
А самое главное, что эти антропоиды с удовольствием охотятся на своих же. Треть команды Саткрона – приматы-кхаркхи из той же деревни.
Саткрон ждал, и вот послышались шаги. Это возвращался из Кула-Ори в свой поселок ученик северянки с этой их возмутительной репетиции спектакля к празднику Теснауто. Медлить было нельзя, и Саткрон быстро побежал вниз, пригибаясь и почти стелясь над землей. Кровь снова заклокотала в его жилах.
Дикарь, кажется, насторожился…
– Эой! Эой! – крикнул он для самоуспокоения. – Есть кто?
Саткрон замер. Исчезли и конкуренты. Правила таковы, что если жертва тебя заметит или – того хуже – успеет предпринять попытку защититься, ты лишаешься права преследовать ее в дальнейшем. Если же этот этап прошел гладко, но когда ты сворачиваешь ей шею, она издаст хоть звук – ты не участвуешь в следующем предприятии, над тобой посмеиваются друзья и вообще ты начинаешь чувствовать себя неудачником. Саткрон уже однажды прошел через это и больше не хотел. Эти правила придумали уже они сами, без участия Той, которая последней заглядывает в глаза. Она играла по-своему, они по-своему. Все честно.
А вот, пожалуй, удобный момент: тропинка сужается, с одной стороны – обрыв, с другой – скала. Еще несколько шагов – и Саткрон вырывается из кустов.
Туземец не успевает и охнуть, а его позвоночник уже глухо крякает под руками убийцы. Одним движением Саткрон сбрасывает труп в обрыв. Даже не нужно возиться, маскировать следы преступления. Очевидный несчастный случай. Поскользнулся в период муссонных дождей. Ох уж этот противный климат!
Недовольные проигравшие покидают засаду. Саткрон доволен, как никогда.
Иэхэх, тоже кхаркхи, ненавидевший только что убитого Ашшура, со злостью плюет на землю: ему досадно, что это сделал не он.
– Можно теперь и погулять! – рассмеялся герой нынешнего дня. – Полезное дело сделали!
Смех сотоварищей заставил смириться с победой белого даже угрюмых дикарей. Сегодня ночью будет пир!

* * *

Испытывая неловкость, Танрэй осмотрелась и поняла, что без посторонней помощи она Дрэяна здесь не отыщет.
– Да будет «куарт» твой един, – обратилась она к дежурному гвардейцу. – Могли бы вы проводить меня к командиру Дрэяну?
– Простите, атме, я не вправе покидать пост, но сейчас объясню вам, как его найти…
В городе эту постройку называли казармой, но на самом деле это было миниатюрное военное ведомство. Оно стояло на правом берегу реки и занимало большую площадь, стратегически замаскированное деревьями, что росли здесь с немыслимой скоростью.
К своему удивлению, Танрэй быстро отыскала нужный кабинет. Дрэян что-то писал за своим столом, изредка останавливаясь и перечитывая написанное.
– Да не иссякнет солнце в сердце твоем, – сказала женщина, входя. – Господин Дрэян, я могу немного отвлечь вас?
Тот поднял голову. Да, все-таки правы те, кто подмечает его сходство с Алом. С годами эта особенность лишь усиливалась, точно они были братьями. Такой же черноволосый и темноглазый красавец!
– Атме Танрэй, – он слегка поклонился. – Чем могу служить?
Дрэян тоже был удивлен: после той неприятной сцены у дома Тессетена они никогда не общались. Даже на корабле Танрэй избегала его компании.
– Я хотела бы попросить вас провести расследование. Дело в том, что вчера пропал Ашшур.
– Ашшур?
– Да, это один из моих учеников-кхаркхи…
Пренебрежительная улыбка мелькнула на губах ори, он едва сдержал вздох облегчения, но быстро спохватился и мгновенно вернул на лицо маску участия. Для Танрэй не было секретом, что большинство переселенцев становятся не менее заносчивыми, чем Ормона, стоит зайти речи о местных. Да что там – даже Ал считает их всех второсортными существами и говорит, что в его понимании Нат стоит на ступеньку выше ее учеников-кхаркхи, не говоря уже о неграмотных селянах. И хотя теоретически они правы – с эволюционной точки зрения кхаркхи действительно могут пока еще называться лишь антропоидами – Танрэй видела в них не только одушевленных животных. Бестию можно выдрессировать, но не обучить, чтобы она могла передавать полученные знания потомкам и делала это сознательно, а не на инстинктах. Опыт животного конечен и смертен, он ограничен одной его жизнью. С дикарями происходило иначе. Они, конечно, были примитивно жестоки по отношению друг к другу, не понимали никаких гуманистических посылов, удержать их в повиновении мог только тот, кто внушал страх. То-то дикари беспрекословно подчинялись Ормоне, которая общалась со многими из них посредством пинков и тычков, когда нужно было сделать что-то срочное, а они начинали прикидываться дурачками, лишь бы не работать. Душеспасительные беседы на уроках Танрэй помогали мало: выйдя за порог школы, дикари снова становились дикарями. Но все же они развивались, развивались до удивления стремительно, обучая и своих детей тому, чему учились сами. Естественный ход событий растянул бы их рост на десятки тысяч лет, и никто не мог бы дать гарантии, что к чему-то привел бы в результате.
– Как это случилось?
– Видите ли, господин Дрэян…
– Просто Дрэян, – он предложил ей сесть.
– Хорошо, тогда просто Танрэй. Видите ли, мы готовим спектакль к Теснауто, и вчера была генеральная репетиция, после которой он отправился в деревню, но до деревни не дошел…
– Как его? Аш…
– Ашшур.
– Угум, хорошо, – хмурясь, Дрэян что-то записал. – А не мог он разве навестить родственников, прогуляться до соседей…
– До каких соседей? – удивилась женщина.
– Ах, ну действительно, что-то я погорячился. Какие могут быть соседи… Хотя… вот! А если он заблудился и попал в деревню соседей, а там…
– Господин Дрэян, ну может быть, мы поговорим о фактах?
Офицер неохотно смолк. Он вообще не понимал, с какой стати его отвлекают от дел из-за исчезновения грязной обезьяны. Сколько их, всех видов и размеров, дохнет по джунглям каждый день – устанешь следить!
– Хорошо, но давайте тогда по порядку. Отчего именно этот при… антропоид так вас интересует, Танрэй?
– Он мой ученик! – вспыхнула она.
– А ближе к истине?
– У него главная мужская роль. Именно из-за репетиции нам всем и пришлось вчера задержаться до глубокой ночи…
Дрэян даже перестал поигрывать ручкой:
– Главная роль? Вы отдали роль Тассатио дикарю?!
– Это неплохая возможность доказать, чего мы достигли в изучении языка. Ашшур и Ишвар говорят в этом спектакле на чистом ори!
Его передернуло. На красивом лице было написано, как его возмущает подобное кощунство – отдать роль великого аллийского героя какой-то уродливой коротконогой обезьяне!
– Но… Я даже не знаю… Вы хотя бы предложили эту роль Ишвару, ведь пусть по чудовищной ошибке Природы, но он носитель «куарт» Атембизе, вашего с Алом ученика. А Ашшур… Неужели вы не шутите?
– Я не шучу, – холодно ответила она. – И я хотела бы, чтобы вы провели расследование. Вы сделаете это?
– Это моя обязанность. Но, думаю, пока не стоит спешить. День-два можно подождать – за это время он вполне может вернуться…
Танрэй покинула комнату и, выбравшись на улицу, подозвала ждущего ее в тенечке Ната. Пес вежливо взмахнул хвостом, а потом, вывалив едва ли не до земли розовый язык, поплелся за хозяйкой.
Проводив их взглядом из окна, Дрэян посмотрел в график и узнал, где нынче несет вахту отряд Саткрона.

* * *

Он гнал свою гайну по вьющейся между скальными наростами дорожке. Магистраль из города к комплексу Теснауто была еще не достроена, да и к тому же эта кривенькая тропка являлась самым коротким путем к месту строительства.
Дрэян думал об Ормоне, о том, что она где-то там и может лишь изредка выбираться к нему для их волшебных встреч. Да, он мог бы поклясться, что ни с одной женщиной у него не было столь чувственной в одновременно столь же загадочной любви. Ормона всегда приходила сама и исчезала, когда считала нужным, а он, утомленный страстью, непременно засыпал в одиночестве, без нее. Она говорила, что никто не должен видеть ее спящей.
«Мне нужна сильная армия, Дрэян, – однажды объяснила возлюбленная, когда он спросил, для чего ей натаскивать гвардейцев этими странными состязаниями в джунглях. – Возможно, вскоре нам придется выступить против Тепманоры – если Тепманора не выступит против нас раньше»…
Отныне он не может вести расследования, не рискуя при этом зацепить ее имя. Ему приходится стоять меж двух огней и утешать себя лишь тем, что в жертвах «дикой охоты» до сих пор не значился ни один ори, только туземцы.
Когда вдалеке показались первые здания комплекса, Дрэян увидел Саткрона, занимавшегося со своим отрядом построением. Саткрон тоже был зорок и, заметив командира, выставил гвардейцев, словно на смотр. После инцидента с Тессетеном и Дрэяном он стал на удивление покладист, давая между тем понять, что все его почтение – внешнее, напускное, а лебезит он, больше чтобы поиздеваться. Однако у него это получалось мастерски: уличить Саткрона было невозможно, действовал он исключительно по уставу и за прошедший год ни разу не превысил полномочий. Когда Дрэян при встрече поинтересовался у Ормоны, довольна ли она Саткроном, та удивленно спросила, есть ли у нее повод быть недовольной этим человеком.
Не обращая внимания на строй, Дрэян спешился и отозвал приятеля в сторону.
– Исчезновение Ашшура как-то связано с этими вашими… играми? – без околичностей спросил он.
– Какого еще Ашшура? – оглядываясь на своих подчиненных, нахмурился Саткрон. – Для меня все эти обезьяны стоят одна другой…
– Вчера поздно вечером в деревню не вернулся один из воспитанников атме Танрэй. Она сказала, что у них была репетиция спектакля для Теснауто, и…
– А, понял, – кивнул приятель. – Понял, о ком речь. Знаешь, Дрэян, по-моему, обезьяна в роли Тассатио – это плевок в наших предков…
Дрэян кашлянул в сторону и вздохнул: Саткрон попросту озвучил его мысли. Но, кажется, тот что-то знает об исчезновении кхаркхи.
– Меня больше интересует, что с ним стало, – сдержавшись, холодно проговорил командир.
– Ну… что с ним стало… – Саткрон увидел что-то интересное в небе и принялся изучать легкие облачка, постепенно набегавшие с залива. – Может быть, его покрали и покарали аллийские боги? Я не знаю… Да меня это, признаться, и не беспокоит…
– Ты передай этим аллийским богам, Саткрон, чтобы на этот раз они не думали валить с больной головы на волка Ала и запутали следы получше, чем прошлым летом.
Ответом был пристальный и злой взгляд гвардейца:
– Знаешь, Дрэян, вот скажу тебе откровенно: не нравится людям то, что ты пытаешься выглядеть чистеньким для всех. А то прямо и не знаешь, чего от тебя ждать!
– И ты не знаешь?
– Ну, я-то, допустим, знаю, – загадочно повел зрачками Саткрон, очевидно намекая на Ормону: они встретились тогда поутру, после ухода Дрэяна из ее дома, и догадаться, что командир вовсе не забегал к жене Тессетена на пару минуток, а пробыл там всю ночь, приятелю оказалось несложно.
– Так вот, если знаешь, то знай и другое: если бы я не был «чистеньким» в глазах горожан и не прикрывал ваши странные делишки, вас давно бы уже казнили как преступников!
Дрэян разозлился. В довершение ко всему он окончательно запутался в своей жизни и уже плохо понимал, что делает. Ему казалось, что он почти все время ходит под гипнозом или же переживает его последствия. Это было невыносимо, но исправить положение не получалось.
– Да ладно, ладно, ты только не кипятись, – не желая будоражить в нем ярость, примирительно сказал Саткрон. – Я все это знаю и весьма тебе благодарен, дружище. Жаль только, что ты все никак не отыщешь время поиграть с нами. Развеялся бы, понял, как это бодрит… Может, перестал бы ходить таким занудой.
– Ну, а что там у них? – Дрэян мотнул головой в сторону комплекса. – Заканчивают? Сегодня ведь уже Теснауто…
– Да говорят, что уже завершили. Во всяком случае, атме Тессетен с супругой еще вчера вернулись в их городской дом.
– Вернулись? – эхом переспросил тот, вглядываясь в безупречные очертания построек.
– А нынче вечером ожидается гульба на весь мир, – Саткрон рассмеялся. – Только вот не знаю, станут ли они теперь позориться со своим спектаклем о возвращении на Алу…
– Хочу там пройтись, посмотреть…
– Могу составить компанию, чтобы тебе не заплутать…
– Благодарю, я сам.
Дрэян верхом доехал до красивого мостика над узкой глинистой речушкой, отделявшей поле от городка на возвышенности.
Комплекс Теснауто был великолепен. Все же недаром руководство бросило все силы на это строительство, пренебрегая ропотом со стороны соотечественников, которым из-за этого пришлось лишний год ютиться в тесноте бок о бок с надоевшими родственниками в ожидании новых домов.
Молодой человек оставил гайну у высоких ворот портала и вошел в город.
О, да! Здесь поработали люди, изголодавшиеся по любимому занятию и наконец-то получившие возможность проявить себя в деле! В какое сравнение могли идти убогие, похожие на дикарские, постройки Кула-Ори, тщательно отданные под покровительство джунглей и запрятанные так, что с воздуха не разглядеть, рядом с этой вызывающей, необузданной, гениальной красотой, которая каждой линией, изгибом, деталью напоминала ему потерянную родину?! В точности такой же невзрачной выглядела атме Танрэй и ее блеклая северная краса по сравнению с южным буйством темпераментной Ормоны.
Дрэян смотрел на каскады фонтанов, на причудливые колонны, служившие каменным продолжением живому зеленому декору из здешних растений и цветов, которые никогда не ведали мук зимы и увядания. Галереи – тенистые, оплетенные диким виноградом – манили недосягаемой тайной, и даже очутившись внутри и переходя из одной аркады в другую под умиротворенными взорами прекрасных мраморных изваяний, раскрыть ее было невозможно. И гвардеец вспомнил, что такие чувства навевали ему внутренние коридоры великого Храма в Эйсетти, сотворенные тем же «куарт», но тысячи лет назад. Здесь, в комплексе Теснауто, тоже жила душа Кронрэя, этого вечно пьяного ныне и сложившего крылья потертого человечка со смущенной, пред всеми извиняющейся улыбкой…
Побродив по городку, Дрэян медленно вышел к воротам, запрыгнул на попону и в задумчивости поехал обратно, в невзрачный Кула-Ори.

* * *

В цветник возле дома Паскома Нат вошел вслед за хозяйкой. Чудачествам кулаптра не было предела, и в последние годы Учитель Ала увлекся разведением растений. Впрочем, это ему казалось, будто он играет какую-то роль в их росте: земля здесь такая плодородная, что зазеленеет и зацветет орхидеями даже воткнутая в нее тросточка. Видно, такое времяпрепровождение попросту умиротворяет бывшего духовного советника. Волк не был до конца уверен во внутренних движениях Паскома, это был единственный человек, кто умел закрывать свой мир от глаз волчьей атмереро.
– Да не иссякнет солнце в твоем сердце, девочка. В чем дело? – спросил кулаптр, отряхивая руки, и повелительно махнул Нату, чтобы тот сел и не смел топтаться по его обожаемым клумбам.
Волк улегся на прохладный гравий, прищурил глаза, разнежился, уставший от солнца.
– Вы поможете нам, господин Паском? – тревожно спрашивала Танрэй. – Ал отказался наотрез. Говорит, что это лицедейство не по нём… А я не представляю, с кем еще мы можем сыграться, да еще в столь короткий срок!
– А Сетена спросила? Что он?
– О, Природа! – отпрянув, ужаснулась хозяйка. – Ну о чем вы говорите? – она красноречиво провела рукой перед лицом. – Да и вообще… Я и обратиться к нему побоюсь с этим. Он вечно злой и колючий.
– Тебя действительно смущает его внешность?
– Я не знаю никого, кого бы она не смущала!
Паском перебил:
– Понятно. Раскол, раскол, будь он неладен… Хорошо, коль скоро ты не хочешь договариваться со своими близкими – а стоило бы! – я побуду в этот раз твоим сценическим партнером.
В ее тоне прозвучало отчаяние:
– Господин Паском, но почему вы все время пеняете мне?! Почему я должна договариваться – с Ормоной, с Тессетеном, с Алом? Почему не они со мной?!
– Такова твоя функция. Каждый на своем месте.
– Мне не нужна такая функция! – бунтуя, возразила Танрэй. – Я уже устала от вечных компромиссов!
– Ты еще даже не начинала, а уже говоришь о вечности… Но я ведь уже согласился помочь тебе, так почему мы продолжаем спорить?
– Простите. Это я сгоряча… – застыдилась хозяйка.
Нат хорошо понимал ее настроение. Вчера к себе вернулись Сетен с Ормоной. А поскольку те, как некогда на Оритане, пускали Ала и Танрэй пожить во время своего отсутствия в пустом доме, хозяевам теперь пришлось перебираться обратно. Но там за год обжилась и почувствовала себя хозяйкой госпожа Юони, сумасбродная мамаша Танрэй – и, конечно же, она не очень обрадовалась возвращению детей, которые всегда все делали неправильно, не так, как хотелось бы ей. Вчерашний день закончился раздором: Ал поругался с женой и ушел ночевать в лабораторию, а Танрэй удрала на репетицию спектакля и умышленно продлила ее до глубокой ночи. Ко всему прочему добавилось исчезновение Ашшура, и хозяйка сегодня была сильно не в духе.
– До встречи на Теснауто, – сказал Паском, выпроваживая их с Натом из цветника.

* * *

Волк проснулся поздно ночью у пруда. Хозяева и их родня уже давно уехали праздновать, поэтому в доме было тихо-тихо. Тем более отчетливо прозвучал шепот: «Атмереро! Учитель!»
Нат встряхнулся. Это жара, это все она, мучительница! В голове возникают обрывки фраз, кружатся цветные образы… Даже ночью, под стрекот сверчков и хор лягушек не может успокоиться его дух…
Он перешел на другое, еще не нагретое местечко и, откинувшись на траву, опять задремал.
«Атмереро! Учитель! Я нашел вас!»
Волк чихнул и в недоумении огляделся. Что-то мерцало, улавливаемое краем глаза – и стоило посмотреть, серебристый свет гас. Но тот истошный крик волчицы с Оритана донесся давно, еще осенью. Как это связано? Но как-то же связано – это та самая атмереро! «Проводи меня, Учитель, Танрэй давно зовет и ждет моего прихода! Проводи меня к ней, атмереро, иначе я опять могу сбиться с пути!»
Волк вскочил сразу на все четыре лапы.
Мир снова померк, слившись в три скучных цвета – белый, черный и серый…

* * *

Амфитеатр комплекса Теснауто был наводнен зрителями. Собиралась гроза, над далеким заливом уже мерцали молнии, но ори никогда не отступили бы перед непогодой, если дело касалось их любимого праздника. Ормона помнила, как однажды на Оритане в этот день пошел град – и ни один человек не сбежал с площади перед Храмом! Позже все считали синяки, но представление досмотрели до конца.
Она приехала сюда как никогда счастливой. Ей нравилось тут, только здесь она отдыхала душой и могла повспоминать Оритан, любуясь похожей архитектурой.
После того случая, когда Ормоне пришлось сказать мужу о скором возвращении Коорэ, между ними протянулась еще одна связующая нить крепче моряцкого каната. Сетен не любил недомолвок, а потому теперь, узнав почти все, выказывал ей полное доверие – как давно, еще двадцать лет назад.
Но вот начался этот дрянной спектакль, и все в душе Ормоны перевернулось. Паском явственно изображал Тессетена, воплощая на сцене все его жесты и ужимки, и картонная маска аллийца Тассатио лишь помогала ему внушать зрителю, что под нею вовсе не древний кулаптр, а молодой, полный сил и отчаянный бунтовщик, восставший против власти и несправедливости судьбы. И столь сильным было мастерство Паскома, что даже эта бестолковая квочка в паре с ним становилась истинной царицей Танэ-Ра!
– Имя твое подобно свисту лезвия, рассекающего плоть!..
И словно от боли, порожденной ударом этого лезвия, корчилась душа Помнящей – всё помнящей! – Ормоны. Как смеет она, эта девчонка… И как смотрят сейчас на нее все – а ведь то, что они делают на сцене – просто ложь! Они не смеют искажать!
Дрожа и задыхаясь от гнева и ненависти, Ормона взглянула на мужа в надежде, что хотя бы он вскрыл вопиющий обман и поддержит ее возмущение. Но и здесь ее ждал удар: Тессетен смотрел на актеров с таким же восхищением, как прочий сброд! Что они знают? Но ведь Сетен знает! Он помнит многое! Она избрала его, как единственно достойного, едва увидев в парке Эйсетти двадцать лет назад – с первого взгляда! А он сейчас рушит всё, весь мир внутри нее, одним лишь этим своим обожающим взглядом на рыжую мерзавку!
А Паском! За что Учитель издевается над нею? Он ведь знает, он понял всё с того страшного дня, когда ей выпало несчастье родиться на свет – всего через три месяца после рождения Ала, – когда беспамятство овладело ее матерью, и та ни разу не признала родную дочь! Он держал маленькую Ормону на руках и уже тогда знал, что по прошествии семнадцати лет точно так же будет стоять у нее у самой в ногах и, словно зачитывая приговор, говорить о том, что в ее рожденном немного до срока и умершем сыне никогда не было бы «куарт» Коорэ и что саму ее спасла счастливая звезда, не позволив умереть, а также способность терпеть невыносимую боль. Почему он так жесток к ней теперь? Потому что она никогда не третировала его глупыми вопросами, не свешивала на него свои горести и невзгоды, не клянчила советов или покровительства, как все эти недоумки? За это? За это он теперь демонстрирует перед всеми, кто истинная Танэ-Ра и настоящий Тассатио?! Это сговор, это какой-то подлый сговор…
Исключительно усилием воли Ормона заставила себя продолжать смотреть это кощунство надо всем, что еще было ей дорого. Она ощущала, что всего двое в этом амфитеатре разделяют ее негодование. Это подонок Саткрон, с каменным лицом застывший сбоку от сцены, и наивный романтик Дрэян, с унизительной жалостью поглядывавший сейчас на нее. Он понял, он всё понял, проклятые силы! Это страшный позор, и такое виновникам не простится никогда!

* * *

Соединение, поддерживающее ферму над одной из секций пока еще пустого главного павильона – его строили в самую последнюю очередь и очень спешили, чтобы уложиться в срок, до праздника – слегка дрогнуло и ослабло. Затем качнулась соседняя ферма, но ее прочности еще хватало. Созидатели нарочно в полтора раза надежнее укрепили лестницу, ведущую на ассендо, понимая, что этот сложно спроектированный участок необходимо подстраховать. Несколько песчинок облицовки посыпалось на пол, но в залах еще не было никого, кто мог бы это заметить, а сквозь прозрачный купол, уложенная на ассендо, словно дыня на блюдо, загадочно сияла полная Селенио.

* * *

С первым же раскатом дождь хлынул сплошной стеной, а в разрыве туч продолжала скалиться на землю бледная луна, словно предвещая недоброе.
Многие уже успели перейти в павильон, но кого-то ливень застал по пути. Смеясь и отряхиваясь, промокшие ори вбегали в залы, наполненные музыкой, и шум ненастья заглушался радостными мелодиями праздника.
Впервые за много лет Ал не мог отвести взгляда от собственной жены. Она словно бы так и осталась великолепной Танэ-Ра, легендой, мечтой всех ори. Теперь вместо заурядного смазливенького личика супруги он видел прекрасный лик царицы, ее сапфировый взор, верные черты, густые волны черных волос.
Танрэй млела от непривычного обожания окружающих людей. Все хотели ее общества, многие подходили выразить свое почтение и поздравить с грандиозной премьерой. Наконец Тессетен внял молчаливым мольбам друга и со свойственными только ему тычками да прибаутками, когда непонятно, шутит он или всерьез, разогнал навязчивых ухажеров «сестренки». Танрэй обрадовалась и стала расспрашивать о его впечатлениях.
– Ну защебетала, защебетала. Все очень неплохо, поздравляю, – ответил он, а потом устроил ей критический разбор каждой сцены пьесы.
Джунгли снаружи трепало ураганом, а в павильонах Теснауто царило веселье и звенела музыка. Внутренний двор комплекса озаряли перепалки злых молний, но оттого здания казались только величественнее и прекраснее.
Ормона показалась в дверях павильона, сбрасывая с головы насквозь промокший лиловый палантин.
– Подождите-ка! – сказал он Танрэй и Алу и привел жену; та отчего-то была раздражена, и он успокаивающе гладил ее по руке. – А вот к слову еще случай. Было это зимой, мы с Ормоной тогда учились в «Орисфереро»… Уж не скажу, какой именно год… Давно. Утром мы сдали экзамен, а как начало темнеть – вы все еще помните, во сколько начинает светать и темнеть зимой на Оритане? – отправились на чью-то вечеринку и натанцевались там до позднего вечера…
Ал смотрел на Ормону и не мог понять, почему она дрожит в негодовании, так что даже объятия Сетена – только тот умел найти к ней подход – ее не успокаивали, и она все стремилась вырваться и сбежать. Тессетен же делал вид, будто не замечает ее настроения, и продолжал свою историю:
– Приехали домой, Ормона сгоряча и скажи, что будет всю ночь готовиться к следующему экзамену, а я, дохляк, могу идти и отсыпаться.
Тем временем Теснауто вспыхнул разноцветными огнями, загрохотал музыкой, не приглашая – затягивая в танец! Ноги сами собой так и шли в пляс!
– Я и попросил ее разбудить меня в десять, чтобы идти на предзачет, она сказала, что запросто, и я спокойно заснул. Кажется, и проспал-то немного, как будит меня сонная Ормона – пора, мол, но иди один, я еще посплю. Не понимая, почему так слипаются глаза, я почти вслепую одеваюсь, набивая шишки о мебель. Не знаю, с какой стати, но замечено: если хочешь спать, то эта сволочная мебель всегда оказывается в том самом месте, где пролегает твой путь!
Танрэй уже догадалась, что будет дальше, и тихо хихикала, пряча лицо на плече Ала.
– Все бы ничего, но вскоре я проснулся от ледяного воздуха, продрал глаза и стал замечать, что иду к своему корпусу, а на улице как-то подозрительно мало машин и людей…
Он слегка встряхнул за плечи жену, которая, утомившись с ним бороться, терпеливо дожидалась окончания побасенки.
– Эх… «Орисфереро» оказался закрыт и грустно белел на фоне звездного неба. Я стоял перед входом, дурак дураком, с отмороженным носом и остекленевшими глазами, и только спустя минут двадцать нашел единственного прохожего, у которого спросил, что такое творится. Представляю, что подумал обо мне тот несчастный, когда я, услышав ответ, ухохатываясь, согнулся перед ним пополам и был недалек от того, чтобы покататься в сугробе. В общем, после прошлой бессонной ночи, экзамена и вечеринки жена все-таки не выдержала и уснула вскоре после меня, дохляка. А через пару часов подскочила и решила, что десять вечера – это десять утра. Ну ведь в точности так же темно, кто тут разберет! И давай меня тормошить…
– Браво, – ядовито завершила Ормона, выбираясь из его объятий, – это уже двадцатый вариант исполнения тобой этой трагедии в двух частях.
– Ну не двадцатый, а второй… после тебя…
– Расскажи об этом Алу. Он поверит!.. Пф! «Второй»!..

* * *

Вода просочилась в щель, образовавшуюся между перекрытиями потолочного купола. Крепеж дернулся, ферму перекосило, соединение ослабло сразу в двух местах…

* * *

Встряхиваясь, под струями ливня к комплексу Теснауто мчал громадный волк, и в голове его звучало единственное имя – Танрэй. Он уже знал, что произойдет там в ближайшее время, он торопился, чтобы предотвратить множество смертей… или одну…

* * *

Ал почувствовал прикосновение к локтю.
– На пару слов, – шепнул Дрэян, снимая мокрый плащ и стряхивая капли с черных, закрутившихся от влаги волос. – Отойдем…
Мужчины вышли в соседний зал.
– Мы только что нашли исчезнувшего ученика атме Танрэй… Но мне не хотелось бы сейчас огорчать вашу супругу, Ал. Вы известите ее, когда сочтете нужным.
– Ашшур?
– Да, кажется.
– Он мертв?
– К несчастью, да. Боюсь, той ночью он просто поскользнулся в темноте, свалился с обрыва и свернул шею. Мы хорошо рассмотрели его и не обнаружили ни малейших следов насильственной смерти…
– Падение с обрыва можно инсценировать, ведь правда?
– Можно. Другой вопрос – а кому это нужно? Подумайте.
– Ну да… Логично…
Ал не испытывал ни малейшего сожаления по поводу смерти туземца, однако был обеспокоен тем, как воспримет эту новость Танрэй. Она сегодня так жизнерадостна… Вон стоит и хохочет, слушая болтовню Паскома и Тессетена. А вот к ним подошла Ормона – холодная красавица наконец-то присоединилась к их беседе, но на лице не видно никаких эмоций.
Дрэян с поклоном затерялся в толпе.
Что-то сказав собеседникам, Сетен покинул их и с бокалом в руке поднялся на ассендо павильона. Ливень к тому времени перестал, но горожане выходить под открытое небо не спешили. Ормона и Танрэй одновременно проводили Тессетена взглядом, и первая поджала губы, а вторая тут же отвернулась и с веселой улыбкой продолжила разговор с Учителем.

* * *

Плита дрогнула. Если бы не музыка, ее скрежет можно было бы услышать.
Одно из креплений лестницы почти разошлось…

* * *

Нат сократил путь и перепрыгнул ров далеко от моста, однако патруль во главе с Саткроном заметили приближение зверя прежде, чем тот, мчась к цели, узнал уже однажды едва его не убивших людей.
– Тварь! – прошипел Саткрон и, когда волк приземлялся на ближний берег рва, выстрелил.

* * *

– Уф! Едва тебя нашел! – подкравшись сзади, Ал поцеловал Танрэй в шею.
Ормона сверкнула на них глазами, а после отошла к какой-то женщине, которой не терпелось с нею поговорить.
– А я и не пряталась, – суховато ответила жена.
– Ну прости! Давай уже забудем о вчерашней ссоре, это глупость!
– Глупость, после которой ты бросил меня одну…
– Не одну, а с твоей мамашей!..
– …и ушел ночевать неизвестно куда!
– Известно: в лабораторию. Тримагестр подтвердит, если ты не веришь… Господин Солондан!..
– Оставь его в покое! Я верю. Но ты…
– Да, я – пупырчатый ящер из Кула-Шри. Извини меня за вчерашнее, и хватит дуться, ладно? Обещаю тебе, что сегодня одну тебя я не оставлю и…
Он уже хотел пошептать ей на ушко всякие интимные непристойности, от которых она всегда так смешно краснела, но Танрэй идти на попятную не собиралась:
– Куда тебя уводил Дрэян?
Ну вот, испортила весь праздник… Причем себе…
– Танрэй…
Ну вот и к чему была эта дурацкая торжественность в голосе? Она все поняла, побледнела и опустилась на бортик фонтана.
– Нашли Ашшура?
– Да.
– Мертвого?
Он смолчал, а жена закрыла лицо ладонями.
– Солнышко, давай лучше потанцуем? Убиваться будем завтра, а сегодня ведь праздник, сегодня твоя ночь, ты блистала на сцене, как Волчья звезда!
Он обнял Танрэй и закружил, сам не понимая, почему в ее адрес у него вырвался столь сомнительный комплимент. Светило в созвездии Охотника с Волком всегда считалось как самым ярким, так и роковым. В пламени Волчьей звезды, по древнему обычаю, сгорали умершие ори, а родившийся под Волчьей звездой становился обладателем беспокойной судьбы, и жизнь его была полна смертельных опасностей. Разумеется, на самом деле ничего мистического в ней не было – обычная ближайшая к Убежищу кратная звезда главной последовательности, то есть – две звезды, одна из которых прогорела еще миллионы лет назад и стала белым карликом. После катаклизма, когда Оритан полностью ушел в южное полушарие планеты, Волчья звезда перестала быть видимой для его жителей. И только здесь, на Рэйсатру, ори снова смогли любоваться ею, затмевающей сияние других звезд на небосклоне.
– Всё изменится. Всё пройдет. Мы ведь даже еще не сталкивались с настоящими трудностями.
– По-моему, ты становишься циником. Как Тессетен…
– Да, благодаря обстоятельствам, – он покосился на тестя и тещу, танцевавших неподалеку, – приходилось проводить с Сетеном больше времени, чем хотелось бы мне, а может, и ему.
– Только он умеет вовремя остановиться… – проворчала она. – А тебя иногда заносит… Но вспомни, ты только вспомни, каким был, когда мы увиделись впервые!
Ал едва не взвыл волком:
– Да как же вы все надоели со своей назидательной трескотней о прошлом! Что вы влипли в это прошлое?! Неужели нельзя жить настоящим и заботиться о будущем? А я только и слышу, что сожаления по поводу утраченных «куарт», стенания о потерянном золотом времени, обличение современности…
Танрэй взглянула на него будто даже немного свысока:
– Напомнить тебе старую историю про забывчивого агронома*?
– О, Природа! Любишь прошлое? Так напиши о нем стихи – и начни жить сегодняшним, с тем, что дано. Способна ли ты изменить то, что уже свершилось пятьсот лет назад? Нет! А я? Тоже нет! Чего мы с тобой добьемся нытьем? – случайно мелькнувшая идея о стихах ему понравилась. – Ну послушай, а в самом деле – почему бы тебе не описать все, что ты знаешь, в прозе или в рифму? У тебя должно получиться, ты чувствуешь язык, он подчинится тебе лучше, чем мне – биохимический анализ.
_________________________
* История про забывчивого агронома – древняя аллийская притча о садовнике, который каждое утро почему-то забывал, что вчера уже вскопал и засеял грядки, а оттого вставал, брал лопату, перекапывал и засаживал все заново. И так ежедневно. Разумеется, урожая он так и не дождался.

– Я молчала больше пяти лет, Ал… Я отвыкла…
– Перед звездами мы все равны. Главное – начать что-то делать, поскольку если не делать, то ничего и не выйдет.
– Таким ты мне нравишься больше, – она шутливо растрепала его густые волосы, и Ал поцеловал ее.
Вот странно: он зажмуривался и видел на месте жены Ормону, только синеглазую и с ясной улыбкой Танрэй. И она, воображаемая полу-Ормона – полу-Танрэй, вызывала в нем целый вихрь чувственных фантазий.
– Давай сбежим отсюда? – прошептал он. – Мы будем хотя бы несколько часов только вдвоем…
Ал снова покосился на родителей Танрэй. Она уже заколебалась – ее соблазняло его предложение, но в то же время нестерпимо хотелось повеселиться вместе со всеми – как вдруг за спиной у них прозвучал безучастный металлический голос:
– Что, даже не потанцуем?
Он обернулся. Позади стояла Ормона с намотанным на руку палантином и обнаженными плечами.
– Танрэй не будет так любезна уступить мне перед вашим уходом своего мужа? Всего лишь на один танец!
Красавица улыбалась. Она стояла, едва прикрытая лиловыми перевязями лифа откровенного платья, крест-накрест перетянувшими высокую литую грудь, а в маленьком пупке подтянутого живота мерцал алмазный страз. Ал едва заставил себя отвести взгляд от этого алмазика, его подхватило вьюгой яростных мыслей жены, и он успел заметить, как Ормона мельком посмотрела куда-то вверх, под потолок.
– Я не против, – процедила Танрэй.
– Вот и славно, – мурлыкнула Ормона и утянула его в гущу танцующих, пробираясь к большому круглому подиуму в центре гигантского зала.
Ал обернулся к жене, но ту уже взял в плен хмельной созидатель Кронрэй, бормочущий безобидные стариковские комплименты ее «златовласой красе».
Грянул заводной мотив, будто музыканты только того и ждали, чтобы вышли Ал и Ормона. И когда они начали свой лихой танец, окружающие останавливались и восхищенно смотрели на великолепную пару.
Стоило гибкой Ормоне изогнуться в его руках, как перевязь сдвигалась, искушающее обнажая грудь, а длинные волосы партнерши взлетали при каждом движении, чтобы затем окутать их обоих покровом чувственной тайны. Она дразнила, но стоило Алу увлечься – отталкивала, да и к тому же постоянно выискивала кого-то глазами – то вверху, то в зале. И тогда взгляд ее становился злым и торжествующим.

* * *

Волк по-человечьи вскрикнул от неожиданной ослепляющей боли в плече. Сбитый пулей, он сорвался с края и покатился по осыпи в глинистую воду переполнившегося рва…

* * *

Первый крюк полностью разогнулся, и потолочная плита целиком слегка просела. Отсыревшая штукатурка посыпалась вниз, но и теперь никто этого не заметил – все безотрывно следили за огненным танцем двух самых красивых мужчины и женщины Кула-Ори.

* * *

Посмеиваясь, Тессетен наблюдал за оставшимися внизу. Вот Кронрэй близоруко и растерянно глядит на немую от потрясения Танрэй, которая не может даже шевельнуться. Вот Дрэян тискает рукоять своей сабли и добела закусывает губу. Вот всплескивает руками госпожа Юони и начинает что-то нашептывать мужу. Вот Паском и тримагестр Солондан прерывают беседу и смотрят на танцующих.
Это все было бы забавно – Ормона обожает водить за нос, а сегодня она будто сорвалась с цепи, и причина неизвестна – если бы не поведение все воспринявшей всерьез Танрэй и не выдержавшего провокации Ала…
Сетен увидел только, как эта бедная девчонка бросилась вон из павильона и, не чуя ног, не разбирая дороги, побежала вверх по ступенькам, на ассендо. О, Природа! Ну отчего они все такие глупые и легковерные?!
– Надеюсь, ты не собралась сделать то, о чем я подумал? – спросил он, преграждая путь Танрэй и красноречиво заглядывая через витые перила ассендо.
Она опомнилась, моргнула:
– Нет, конечно, нет… Что такое ты думаешь! Я хотела просто подышать…
– Ну, бывает, что мы, сестренка, не подумав, совершаем ошибки, а потом расхлебываем их всю жизнь.
– Сетен, прости, но не мог бы ты сейчас оставить меня одну?
– Не-а, – он одним глотком опустошил свой бокал и поставил его на край карниза. – Как же многолики вы, женщины! Иногда – сама мудрость, в следующий миг глядишь – глупее новорожденного младенца!
– Вы с Ормоной – одна душа! – в пылу раздражения выкрикнула Танрэй, сама еще не замечая, что уже поддалась незаметной терапии и вышла из нелепого ступора.
– Конечно, иначе как бы мы прожили под одной крышей почти двадцать лет? С прискорбием отмечу, что и вы с Алом – тоже одна душа, и от него ты нахваталась не самых лучших качеств.
– Да прекрати, и без тебя тошно!
– Может, и ты одаришь меня танцем? Но только тут, на ассендо, Возрожденная!
Он впервые назвал ее так, на старом ори.
– Конечно, тебе ведь все равно… – проворчала Танрэй, решительно не понимающая, как можно сохранять маску спокойствия в таких обстоятельствах.
– Мне не все равно, – отозвался Тессетен. – Но… Да ничего, пустое. Ты многого не знаешь – да тебе, наверное, и не стоит знать…
– Почему это?
– Да как сказать… Хотя…
Танрэй посмотрела на него с любопытством:
– О чем ты?
И тогда он решился:
– Давай я просто напою тебе один мотив, а ты сама решишь, как тебе быть, когда узнаешь все. В конце концов, ты уже не маленькая девочка, которую надо водить за ручку, и способна принимать решения.
Он тихо запел ей на ухо, и она не заметила, как оба они, обнявшись, тихо закружили в медленном ритме его мелодии.
Это была песня об Оритане, очень старая и нежная. Она повествовала о прекрасных золотых куполах Рэйодэна, об уходящих верхушками в облака звездных храмах, о горах Эйсетти, где персиковый румянец зари проступал с восходом Саэто на округлых зданиях домов, о пылающей красным камнем Коорэалатане. А еще Сетен пел о попутчике и попутчице и их ученике, которые растеряли друг друга на неведомых тропах жизни.
Танрэй слушала и тихо плакала.
– Видишь? – прошептал он, прижимая голову сникшей от горя попутчицы к своему плечу. – Есть кое-что посерьезнее любовных интрижек и провокаций…
– Ты…
Она все поняла. Она прочла в его душе глубинный смысл этой песни. Оба они выбрали в спутники и тех, и не тех. И все они не смогли бы жить друг без друга, различные грани когда-то единого Храма…
– Ты – Ал… – Танрэй увидела его настоящее лицо; он сам не представлял, каким оно было, но во взгляде ее больше не проступало отчуждающего страха. – И ты все знал… как давно?
– Давно… – Сетен отвернулся, а она вздохнула.
Ему передалось вспыхнувшее нестерпимое желание попутчицы, и он едва сдержался, чтобы не ответить на ее призыв поцелуем, который она так жаждала получить от него теперь, слепая прежде. Но Тессетен понимал, отчего это происходит с нею, и не хотел множить хаос. Он сам слишком явственно пережил эти ощущения – когда в действительности любишь одного человека, а силами каких-то древних законов тебя влечет к другому. Танрэй сейчас испытывала то же самое, что он поборол еще тогда, на корабле. Это иллюзия, иллюзии порождают неразбериху и похоть. Если разум не думает о последствиях, то кому, как не сердцу, выполнять его обязанности?
Сетен оборвал наваждение, перехватил руку Танрэй, провел ее ладонью по своему лицу, словно возвращая на прежнее место страшную маску, а затем грубовато оттолкнул женщину от себя:
– Мне не все равно, – с вызовом, отбрасывая волосы со лба, почти крикнул он после тихого шепота, и Танрэй вздрогнула от неожиданности, – но не так, как думала ты, как думаете все вы, когда видите перед собой это убожество. Это был незабываемый танец, сестренка! А теперь настало время повеселиться и мне!
– Куда ты?
Одним движением Сетен освободил плечо от вцепившейся в него Танрэй, взглянул свысока:
– Ты, сдается мне, хотела побыть в одиночестве?

* * *

Тоненькая трещинка побежала по перекрытиям. Слабеть начало уже третье крепление лестницы, и тяжесть купола постепенно перемещалась на самый непрочный участок потолка.

* * *

Глинистая вода рва сомкнулась над упавшим телом волка. Вскоре волнение прошло, и тут вновь послышался всплеск. Человеческая рука ухватилась за валун. Из воды метнулась призрачная серебристая тень зверя и растаяла, направляясь к комплексу Теснауто.
Со всхлипом втянув в легкие воздух, на поверхность, покрытую плывущими кровавыми кляксами, вынырнул Немой. Он отбросил от лица длинные мокрые волосы, зажал ладонью плечо, взбежал по осыпи на берег, к которому спешили гвардейцы.
Саткрон взглянул сквозь него. Немой вздохнул и, грустно качнув головой: «Вот глупый озлобленный мальчишка…», – помчал своей дорогой.

* * *

С последним аккордом Ормона посмотрела вверх, и сердце обожгло всё тем же лезвием, рассекающим плоть. Стоящие на ассендо Тессетен и Танрэй были недвусмысленно близки друг к другу, всего в миге от поцелуя.
Разгоряченный, Ал смотрел на нее светящимися глазами. И тогда Ормона сделала шаг ему навстречу. Она слышала удивленный вздох толпы, впервые в жизни целуя без любви, без страсти. В ней не ожила ни одна струна, точно лобзала она холодное изваяние, а не того, к кому влекло зрение и странная прихоть. Но в сердце колотилась лишь жажда мщения – им всем, будь они отныне прокляты, предатели!
– Всё, всё, Ормона! Всё! – опомнившись, шепнул Ал, отстраняя ее и переводя дух. – Что ты делаешь?!
Она тряхнула растрепанными волосами и отошла, уже зная, что ее выходка наконец-то нашла адресата.
Люди начали оглядываться. Под хрустальной аркой, сложив руки на груди, опершись на притолоку и криво усмехаясь, стоял Тессетен:
– А почему бы нам, братишка, не поразвлечь с тобой публику еще? Поединок?
Кулаптр Паском взялся за виски. Остальные с ужасом охнули.
– Не всерьез, конечно, – оговорился экономист, брезгливо глядя на приятеля, – иначе это будет прискорбное зрелище, а я не какой-нибудь изверг. Но так, чтобы наша четверка сегодня окончательно реализовала все свои возможности. Итак?..
Ормона сунула в руку Ала свой палантин и отпрянула. Ал с улыбкой кивнул приятелю, и без дальнейших околичностей Сетен нырнул в свой морок.
Огромный тур взревел, подскочил на дыбы и с оглушительным грохотом опустился всем своим весом на полированные плиты пола.
Теперь Ормоне было любопытно, не струсит ли Ал перед мощью того, кто ни разу не позволил ему победить себя. Но красавец-ори, развернув плечи, высокий и тонкий в черной одежде, стоял напротив косматого разъяренного чудовища с золотисто-рыжей шерстью и высокими острыми рогами. Он даже не отвел взгляд от двух рубинов глаз, злобно сверкавших из-под тяжелого мохнатого лба…

* * *

Как будто во сне смотрела Танрэй на происходящее внизу, в соседнем зале. Она спустилась, и штукатурка перекрытия осыпалась на нее, а трещина разошлась шире. Оцепеневшая женщина бессознательно стряхнула крошки с волос и застыла на месте.
Она видела, как успел увернуться Ал, швырнув промахнувшемуся туру в морду лиловый палантин Ормоны.
Осаженный на скаку, бык хлестнул себя хвостом по крутым бокам и, захрапев, мотнул головой. Пелена слетела, а за ней последовал удар, отшвырнувший Ала шагов на десять. Зеваки поспешно уносили ноги с пути дерущихся.
Тур вздыбился над жертвой, готовый со всего размаха всадить в нее рога…

* * *

Несколько гвардейцев безуспешно рыскали во рве, тыча шестами и палками в воду.
– Вот тут, тут, правее! – Саткрон указывал пальцем туда, куда, как ему казалось, свалился подстреленный зверь.
Повторять былую оплошность он не хотел. Труп надо было закопать, а если тварь еще не издохла – добить, а потом закопать.
– Может, течением унесло? – предположил кто-то из солдат, ковырявшихся во рву.
– А вон кровь на камнях! – добавил другой, и свет сразу нескольких фонарей сошелся в одной точке. – Тут еще два волчьих следа…
– Ищите! Не могло его далеко унести, течения почти нет! – крикнул Саткрон, который никак не мог отделаться от противного ощущения, будто совсем недавно его разглядывало что-то потустороннее, от упоминания чего дыбом встают на загривке волосы и холодеет нутро.
– Тут, где кровь, человеческие следы! Странные. Каблуки как будто подкованы… Никогда такой обуви у здешних не встречал…
– Да ищите, зимы и вьюги вас покарай! Ищите, пока никто сюда не приперся!

* * *

…И в тот миг, когда тур уже готов был добить противника, Ал исчез, а вместо него призрачный волк вцепился в бычье горло.
Теперь Ал и Сетен наконец-то увидели друг друга безо всякого морока, для окружающих же оставаясь волком и туром. Оба они мутузили друг друга и оба лишь наполовину серьезно.
– Не знал, что тебе доступно напускать морок, братишка! Ну-ка поделись, когда научился, у кого и как?
Ал врезал ему ногой в живот, и волк его взвизгнул от боли, а Сетен лишь слегка пригнулся, чтобы не потерять равновесие.
– У тебя там что, латы?
Вместо ответа Тессетен, даже не касаясь, опрокинул приятеля навзничь, слегка для этого дернув плечом. Конечно! Ему так хочется покрасоваться своими умениями и превосходством своим над бездарным Алом! Даже руки завел за спину, чтобы эффектнее смотрелось! Ал фыркнул и, лежа на полу, рассмеялся:
– И что ты завелся? Во-первых, это была просто дурацкая шутка. Во-вторых, – он ухватил Сетена за воротник и, притянув к себе, добавил шепотом:– разве мне одному улыбается Ормона?
Тот намахнулся, метя кулаком ему в лицо, но нарочно медлил, чтобы промазать, когда тот отдернет голову. Когда же Ал увернулся, он с гулом ударил рукой о паркет и в кровь разбил костяшки:
– Этот мальчишка, Дрэян, мне никто. А ты – мой друг.
– И долго еще мы с тобой тут будем смешить народ, друг?
– Набьем друг другу морды да разбежимся…
– Что-то ты не спешишь, Сетен! – подначивал счастливчик-Ал.
– Злость коплю, – сплюнув в сторону, Тессетен отвесил ему пинка: – Вставай, тюфяк! Кстати, твой волк ранен.
– Н-да? – Ал посмотрел на подраненное плечо морока. – Не везет псине…
Кронрэй пьяненько восхищался: «Что творят! Что творят!», а тримагестр Солондан брюзжал: «Мальчишки безмозглые!»
Ормона же присела в нише за фонтаном, где никто не увидел бы ее отчаяния.

* * *

Танрэй отвела взгляд от дуэлянтов и посмотрела на того, кто так внезапно и уверенно взял ее за руку.
– Мутциорэ*?!
Его волосы и одежда были насквозь мокрыми, а на плече темнело подозрительное бурое пятно, растекаясь по ткани светлой рубашки и темно-серого камзола, сшитого по неизвестной моде. Танрэй коснулась пятна и различила на пальцах кровь.
_____________________________
* Мутциорэ – (др.-орийск.) немой

– Ты ранен?
Тот слегка кивнул и, приобняв за талию, попытался увлечь к выходу.
– Мутциорэ, кто ты? Что ты здесь делаешь?
Он молча, по-прежнему молча, указал на арку. Танрэй вырвалась из его рук:
– Постой! Я не могу сейчас уйти отсюда!
Мужчина приложил палец к губам, потом вдруг слегка пригнулся и подхватил ее на руки. И тут с ней будто бы что-то случилось: мышцы перестали слушаться повелений мозга, а потом захотелось спать, обняв за шею этого знакомого незнакомца, и ни о чем больше не думать, не беспокоиться, не страдать…
Немой вынес ее из павильона в ночь, прошел по прекрасному саду мимо каскадов и огней, бросил взгляд на статую человека с волком, узнавая руку мастера, и с улыбкой покинул комплекс Теснауто. На выходе им снова повстречались с гвардейцами Саткрона.
– Эй, атме Танрэй! Куда это вы в столь поздний час? – спросил офицер.
Танрэй, конечно, промолчала.

* * *

Саткрон проводил изумленным взглядом торопливо уходившую прочь женщину.
– Кажется, она не в себе, – задумчиво сообщил один из караульных.
– Это ее обычное состояние, – отозвался Саткрон. – Чтоб тебя там гады порвали, аринорская стерва!

* * *

Свод затрещал. Крепления рушились уже одно за другим, а проседающая плита начала сминать лестницу, что вела на ассендо.

* * *

Тессетен ощутил, что больше не может контролировать свои силы. Злоба переполнила его сердце, волна смерти просилась в свой последний полет. Все знали, что Поединок – это бой до смерти, а его уступка ничего не меняла: Ал принял вызов, а значит согласился с древними условиями страшной дуэли. Сетен уже готов был выкатить волну навстречу другу-сопернику, как пол под ними содрогнулся, а потолок затрещал.

* * *

Немой уложил ее на траву и оглянулся. Нельзя было надолго оставлять то, что он бросил без присмотра позади. Больше жертв не будет – страх отхлынул, тревога отпустила, едва они перешагнули порог злосчастного павильона. За второго попутчика отвечает не он, а женщина.
Кто же так распорядился, что обоим попутчикам на роду написана жуткая насильственная смерть? И чем они так провинились, чтобы страдать из жизни в жизнь, из века в век?
Он с трудом заставил себя отпустить руку Танрэй. Воздух над ними хлопнул, словно крылья, сотворяя защиту и благословение. Она не спала, а пребывала в каком-то промежуточном состоянии и грезила наяву. Немой обязан был навеять ей эти грезы, чтобы нынешней ночью смог прийти тот, кого… Но он же никогда не замечал, чтобы Танрэй звала к себе Коорэ или жаждала его увидеть! Что-то не так… Кажется, она даже не помнит его, чтобы ждать и понимать, зачем это нужно. А ведь это одно из основополагающих условий их воплощения, и если они его не выполнят на этот раз… или выполнят неверно… Но чует Немой: здесь что-то не так!
Однако имя прозвучало, а его дело – выполнять…
Танрэй застонала, сладострастно свела колени, слегка извиваясь в мокрой траве. Ее рука, путаясь в длинной юбке, устремилась к жаждущему лону. Немой поспешил отвернуться. Что-то, кто-то грезится ей теперь?.. Он не хотел этого знать, он выполнил то, что должен был выполнить.
Человек поднялся и побежал обратно, к комплексу Теснауто.

* * *

С громким треском лопнуло стекло купола павильона. Медленно, как в воде, потолок соседней секции валился вниз. Просел и в клубах пыли рухнул ассендо вместе с искореженной лестницей.
И всю свою волну Сетен вслед за Паскомом устремил в потолок, на ходу преображая ее в щит, способный какое-то время удерживать лопнувший купол. Кулаптр же тем временем вогнал всю энергию в то, чтобы преобразить молекулярную структуру вещества, из которого состояли перекрытия и сам купол, в летучие соединения, не продавливающие временные силовые «подпорки». Это ненадолго, но пока лопнувший купол висит в воздухе на подушке из щита Сетена, люди успеют выбежать на улицу.
– Гвардейцы! – послышался голос кулаптра. – Всех в спешном порядке вывести из павильона!
В соседнем зале звенели осколки битого стекла, шипела и трещала проводка, рассыпаясь пучками голубоватых искр. Волк исчез, Ал вскочил на ноги. К ним на подмогу прибежали Дрэян и Кронрэй. Созидатель, и сам недавно ворочавший глыбы для этой постройки, теперь в ужасе выставил весь остаточный запас своих сил, чтобы удержать обвал.
Сетен увидел, как, оглянувшись на него, выходит из павильона Ормона. Его обожгло нестерпимой болью. Ее болью. Его болью. Он не знал, чьей, но понимал, что хоть они, кажется, и не попутчики, без нее ему сейчас не выстоять, и все, кто остался внутри, обречены на гибель. «Ну и пусть, – как бы не от себя, а от кого-то постороннего, из чужого мира, внутренне проговорил Тессетен. – Только Учителя жаль и мальчишку этого дерзкого»…
– Уходите вместе с остальными, Учитель, – бросил он через плечо, продолжая выдавливать из себя остатки энергии на поддержку «щита» и левитационного посыла Кронрэя.
Паском сделал вид, будто не слышит.
Купол опять заскрежетал.
– Не держи зла, братец, если что, – сказал Ал, который не умел ничего, но все же остался рядом с Учителем и другом.
– Дурак! – рявкнул в ответ Тессетен. – Вали отсюда!

* * *

Вместе с выбежавшими на воздух людьми Ормона обернулась. Напоследок Паском успел сделать знак, и она поняла его веление. Но зачем нужно было, чтобы она делала это снаружи? Внутри, рядом с ними, было бы проще. Кроме того, там никто бы не охал и не паниковал, как сейчас это делает придурочная мамаша Танрэй.
Ормона сжалась в пружину и выкинула львиную долю сил в купол, на несколько секунд переиначивая содеянный Паскомом воздух, который уже стал возвращаться в исходное качество, и превращая его в огненный вихрь над головами оставшихся. Кулаптр что-то крикнул своим спутникам там, за стеклом, и взмахнул рукой. Все они кинулись к выходу. Щита и огненного смерча хватило на полторы минуты, затем материал вернулся в прежнее состояние. Стекло обрушилось внутрь павильона. Ормона с ужасом ощутила, что лишилась почти всех сил, и та малость, которая осталась, ничего не решит, случись вдруг что-то еще.
Ал посмотрел на нее с отвращением, а она выдавила в ответ гордую и невозмутимую – словом, свою обычную – улыбочку. Не думай, баловень судьбы, это все не ради тебя. Твои звезды еще долго будут целовать тебя – радуйся!
Она не перестала улыбаться, даже увидев, как муж, которого только что чудом миновала верная погибель (очередная верная!), ни о чем не раздумывая, кинулся к обломкам ассендо, где плотной завесой в воздухе застыла мельчайшая пыль.
– Сетен, ты куда?! – крикнул Ал ему вслед.
Счастливчик даже и не вспомнил о своей женушке! Потрясающе! Да и то верно: о ней есть кому позаботиться. Ормоне хотелось сейчас закричать, обрушить все остальные постройки комплекса, убить всех, кто сейчас тоже видит, как ее муж носится по обломкам и ищет чужую жену, которой там, ко всему прочему, давно нет.
С каркаса ассендо сорвалась последняя плита. Ормона хрипло вскрикнула. Вот оно и случилось! А в ней самой осталось так мало жизни… Ах, если бы она сдуру не расщедрилась на излишне длительную подмогу Паскому – они успели бы выскочить и за полминуты огненного смерча… И теперь она смогла только слегка изменить траекторию падения – остановить плиту полностью было невозможно.
Каменная глыба подпрыгнула от ее удара, завалилась на какой-то обломок, а тот, сдвинутый ею, наехал на Тессетена. От боли тот потерял сознание, и за миг до него замертво осела на землю испитая до капли Ормона. Кроме невесть откуда прибежавшего Ната, ее никто не заметил. Волк подполз к ней, привалился боком к бедру неподвижной женщины, чтобы согреть, и стал лизать ледяные руки.
Гвардейцы Саткрона на девять голосов утверждали, будто видели атме Танрэй убегающей прочь от комплекса. Паском бинтовал переломанные ноги Тессетена. Одна была повреждена незначительно, а при виде второй кулаптр нахмурился и что-то пробормотал. Раненый так и не пришел в себя.
Не глядя на подошедшую к ним Ормону, которую каким-то волшебством смог вернуть к жизни чудной волк, Дрэян приказал подать машины, чтобы отвезти людей в город.
И тут показалась Танрэй – невменяемая, в мокром, окровавленном на груди платье, с широко раскрытыми от ужаса глазами. Ал и ее родители бросились навстречу. Будто не видя их, она заскочила в машину, что увозила Тессетена и Паскома в кулапторий.
Ормона опустила глаза и посмотрела на стоявшего у ее ноги Ната.
Нат поднял глаза и посмотрел на бледную, как покойница, Ормону.
– Не обижайся, пес, если когда-нибудь я придушу твою подопечную.
Волк широко зевнул и улыбнулся.

* * *

Паском вернулся домой глубокой ночью и потер глаза, увидев у ворот в цветник Ормону, которая прикорнула в траве, прямо на плече у волка. Нат тоже дремал, но, учуяв кулаптра первым, поднял голову.
– Вы что здесь делаете? – удивился кулаптр, отпирая замок и разглядывая поднимавшуюся на ноги Ормону.
– Его, – ответила она хрипловатым голосом, небрежно мотнув головой в сторону пса, – надо заштопать. А я хотела бы получить от вас несколько внятных объяснений.
– Тебя совершенно не интересует самочувствие твоего мужа?
– Там было кому интересоваться его самочувствием, – холодно отрезала Ормона, пропуская вперед хромающего Ната и входя сама, а потом повернулась, поджидая, пока вошедший последним хозяин запрет ворота. – Ну и как он? – ей удалось выдержать паузу до того, как она окончательно сломалась в своем упрямстве.
Паском неодобрительно покачал головой:
– Что же мне делать с твоим безумием, девочка? Почему ты не идешь прямой дорогой, зная, что она существует?
– Вы ответите? – она вздернула бровь.
– Он плохо.
– Зимы и вьюги!
– Кость правой ноги раздроблена в мелкое крошево от колена до щиколотки. Суставы – тоже повреждены. Разорваны наружный и внутренний мениски, поэтому вряд ли он теперь когда-нибудь сможет согнуть ногу в колене.
Ормона что-то прошипела, и Нат стал быстро гладить языком ее руки. Паском взял ее за плечи и посмотрел в глаза:
– А теперь просто представь, что если бы ты была не там, а где-то в другом месте, то я говорил бы сейчас эти слова не о его ноге, а о позвоночнике и голове…
– Так вы знаете… – горько ухмыльнулась она.
– Задача у меня такая – знать.
– Ну так почему же…
Он прервал ее речь кратким жестом руки:
– Не предсказывать кому-то что-то, а знать! И возьми себя в руки, ты ведь не «полудурочная мамаша Танрэй».
Женщина отвернулась, тень снова набежала на ее лицо – снова, видать, вспомнила о хозяйке и том безумстве, которое проявил Сетен на развалинах павильона Теснауто. Волк вздохнул.
– Ему стоило бы устроить переселение души в более умное тело с более умными мозгами… – буркнула она.
Покуда Паском шил рану волка, Ормона молча следила за его работой. Усыпленный наркозом, Натаути спал, но она все равно не хотела говорить при нем. Когда они наконец ушли в гостиную, Ормона спросила:
– Зачем вы взялись за этот спектакль, Паском?
– И что, это заботит тебя в первую очередь?!
– Ответьте, кулаптр! Зачем вы взялись за этот спектакль Танрэй?
Бывший советник развел руками:
– А у меня разве был выбор?
– Да. Вы могли вправить ей мозги, могли объяснить, что это кощунство, что…
– Она имела на это право.
– Какое право она имела касаться этой истории? Какая из нее Танэ-Ра?! Зачем, играя Тассатио, вы намекали на Сетена? Танрэй не знает и не помнит ничего! Она глуха, слепа, слаба и глупа!
– Не обязательно носитель «куарт» должен быть Помнящим или Помнящей… Ормона, знаешь, в чем все твои беды?
– В чем? – с вызовом спросила она.
– Ты не хочешь смириться с неизбежным. Я не обо всех случаях огульно. Я о тех, в которых необходимо смириться. Ты готова сотню раз сунуть одну и ту же руку в одно и то же осиное гнездо, чтобы доказать себе и всем, что иногда осы не кусаются. Это важно не для него: Сетен привязан к тебе такой, какая ты есть, Сетен умеет смиряться и любить то, что он просто любит, не выбирая и не подстраивая под себя. Но это важно для тебя самой! Тебе просто легче было бы выполнять твою кошмарную миссию…
Ормона стиснула зубы, поборола что-то в себе и рассмеялась ему в лицо:
– Вы же понимаете, кулаптр, что когда-нибудь жало у ос в этом гнезде закончится, и они на самом деле перестанут кусаться!
– А ты дотерпишь?
– Вы меня об этом спрашиваете?
Он улыбнулся и покивал, признавая ее правоту.
– Ты разрушитель, Ормона. Ты знаешь об этом, я знаю об этом. У всего, что имеет начало, существует конец. Я уважаю тебя больше других, кого когда-либо знал за множество жизней и за это свое последнее воплощение. Я не одобряю большинство твоих действий, Ормона, но тебя я уважаю. Мне не следует говорить тебе свое мнение, советовать. Но именно из-за неизбежности того, что должно свершиться, я просто хотел бы, чтобы жизнь твоя была хоть немного легче.
– Только что вы сделали предсказание, Паском, – она слегка прищурилась.
– Да. Поэтому тебе стоит дорожить той жизнью, которая вообще есть у тебя сейчас…
Ормона смолчала. Если кулаптр принял решение озвучить это, значит, дело действительно дрянь…
– А вы… Учитель… Вы помните день катастрофы?
– А ты?
– Я помню только боль. Боль и пустоту. Это чувство, что меня предали, бросили, забыли, оставили умирать одну… Эта боль ушла со мной туда, к великому Древу, сквозь воспаленные синие спирали бунтовавшего Перекрестка. Я не сбросила эту боль здесь, умирая, и она приросла ко мне навеки. Я научилась игнорировать ее, я научилась извлекать из нее пользу, я научилась довольствоваться ею. Но я не смогла понять одного: за что?!
Паском вздохнул, знакомым жестом заложил под затылок ладони рук, сплетенных между собой пальцами, закрыл глаза и, потягиваясь, прошелся по комнате.
– Я помню тот день, Ормона. Даже лучше, чем хотелось бы. Это случилось в моем теперешнем воплощении, как ты знаешь, и, конечно, несмотря на пробежавшие годы, я помню все будто бы это произошло вчера… Метеоритов было несколько: это один крупный астероид раскололся в верхних слоях атмосферы, расплавился и начал бомбить планету горящими камнями. Самый большой рухнул в море между Осатом и Олумэару, потопив одну из колоний Ариноры… Другие тоже поучаствовали в разгроме, пройдясь по всей южной части Земли с северо-востока на юго-запад, поднимая гигантские волны и сотрясая сушу. Начался сдвиг земной коры. С тех пор Оритан стал быстро дрейфовать в южнополярную зону, а Аринору повернуло в сторону Северного полюса. Все материки изменили свое прежнее положение, все до единого вместе с морями и океанами. И, знаешь, девочка, пятьсот лет для таких свершений – чудовищно короткий срок, вытрясающий душу из всех живых существ.
Сейчас твердят, будто это было каким-то мифическим наказанием за людские проступки. Северяне валят вину на нас, мы, естественно, на северян. «Земля обиделась», «Землю довели», «кара»… Но люди ничтожно малы, и даже очень сильно размножившись и приложив все силы к разрушению природы, они не смогли бы «обидеть» даже маленькую Селенио, не говоря уж о Земле. Навредить себе – сколько угодно, но планете… Тот, кто верит в подобное – слишком большого о себе мнения… У Вселенной, у природы, создающей всю бесконечность вселенных, нет категории кары, вины и проступка. Когда рождалась эта планета, ее творили столкновения с такими же астероидами, как тот, что уничтожил тогда нас – а может быть, еще раньше – и легендарную Алу. И для Природы этот остаточный астероид, вполне вероятно, мог быть последним (или не последним) мазком на полотне акта творения. Всего-навсего…
Тогда Взошли уже почти все мои ученики. Все – кроме Ала. Твой попутчик был самым непростым из них из всех, за многие тысячелетия мне с трудом удалось достучаться до его сердца и примирить разум с душой. Он прозрел, с ним прозрела ты, и после этого он смог находить уже ваших с ним учеников. Но трудность его – вашей – судьбы заключалась в том, что тринадцатый ваш ученик был вашим сыном, а это неминуемо должно было сыграть – и сыграло! – роковую роль.
Ал поехал в Коорэалатану, чтобы забрать Коорэ и перевезти вас с ним вглубь материка, подальше от океана, который точно взбесился. Вы с Алом были тогда чуть старше, чем нынче твой муж, вы были ровесниками. Коорэ исполнилось двадцать пять или двадцать шесть… Словом, никому из вас не пришло еще время прекращать воплощение. Ваши «куарт» не были готовы к смерти, всё свершилось чересчур внезапно.
Когда Ал и Атембизе вытаскивали тонущего Коорэ – в Коорэалатане тогда случилось ужасное наводнение – в Эйсетти, где их ждала ты, началось землетрясение. В результате земля разошлась прямо в городе, за несколько часов там образовался каньон, по дну которого позднее пролегло русло Ассуриа. Но тогда… тогда в дымящемся разломе, клокоча, катилась магма. Ты погибла там, где потом выстроили Самьенский* мост. Тебя сбросило в раскаленную пропасть. Свидетели-Помнящие, которые умерли тогда вместе с тобой, говорили мне, что до последнего ты кричала, взывая к Алу и сыну, но никто не успел помочь. В тот день гибли тысячи.
_________________________________
* Самьенский мост – название происходило от др.-орийск. «Са-Амейн», что в переводе означало «Прощание с Мечтой».

– А вы? Где тогда были вы? – стискивая зубы и кулаки, прошептала Ормона, стараясь не смотреть ему в лицо.
– А я тогда был в Ариноре. Остров северян пострадал еще сильнее, его сместило быстрее, чем Оритан, и северная оконечность его замерзла в течение одних суток, а вместе с нею все люди, животные и растения, которые там обитали и почти не знали холода. Через несколько недель холода сменились жарой. Месяцами шли дожди. Гнили посевы, падал скот. Начался голод. Через несколько лет все успокоилось, но вновь рождающиеся люди уже не стали прежними… Знаешь, девочка, тебе следует хорошо отдохнуть. Я постелю тебе здесь, а если хочешь, то дам пилюлю и ты проспишь до завтрашнего вечера…
От пилюли она отказалась.

* * *

Ал увез жену из кулаптория почти насильно. Танрэй говорила, что будет ждать под дверями операционной, пока Паском не выйдет и не расскажет о состоянии Сетена. Ал не мог понять, с какой стати эти двое так ведут себя по отношению друг к другу, если еще вчера утром они едва здоровались. Что с ними случилось за несколько часов Теснауто?
Но спустя некоторое время кулаптр сообщил, что операция может продлиться до утра и будет лучше, если посетители уедут домой.
Ал решил утешить и отвлечь ее единственным доступным ему способом. И ему это удалось. Они бурно и ненасытно любили друг друга в полной темноте, и он представлял себе на ее месте совсем другую женщину, даже не подозревая, что и Танрэй мерещится сейчас совсем другой мужчина.
Это была колдовская ночь, когда сбываются потаенные мечты – или, напротив, рушатся остатки радужных иллюзий.
Для кого как…

* * *

И привиделось Тессетену в его мучительном сне, что находится он на берегу гладкого, будто зеркало, озера. И, кажется, озеро это было ни чем иным, как знаменитым каналом Эйсетти между Храмом и Ведомством. Им, да не им…
Глядя в воду, Сетен не видит ни своего отражения, ни отражения статуи Тассатио за своей спиной, а вместо статуи Танэ-Ра на другой стороне канала, но лишь в отражении, стоит тонкая высокая и темноволосая женщина, которой нет на самом деле.
Позади Сетена вдруг выросло громадное дерево, простерло в небо раскидистые ветви. В отражении это же дерево росло вверх корнями…
И ему хочется бежать навстречу той женщине, однако дерево затмевает ее образ. Тессетену невыносимо не видеть ее, он знает, что виноват в ее исчезновении, знает, что без попутчицы ему никогда не приблизиться к этому дереву…
Очертя голову он бросился в воду…
…И проснулся, вынырнув на поверхность.
Рядом с ним в комнате кулаптория сидела молчаливая Ормона.
Ночные события возвращались постепенно, вместе с болью. Сетен перевел взгляд на странную конструкцию в ногах. Обе конечности были обмотаны бинтами и закованы в гипс, но левая оставалась на постели, тогда как правую подняли и вытянули какими-то приспособлениями – были там и стальные спицы, и зажимы, и кронштейны. Эта нога болела до синевы в глазах. Он припомнил, как его везли сюда, как от тряски на ухабах недостроенной магистрали вернулось сознание, а обезболивающего не было, и он не мог стерпеть, он, кажется, волком выл от боли, позорясь перед видевшей все это и плачущей Танрэй. И как после всего этого он будет смотреть на нее?
Тессетен вспомнил съезжавшую на него плиту, а за пару минут до этого – неприязненную ухмылку жены.
– И зачем ты все это сделала? – спросил он. – Тебе нужен муж-калека? Или не получилось добить?
Она повела бровью, но ничего не ответила – ни вслух, ни так, как они привыкли общаться. В ней вспыхнуло и тут же обреченно погасло возмущение – так, словно ей уже все опостылело…
– Мы можем просто расстаться. Без жертв, – продолжал Сетен.
Ормона взглянула так, будто заподозрила, что наркоз еще не совсем выветрился у него из мозгов.
– Супруги-ори не расстаются, – отрезала она.
– Супруги-ори не изменяют. А если изменяют – они не попутчики. Это истина.
– Вот и продиктуй эту истину себе!
Он усмехнулся. Только Ормона, откровенно имевшая связь на стороне, могла с такой праведной уверенностью отрицать очевидное. Взгляды того мальчишки выдавали их с головой, как бы они ни лгала.
– Я тоже не слепая, Сетен.
Да, она права. Во всяком случае, не Ормона поедала взглядом Дрэяна, она не позволяла себе общаться с ним на людях так, как это позволяли себе Сетен и Танрэй. Он услышал эту отповедь, будто она была произнесена вслух.
– Тем более. Сама видишь: все не так, как мы рассчитывали. А потому – зачем же длить агонию? Здесь давно уже не работают древние законы аллийцев. Если ненависть твоя ко мне стала настолько сильной, что ты желаешь моей смерти, то почему бы просто не расстаться с миром? Я отпускаю тебя и не держу зла. Отпусти и ты.
– Мы еще нужны друг другу. А потом… потом, может быть, я пожелаю твоей смерти. А скорее, ты – моей…
– Ну уж этого не будет никогда, родная. Во мне слишком сильна память двадцати последних лет…
Ормона поднялась:
– Когда придет время, тогда и посмотрим. Не зарекайся, моя любовь. Да! Если ты надеешься, что она сидит за дверью и ждет твоего пробуждения, то ты ошибаешься.
– Тогда ты разучилась понимать меня, родная, – улыбнулся Тессетен, с горечью сознавая, что она опять права, что он и ждет этой встречи, и страшится ее.
И едва она распахнула дверь, на пороге возникла Танрэй, изменившаяся, сияющая. Ормона взглянула ей за спину и, что-то там увидев, остолбенела.
– Да будет «куарт» твой един! – прощебетала жена Ала, засмеялась и с вопросом на лице сделала легкий жест – «так сюда или обратно?»
Ормона опомнилась и стремглав вылетела прочь. Танрэй едва успела отпрянуть в сторону. Сетену почудилось, что жена едва подавила рыдание, напоследок зажав рот ладонью, чтобы не заплакать в голос.
Танрэй была совсем другой и чувствовала это. А почему – не надо было слишком долго гадать: краем глаза улавливалось движение какой-то едва заметной серебристой паутинки, впорхнувшей, словно мотылек, следом за нею. И от присутствия этой паутинки появлялся такой знакомый, ни с чем не сравнимый привкус, что занималось сердце.
– Оу, сестричка! – переборов волнение от этого открытия и чуть приподнимаясь на подушке, весело воскликнул Тессетен, и даже боль, кажется, притупилась и отошла на второй план.
Только бы она не вспомнила его ночных воплей!
– Как ты? Если что-то нужно, я…
– Да брось ты эту чепуху, сестренка, ничего мне не нужно! И перестань переживать. Женщинам в священном состоянии это крайне нежелательно.
– Ты знаешь?!
– Да.
– Но откуда?
– Пф-ф-ф! – Сетен отвернулся. Неужели она сама не видит, не чувствует того, что делается позади нее? Неужели не различает его «куарт»?
Танрэй опустила голову.
– Сетен, – помолчав, сказала она, – я не понимаю, как это случилось…
– Вот так-так!
– Мне не до шуток. Ты же сам знаешь, что только обоюдное желание двух душ ори позволит появиться третьему, а Ал никогда этого не хотел, да и я не задумывалась, потому что и так много сложностей… Поэтому я и говорю, что не знаю, как такое могло произойти. Да и, к тому же, боюсь, он не обрадуется этой вести…
– Чушь. Сестренка – чушь! Приветствую тебя, Коорэ! – шутливо обратился он к ее животу, хотя правильнее было бы говорить с «паутинкой-мотыльком», что трепетала у нее за плечом, будто присматриваясь к нему. – Ты уже давно звал меня поиграть, мальчик, но все не сходилось – то одно, то другое. Не нашел я тебя на Оритане, уж извини… Значит, она ошиблась, и ты все же погиб в этой войне…
Танрэй нахмурилась, тщетно стараясь понять, что за околесицу он несет. Да, она в самом деле ничего не видела! Даже рядом с Сетеном ее спящий «куарт» не пробудился, не прозрел…
– Какой еще Коорэ! Сетен, я пришла за советом…
– Думаешь, если один раз запрягла, то теперь впору погонять всегда? – вдруг едко спросил Сетен.
Вспомнилась рыдающая юная Ормона, когда она полагала, что он в другой комнате ничего не видит, не слышит и не узнает о ее слезах, вспомнился жесткий вердикт Паскома, который вышел к умывальнику с окровавленными руками и мрачным лицом. А теперь эта дурочка – а ей всё досталось просто в подарок – сидит и сомневается, стоит ли привечать этот «куарт», чье появление решит многое!
– Иди ломайся в другом месте! Не приходи сюда больше.
– Почему? – Танрэй недоуменно отстранилась.
– Совет ей! В чем ты сомневаешься? Ты – попутчица, носитель «куарт» Танрэй, ты должна помнить и хранить все, что тебе достается! Ты – сомневаешься?! Несчастный разум, логика, здравый рассудок, да зима их поймет что еще – способны вызвать у тебя сомнения? После этого я и знать тебя не желаю! Ты сама считаешь себя недостойной того, что тебе дано.
Но гнев его уже улегся. Теперь Сетен больше испытывал ее, чем сердился на самом деле. И, к ее чести, это она поняла:
– О, Сетен! Ты напугал меня! Разве так можно?
– А-а-а, вот то-то же! – он ухватил ее за шею и притянул к себе, чтобы она услышала, как колотится его сердце. – Громко? А иначе и нельзя, сестренка! Иди и скажи своему Алу, что сердце и душа сильнее его ничтожной логики! Иди и скажи, что даже если он со своими ботаниками постигнет тайны генома, к чему так стремится сейчас, то им все равно никогда не измерить своими приборами и не выявить лакмусовыми бумажками коэразиоре и атмереро, которым подчиняется всё, всё в этом мире – даже эволюция неделимого вечного «куарт»! Иди и скажи! Твой мальчик, твой Коорэ – он поможет тебе вспомнить и возродиться! Только с ним ты оправдаешь свое имя, только с его рождением ты возродишь и имя свое. Иди и скажи, сестренка!
– Хорошо. Спасибо, – она благодарно тронула его руку. – Да будет твой «куарт» един, Сетен!
– Да будет наш «куарт» един, – поправил ее он, провожая взглядом то появляющуюся, то исчезавшую «паутинку-мотылька».

* * *

– Что же ты наделала, что ты натворила, атмереро?!
– Не убивайся, не плачь, моэнарториито. Не могло сложиться иначе… Не убивайся, не плачь. Такова наша с тобой судьба, хранитель…
– Хранитель… Ты не хранитель, ты глупый пес! Так промахнуться! Что ты наделала, атмереро!.. Что же ты натворила…

Глава семнадцатая, повествующая о приключениях Ормоны и тримагестра Солондана в Тепманоре – Краю Деревьев с Белыми Стволами

Это был последний год Оритана, но никто еще не знал его судьбы. Война продолжалась, полностью перекинувшись на континент южан, но столица, Эйсетти, все еще стояла, терзаемая лишь частыми землетрясениями.
Дороги в городах трескались и крошились от морозов, подземных толчков и заброшенности. Восстановить покрытие не пытались, внимания на умирающие постройки не обращали. Стало почти нормальным, когда кто-то да получал известие о гибели служившего родственника, таким уже перестали сочувствовать, потому что у каждого был близкий, который воевал, и каждый ждал черного письма, замерев в своем ожидании подобно мошке в янтаре, оглохший и ослепший.
Во время недавнего Теснауто Храм не смог отобразить традиционную праздничную трансляцию спектакля-легенды. Машины работали в полную мощь, но пятигранная пирамида высилась на фоне звездного неба черной горой, по ней ползали серые размытые образы, а вместо звука человеческой речи те немногие ори, что явились почтить Черную Ночь, с содроганием услышали утробный гул из недр поруганного святилища. А потом дрогнула земля, и трещина, давно уже расколовшая сверху грани Жизни и Смерти, быстро побежала к основанию, ветвясь. Теперь появился разлом на ребре между гранями Сердца и Разума. Отныне пирамида напоминала гигантский, готовый вот-вот раскрыться и распасться звездой-пятилистником, бутон. И если это случится, под обломками Храма окажется весь центр Эйсетти. Но  этого не могло произойти, потому что согласно закону гравитации такая постройка просто осядет внутрь самой себя. Однако жители города поспешили подобру-поздорову убраться с площади.
И ранняя заря застала одинокий искалеченный пятигранник, глядевшийся в воду канала из-за спины статуи прекрасной Танэ-Ра. Но не было никого, кто заметил бы: Храм больше не отражается в воде, а изваяние меркнет, уходя на потусторонний план отражений и пропадая здесь…

* * *

Паском побарабанил пальцами по спинке кресла, нахмурился, вздохнул:
– Ну а почему она сама не приходит ко мне и не говорит? Ты собирайся, нам пора!
Сетен подтянул к себе костыли и поднялся на ноги:
– А ее разве поймешь? Может быть, злится на вас за что-то… Говорит, что срочно нужно в Виэлоро. Вы же ее знаете: не дадим ей сопровождение – она одна верхом туда поедет, с нее станется…
– Мятежная душа, – кулаптр усмехнулся и помог ученику собрать вещи. – Привыкла, что я не вмешиваюсь в ваши дела, а тут рассказал вам с Алом о том, что она делала, когда рушился павильон… Ты еще не слышал, как она на меня шипела! – Паском потряс в воздухе торжественно воздетым перстом.
Тессетен удрученно провел пальцем по запыленной полке, на которой в беспорядке кучковались когда-то вылепленные им уродливые фигурки в стиле осатских ваятелей. Дом казался чужим, заброшенным. После того, как он стал каждый месяц пропадать в кулаптории с покалеченной и никак не желающей правильно срастаться ногой, сюда пришло запустение. Ормону больше не интересовало собственное жилище, она считала домом только то место, где обитал тот, кого она считала попутчиком. А это значит, что последние пять месяцев их домом была лечебница.
– Знаете, Учитель, за столько лет я уже начинаю понимать, что ее предпочтительнее всего слушаться и не перечить. Так оно умнее выходит. Иначе потом приходится перед нею краснеть и извиняться за собственную дурость…
– Ну, слава Природе, что наконец-то начинаешь понимать. Ну-ка, ну-ка, как ты ставишь ногу? Пройдись еще раз!
– Да нормально всё! Мне удобно… и не болит… С-с-с! Почти…
– Нет! Увы, но операции все же не избежать…
– Может, обойдется? Ну не в четвертый же раз кромсать?..
– Прекрати, Сетен.
– Да и так, и так калекой останусь. К чему на меня медикаменты переводить?
– Сколько скажу, столько и будем делать.
Сетен зловеще усмехнулся:
– А то еще вот у меня появится пристрастие к этим вашим препаратам! Подсяду на зелье – каково тогда?
– Не подсядешь. В кость поставим еще штифты, если понадобится… А с Зейтори я поговорю, они полетят с нею. Посмотрим, что она затеяла на этот раз, твоя жена…

* * *

Щурясь от снежной крупы, больно секущей лицо, Фирэ залез на площадку перед входом в большую пещеру. Что-то таилось там, внутри, на глубине. Он чувствовал отчетливые физические вибрации, источаемые неведомым устройством. Это было его первое яркое впечатление после гибели Саэти.
Да, он больше не смог бы пройти над пропастью с завязанными глазами, его внутреннее зрение притупилось почти до слепоты, а помнил он выборочно только какие-то обрывки единственной своей жизни – в нынешнем воплощении. Но во сне иногда приходили истории прошлых – невнятные, беспокоящие, таинственные. В них всегда присутствовала недосказанность. Вырванные из контекста, они не поддавались никакому анализу и без толку тревожили разум.
Но через двадцать шагов выяснилось, что эта громадная пещера обрушена. Мегалиты заваливали коридор до самого потолка, местами натолканные так плотно, что возникало подозрение: уж не было ли это проделано искусственно, нарочно? Ведь обойтись человеческими возможностями – тем же левитированием камней – в этих условиях было нельзя, и не всякая техника смогла бы выдержать подобное испытание.
Фирэ порыскал еще в поисках других коридоров, ничего не нашел и устроился на ночлег неподалеку от входа. Наконец-то он на Рэйсатру, наконец-то до цели его поездки остается всего ничего – несколько больших переходов.
Он сам не заметил, как задремал.
К нему неуклюже подобралось большое ушастое животное Сухого острова, которое прежде юноша считал просто гигантской прыгучей белкой. На поверку же оказалось, что на белку эта бестия походит меньше всего. У нее была маленькая по сравнению с туловищем голова, морда косули, уши осла, нелепое каплевидное тело, покрытое короткой светло-бурой шерсткой и с карманом для детеныша на животе, длинный мощный хвост, на который тварь могла при случае опереться, словно на третью ногу, и сухие, мощные, тоже чересчур длинные задние лапы. Некоторые были очень большими, крупнее человека, но чаще встречалась мелочь наподобие этой его гостьи.
Фирэ не понимал, что она делает здесь, в заснеженных горах Виэлоро после дикой жары сухоостровных пустынь, но просыпаться не спешил и следил за своей незваной визитершей из мехового спального мешка.
Обнюхивая все вокруг, животное полазило по его вещам, осторожно обогнуло погасающий костерок, но подойти к спящему человеку так и не решилось. Разочарованно вздохнув, бестия ухватила короткими беспомощными передними лапами накрытую брезентом и все еще пахнущую мясным наваром чашку.
Попускать эту наглость Фирэ уже не стал и выбросил себя из сна. Сумчатое преобразилось прямо на глазах просыпающегося путника. Вместо обитательницы Сухого острова, которую сотворило воображение дремавшего человека, к ледяному полу пещеры воровато прижалась крупная кошка с кистями на ушах и светящимися голодной злобой глазами. Молодой человек сел и замахнулся на нее рукой. Бестия приглушенно зашипела, утробно заурчала, трусливо отбежала на полусогнутых лапах и еще более разъяренно засверкала огоньками зрачков из темного угла.
Фирэ доводилось видеть кошек в трансляциях и на снимках, но он совсем не знал их повадок и догадывался, что ори брезгуют их приручением неспроста, а значит, даже с этой мелкой особью нужно быть начеку. В памяти всплыл чей-то рассказ о том, что это семейство почти не приручается и едва ли поддается дрессуре и что тратить на них время бессмысленно. В естественных местах обитания небольшие кошки ловили и уничтожали всякую мелочь вроде грызунов или змей, а поскольку на Оритане то и другое почти не водилось, хищницы эти с практической точки зрения были не нужны и их не использовали. С более крупными вредителями прекрасно справлялись прирученные волки, существа верные и понятные людям.
Что ж, времени у него теперь было навалом – почему бы и не посмотреть, как поведет себя ночная хищница.
Юноша вытащил замороженный кусок козлятины и бросил кошке. Та, словно на пружинках, вначале отпрыгнула к выходу, и на просвете оказалась страшно тощей и голенастой. Подождав, она осторожно подкралась к подачке. Фирэ наблюдал.
Тварь обнюхала мясо, прихватила его зубами, но, несмотря на голод, есть не стала, а куда-то унесла.
– Таможенник, – усмехнулся человек и улегся обратно в надежде, что получив откуп, зверь назад не вернется.
Потом ему приснилась Саэти. Она обещала исполнить клятву и говорила, что вовсе не умерла, только заблудилась и очень  скоро найдет способ вернуться. Весь следующий день он шел, не зная устали, с улыбкой на устах вспоминая шепот милого голоса: «Жди меня в Кула-Ори, попутчик! Жди меня!»
Фирэ так увлекся своими фантазиями, что заметил опасность, лишь когда рядом раздался злобный вой и урчание. Он с удивлением увидел, что на пути его вдруг выросла та самая ночная гостья, а где-то неподалеку пискляво замяукали котята – наверное, ее выводок.
Вспыхнули янтарные, лишенные всякого разума глаза, что горели злобой внутри черной каймы, разрисовавшей веки песочно-рыжеватой бестии. Кошка оскалилась – губы ее тоже были черны, а тонкие шипы клыков сахарно-белы – и бросилась на него, метя в лицо. И теперь-то он понял, отчего ори пренебрегают этими животными: понять кошку еще труднее, чем кузнечика в траве или остервенелую от жары осу. Только что трусливая, тварь вдруг лишается остатков соображения и кидается на того, кто не ждал такого коварства и совсем недавно поделился пищей.
Фирэ не успел выхватить нож, не успел собраться и сбить ее на лету. Ничего не успел, растерялся. Бестия вцепилась в его руки зубами, потянулась когтями размашистых передних лап к лицу, а задними между тем рвала кожу на груди и животе. Боль была неописуемой, даже пули, когда-либо ранившие Фирэ на войне, были не столь жестоки.
Где-то в логове пронзительно верещали котята.
Он не нашел иного выхода, кроме как взорвать мозг кошки энергией собственной боли. Тварь, подыхая, забилась на талом снегу, красном от его и от собственной крови, когда взрыв вышиб изнутри ее глаза, а каша из мозгов хлынула через глазницы. Сил кулаптра обычно хватает даже на то, чтобы вот таким же способом устранить врага-человека, но промедление было смерти подобно, и Фирэ едва справился даже с небольшой хищницей.
Голова закружилась. Стоя на коленях в снегу, юноша осознал, что не чувствует в себе сил доползти до оброненных вещей, где была и аптечка, а значит, шансов остановить кровь у него нет.
Ну и пусть…
Мир погас в его глазах.

* * *

Очнувшись в первый раз, Фирэ увидел над собой лицо Паскома. Они ехали на какой-то машине, и кулаптр, бинтуя его ничего не чувствующее тело, говорил что-то о везении, о какой-то экспедиции, о группе ори, которые услышали кошачьи вопли и звуки борьбы.
– Почему мне не больно? – с удивлением спросил Фирэ.
– По незнанию они вкачали в тебя чуть ли не все обезболивающее, которое у них было. Я больше боялся последствий его действия, чем твоих царапин.
– А, – сказал юный кулаптр и снова заснул.
Во второй раз боль была. От нее-то и проснулся Фирэ, а открыв глаза, обнаружил себя в большой комнате, пропахшей лечебницей.
– Ну что, живой? – бодро спросил молодой и высокий мужской голос.
Юноша повернул голову и, увидев соседа, изумился, настолько не сочетался этот певучий, приятный для слуха тембр с обликом сорокалетнего широкоплечего северянина, который лежал на кровати неподалеку и забавлял себя тем, что покачивал привешенной к растяжке забинтованной ногой.
– Ал?! – изумился Фирэ, безошибочно узнавая «куарт» своего Учителя. – Зимы и вьюги! Вы здесь!
– Оу, ха-ха-ха! Нет. Я Тессетен. Ал, вполне возможно, когда-нибудь зайдет нас проведать, но когда то будет… А ты, значит, Фирэ? Наслышан… Мы вместе учились с твоим дядей… Но, прости, чего-то в тебе не хватает. Не скажи мне о тебе Паском – не узнал бы нипочем! – тут мужчина присмотрелся, слегка щуря голубые жутковатые глаза: – А-а-а! Так вот оно что – ты Падший! А я уж подумал, что совсем на старости лет нюх потерял…
– Падший?
Что-то смутно знакомое промелькнуло в памяти, но придать этому понятию хоть какой-то смысл юноша не сумел.
– Да-да-да, вот они – все симптомы Падшего! – сосед взмахнул плотной кряжистой рукой с набухавшими переплетениями вен – казалось, он обрадовался, поставив новому знакомому этот странный диагноз, и глаза его заиграли весельем. – Да не унывай, ты вспомнишь потом, много чего еще вспомнишь! Рана зарубцуется, на это нужен не один год. Слушай, когда это с тобой случилось?
Фирэ пожал плечами. Он вообще не понимал, о чем твердит Учитель, который упорно открещивается как от ученика, так и от собственного имени.
– Вот так… Она тебя девятнадцать лет вымаливала, а ты приехал и – Падший! Какая насмешка судьбы…
– Кто вымаливала?
Мужчина его не слушал. Он был как-то неуместно, радостно возбужден, словно нашел ответ на каверзный вопрос и окончательно решил задачу.
– Посмотрим, сможешь ли ты почуять, когда увидишь его… Много ли в тебе осталось? Всё, не стану больше говорить, я хочу чистой проверки.
– А что случилось с вами? – кивнув на его ногу, спросил Фирэ, благоразумно решивший воспользоваться советом и не продолжать расспросы насчет всех этих терминов и того, что же это значит – «Падший».
Сосед с очевидной охотой переключился на другую тему:
– А там внутри, под повязками, какая-то перемесь из костей, мяса и металлических штифтов. Они кромсают этот обрубок уже четвертый раз, а толку…
– Когда это произошло?
– На Теснауто.
– Шесть лун назад?!
– Ага. И каждые месяц-полтора они зачем-то потрошат меня, как куренка, как-то там что-то к чему-то приживляют, перекраивают, будто я игра «Спроектируй сто способов новой постройки»… Паском пообещал, что через пару месяцев мой праздник продолжится… Я уже почти люблю наркоз: спишь себе, как мертвый.
– Наверное, повреждения слишком обширны, и они не могут исправить все за одну операцию, – сказал юноша.
Сосед заинтересованно поглядел на него:
– Ну да, мне же говорили, что тебя загребли на бойню как кулаптра. Ты что-то в этом понимаешь?
Фирэ хмыкнул. Что-то он в этом всё ещё понимал…
Ал, который почему-то никак не хотел признаться в том, что он Ал, юноше понравился. Его внешняя некрасивость быстро таяла, стоило с ним поговорить, и уже несколько минут спустя после начала беседы Фирэ совсем перестал обращать внимание на резкие черты его лица, обманчиво жуткий взгляд исподлобья, тяжелую нижнюю челюсть с неровными зубами, искривленный от переломов горбатый нос и темные провалы глазниц. Все эти приметы блекли и пропадали одна за другой. Сложнее всего бывшему военному целителю удалось избавиться от расовой неприязни – самым большим недостатком в глазах Фирэ оказалось аринорское происхождение собеседника. Но растаяло и это. Перед ним был Учитель, которого он искал последние годы, как глоток противоядия в том кошмаре.
Фирэ и не подозревал, что так долго шел к ним через горы Виэлоро, добравшись в конце лета в центральную – совсем не обжитую – часть материка Рэйсатру. Значит, его путешествие заняло целых четыре с лишним месяца!
Он пощупал свои бинты на руках, груди и животе. Боль несколько притупилась, и терпеть ее было можно.
– Вместе с тобой моя жена притащила оттуда каких-то занятных пищащих зверюшек…
– Танрэй?! – обрадовался Фирэ.
– Фух! Вот упертый! – пожаловался сосед, обращаясь к конструкции, которая поддерживала его ногу на весу. – Это у тебя от кровопотери, да? Между прочим, советую тебе прислушаться к словам атме Ормоны – она сказала, что эти бестии еще могут пригодиться в быту. Вот, кстати, и она.
В комнату стремительно вошла одетая в черный брючный костюм высокая брюнетка сказочной красоты, и Фирэ окончательно растерялся, решив, что эти люди подшучивают над ним и зачем-то водят его за нос. У кровати соседа, подбоченившись, стояла Танрэй с потемневшими, но по-прежнему прекрасными очами, и только улыбка ее была несколько высокомерной и отстраненной, нарочито-отталкивающей.
– Я так понимаю, это уже какое-то модное поветрие, – насмешливо сказала она. – Скоро мы доверху забьем кулапторий всеми, кто имеет хоть какое-то отношение к Алу и его ученикам, и на том карательное колесо наших неудач наконец-то сломается…
– Да услышь тебя Природа, – хохотнув, завершил Ал, которому больше нравилось называть себя Тессетеном. – Это я насчет второй части твоей фразы, родная.
Женщина, которая была по сути своей Танрэй и которую чудак-Учитель величал другим именем, приблизилась к мужу, легко согнулась, чтобы поцеловать, и (теперь им не обмануть Фирэ, он, быть может, только это и помнил отныне из своих прошлых жизней!) таким знакомым, родным жестом они соединили ладони, сплетая пальцы и на какие-то мгновения забывая про весь мир, пока их губы касались друг друга. Он даже помнил эти моменты, в разных местах, в разном возрасте, в разных воплощениях. Но они так делали всегда, это было их неповторимое приветствие, а еще Ал обожал шутливо целовать жену в плечо и молча, с восхищенной улыбкой любоваться ею, а еще, а еще…
Фирэ задохнулся, чувствуя, как при воспоминании о счастливом и навсегда утраченном прошлом начинает рваться что-то в груди, а с тем заболели и свежие раны от когтей зверя.
– Что? – спросила Танрэй, распрямляясь и замечая пелену невольных слез, которые он не успел смахнуть с глаз. – Обезболивающего?
– Нет, родная, хватит с него обезболивающих! – вмешался Учитель.
– Ничего, ничего, – прошептал Фирэ. – Я вспомнил… с… своих маму и отца… они…
– Я знаю, – резко пресекла Ормона и еще холоднее заговорила о другом. – Меня удивило, что ты так долго возился с тварью и позволил ей столь сильно покалечить тебя. Но есть выход: ты подчинишь своей воле ее котят, и они отслужат перед нами повинность матери, осмелившейся напасть на человека. Если она бросилась на тебя, значит, что-то родственное притянуло ее в тебе. Это необходимо понять, а поняв – развить в свою пользу.
Она так просто взяла его в оборот, что он даже забыл о недавних траурных мыслях и слушал ее с приоткрытым ртом. Танрэй всегда обладала нестандартным мышлением и предприимчивостью, но Ормона переплюнула ее в обоих направлениях.
– Вы там вообще о чем? – уточнил Тессетен.
– Мне можно вставать? – немного оглушенный этой парочкой, спросил Фирэ.
Ормона равнодушно пожала плечом:
– Так спроси об этом Паскома, разве я кулаптр?
И они зацепились взглядами с мужем, молча, но удивительно красноречиво обмениваясь какой-то недоступной Фирэ информацией.
– Извините, но, может быть, кто-то из вас слышал о человеке по имени Дрэян? Это мой брат.
Супруги снова переглянулись. В глазах Ала-Тессетена заплясала какая-то странная искорка, а Танрэй-Ормона улыбнулась:
– Он живет в этом городе, ему передадут, что ты здесь. Пусть о тебе думают только хорошее – теперь ты с нами.
Фирэ показалось, что у нее на уме было обнять его на прощание, но, что-то уяснив для себя, она вовремя опомнилась и не сделала этого. Они с Сетеном еще раз коснулись рук друг друга.
– Ормона, – тот не отпустил ее в самый последний момент, когда она уже отстранялась, – ты хорошо подумала и продумала? Не поздно все отменить…
– Я не отменяю такие вещи. Мы так долго вели эти проклятые переговоры, что у меня уже болит язык. Я так долго изучала этих чурбанов, что у меня уже ноет мозг. И что, ты желаешь услышать, что после всего этого я скажу: живите с миром, тепманорийцы, я к вам не приеду и не взболтаю вашу трясину?!
– Но ты можешь подождать, когда у меня заживет нога?! Мы поехали бы вместе!
Она наклонилась к нему близко-близко, глаза в глаза, и почти коснулась своим лбом его лба:
– Мы не можем ждать. Я не могу ждать. У меня мало времени.
– Ты… что говоришь? – запнулся Учитель и тоже, вслед за нею, перешел на шепот, прекрасно, между тем, слышимый для Фирэ. – Кто сказал?
Она отодвинулась и сделала бровями какой-то знак. В глазах Сетена мелькнуло смятение:
– Может быть, он ошибся? Такие предсказания – дело непростое…
– Он не ошибся. И он больше ничего не скажет. Я должна сделать это, а там будет видно.
– Но он хотя бы намекнул – что это? Какая-то болезнь, несчастье или…
– Нет, не намекнул. Я думаю – «или».
Ормона поднялась, снова взглянула на Фирэ:
– Приглядывай за ним, кулаптр. Твой Учитель немного сумасшедший… даже не немного. Да будут «куарт» наши едины!
А потом она развернулась и так же скоро, как и вошла сюда, вылетела за дверь. Тессетен остался угрюм и беспокоен, совсем иной человек, нежели тот беспечный и ироничный балагур, что заговорил с учеником полчаса назад.
– Что случилось?
Тот посмотрел на него, поморщился, махнул было рукой, но все же передумал и решил сказать:
– Она только вчера привезла тебя из Виэлоро, а сегодня уже собирается к соседям-северянам…
– К соседям?
– По континенту. Они там, на севере, в Тепманоре. Туда лететь только две трети суток, а что будет там…
Фирэ хорошо помнил, что такое аринорцы. Нет, не те северяне, которые испокон веков жили на Оритане и являлись ори до мозга костей, как Тессетен. Именно аринорцы – те, что бомбили их города, устраивали ночные налеты, обстреливали ракетами… Эти ненавидят южан так, что вгрызлись бы им в глотку, окажись они все даже на Селенио. Беловолосые разумные звери…
– Она летит туда одна?
– Нет. С куратором того Ала, о котором ты все время твердишь, с тримагестром биологии Солонданом. Конечно, у них будет военизированное сопровождение из нескольких гвардейцев, но все это чепуха, если что-то пойдет не так…
– А чего она хочет добиться?
– Мы хотим добиться. Нам нужно сотрудничество с их эмигрантами, оно выгодно нам экономически. Но я участвовал в переговорах, и мне стало совершенно понятно, что собой представляет эта публика…
Для Фирэ по-прежнему многое осталось за гранью понимания, но он решил не усугублять печали Учителя дальнейшими расспросами. Пожалуй, лучше попробовать подняться с постели и пройтись по комнате, что юноша и сделал, действительно оторвав Тессетена от раздумий. Тот принялся следить за ухищрениями ученика, напутствуя его дурашливыми советами и веселыми комментариями. Так и не сумев окончательно подняться и добившись только темноты перед глазами, Фирэ лег обратно, сдерживая стон от боли в потревоженных ранах.
– Не судьба, – услышал он напоследок вердикт соседа, а затем окунулся в полное беспамятство.

* * *

Подхватывая с земли очередной камень, когда-то составлявший павильон Теснауто, Ал поймал себя на том, что не перестает размышлять о работе, которой они занимались с Солонданом вот уже много лет и постоянно заходили в тупик, словно кто-то нарочно заводил их в дебри с завязанными глазами раскручивал и толкал в сторону той самой дороге, которая их в эти дебри и привела.
В своих раздумьях над устройством молекулярной цепочки – основы основ любой органики на этой планете – Ал старался отталкиваться от большего к меньшему, и в помощь ему была предыдущая специализация. Оказалось, астрономическая наука таит в себе подсказки для совершенно, на первый взгляд, несопоставимой с нею дисциплины – биологии. И если Алу когда-никогда удавалось выключить разум, а вместе с ним все эти «не может быть» и «такое противоречит законам Природа», он доставал ответы из области астрофизики, словно фокусник – яйцо изо рта. Куратор-тримагестр в таких случаях не мог скрыть изумления, пораженный и покоренный.
Идеи рождались даже ночью, заставляя Ала вскакивать и корявым почерком на первой же подвернувшейся под руку поверхности вслепую записывать мысль. Чаще всего это была какая-нибудь ерунда, извлеченная из нелогичной запутанности снов, но изредка случались озарения. Его словно что-то подстегнуло после того разговора с женой, на Теснауто, когда он убеждал ее начать записывать все, что происходит в жизни ори-переселенцев, навсегда утративших родину. Он не слышал никаких голосов, однако чувствовал, что мысли ему подсказывает кто-то невидимый, обретающийся рядом.
Завалы, что остались после гибели павильона, разбирали постепенно, все по очереди, выделяя для этого определенный день.
Рядом с Алом вышагивал молодой слон, на шее которого сидел мужчина-ори, заставляя животное перетаскивать тяжести мощным хоботом. Таких слонов на этих работах было несколько, и лишь благодаря им дело спорилось. Восполнив запасы энергии «пранэио», время от времени сюда возвращались созидатели, чтобы левитировать обломки.
Комплекс решено было восстановить. Ал не поверил ушам, когда от Паскома узнал, что это идея его сумасшедшего родственничка, братца Тессетена, который едва очухался после переломов и сразу же заговорил о реконструкции павильона – дался он ему! А для этого надо было расчистить участок от огромной горы обломков. Самое удивительное заключалось в том, что построить этот павильон было проще, чем разобрать то, что от него осталось. И почему Паском согласился с Сетеном в этом вопросе?
Сбросив свою ношу в телегу, которую таскал туда-сюда слоненок, постоянно норовивший поиграть с подходившими к повозке людьми. Ал погладил животное по проворному хоботу и сунул ему кусочек сухаря из кармана. Пот так и лил у него со лба, а надо было идти за следующей глыбой. Все утирались пыльными рукавами и ходили с грязными разводами на лицах, как дикари перед своими излюбленными стычками.
Вот несколько крепких гайн волокут, упираются привязанные к ним канатами куски разрушенных колонн, за ними громко топают великаны-диппендеоре, все трое разом, которых смогли выделить для этих работ.
Вернулась мысль о том, что вот-вот вместе с Ормоной в Тепманору уедет Солондан, и работать над проектом Алу придется в одиночку. Вернутся ли они вообще из колонии северян? Кто знает. Это был риск…
И тут Ал увидел под высокой секвойей на пригорке сидевшую верхом на своем жеребчике Ормону. Он помахал ей рукой, и жена приятеля подъехала ближе.
– Хочу попрощаться, – сказала она, спешиваясь. – Нам пора…
– Как?! Вы уже летите? А где тримагестр?
– Он ждет меня в орэмашине.
Ал отряхнулся, но вовремя сообразил, что пахнет от него сейчас не жасмином, и обнимать ее на прощание не стал. Да и она не горела желанием сближаться с ним – и это тоже определила та волшебная ночь Теснауто, когда все встало на свои места. Или, наоборот, запуталось окончательно…
– Когда я сказал Танрэй о вашей поездке, она собралась ехать с вами, – смеясь, сказал он.
Ормона словно держала шип в рукаве, только и ожидая случая уколоть:
– Конечно! – с сарказмом отозвалась она, – для этой поездки нам как раз не хватало брюхатых наседок с очевидными признаками энцефалопатии!
После Теснауто Ормона возненавидела его жену до содрогания поджилок.
– Она была уверена, что может оказаться вам полезной. За что ты так ее ненавидишь?
Та отвернулась. Тут крылась какая-то ее тайна, и делиться ею она не спешила ни с кем.
– Зейтори и Солондан ждут, Ал. Желаю тебе и оставшимся с тобой коллегам постигнуть главный секрет жизни.
Он улыбнулся:
– Наверное, ее главный секрет в том, что постигнуть его нельзя…
– Можно, – серьезно сказала она. – Но вы постигаете не с той стороны.
– Как же, по-твоему, мы это делаем? – удивился Ал, не ожидавший не то, что она станет откровенничать, а даже того, что вообще заговорит на эту тему.
– С черного хода. Вы хотите победить смерть.
– Ну да. А иначе зачем…
Ормона нетерпеливо перебила его на полуслове, взмахнув рукой:
– А надо, – она близко-близко подошла к нему, не спуская глаз с его лица, – просто не бороться с жизнью. Это и есть ее главный смысл, Ал. А секретов у нее нет. Поверь. И прощай!
– Пусть о тебе думают только хорошее!
– А это мы скоро и так узнаем!
Она подмигнула, пружинисто и легко отступила, пятясь, а потом стремительно взлетела на попону.
– Прощай!

* * *

Третье кула-орийское пробуждение Фирэ было еще более странным, чем два предыдущих. В какую-то секунду юноша вдруг начал вспоминать то, что после несбывшегося падения год назад в Самьенский разлом стало ему недоступно. Тяжесть перенесенных потерь сдавила сердце. Он вынырнул из спасительной пучины сна и, прерывисто дыша, будто за ним гналась стая бешеных волков, начал озираться по сторонам.
– Я его разбудила! – с огорчением прошептала молодая рыжеволосая женщина и шлепнула себя по губам.
И это была… Танрэй.
Фирэ смотрел в ее зеленовато-янтарные глаза и понимал, что недалек от помешательства. Только что это была южанка… Она умеет менять внешность? Это морок?
А еще источник тревоги, изгнавшей его сон, таился в ней, только в ней. Весь мир съежился сейчас до размеров этой комнаты, сжался еще, заключая под купол Фирэ, эту женщину и его тревогу.
Юноша отвел глаза, скользнул взглядом по ее плечу, за которым что-то серебрилось и переливалось, если не смотреть прямо, а наблюдать боковым зрением. Вот в чем дело!..
Она поднялась со стула у кровати соседа, и юный кулаптр убедился в своей догадке: рыжеволосая находилась в священном состоянии и уже так сильно располнела в талии, что это заметил бы даже слабовидящий. Неужели его сон в пещере Виэлоро был пророческим, и ее будущий ребенок воплотит в себе «куарт» Саэти?! Фирэ потянулся к этому серебристому мотыльку, порхавшему вокруг нее и не заметному никому другому, кроме видящих.
Это был мужской «куарт». Знакомый и незнакомый. Он и притягивал к себе внимание юноши, и вызывал беспокойство, а при попытке коснуться его, изучить ответил чем-то, напоминающим легкий щелчок статического электричества. И было в этом отклике что-то сродни… обиде? Кто же это? Несомненно, Фирэ знал его когда-то прежде, а теперь вот не мог определить, кем беременна эта невысокая миловидная посетительница. Какой из него теперь кулаптр...
– А это и есть Танрэй! – прерывая мгновения его замешательства, которые для юноши растянулись на века, сообщил Тессетен. – Ты же спрашивал о ней, – он нарочито-манерно взмахнул рукой в направлении сидящего в изножье черноглазого красавца-ори. – А это Ал, которого ты так мечтал увидеть.
Да-да, именно его, этого пустого, как диппендеоре, верзилу показал ему Дрэян в Эйсетти. Что в нем от Учителя? Всего ничего.
Положительно, они сговорились.
– А у вас тут еще Алы есть? – насмешливо спросил Фирэ. – Я всегда считал, что у меня только один Учитель…
Взрослые переглянулись.
– О чем он? – не понял ори Ал.
– Да… бредит! – безнадежно объяснил аринорец Ал. – Наверное, ударился головой, когда падал. Он Падший. Знаете, что это такое?
Южанин и беременная северянка отрицательно помотали головой, таращась на соседа Фирэ.
– Так тем более – что вы тогда тут делаете?! – возмутился тот. – Что, работы вам нет? Сейчас найдем! Ну-ка проваливайте отсюда оба! Идите учить азы!
Тессетен не то шутил, не то был серьезен. Брюнет попрощался с ним и, обняв за плечи рыжеволосую, увел ее из комнаты.
Спровадив парочку, Сетен повернулся к Фирэ:
– А теперь слушай, тринадцатый ученик, слушай грустную повесть, которую тебе так или иначе придется узнать – и лучше раньше, чем позже!.. Ал тоже когда-то был Падшим…

* * *

День Ко-Этла, лидера аринорских переселенцев в Краю Деревьев с Белыми Стволами, всегда начинался одинаково. Вставал он ни свет, ни заря в одно и то же время, непременно включал трансляцию из Аст-Гару и слушал вечернее выступление правителя Ариноры. Слушал он его, вытянувшись по стойке «смирно», и выправке беловолосого красавца мог бы позавидовать любой гвардеец. После трансляции он всегда умывался и уходил бегать в парке, разбитом именно для этих целей неподалеку от его дома. К тому времени, когда он заканчивал обливания и приступал к завтраку, Тау-Рэя, главный город эмигрантов в Тепманоре, только начинал просыпаться.
Изучив накопившийся за вчерашний день список задач, Ко-Этл принимался по очереди вызывать к себе помощников и раздавать поручения. Выглядел он при этом впечатляюще: в белоснежном мундире, гладко причесанный, с ухоженной бородкой. Ко-Этл очень прямо восседал в кресле с высокой спинкой, а на стене прямо над ним, прищурив острые глаза, взирал на входящих диктатор, портрет которого украшал световое панно. И за исключением бородки лидер переселенцев был точной копией гладко выбритого правителя.
Столь же организованной и расписанной по минутам была жизнь каждого эмигранта-аринорца. Они словно никуда и не уезжали со своего северного острова. Тау-Рэя функционировала, как солнечные системы Галактики – четко, по раз и навсегда заведенному порядку.
Сегодня в перечень дел Ко-Этла закрался неожиданный пункт, из-за которого ему пришлось тщательно просчитать и сдвинуть время, остающееся для иных мероприятий. Впервые за все эти годы на связь с Тепманорой вышли руководители южной экспедиции ори. К изумлению всех северян, одна высокопоставленная персона из проводящих переговоры была женщиной. Аринорцы давно уже заперли своих жен и дочерей в домах, позволив им властвовать исключительно в пределах семейного угла. Это считалось тут нормой, этому нашлись даже какие-то подтверждения в исторических источниках законов древних аллийцев. Правда, ори так и не смогли отыскать сих источников, ну да кого теперь интересует мнение политического врага? Достаточно того, что подлинность этих документов подтвердил сам диктатор.
А здесь, в Тепманоре, Ко-Этл внезапно для себя услышал в переговорнике приятный, но очень твердый и уверенный голос женщины. Северянки не смеют так разговаривать с мужчинами! Однако отказать этой разнузданной незнакомке во встрече на территории Тау-Рэи он не смог. Ему стало поистине любопытно, чем живут соседи по континенту, о которых они совсем ничего не знали до недавнего времени. У Ко-Этла было достаточно полномочий, чтобы принимать самостоятельные решения, не беспокоя по пустякам Ведомство Великой Ариноры. Правительству сейчас не до колоний, на родном острове своя жизнь, своя война. И Ко-Этл попросил у ори Ормоны отсрочки для обдумывания, а сам наскоро собрал совет из ближайших помощников.
Аринорцы взвесили все аспекты выгодности такой встречи и решили, что могут позволить себе принять гостей-южан, не опорочив при этом Тау-Рэю, где никогда не было черноволосых или темноглазых жителей. Что до простого народа – тот примет все, как положено, если Ко-Этл, наместник диктатора в Тепманоре, скажет: «Надо!»
Он сам связался с южанами и дал положительный ответ. Госпожа Ормона не менее официозно ответствовала, что сообщит о вылете, и Ко-Этлу уже просто по-человечески, а если вернее – по-мужски – захотелось увидеть, что же это за особа.
Как любой нормальный аринорец, он не любил ори и всё, что связано с их культурой. Хорошо развитые технически, за последние столетия северяне очень ослабли в духовной области знаний. Может быть, они давно уже подмяли бы под себя упрямый Оритан, если бы им не противостояли орийские менталы, способные одним классическим приемом – дестабилизацией – превратить в гору обугленного хлама самый совершенный летательный аппарат, просто лишив мозгов его экипаж. И кулаптры аринорцев были на порядок дешевле самого слабого кулаптра ори. За счет этого покуда и сохранялось шаткое равновесие сил на фронтах.
И все-таки несколько минут эфира заинтриговали несгибаемого северянина. Он был чрезвычайно далек от сантиментов, но податлив и открыт для всего нового и неизученного – а именно такой была ожидаемая делегация южан из Кула-Ори.
Ровно в полдень Ко-Этл оставил вместо себя заместителя и вышел к машине, где уже сидели твое его помощников. С эскортом гвардейцев они выехали за город и остановились неподалеку от взлетно-посадочных полос, пока еще не получивших статус официального аэропорта. Аринора тянула с поставкой техники и материалов для постройки необходимых зданий – диктатор был слишком занят проблемами нации, и Ко-Этл понимал его.
Небо хмурилось и сыпало редкой и колючей снежной крупой, но земля еще остыла не совсем, только готовясь к жестоким заморозкам.
– Они опаздывают, господин Ко-Этл, – сообщил Эт-Алмизар, помощник и правая рука, стремящийся походить на своего начальника в точности так же, как тот – на диктатора.
Констатация и без того очевидного факта вызвала у Ко-Этла некоторое раздражение. Он потянул носом холодный воздух и бросил праздный взгляд на доставшиеся им просторы чужого края. Да, редко ему приходилось, стоя просто так и ничего не делая, любоваться пейзажами. И так непривычно было тратить время попусту, что Ко-Этл чувствовал себя если не посмешищем, то очень нелепым созданием, попусту прожигающим десять… двадцать… вот уже полчаса жизни.
И вот в размазанных по небу иссиня-серых тучах показалась черная точка.
– Это они, – счел необходимым сообщить Эт-Алмизар, искоса взглянув на лидера.
Гвардейцы, позволившие себе слегка расслабиться в ожидании гостей, тут же снова вытянулись в струнку за спинами руководства.
Орэмашина с алыми полосами по борту плавно развернулась над летным полем и, слегка покачнув треугольником левого крыла-плавника, уселась на ближайшей к встречающим полосе. Орэ-мастер, как сразу понял Ко-Этл, у южан был виртуозом своего дела.
Из зева машины выдвинулся и плавно раскрылся вниз трап. Гвардейцы подбежали и мгновенно расположились коридором по обе стороны от него.
Первыми на воздух вышли молодые мужчины-ори в мундирах южан. Точно такой же коридор они выстроили прямо на трапе, ожидая выхода главных персон делегации.
И только после этого орэмашину покинула та, с которой по переговорнику беседовали Ко-Этл и приближенные к нему лица.
Если бы не темные волосы и глаза, она могла бы служить эталоном женской красоты. Ко-Этл недолюбливал смуглянок, однако в этом случае ему пришлось признать, что загар может быть женщине к лицу.
Госпожа из Кула-Ори куталась в белое меховое манто с капюшоном, а в руке небрежно держала какое-то странное рыжее существо. Чуть позади нее стоял немолодой седоватый ори с отвислыми нижними веками и вялым подбородком.
– Прошу простить меня, господа, – на чистом аринорском диалекте произнесла госпожа Ормона, спустившись по трапу и безошибочно отыскав взглядом Ко-Этла, которого прежде никогда не видела. – Нас задержала в пути небольшая поломка: над Виэлоро мы попали в бурю, и наша навигационная система частично отказала.
– Все хорошо, что хорошо кончается, – ответил расхожей мудростью Ко-Этл, слегка пожимая поданную ею руку в мягкой кожаной перчатке: южанка утеплилась так, будто здесь уже началась суровая зима.
– Разумеется, господин Ко-Этл. Но я задержала вас и сама выбилась из режима…
Противное маленькое существо, все это время тискавшее лапками пушистый мех ее накидки, пронзительно и тонко пискнуло.
– Господин Солондан, – несколько надменно обратилась госпожа Ормона к пожилому спутнику, – согласно расписанию кормлений, пора заняться животиком Тиги-Тиги! Да, моя радость, моя сладость? – сюсюкая, она чмокнула в нос неведомую зверушку и передала ее мужчине. – Приношу извинения всем ожидавшим.
Гости распределились по машинам и покатили в город. Ормона же была приглашена сесть вместе с Ко-Этлом и приняла это приглашение с нескрываемым удовольствием.
– Простите, господин Ко-Этл, – сказала она спустя пару минут, – а нельзя ли попросить вас о небольшой экскурсии по Тау-Рэе?
Ко-Этл счел ее просьбу вполне уместной и отдал приказ водителю. Вся кавалькада тут же послушно повернулся вслед за ними, изумляя редких прохожих, которым не каждый день доводилось видеть столько машин сразу.
– А как у вас называется горный массив, в который переходят горы Виэлоро? – поинтересовалась гостья.
– Белые Горы, – отозвался Ко-Этл.
– Белые Горы! Так просто! – с восхищением повторила она. – Они в самом деле белые! Там есть еще такая огромная, мы возле нее едва не потеряли управление…
– Это молодая цепь, – блеснул геологической эрудицией помощник Ко-Этла, Эт-Алмизар, сидевший в одной машине с ними. – Виэлоро очень древние, а Белые Горы стали образовываться не так давно – по земле уже бегали гигантские ящеры, когда это произошло… Здесь и трясет очень сильно, и аномальных мест больше, чем где бы то ни было на материке… Но там очень плодородный край, и в теплые сезоны в Белых Горах благодать…
Ормона скинула с головы пушистый капюшон, и глазам Ко-Этла с помощником представилась затейливая, но вместе с тем целомудренная прическа волосок к волоску. «Они чем-то так напоминают нас самих!» – мелькнуло удивленное в мыслях Ко-Этла.
Сначала они обогнули город по широкому кольцу. Ко-Этл и Эт-Алмизар показали гостье несколько фабрик и заводов, разместившихся в некрасивых, даже жутких с виду зданиях-коробах, выстроенных в условиях строжайшей экономии, и это бросалось в глаза. На одной из фабрик «экскурсанты» застали погрузку продукции, которую и производили, и грузили диппендеоре.
– Грандиозно! Гениально! – признала Ормона, в знак одобрения пощелкав пальцами обеих рук. – У нас мало кто обладает необходимыми навыками, чтобы водить диппов…
– О чем вы? – удивился Ко-Этл, переводя взгляд с бессчетного количества искусственных рабочих на гостью-южанку и обратно. – Водить? Это как?
Госпожа Ормона расширила свои темные очи и вздернула бровь:
– Водить! Оживлять, одушевлять, поднимать… а как это называют у вас?
– Госпожа, наверное, имеет в виду ментальное управление полуроботами, – деликатно вмешался помощник. – То, от чего мы давно отказались…
– Ах, вот вы о чем! – засмеялся Ко-Этл. – Нет, их у нас никто не водит, не оживляет, не одушевляет и не поднимает! Они двигаются автономно, управляющие лишь включают и отключают их на центральном пульте. Это машины. Они подчиняются элементарной программе действий!
– Вот как! – она снова пощелкала тонкими пальцами, на одном из которых поблескивало скромное колечко.
Так было принято на Ариноре: сдержанные северяне однажды посчитали, что размашисто аплодировать, хлопая в ладоши, как это делают от избытка чувств неумеренные южане, попросту неприлично, и заменили жест на более пристойный. Со стороны гостьи из Оритана использование такого способа одобрения являлось данью уважения к соседям.
Экскурсия меж тем продолжалась. Хозяева демонстрировали южанке поля, засеянные озимыми, гигантские машины, ряды обогреваемых теплиц, где по сию пору зеленел урожай – это было сродни зимним садам вокруг домов на Оритане, хотя и не столь грандиозно: тропические деревья здесь не росли.
– Земля промерзает слишком сильно, – пояснил помощник Ко-Этла, – здесь нет теплых подземных источников, как у вас на Оритане, и корни таких деревьев погибнут, когда достигнут мерзлоты.
– Надо же! Я и не знала… Какая у вас потрясающая техника, господа! Она делает за вас буквально всё!
– Разве у вас не так?! – поразились Ко-Этл и Эт-Алмизар.
– Вместо техники мы используем животных, – со скромной улыбкой призналась гостья. – К сожалению, у нас уже почти никто не помнит ментальные знания предков, и в работе нам помогают одомашненные звери. Например, слоны…
– Слоны? Что есть слоны?!
– Так мы называем крупных травоядных с хоботом. У вас они еще крупнее наших и обросли шерстью – во всяком случае, так утверждают наши зоологи.
– Неужели их возможно приручить без ментальных знаний?! – удивился Эт-Алмизар, несколько раскрепостившись и уже нарушая субординацию, о чем ему напомнил красноречивым взглядом начальник.
– Да. Можно. Они приручаются довольно просто. Но, конечно, не всякое животное одомашнивается – есть виды, с которыми лучше не связываться.
Тогда Ко-Этл решился утолить свое любопытство:
– Коли уж мы заговорили на эту тему, госпожа Ормона, то не расскажете ли, что за зверек был у вас на руках, когда вы прилетели?
Ее глаза так и заиграли безумной любовью:
– О! Это же Тиги-Тиги, котенок, мой любимец! Он пока еще малыш и большей частью им занимается мой помощник, господин Солондан. Солондан – тримагестр-биолог. Мы нашли Тиги-Тиги в горах – видимо, у бедняжки погибла мать.
Они миновали жилые кварталы Тау-Рэи. Казалось, Ормона за разговором редко поглядывала по сторонам, однако уже в самом конце поездки признала, что город весьма впечатлил ее своей архитектурой и что Кула-Ори во многом проигрывает тепманорийской столице в размахе.
– Но у вас так мало женщин! – удивленно добавила она, когда они уже подъезжали к городскому Ведомству. – За всю поездку мне попались на глаза всего три, я сосчитала!
У них на Оритане другие обычаи… Сейчас, наверное, она возмутится в душе, подумал Ко-Этл и с неохотой стал объяснять положение вещей.
– Наши женщины, – дипломатично подбирая слова, заговорил он, – стараются не выходить из дома без крайней нужды.
К его удивлению, в глазах гостьи засветилась радость и понимание:
– О, Природа! Как мы похожи! Как мне это близко! По характеру я закоренелая домоседка, не говоря уж о прочих моих соотечественницах! Правда, нам приходится работать и потому – покидать наши дома… А еще так неудачно случилось, что мой супруг сильно повредил ногу, иначе сейчас вы вели бы эту беседу не со мной, а с ним. Но поскольку мы уже договорились с вами о встрече, разлучиться с нашими дорогими крошками пришлось мне. Вы даже не можете вообразить, как я по ним скучаю!
Ко-Этл переглянулся с помощником. Эт-Алмизар был с ним солидарен: этой женщине, похоже, можно доверять. Даром что она ори – душа у нее аринорская!
– Госпожа Ормона, мы желаем вашему супругу скорейшего выздоровления, а вам – долгожданной встречи с вашими крошками, – вежливо произнес Ко-Этл.
– Это лучшее, что вы могли бы пожелать!
Хозяева поселили ори в небольшой уютной гостинице неподалеку от Ведомства и попрощались с Ормоной и ее спутником до вечера.

* * *

Оказавшись в одиночестве, Ормона тщательно исследовала и ощупала каждый уголок своей комнаты. Она едва не вздрогнула, резко отдернув руку от карниза, когда в дверь постучали.
– Атме Ормона! – послышался немощный голос тримагестра Солондана. – Откройте, пожалуйста!
Тихо выругавшись, Ормона спрыгнула со стола, поправила узкое и неудобное, словно футляр, платье, которое без корсета женщине с нормальными пропорциями не натянуть никогда в жизни, и открыла старику. Улыбалась она ровно столько, сколько Солондану понадобилось, чтобы войти, а двери – чтобы закрыться. В следующее мгновение после щелчка задвижки улыбка махом соскочила с ее лица:
– Что?
– Как мне поступить с этой особью? – пробурчал тримагестр. – Она орет и мешает мне работать!
– Ну так утопите ее, мне какое дело! – возмутилась Ормона. – Или покормите. В конце концов, кто из нас биолог – вы или я?! Вы что, только за этим сюда и пришли?!
– Нет, – сипло зашептал он, надсаживая связки, – хочу еще спросить, как все прошло?
Она вздохнула:
– Сложно сказать. Все оказалось так, как я подозревала с самого начала: ушибленные головой педанты с уклоном в снобизм и семейную деспотию. Что у них на уме, понять сложно, и не очень тянет это делать… Но надо. И все же предприятия у них – просто конфетки! – Ормона со сладострастным смаком поцеловала кончики пальцев, словно речь шла не о фабриках и заводах, а ночи огненной любви. – То, чего как раз не хватает у нас в Кула-Ори. А еще у них все грязные работы распределены между автоматами…
– Автоматами?
– Роботами, которые все делают без участия человека. Ах, я бы совсем даже не отказалась от таких игрушечек!
– Превосходно. И что вы намереваетесь делать дальше?
– Изучать обстановку, конечно! Что еще я могу сделать в нашем положении? Я хочу выяснить, как у них с военной техникой, с вооружением, сколько солдат они смогут выставить в случае военного противостояния. И это будет самой сложной задачей, потому что такое, сами понимаете, обычно скрывается от посторонних глаз. Тем более – от глаз потенциального врага… Я должна стать в их понимании другом… и вы, между прочим, тоже. Поэтому поднапрягите свое обаяние, господин тримагестр, охмурите тут пару-тройку вдовушек! – Ормона звонко расхохоталась, заразив своим внезапным весельем даже хмурого ученого, и тот невольно расплылся в улыбке. – Впрочем, – она резко прервала смех, как не бывало, – наседки у этих снобов ничего не решают, поэтому расслабьтесь и просто мило улыбайтесь, что бы они ни говорили.
Тримагестр уселся в кресло.
– А я тут жутко мерзну, – признался он, кутаясь в плед.
– Да, здесь вам не тропики… Но не суть важно. Важно то, что здесь есть всё, что надо нам. Климат, конечно, дрянь, да еще какое-то непонятное излучение – то ли из-под земли, то ли от воды… В пределах допустимого, но я его чувствую, оно сильно фонит и мешает. Я сначала даже подумала, что это какие-то секретные устройства наших белокурых друзей – для прослушки, для экранирования… Но, кажется, они этим не пользуются, во всяком случае, в гостинице… Тут что-то другое, природное. Мерзкое местечко. Хуже всего климат… Но… выбирать не приходится.
– А я ничего такого не замечаю. Да и приборов у меня нет, чтобы измерить.
– О, Солондан, я вам об одном, вы мне о другом…
– Не сердитесь на старика, у вас мозги молодые, резвые, а мне уже пора подумать о следующей инкарнации…
Не слушая его, Ормона выглянула в окно и прошептала:
– Не будь я дочерью провидицы, если этот уродливый город не станет моим в этой жизни – и всех последующих!

* * *

Пришел день, когда раны Фирэ и Тессетена зажили настолько, что Паском решил отпустить их обоих из лечебницы. И юноша понял, что идти ему некуда: навестивший его брат оказался теперь человеком чужим и непонятным. Дрэян сначала обрадовался Фирэ, а потом стал отстраняться от него и, едва высидев в кулаптории десять минут, ушел под предлогом занятости.
– Ты можешь помогать мне здесь, – сказал Паском, когда заметил озабоченность юноши своим будущим.
Фирэ лежал на кровати, разглядывал рубцы и следы от швов на месте только что снятых бинтов и посматривал, как кулаптр разматывает повязки на ноге Сетена. Паском обернулся и поманил его к себе. Юноша подошел.
– Вас нечасто использовали как целителей, – сказал Учитель Ала, – и тебе многое нужно постигнуть в этой профессии.
Тессетен насмешливо смотрел то на одного, то на другого, а потом, перед последним витком, остановил руку Паскома:
– Ему – нашатырь, мне – спирт. Можно наоборот.
Кулаптр молча домотал бинты. Фирэ передернуло: правая нога Сетена будто побывала в мясорубке. От колена до ступни ее покрывали кривые красные рубцы, деформируя ткани. Суставы распухли, а в тех местах, где ставились штифты, багровели незажившие язвы.
– Может, проще ее отрезать? – задумчиво проговорил Тессетен, разглядывавший ногу, словно чужую.
– Лучше подыши нашатырем, – посоветовал Паском, ощупывая его суставы и смазывая язвы неизвестным Фирэ составом. – А нога тебе еще пригодится…
– То есть, кулаптр, вы полагаете, что на этом обрубке каким-то образом можно будет ходить без костылей?
Не дождавшись ответа, Сетен ухватил больную ногу под колено и потянул на себя. Она согнулась лишь чуть-чуть, а Тессетен с подавленным стоном отвалился на подушку и закусил наволочку, чтобы не заорать. Паском молча приставил к его кровати два костыля и перед тем, как уйти, со значительностью поглядел на Фирэ.
Юноша понял этот взгляд. Проработать почти три года под началом Диусоэро и не научиться понимать все с полувзгляда было невозможно.
Он легко пробежался пальцами по всей поврежденной части ноги, стараясь как можно подробнее считывать сведения о ранах. Чем ближе он находился к своему Учителю, тем легче становилось добираться до подзабытых умений.
Фирэ перевел себя в состояние «алеертэо», и оттуда его пациент предстал в виде пучка мощно светящихся пульсирующих, переплетенных между собой нитей. Ток света гнал жизненную энергию в семь участков сущности и там перераспределялся в каждую клеточку тела. Лишь покалеченная конечность казалась умирающей: в нее поступал минимум света, и она, слабо мерцая, гасла.
«Позволь мне лечить тебя», – по традиции целителей обратился Фирэ к «куарт» мужчины.
На физическом уровне Сетен его даже не услышит, но с сутью его юноша договорился и был допущен внутрь больного организма.
Совместив свою здоровую конечность с пораненной ногой пациента, юный кулаптр тяжело, преодолевая сопротивление, стал передавать информацию-слепок в травмированные ткани. Окончательно вымотавшись, вскоре он заметил признаки зарождения матрицы, по алгоритму которой потом станет работать излеченный участок. Полностью убрать увечье, до абсолютного выздоровления, было невозможно, зато Фирэ мог бы теперь время от времени корректировать слабеющие связи и обновлять матрицу: организм Учителя теперь уже воспримет его как своего.
Юноша выбрался обратно, в себя, перевел дух и открыл глаза.
Учитель смотрел на него с восхищением и теперь даже не пытался скрыть это под циничной маской.
– Ты и прежде был нерядовым целителем, Коорэ, сколько я тебя помню! – проговорил он. – Скажи, а ты помнишь, как однажды смог оживить мертвого мотылька?
Фирэ уже хотел было отказаться, ведь отныне он не помнил уже почти ничего и не имел права называться своим именем, как вдруг в голове возникла отчетливая картинка.
Он не знал сейчас, сколько ему там лет, потому что видел из собственных глаз, но судя по молодости отца-Учителя, еще того, не Падшего, Ала – не больше десяти-двенадцати. Они только что о чем-то беседовали, сидя на берегу узкого ручейка, что чуть ниже впадал в бурную Ассуриа, как вдруг течением к ним принесло утонувшую бабочку с огромными алыми крыльями, похожую на чудесный, но сорванный и увядший цветок.
«Вот об этом я и говорил», – вздохнул Ал, поднося ее на ладони к сыну и отбрасывая за плечо прядь длинных темно-русых волос.
Они оба склонились над погибшим насекомым. Фирэ увидел собственные детские руки. Увидел детально, с этой траурной каемкой под ногтями – еще бы, столько лазить по горам и пещерам, сколько он! – мозолями на ладошках и царапинами от мелких шипов какого-то растения. Одна поддержала кисть отца с внешней стороны, вторая накрыла «домиком» ладонь с алым мотыльком. Ал смотрел на него со своей обычной мягкой улыбкой и ждал, не гадая о том, что будет. В его серых мальчишеских глазах – обычное любопытство ребенка, который, даже став взрослым, не пытается предсказывать или объяснять, а попросту впитывает данность.
Насекомые просты, и оттого передать одному из них матрицу жизни нетрудно, если погибло оно не слишком давно. Фирэ сосредоточился, и темный силуэт мотылька постепенно начал сиять – сначала тельце, потом контуры, прожилки в крылышках, нимб вокруг крылышек…
Они с отцом раскрывают руки – и, победно сводя-разводя паруса огромных алых крыльев, лишь слегка поблекших от воды, на ладони Ала сидит живая бабочка. Да, она умрет ближе к вечеру, ей не встретить завтрашний восход, ее срок придет сегодня. Но она пережила свою смерть – это ли не чудо?!
Тессетен смотрел на Фирэ с тем же выражением, что и Ал в воспоминании, теми же мальчишескими серыми глазами, с той же полуулыбкой ожидания чуда. Но чудеса кончились, вернулась реальность.
– Помню… – прошептал Фирэ и посмотрел на собственные изодранные горной кошкой руки.
– Это всё наносное, – Сетен коснулся его запястья и своей ноги. – Это все сгорит или, на худой конец, сгниет. Не надо за это цепляться. Когда ты оживлял бабочку, ты смотрел в суть вещей. Ты всегда умел возвратить меня в этот мир, в эту реальность, если я слишком уж забредал в чащу условностей и сложных понятий…
Он по очереди спустил ноги с постели и взялся за костыли:
– Идем сейчас со мной. У меня есть к тебе дело.
Фирэ встал и помог подняться ему. Учитель ни за что не попросил бы сам, не признал бы, как его ослабила эта болезнь. Он упрямо двинулся к выходу, подволакивая увечную ногу. Молодой кулаптр видел, как от напряжения трясутся его руки, когда он переносит вес тела на костыли, и юноше казалось, что надо как-то прекратить это самоистязание.
– Ну что ты там ползешь? – недовольно буркнул Учитель, раздосадованный, что не может просто взять и обернуться, как прежде. – А то, наверное, рано тебя отпусти… Хах! Смотри-ка!
Он указал подбородком во двор лечебницы, и догнавший его Фирэ увидел, как из кустов им навстречу выбирается огромный серебристо-серый волк, приветственно взмахивая пушистым хвостом. Юноша вспомнил его: с появлением этого волка тогда у него появилось неотступное ощущение, что где-то рядом и Ал:
– Это волк вашего друга, того черноволосого ори. Этот пес однажды бегал за нашими с братом санями… еще на Оритане… Неужели он такой старый?
– Поди сюда, бродяга!
На старика этот волк не походил нисколько. Он завертелся между Учителем и учеником, приветствуя то одного, то другого.
– Отличная компания! – продолжал Тессетен. – Клэдиорэ*, мутциорэ и кэдуттиорэ**!
– Немой? А кто Немой?
– Иногда Нат кажется мне человеком, который просто в мороке и не может говорить. Про себя я зову его Немым… Вот сам посмотришь, какой он умный зверь!
И втроем они побрели к дому Тессетена.
__________________________________
* Клэдиорэ – (орийск.) хромой.
** Кэдуттиорэ – (орийск.) падший.

Внутри жилища витал какой-то особый запах, и целый сонм разогнанных по темным углам воспоминаний заплясал в голове Фирэ. Это был запах его родного дома – не того, что дотла сгорел в пламени безумной войны в Эйсетти, а настоящего, записанного не в плоти и крови – в душе того, кто должен был стать Коорэ и не стал им, а сделался Падшим.
Сетен тоже остановился и тоже с наслаждением втянул в грудь этот запах.
– Чувствуешь? – спросил он. – Это она!
Но что-то влекло, неудержимо влекло Фирэ вглубь дома, и вряд ли кто-то смог бы его остановить теперь. Тессетен едва поспевал за ним на костылях, а Нат, наоборот, вырвался вперед, будто показывая дорогу.
– Ишь, заскакал! – подтрунивал Сетен над прытью ученика. – Не иначе, как и тебе он снится в звездной вышине?!
– Да, да! Снится! Конечно, снится! – почти прокричал Фирэ, распахивая двери большой круглой комнаты, обитой шелком цвета морской волны.
И под веселый хохот Учителя юноша подбежал к стене и вытащил из креплений наследный меч великой цивилизации древних аллийцев. Такой же восторг на его памяти был испытан им прежде лишь раз – когда он повстречал попутчицу на том летном поле, куда его притащил Дрэян и сопроводил таинственный Нат. Вот о чем ему твердил бедняга-брат, с детства вынужденный ходить мимо собственного меча и не иметь права сжать его рукоять, провести пальцами по зеркальному клинку…
Фирэ взглянул на свое отражение и оторопел: оттуда на него смотрела юная копия Ала, всего три четверти часа назад увиденного в воспоминании. Такой, да чуть иной – в серых зрачках этого юноши синеватый отлив, волосы светлее отцовских, с пепельным оттенком, и улыбка сдержаннее, и черты лица красивее… Такой да не такой. Тот самый, что мелькнул тогда в отражении на мече Дрэяна, который Фирэ так и не смог взять в руки. Не Фирэ.
– Это я?
– Это Коорэ. Ее глаза, ее улыбка, да? Нам всем есть, к чему стремиться – для этого нам достались мечи аллийцев. Они должны вернуть нас к целому, и когда наш лик здесь и наш лик на клинке будет неотличим, значит, мы добились своего.
Фирэ ощутил долгожданное состояние покоя. Он наконец нашел то, что искал, и тех, кого искал.
– Теперь этот меч принадлежит тебе по праву, – продолжал Тессетен, переглянувшись с Натом и словно заручившись его согласием. – Мне он уже без надобности, – он небрежно постучал костылем о дверь.
Юноша покачал головой, все еще не в силах оторвать взгляд от прекрасной реликвии:
– Нет. Будет справедливо, если он останется в вашем доме. И если вы, как мой Учитель, покажете, как с ним обращаться… когда выздоровеете. Меня ведь никто не учил этому…
– Я покажу. Но давай поговорим о деле.
Нат тревожно вскинул взгляд на друга своего хозяина.
– Что ж, – Сетен взмахнул левым костылем и улыбнулся, – на сегодня для волков сеанс окончен, я хочу отдохнуть и поболтать с учеником. Фирэ, будь так добр, отведи Ната на улицу и вернись. Может быть, у тебя получится еще подлатать этот обрубок…
Нат, оглядываясь и словно желая о чем-то предупредить, вышел из комнаты, настойчиво увлекаемый Фирэ.
Когда молодой кулаптр вернулся обратно, то застал своего учителя сидящим в кресле с высокой спинкой. Сетен сидел у окна, спиной к свету. Костыли валялись подле, а пальцами он в задумчивости слегка поглаживал широкий браслет на запястье.
– Теперь шутки в сторону, Фирэ. Ты готов помочь Ормоне?
– В чем? – растерялся юноша.
Тессетен слегка двинул руками, и все звуки зазвучали приглушеннее, будто на комнату накинули невидимый купол.
– У нас до сих пор нет от них вестей, а они там уже десять дней.
– Мне нужно отыскать ее? Но как я это сделаю?
– В течение многих десятков, если не сотен воплощений ты был ее сыном. Всегда. Непременно. Ты и теперь должен был… да ладно, дело прошлое, раскол, будь он проклят! Она передала тебе от себя столько же, сколько этот меч, – Сетен мотнул косматой головой на стену в изголовье кровати, – впитал от Ала и от тебя. Только ты способен удвоить ее возможности и превзойти за счет целительских особенностей. Ты ведь часто замечал в себе, что четко ощущаешь испытываемое кем-то другим?
Фирэ кивнул. Это было ему знакомо. И чаще всего ему было очень больно, потому что он лечил этих «других», раненых, искалеченных, с выжженной душой.
– Если ты поможешь моей жене расположить к себе тепманорийцев и уговорить на сотрудничество, ты спасешь весь Кула-Ори от деградации.
– Так каким образом мне этого достигнуть?
– Отыщи ее, осмотрись, что там делается. Защити ее, если нужно. Она как-то делала это, когда искала тебя, и я теперь знаю, что это возможно.
– Она искала… меня?!
– Да.
Юноша стал озираться:
– Н-наверное, мне нужен какой-нибудь предмет, который принадлежит ей и который она долго держала при себе… Что-то из одежды, может? Украшение? Да, наверное, подойдет даже волосинка!
– Надо поискать. Если она не прихватила все нужное с собой, то у нас есть шанс…
– И еще… Есть тут где-нибудь зеркало?
Тессетен покачал головой:
– Я убрал все зеркала, когда понял, что они вытягивают ее в иные пространства во время сна. Ей я сказал, что не желаю лицезреть свою образину, и ее этот ответ, кажется, устроил. Чем она пользовалась, так это нашим мечом или собственным отражением в воде. Поскольку делала она это осознанно, не во сне, риска не было, и я не возражал. А еще… вот, – он подкатал рукав рубашки и показал браслет полностью. – Много лет назад, как только мы стали жить в этих краях, жена подарила мне его и потребовала обещания не снимать ни при каких обстоятельствах. И он всегда напоминает мне о ней, как ни посмотрю. Попробуй с ним! – Сетен сделал движение расстегнуть зажимы, но Фирэ с отрицающим восклицанием ухватил его за руку.
– Не снимайте. Он бережет вас!
– Ты думаешь? – удивился Учитель, уже другими глазами рассматривая причудливый орнамент.
– Я не думаю, я вижу.
Он уложил руку собеседника на подлокотник, снова снял со стены меч и, сжав ладонью браслет, заглянул в отражение, уже не удивившись иной внешности человека, смотревшего оттуда. Образ его растворился, словно марево, и пропустил глубже. Замелькали горные отроги, снега, тучи и позёмка. Миллионы ликов растаяли за считанные секунды, унося его воображение в неведомую даль.
– Покажи! – шепнул он, и тучи разошлись, а ветер прицельно раздул сухой морозный снег на заледеневшей поверхности озера, а там, в прогалине, в черной воде показался город. Этот город затягивал в себя, в омут, и Фирэ не стал сопротивляться, даже прыгнул очертя голову вперед.
Кажется, он на мгновение лишился чувств, а когда пришел в себя, то понял, что стоит и смотрит на каких-то ребятишек, которые выстроились на возвышении под дружным рядом безлиственных деревьев с белыми стволами. Дети, кажется, пели – он все еще был оглушен, а звуки всегда приходят в последнюю очередь.
Все кругом было белым-бело от снега. Он не без труда заставил себя повернуть голову и увидел ту, ради которой отправился сюда. Она вдохновенно взирала на поющих и, застигнув его взгляд, ответно улыбнулась – так, слегка, одними глазами. Ормона куталась в широкий меховой плащ с капюшоном, румяная, с огнем во взоре, совсем юная девушка, если не знать ее истинного возраста.
Появились звуки. Дети пели какой-то гимн, старались, а взрослые светловолосые и укутанные люди с гордостью взирали на них из «зрительного зала» – небольшой круглой площади посреди города. За сценой росли странные деревья, каких прежде Фирэ не видел.
– Прекрасно! – дослушав певцов, защелкала пальцами в перчатках Ормона – единственная из всех брюнетка на этой площади. – Господин Ко-Этл, вы растите великолепную смену!
– Благодарю, – выговорили губы Фирэ, и он в смятении опустил глаза, разглядывая незнакомую, но свою собственную одежду.
Она пригляделась, что-то мелькнуло в ее лице, и она сделала ему знак затаиться.
«Здесь, в городе, у них есть один Помнящий! Если он что-то заподозрит, нам не жить!»
«Понимаю!» – отозвался Фирэ.
«Уходи назад. У нас все хорошо, мы с тримагестром скоро вернемся – когда эти снобы уже иссякнут в своем чванстве и покажут все свои достижения! Я узнала уже почти все, что хотела узнать. Передай это ему!»
Фирэ уже хотел спросить, что передать, как перед мысленным взором возник алый мотылек. Он влетел ему в грудь, и кровь горячим потоком трижды совершила свой обычный путь в теле, прежде чем все вернулось на круги своя.
– Думаю, это вам, – вынырнув, сказал Фирэ и, не отпуская браслет, переправил мотылька Тессетену.
Тот слегка ахнул от неожиданности и улыбнулся расцветшими васильковыми глазами:
– Вот это послание так послание! Что там у них?
– Все хорошо, – Фирэ вернул меч на стену и присел у ног Учителя. – Она сказала, что скоро вернется, ей осталось узнать что-то еще – и они завершат миссию…
– Отлично!
Сетен уже не выглядел больным и подавленным. В зрачках веселым мотыльком плясала жизнь.
– Тебе нравится этот дом, Фирэ? Оставайся здесь!
– Да, но я не хотел бы стеснять вас и…
– Если ты только из-за этой ерунды, то заткнись и не перебивай. Другие возражения есть?
– Нет, – отозвался Фирэ, смеясь над его словами.
– Тебе надо жить здесь. Это твой дом, во всяком случае, он всегда был твоим домом. Он просторен, и при желании тут можно потерять друг друга. Мне нужно, чтобы ты был рядом. Мне и ей так будет спокойнее.
– Хорошо. Тогда я приберусь тут?
– Феерическая мысль! Тут давно уже надо прибраться! Мы все запустили к зимам и вьюгам с этой моей гадской ногой!
И, подхватив костыли, Тессетен подскочил с кресла.

* * *

Споро крутился гончарный круг. Раздумывая о своем, Тессетен смачивал руки в миске с водой и оглаживал мягкие глиняные бока будущего сосуда. Он еще не решил, что это будет – кувшин, ваза… а может, чаша? Здесь, в мастерской, он мог просто исчезнуть для всего мира и направить мысли в нужное русло.
– Кто-нибудь есть в этом доме? – послышался приглушенный женский голос.
Танрэй, хоть и прожила здесь почти год, не знала и не могла знать о хитростях системы вентиляции помещений, что позволяла слышать из подвала все, что происходит наверху.
Он замешкался, еще не уверенный, нужны ли ему сейчас гости, но подумал о Коорэ и, протянув руку, сдвинул заслонку:
– О, сестренка! Что за поздние визиты?
– Поздние? Да сейчас только закат! Ты где, Сетен?
Он вздохнул, скомкал начатую работу:
– Обойди дом, загляни в нишу за дверью кладовой – помнишь, где кладовая?
– Помню. А вы наконец-то навели тут порядок!
– Есть такое. Слушай дальше. Так вот, за дверью кладовой, в стене, есть ниша, в этой нише внимательно присмотрись к полу. Там одна плитка заметно отстает. Убери ее, потяни на себя кольцо – и спускайся!
Со стороны Танрэй возникла пауза. Сетен прикрыл заслонку и фыркнул от смеха.
– Ты в разведке никогда не работал? – переварив услышанное, в конце концов спросила она.
– У каждого человека должно быть убежище. Ты сама найдешь, или тебя встретить?
– Найду, не беспокой ногу!
– Будь там осторожнее – лестница крута.
А ведь правда – еще светло! Он думал, уже совсем ночь… Вот как раз закатный Саэто теперь пробирается лучом точно в маленькое оконце у самого потолка, наполняя мастерскую загадочным золотистым свечением.
Ополоснув руки, Сетен взглянул было на костыли, но сразу же передумал. Не хотелось стоять перед ней, как немощному инвалиду. Терпя боль и хромая, он подошел к лестнице.
Люк наверху открылся, впустив еще один луч.
– Что ты там делаешь? – спросила Танрэй, аккуратно ступая на причудливо изогнутую лестницу.
– Валяю дурака, безусловно.
– Ты невозможен! Тут можно переломать ноги!
– В доме повешенного не говорят о веревке! Не спеши! – он снял с головы почти совсем развязавшуюся и наехавшую на брови холстину, что защищала волосы во время работы.
Придерживаясь за перила и чуть неуклюже, по-утиному переваливаясь из-за мешающего ходьбе уже довольно большого живота, Танрэй встала на предпоследней ступеньке, оглядывая видимую часть его берлоги.
– Ого! А что это всё? – растерялась она.
Сетен протянул ей руку, чтобы помочь спуститься, а потом подал холстину и наклонил голову:
– Послушай, если тебе не трудно, сестренка, подвяжи…
Ее маленькие руки закопошились в волосах, и ему захотелось, млея, потереться о нее затылком и замурлыкать, как эти рыжие тварюшки, которых приволокли из Виэлоро Ормона и Фирэ.
– Я сейчас растаю и растекусь лужей по полу! Управляйся побыстрее, сестренка!
– Ты несносен! Готово!
Он в благодарность поцеловал ее руку и пригласил пройти с основную часть убежища.
– Я ни разу не была здесь…
– Здесь никто не был, кроме меня.
– Святая святых?
– Да нет. Просто никому больше не интересно. Это вроде как черновики непризнанного писателя.
И они вышли в мастерскую. Танрэй замерла и, закрыв рот обеими ладонями, еле слышно простонала:
– О, Природа!
Полные неизъяснимой красы, ее взору предстали скульптуры и статуэтки, которые он, даже не помня этого, ваял в разные годы, чем и спасался в минуты отчаяния, тревоги и уныния, как сейчас, когда сидел и гадал, что там с уехавшими в Тепманору и почему так затягивается миссия.
– Но почему ты прячешь это? Даже не так: как ты смеешь прятать все это?!
– А кому оно нужно, сестренка? Это глина, она едва ли переживет нас с тобой. Это просто мое лекарство.
Танрэй издала возмущенный вскрик, а он, вытянув больную ногу в сторону, сел за круг и качнул педаль здоровой. Заготовка подсохла, ее пришлось смочить. Когда бесформенный комок снова раскрутился, он промокнул пальцы и мягко повел линию, изменяя форму глины. Танрэй, как зачарованная, едва дыша, следила за движениями его рук.
– Безумно красиво! – выдохнула она. – Ты касаешься ее, как… как…
– Я понял, – он усмехнулся, – можешь не продолжать.
– Я не знала, что ты созидатель. И Ал мне ничего не говорил!
– Потому что я запретил ему говорить.
– Почему?
– Потому. Чтобы не выслушивать твои занудные нотации, которые ты читаешь мне сейчас, и я уже жалею, что пустил тебя сюда!
– Значит, там, в галереях комплекса Теснауто…
– Не только я. Там одному было бы не справиться.
– Но… человек с волком…
– Да. Угадала.
И тут она увидела себя, вылепленную из глины. Румянец озарил ее щеки: она наверняка представила, как его руки вот так же скользят по ее податливому мягкому лицу, подбородку, длинной шее, плечам, груди… Скульптура заканчивалась, отображая ее по пояс и была явно недоработана, как будто мастер бросил ее на самом последнем этапе и забыл. Сетен снова ощутил ее магическое влечение – этот проклятый зов попутчицы, притяжение, которого не должно было происходить между ними. Тем более, теперь. Хотя именно теперь она и притягивает сильнее всего, потому что лишь попутчица могла носить под сердцем воплощение «куарт» Коорэ… Как ему опостылела эта путаница! Как надоело все время быть начеку, словно дворовому псу. Он не хочет никаких осложнений, у него есть друг, у друга есть жена – и всё. А еще есть та, которую он любит по-настоящему, и пусть она хоть трижды не попутчица – она его, она с ним и она за него. Больше не нужно ничего. То, что он по юности и глупости считал застарелой болезнью и привычкой, оказалось истинным, и ему было жаль времени, потраченного в идиотских метаниях.
– Тассатио… Значит, это не просто легенда… – проговорила Танрэй, не сводя глаз с глиняной женщины, о существовании которой он давно уже забыл, когда-то побеседовав с нею во время лепки по памяти и найдя для себя ответы, которые в его фантазии якобы произносило творение.
– Это просто легенда! – прервал ее Сетен, не желая, чтобы она развивала эту тему и воображала себе несуществующее. – А вот это, – он обвел руками комнату, – просто жизнь. Не будем путать небесные сферы и навоз под ногами.
– Но зачем эта жертва?! Почему ты – экономист? Ты же талантливейший скульптор! Ты сам поддерживал меня в моей профессии, а чем они различаются по своей направленности?!
Он искоса поглядел на нее – возмущенную, даже негодующую. На лице ее почти не осталось веснушек – они таяли и пропадали с каждым днем. Танрэй похорошела и теперь стала не просто смазливой куколкой, как прежде, а созданием, источающим свой собственный внутренний свет. И Сетену была известна причина этих изменений – она сейчас ворочалась и потягивалась в ее располневшей утробе и время от времени порхала у нее за плечом, словно любуясь своей будущей матерью. Таков был Коорэ. Он не мог иначе, этот чудесный мальчишка, преобразовывавший мир одним лишь присутствием в нем собственной души. Жаль, что Танрэй ничего этого не видела и не знала, а Ормона изводилась от бессилия и навсегда разрушенных надежд…
– Таких талантливых – в ряд по три штуки на два лика… – фыркнул Тессетен и сухо, с насмешкой добавил: – Если мы все примемся рисовать бабочек и сочинять стихи, нам придется несладко в этой грубой реальности. Ты присядь. Вон есть чистая скамейка, и ты не запачкаешь свою красивую белую юбку.
Танрэй уселась и расправила складки на подоле легкого светлого платья. Закатный луч освещал ее рыжие волосы, и паутинка-мотылек над нею, купаясь в теплых объятиях Саэто, из серебристой стала золотой. Жаль, не передашь такое посредством камня, гипса или глины…
– Вообще-то я пришла спросить, как там Ормона и почему так долго ничего не слышно об их поездке.
Он едва сдержал кривую ухмылку. Можно ли всерьез переживать за человека, который обрадовался бы твоей смерти? Но Танрэй не притворялась. Она умела быстро забывать обиды и не держала зла ни на кого. Вот бы всем научиться тому же… Утопия!
– Пока известно лишь то, что они долетели и что им показывают город.
– Но ведь прошел уже почти лунный цикл, как они там!
– Такие дела быстро не делаются. Да, кстати, мне удалось подсунуть ей твой плащ. Думаю, он ей пригодился в тех краях, там сейчас ого-го как холодно…
– Ты показал ей потайной карман, где можно прятать все, что угодно? – она подвигала бровью, намекая на всякие опасные острые предметы для самозащиты.
– Показал, показал, – засмеялся он. – Какие же вы все коварные!
– Да и она не за цветочками поехала. Но надеюсь, ей этот карман не пригодится. Хотя, сказать по правде, я возилась с ним почти неделю, я ведь не умею шить…
– Хорошо, так и быть, скажу. Но только тебе!
Ее зеленоватые глаза – зеленцы в них теперь стало куда больше прежнего – вспыхнули радостью, она закивала.
– Они с Солонданом сейчас склоняют тепманорийцев к ответному визиту.
Ее взгляд переменился, она захлопала ресницами:
– Как? Но… если те приедут сюда, они сразу поймут, что мы хотим их использовать! У нас же всё приходит в упадок!
– Будь честнее: пришло в упадок!
– Ну да!
Сетен промолчал. Танрэй не нужно знать некоторых вещей. Не потому, что это повредило бы ее хрупкому самочувствию, а вообще не нужно – никогда.
– Танрэй, темнеет, – напомнил он, после долгого обоюдного безмолвия, когда поскрипывал в тишине один только гончарный круг.
– Да… мне пора… теперь и правда поздно…
Женщина поднялась. Он ее не задерживал, хотя в глубине души хотел бы пообщаться с Коорэ еще – ведь главного во время их молчания она не замечала, а все это время они с «куарт» ученика говорили друг с другом, только без слов. Родившись, где-то глубоко-глубоко в сердце мальчик будет помнить эти их беседы с Учителем.
– Может быть, тебя проводить?
– Меня ждут Ишвар и Нат, – ответила Танрэй. – Они тут, неподалеку.
Дойдя до лестницы, она оглянулась:
– Что это была за статуя?
– Ты о чем?
– Много лет назад, когда мы с Алом жили в вашем доме, в Эйсетти, а вы приехали отсюда на празднование Теснауто, Ормона спросила, куда подевалась какая-то ее любимая статуя танцующей пары. Ее ведь тоже сделал ты?
Сетен только теперь ощутил, как невообразимо давно это было и с какой скоростью промелькнуло, словно дым во время урагана.
– Да… – вздохнул он, прихрамывая вслед за нею. – Это была моя экзаменационная работа по камню. Почти в человеческий рост, с ума сойти!
– Жалко, что ты разбил ее…
Он отвел взгляд:
– Я ее не разбил. Она не из глины – из мрамора – ее не так просто было бы разбить…
И он указал рукой куда-то под лестницу, в темноту. Женщина вгляделась в смутные очертания, напоминающие фигуры людей. Сетен зажег лампу.
– О, нет! – охнула она, хватаясь за сердце и теряя равновесие, он едва успел подхватить ее под локти. – Мутциорэ! И… твоя жена…
Он всмотрелся. В самом деле – танцовщица в этой паре была почти точной копией Ормоны. Может, потому жена так любила когда-то эту скульптуру? А вот ее партнер… Сетен сощурился: так легче увидеть то, что не сразу бросается в глаза. И он узнал этого мужчину в старинной одежде и с длинными, перехваченными лентой в хвост, волосами. Много лет назад, еще на Оритане, Тессетен, проведав разбившегося в горах Ала, забрел в «кратер» эйсеттского пруда в парке, а там… Он до сих пор так и не разобрался, было то реальностью или наваждением. Его вызвал на поединок мастер-мечник, незнакомый мужчина, за каких-то полчаса состязания обучивший молодого, еще почти юного Сетена самым мудреным приемам, знание которых дремало где-то в глубине его памяти и было разбужено молчаливым дуэлянтом, который, загоняв противника, затем бесследно исчез.
И теперь Тессетен увидел: мраморный мужчина был тем самым незнакомцем, отразившимся в аллийском, тоже воображаемом, мече… Вот только Сетен теперь уже не мог точно вспомнить: отразившийся рядом с ним или вместо него?
Но статуя была сделана задолго до того странного боя! И задолго до первой встречи с будущей женой!
– Как… как ты назвала его? – спросил Сетен, медленно поворачивая голову к Танрэй.
– Это Немой. И я… знаю этого человека. Он является, когда хочет, он все время, все эти годы, учил меня управляться с мечом, а последний раз я видела его, когда он увел меня в ту ночь из павильона… перед самым обрушением…
А перед глазами Сетена возник бегущий к нему по сугробам волчонок-Нат.
Морок рассеялся. Вверху, на ступеньках, что вели в мастерскую, выпустив язык и улыбаясь, стоял и смотрел на них старый волк Натаути.

Глава восемнадцатая, где много внимания уделяется магии крови и большой игре, затевающейся между кула-орийцами и жителями Тепманоры

Скоро Фирэ понял, что в Кула-Ори происходит что-то дурное. Дикари, которых воспитывала рыжеволосая атме Танрэй, часто рассказывали жуткие истории о чудовищах, которые приходили в селения из джунглей и утаскивали с собой людей.
– Человек становится больным, – почти на чистом ори объяснял ему ученик Танрэй, Ишвар. О нем Фирэ сказали, что прошлых жизнях это был его лучший друг Атембизе, северянин Эт-Эмбизэ. Приглядевшись к потаенной вселенной за зеркалом его глаз, молодой кулаптр с трудом, но узнал «куарт» когда-то Падшего, весельчака-приятеля, преданного всей душой ему и Учителю. Атембизе и погиб тогда лишь потому, что не смог сломать себя и покинуть тонущих Ала и Коорэ. – Потом он впадает в горячку и убегает в джунгли, на растерзание чудовищам…
– Там не одно чудовище?
– Их много. Они ждут.
– Чего ждут?
– Пятого солнца. Они вырвутся из своих подземелий и уничтожат мир огнем. Люди станут злыми, как обезьяны джунглей, люди начнут отрезать друг другу головы и ненавидеть брат брата, а сестра сестру. Чудовища ждут их атмереро, они питаются душами.
Фирэ всматривался в смуглое лицо туземца и не мог понять, где заканчивается примитивное суеверие и начинается то, что у ори называется «алта-тейаари»*. Так же точно чудовищным образом в личности Ишвара смешивался древний-древний мудрец и пещерный антропоид. Остатками зрения «куарт» юноша видел одновременно и русоволосого красавца-богатыря с сияющими зелеными глазами, и коротконогого уродца-кхаркхи с низким лбом и широким носом.
___________________________
* «Алта-тейаари» – (орийск.) основа мифа.

– Как же они выглядят?
– Никто никогда не видел их близко. Увидеть их близко – смерть! Самое страшное среди них – то, которое последним смотрит в глаза. Оно высасывает их внутренний свет.
Фирэ удивился. Значит, кхаркхи уже знакомы с кем-то, кто оперирует приемом вытягивания атмереро… Но кому и зачем нужны их недоразвитые душонки? Если бы чудовище в самом деле искало души, оно охотилось бы на ори, ну или, на худой конец, за тем же Ишваром-Атембизе с его орийским «куарт».
И тут в голову Фирэ пришла неожиданная мысль. Когда они с Учителем затеяли грандиозную уборку в их с Ормоной доме – доме, где теперь жил и он сам – юноша обнаружил большую библиотеку. Ему не доводилось читать книг с того дня, как его отняли от Новой Волны и закинули на Полуостров Крушения, и первый же подхваченный томик он пролистал, стоя на лесенке, с тряпкой в руке. Эта книга будто позвала его, попросилась к нему. Она была напитана Ормоной, словно магическими притираниями, каждую ее страницу женщина перечитывала по несколько раз. Он отложил томик тогда, чтобы не заставлять ждать Тессетена, а теперь наконец вспомнил о своем намерении узнать, что же такое таит в себе трактат древнего философа, написанный удивительно современно и понятно – как все гениальное.
– Вы читали ее? – спросил он Учителя.
Тот взглянул одним глазом через плечо:
– Здесь только то, что я читал. Решил предаться разврату просвещения?
– Смотрите, – Фирэ провел ногтем над строчками, точно по линии оранагари.
Сетен сгреб книгу, дохромал до своего кресла, уселся и стал читать указанный отрывок:
– «Кровь обладает множеством как изученных, так и неизученных свойств. Знающий силу крови может владеть ситуацией. Умеющий оперировать этой силой – владеть человеческими помыслами. Любая идея, будь она скреплена живительным раствором, что течет в наших жилах, обретает мощь и бессмертие, она поселяется в головах и разрастается до немыслимых масштабов, передаваясь даже по наследству от родителей к детям, от предков к потомкам. Не для любой идеи подходит та или иная кровь – самый надежный источник и поставщик информации»… Да, я помню эти суждения, но…
– А вот еще, – Фирэ отлистнул несколько страничек и повел пальцем дальше: – «Принесенная в жертву кровь идеолога, если кровопускание привело к его физической гибели, делает идею несокрушимой на протяжении многих веков, но идея такого рода, даже очень и очень благая в своей основе, будет постоянно требовать новых, свежих вливаний, и с каждым разом объем оных должен будет увеличиваться вдвое, втрое, вчетверо… Затем кровожадность идеи угаснет, влияние ее на умы людей начнет иссякать и в итоге станет носить лишь остаточный, инерционный характер.
Столкнувшись в своем расцвете с антагонистичной идеей равной силы, рассмариваемая нами (жертвенная) потребует очень жестокого противостояния, в которой крови прольется многократно больше, нежели каждая вытянет из адептов и противников в пассивном состоянии. Допустить конфликт – для человечества это заранее проиграть больше, чем если он будет нейтрализован заблаговременно: к жертвам самих идей добавятся многочисленные жертвы противостояния.
Если идея уже подкреплена жертвами, ее развитие трудно остановить, не уничтожив всех зараженных ею, но это приведет к умножению числа одержимых, столкнувшихся с ее приверженцами», – юноша выпрямился. – Несколько часов назад я был в Тепманоре. Они вернулись из поездки по городам той страны…
Тессетен, склонив голову к плечу, заинтересованно смотрел на него, и Фирэ продолжил рассказ.
На сей раз он сознательно выбрал носителем не чужака-аринорца, а тримагестра Солондана, который постороннего вмешательства даже не заметил, только икнул и подумал, что съел что-то не то, поскольку при неполном вселении у существа с низкой валентностью и слабой связью со своим «куарт» может появиться легкая дурнота или тошнота, а при полном организм начнет отторгать захватчика в точности так, как поступает иммунитет с посторонними молекулярными цепями. Одним словом, у одержимого начнется страшная рвота, и это приведет носителя к смерти.
Они возвращались в Тау-Рэю – Город Возрожденного Быка – из большой поездки по Тепманоре. Здесь было еще пять небольших городов, принадлежавших северянам и расположенных очень далеко друг от друга. Дикарские племена не селились на этих землях: какое животное, не обладающее богатым мехом, добровольно пожелает жить в таком климате? – и девственная территория была полностью к услугам эмигрантов.
– Они что, всерьез хотят показать нам охоту на волосатых слонов? – спрашивал Солондан, заглядывая в лицо Ормоне.
– О, Природа! И это будет единственное, что не вызовет смертной скуки из всего арсенала их так называемых развлечений, – она саркастически хмыкнула и, передразнивая северян, пощелкала пальцами. – Впрочем, если даже голубиная эстафета вызывает у них чуть ли не любовный экстаз, то во время охоты на мамонтов не исключены смертельные случаи от избытка чувств…
– Я говорю сразу: участвовать отказываюсь!
Ормона снисходительно улыбнулась и погладила его по руке:
– Я уберегу вас от этих жертв, тримагестр, будьте покойны! Со мной поедет Зейтори.
– Все время забываю, как звался тот, последний, город?
– Вы имеете в виду городок астрономов? С обсерваториями?
– Да, его!
– Ар-Рэякаим…
– Язык поломаешь! Уж этот их диалект!
В памяти Солондана, передаваясь Фирэ, всплыли картины бескрайней степи и шары обсерваторий, увидь которые (подумал тримагестр) Ал помер бы от зависти – все-таки тот был больше астрофизиком, чем биологом…
Да, мозг старика не умел замолкать ни на минуту…
Оказавшись в гостинице, Ормона вынула из потайного кармана в плаще короткую тонкую спицу в пластиковом пакетике и сунула ее кончиком в каплю физраствора на дне пробирки, которую подал ей Солондан.
– Держите, господин тримагестр. Храните ее, как зеницу ока! Я не уверена, что мне еще раз удастся так же чисто и безболезненно проделать это с Эт-Алмизаром.
– Ее лучше заморозить, – ответили губы Фирэ скрипучим голосом старика.
– Вам виднее. Она должна дожить до лаборатории в Кула-Ори, а там вы с Алом покажете, стоит чего-то ваша наука или вас, дармоедов, пора выгонять в поля для помощи бедным слонам!
Солондан фыркнул. Из его мыслей Фирэ успел ухватить, что в пробирке растворена капелька крови помощника Ко-Этла.
– И дайте мне другую спицу, эту впору выбросить.
«Учись, Фирэ, это пригодится тебе в будущем», – обратилась она к тому, о ком ее визави даже не догадывался, и была услышана.
Заинтригованный, юноша покинул тело Солондана и вернулся часа через полтора.
Оказалось, что не все женщины-аринорки затворницы. Хозяева устроили прием в честь скорого отъезда кула-орийцев, и на ужине присутствовала жена Эт-Алмизара, бледноликая Фьел-Лоэра. Ее волосы были чем-то подкрашены и уложены в сложную прическу с лиловыми перьями и подвесками из самоцветов, отчего создавалось впечатление, будто все это сооружение – и волосы, и перья, и подвески – единый головной убор. Красивое лицо ее меж тем выражало неземную тоску, глаза, отливая не то зеленью, не то желтизной, смотрели все больше поверх голов окружающих северянку людей, а на губах в дополнение унылого образа блестела помада того же оттенка, что волосы и перья.
Церемония происходила на громадной застекленной веранде-эркере, с которой открывался великолепный вид на внутренний двор поместья Ко-Этла с застывшим по зиме прудом и извилистыми тропинками, все как одна приводившими в парк, где он бегал по утрам. Было полнолуние, и тяжелая усталая Селенио грустно смотрела на Землю, словно мечтая наконец вновь стать юным серпиком месяца, сбросив бремя накопившихся дней. Двор был освещен электрическими фонарями, а ветви деревьев оплетены источающими потусторонний сиреневый отблеск гирляндами.
Ормона приехала в сопровождении усталого и недовольного Солондана, которого подташнивало из-за вселения Фирэ, а он считал, что от несварения желудка. На руках она неизменно держала повзрослевшего котенка, поэтому Ко-Этл поспешил увести и запереть в будке своего черного волка – в отличие от ори северяне не признавали других мастей, обычно отбраковывали в приплоде светлых щенков и топили.
Увидев забавного зверька, Фьел-Лоэра слегка ожила, в тусклых глазах ее проступило подобие интереса.
«Бабы любят всякое пушистое и, как им кажется, милое, они любят приписывать этой бестолковой чепухе выдуманные ими качества и за это тетешкать, жалеть или тискать, – продолжала свои беззвучные лекции для ученика Ормона, небрежно поглаживая своего питомца. – А если захочешь завладеть вниманием самки – покажи ей какого-нибудь детеныша. На инстинктивном уровне ее разум отзовется на такой раздражитель, даже если внешне она не проявит интереса к объекту».
Фирэ удивился, став невольным свидетелем того, как молниеносно подружились впервые увидевшие друг друга и настолько разные женщины. При каждом удобном случае Ормона взахлеб рассказывала жене Эт-Алмизара о том, что ест Тиги-Тиги и как умеет играть. О том, что тварь только сегодня утром разорвала и сожрала на их с Солонданом глазах ни в чем не повинную птаху, она деликатно умолчала. Фьел-Лоэра сдержанно восхищалась, пока Тиги-Тиги не был выпущен на пол и не принялся кувыркаться по своему обыкновению со скомканной бумажкой. Тут аринорка не вытерпела, рассмеялась, как девочка, и начала щелкать пальцами столь бурно, что Солондан побоялся за здоровье ее суставов.
«Мы часто тянемся к своей противоположности, – Ормона взглянула на тримагестра и вслух попросила его передать солонку. – Чем меньше мы обладаем каким-то качеством, тем больше нас притягивает тот, у кого этого под завязку. Например, у нашей бедной аринорочки дефицит личной свободы, и пусть даже она сама позволила охомутать себя, эта Помнящая, все равно непосредственность котенка ее пленяет. Думаю, если этот уклад со временем получит развитие, женщины полюбят мяукающих тварей до безумия, поскольку те будут их недосягаемой мечтой, гимном тому, что они утратили по собственной глупости».
«Вы говорите, она Помнящая…»
«Да, единственная в Тау-Рэе. Когда я искала здесь Помнящих, то боялась разоблачения. Но она очень слабая, ею можно пренебречь, теперь я знаю это и не опасаюсь помех. Хотя для северян она авторитет, и Фьел-Лоэра в самом деле умна, только при мужчинах их женщинам не пристало показывать свой интеллект. В аринорских школах девочек обучают до двенадцати лет, затем отправляют в закрытые интернаты, и там в течение некоторого времени они постигают таинства рукодельничания и ведения домашнего хозяйства. Выйдя замуж, они не имеют права брать в руки книги и оружие супруга. Но Фьел-Лоэра тайком заглядывает в библиотеку. С Эт-Алмизаром они не попутчики: он женился на ней из-за ее привилегированного положения, из-за родственных связей с Ко-Этлом (она его сестра) и из-за того, что Фьел-Лоэра – Помнящая. Она же любит его по-настоящему. Это я и использую. Потом. А тебе, Фирэ, следует подчинить себе кошку. Этот зверь должен повиноваться тебе, как своему божеству – и ты разовьешь в себе силы, доступные только Паскому»…
В это время развеселившаяся до неприличия Фьел-Лоэра подхватила котенка, забыв, что он, хоть и милый зверек, а рожден дикой тварью и сам по сути дикая тварь. Обуреваемый вызванным игрою азартом, Тиги-Тиги препротивно мявкнул, укусил ее за палец, глубоко оцарапал когтями руки и, вырвавшись на свободу, как ни в чем не бывало удрал на поиски своей бумажки.
Глаза Ормоны удовлетворенно блеснули, она разве только не облизнулась.
«Вот всё само и решилось!»
Тут же сочувственно заохав, она вскочила с места, собственными руками промокнула раны Фьел-Лоэры, не касаясь салфеткой укуса – только царапин на запястье! – и стала объяснять переполошившимся мужчинам, чем нужно сейчас же обеззаразить повреждения.
Фирэ покосился на ее руку, которую она завела за спину и настойчиво толкала его окровавленным комком салфетки:
«Ты там не заснул? Спрячь!»
После этого Фирэ оставил в покое старого ученого, вернулся в Кула-Ори и вспомнил об отложенной на потом книге.
– Оу! – выслушав его, Тессетен потер подбородок. – Кажется, я понял, что задумала эта наша веселая компания – и жена, и Ал, и даже наша безупречно благородная Танрэй. Ты же знаешь, над чем работает Ал?
Фирэ неуверенно кивнул. В общих словах Паском рассказал ему, чем занимаются ученые кула-орийской лаборатории, но подробности юноша не узнавал – решил тогда, что это ему не интересно.
– Знающий силу крови может владеть ситуацией… Умеющий оперировать этой силой способен владеть человеческими помыслами… – медленно, в глубокой задумчивости, проговорил Учитель.

* * *

– Я получила вашу записку, господин Ко-Этл, – усаживаясь в машину к лидеру тепманорийских переселенцев, сказала Ормона.
Ее слегка удивило то обстоятельство, что за рулем сидел он сам и в салоне больше не было ни души.
– Да не иссякнет солнце в сердце вашем! – высокопарно продекламировал он.
– Твоем, – автоматически поправила она. – В сердце твоем… Что-то случилось?
Ей не нужно было слишком много времени, чтобы оценить обстановку и понять, что именно случилось. Значит, многодневные ее старания не прошли даром. Даже аринорец – и тот не совсем бесчувственный истукан, когда дело касается сантиментов. Все-таки и он мужчина, хоть мозги ему прополоскали на славу.
Но, разумеется, Ормона ни взглядом, ни словом не выдала своей догадки, продолжая изображать целомудрие примерной матери семейства.
– Не хотите ли прогуляться в роще? – чуть запнувшись от неловкости, спросил Ко-Этл.
Она подумала, что не удивилась бы, узнав, что это его первое в жизни свидание.
– Сегодня так солнечно, – поспешил добавить северянин, боясь, что спутница откажется.
«Солнечно ему… А в сапогах на рыбьей коже, вот как, например, у меня, ходить по снегу не пробовал?»
– Конечно, хочу! Обожаю снег и мороз!..
«…зима тебя подери!..»
И они примчались в его излюбленное место для пробежек – небольшой парк, заросший елями, соснами и белоствольными деревьями. Горожане упорно величали этот парк рощей.
Ормона вышла на дорожку и, приставив ладонь козырьком ко лбу, залюбовалась скачущими в лазурном небе с ветки на ветку белками. Было так холодно, что воздух звенел, точно льдинки на хвое. Ко-Этл нагнал ее и как бы невзначай набросил ей на плечи еще один плащ, из меха лисицы.
– Чтобы вам не продрогнуть.
«Чтобы мне не продрогнуть, педант ты дубоголовый, мне надо сидеть дома верхом на печке, а не плащи коллекционировать!»
– Вы так любезны, господин Ко-Этл! Ваша забота тронула мое сердце!
Она грациозно развернулась, взяла его под руку, и Ко-Этл повел ее по тропинке, протоптанной в снегу. К тому времени белки все до одной куда-то исчезли, но аринорец этого даже не заметил, поглощенный присутствием Ормоны.
– Я хотел спросить у вас… Вы в самом деле не против завтрашней охоты? Если вы категорически возражаете, я мог бы отменить это мероприятие. Оно еще не вошло у нас в прочную традицию и…
– Я, конечно, против вандализма и бесчеловечного обращения с животными, но разве можно запретить и без того многое потерявшим людям праздник? Ведь насколько я знаю, на Ариноре не отмечают даже Прощание с Саэто…
– Да, только Восход. Прощание – слишком мрачный праздник, он какой-то… гм… чужой.
«Конечно, конечно. Это не вы отмечали его наравне с нами на протяжении нескольких десятков тысячелетий!»
– И поэтому я хотела бы взглянуть перед отъездом, как умеют не только работать, но и отдыхать в Тепманоре.
Он разулыбался и мягко, с благодарностью, накрыл своей ладонью ее руку, сжимавшую его локоть. И даже сквозь перчатки Ормона ощутила жар его кожи.
– А что, господин Ко-Этл, меня так и не познакомят с другими женщинами Тау-Рэи? – она просительно взглянула на лощеного красавца, что вышагивал рядом.
До чего правильные черты лица, даже бородка и усы его не портят! Ормона терпеть не могла растительность на лице мужчин, да и прежде на Оритане и Ариноре они все гладко брились. Но Ко-Этл с этим украшением казался даже интереснее. Хотя, наверное, и в самом деле слишком красив. Перекрасить в брюнета и поставить рядом с Алом – будут как близнецы. Классика классикой, но подчас это так скучно!
Ко-Этл замялся. У нее не было ни тени сомнения в том, что он не осмелится передать ей, о чем шепчутся в своих стойлах его соотечественницы, каким-то чудом узнающие друг от друга о каждом шаге «орийской стервы». Даже более того – еще сам Ко-Этл не разобрался в своем отношении к гостье, как женское сообщество вынесло решение: бесстыжая воспользуется его холостым статусом, бросит своего хромоногого (и даже об этом прознали!) супруга и окрутит завидного жениха Тепманоры нечестивыми орийскими чарами.
При виде его замешательства Ормона едва скрыла улыбку. Умницы-бабенки сами подтолкнули его на нужный путь. Может, без их пересудов этот остолоп и не догадался бы посягнуть на запретное. Тем более, столь соблазнительное – насчет орийских нечестивых чар они тоже не промахнулись. Парень теперь каждое утро не знает, куда деваться от воспоминаний о безудержно развратных сновидениях. Разум его вышколен, но что делать, когда бунтует банальная физиология?
– Увы, наши попутчицы не участвуют в мероприятиях такого рода, госпожа Ормона. Это для них… как бы вам сказать?.. слишком.
Он вдруг прижал ее руку еще крепче к своему локтю и остановился, решившись:
– Я знаю, что не должен этого говорить… Вы оскорбитесь и будете правы, но… Я люблю вас!
«Да ты что?!» – подумала она, про себя давясь от смеха, и тут же краем глаза уловила странное движение справа: у женщин периферическое зрение развито гораздо сильнее мужского, как утверждает Паском, и здесь оно не подвело.
– Смотрите-ка, это ведь волк?
На небольшой полянке, которой заканчивалась тропа, стоял странный желтовато-серый зверь, очень отдаленно похожий на нормального волка.
Ко-Этл изменился в лице, побледнел, заступил вперед, погружая руку под плащ, а Ормону спрятал к себе за спину. Из прицепленной к поясу кобуры он выхватил короткий атмоэрто.
– Не показывайте им страх, Ормона. Не знаю как, но они его чуют и бросаются.
Оу, ха-ха-ха, как говорит муж. Они чуют запах твоего пота, в который выбрасывается приличная доза одного жизненно необходимого гормона. Помешанные на технике северяне не верят в те вещи, которые достаточно просто знать и уметь ими оперировать, но зато легко ведутся на мистику в тех случаях, когда все можно решить путем научных исследований.
Кусты за спиной первого волка зашевелились, и на поляну выступил еще один, крупнее, но такой же тощий. Затем еще и еще. Они все были худыми, долговязыми, какими-то плоскими, с небольшими треугольными  ушами и дурными – ну точь-в-точь как у тех рыжих кошек Виэлоро – косоватыми глазами. Если бы волки ори и аринорцев были бы такими же страшилищами, никому не пришло бы в голову их приручать. То ли дело широкогрудый великан-Натаути с его роскошным серебристым мехом, красивой мордой и идеальными пропорциями тела!
Ко-Этл держал наготове атмоэрто, а зверей стало уже восемь голов. Чихая от злости и медленно наступая на людей, своим оскалом, порыкиванием и голодным щелканьем челюстей волки теснили их обратно в рощу. Хоть и среди бела дня, а выглядели бестии в самом деле грозно. Еще бы чуть-чуть драматичности с их стороны – и, возможно, они заставили бы передернуться даже Ормону, отношения с которой их кула-орийские собратья выяснили много весен назад и отныне не казали носа в те места, где ступала ее нога.
– Вы пристрелите вожака, Ко-Этл – и тогда остальные разбегутся, – тихо посоветовала она, привставая на цыпочки, чтобы дотянуться до его уха.
– А кто из них вожак?
Нет, эти северяне в самом деле кретины…
– Он первым делает шаг, остальные идут за ним.
– А я думал, что этот тот, первый…
– То разведчик. Самка. Его самка. Если он упадет, она может повести остальных. Тогда стреляйте в нее.
Он поднял оружие, но рука его в нерешительности подрагивала. Ормона тяжко вздохнула и отправила вослед за взглядом в небеса много не высказанных вслух неприличных слов.
– Вы что, не умеете стрелять?
– Я плохо стреляю, – признался он. – Боюсь промахнуться: они такие мелкие…
– Да стреляйте ш-ш-ш-ш-же! – прошипела Ормона, чувствуя, как сходятся в радужках зрачки, становясь щелками и различая теперь лишь теплые светящиеся комки на месте живых существ, а из груди, извиваясь упругими кольцами, рвется родной и любимый покровитель, уже столько раз ее выручавший.
В следующее мгновение твари бросились.
Ко-Этл пальнул в вожака, так и не увидев метнувшегося из губ спутницы тонкого раздвоенного языка.
Волк истерически взвизгнул и винтом прокрутился в воздухе вокруг своей оси, но не упал. Из пасти его от боли хлестала слюна с пеной, забрызгивая снег. Волчица рванулась вперед, и вся свора – за нею.
Пересчитывая каждую секунду на темп змеи, Ормона заставила мироздание замереть для всех, кроме себя. Бросок кобры молниеносен, но не для самой кобры…
Женщина выхватила из руки Ко-Этла атмоэрто, скользнула вперед из-за его спины и дала волю своему алчущему мороку.
Два выстрела прозвучали один за другим почти без паузы. Первый добил вожака, снеся ему половину черепа, второй вынес мозги самке-разведчице. Морок ужалил еще одного, а остаточная сила волны сшибла с ног удирающих зверей, но не убила, и лежать остались три трупа – остальные унесли ноги.
– Нехорошо, что дикие волки бродят по городу, – сказала Ормона, возвращая оружие его хозяину. – С этим нужно покончить раз и навсегда, иначе они обнаглеют.
– Вы… так хорошо стреляете?! – Ко-Этл перехватил ее руку, торопливо затолкнул атмоэрто в кобуру (или просто за пояс, кто там разберет) и прижал спутницу к себе.
– Джунгли заставят, джунгли научат. Приезжайте, господин Ко-Этл, убедитесь, – даже не пытаясь освободиться, объяснила Ормона.
Он был не в себе и действовал инстинктивно, а не согласно протоколу. Она едва терпела уколы его бороды и усов, а Ко-Этл целовал ее со всем нерастраченным и так долго сдерживаемым пылом. Но едва северянин, окончательно потеряв голову, подобрался холодной рукой к ее корсажу и коснулся груди, Ормона железной хваткой сдавила его запястье:
– Вы часом с ума не сошли, господин Ко-Этл?
– Простите меня, – зашептал он, продолжая наступление, – я люблю вас и ничего не могу с этим поделать…
Он был открыт сейчас, как никогда – бери, что называется, голыми руками. Этим стоило воспользоваться так же, как она многажды пользовалась открытостью Дрэяна.
Тело северянина обмякло, ноги подогнулись и, провалившись в гипнотический сон, он начал оседать в снег. Ормона подхватила его и перевалила на два изогнутых, сросшихся меж собой ствола рябин. Там он прочно уместился в этом зазоре, словно тот был специально приготовлен для подобных случаев. Ормона скривила рот и, отдув от щеки выбившуюся из косы прядь волос, подбоченилась. Неужели наш любитель экзотики всерьез предполагал заняться с ней любовью в сугробах?! Тогда он действительно сумасшедший, причем дважды. Ибо попутчики не расстаются и попутчики не изменяют. Не потому что так заведено, а потому что никого больше и не хочется. Но она старательно сотворила для Ко-Этла самые восхитительные грезы с его и своим участием и глухо проговорила ему на ухо:
– Проснувшись, ты не отличишь яви от сна. Ты будешь считать, что все было на самом деле, ты не заметишь перехода обратно…
Ормона вытащила заготовленную в плаще спицу и, аккуратно кольнув его палец, спрягала острие в пластиковом пакетике, погрузив странное устройство обратно в потайной карман.
– Отвечай и сразу же забудь, что отвечал, помни только ласки. Сколько в Тепманоре военной техники и где она скрыта?
Ко-Этл что-то простонал в ответ. Ормона усилила интенсивность своего воздействия на сознание мужчины и слегка шлепнула его по щеке.
– Ты обязан ответить! Вся твоя жизнь зависит от твоих ответов!
И тепманориец медленно заговорил:
– В Тепманоре нет военной техники, есть только сельскохозяйственная и промышленная.
– Нет? А что тогда вы будете делать в случае нападения?
– Нападения кого?
– Ори, вестимо!
– Ори зажаты на Оритане, а эмигранты их – нищи…
Ормона поморщилась: неприятно выслушивать правду из уст врага. Вот, оказывается, как! Они сделали выводы или даже наблюдали за кула-орийцами еще до переговоров! И выводы очень точные, исчерпывающие.
Но в то же время он ее приятно удивил. Последние дней десять она начала подозревать, что у переселенцев-северян туго с обороной, но чтобы настолько… То есть вся эта гвардия навытяжку, бряцание оружием на летном поле – пыль в глаза? Молодцы, так держать! А новость, между прочим, чудесная!
– Кто твой преемник в случае твоей смерти?
Он отвлекся на сновидение и промолчал. Ормона с пониманием подождала и спустя минуту повторила:
– Твой преемник – Эт-Алмизар?
– Нет. Сестра, Фьел-Лоэра.
– Отлично! – воскликнула Ормона. – Я надеялась, что ты умнее, чем кажешься, и ты таким и оказался! А теперь, дружок, пора пробуждаться, пока мы тут с тобой не превратились в сосульки.
Она поворошила ногой пару сугробов, навела беспорядок в его одежде, расстегнув половину крючков рубашки и камзола или перестегнув их не в том порядке, обсыпала штаны снегом, не забыла и злорадно сунуть ему пригоршню за пазуху. Бедняга так и подскочил, благо, она успела стянуть его на землю, изображая, будто и сама провела там последние минут десять.
– Да вы рехнулись, господин Ко-Этл, – она завозилась, приводя в порядок юбку и отпихивая его от себя. – Что вы наделали?! Вы понимаете, что воспользовались моей беззащитностью и обесчестили меня?
Ко-Этл, который толком еще не пришел в себя, поднялся из снега на колени тупо взглянул на нее. И без того румяный от мороза, он раскраснелся паче девицы.
– О, нет! – прошептал он. – Я не мог! Это какое-то умопомрачение… Умоляю вас, простите меня! Об этом не узнает никто, клянусь вам!
– Это лицемерие! Вы оскорбили меня, и для меня нет разницы, узнает об этом кто-то или нет! Об этом знаю я и знаете вы – и это ужасный позор для меня, осознаете вы это или нет!
Он протянул ей атмоэрто:
– Я готов принять кару, госпожа Ормона, – и, замолчав, склонил голову в ожидании выстрела или просто окаменев в ужасе от содеянного.
– Вы безумны! – застыдив его до полусмерти, Ормона швырнула оружие ему под ноги и быстро зашагала к машине, радуясь возможности разогнать застывшую кровь по жилам.
В душе ее царила весна и заливались иволги, примиряя окоченевшую южанку с потерянным временем и обморожением ног. Страшно представить: они с Солонданом и Зейтори проторчали тут целый месяц, прежде чем представился удобный случай вытащить информацию из первых уст.
Сидя в машине, она немного согрелась и, если бы не извиняющееся бормотание Ко-Этла, была бы просто счастлива. Что за люди эти северяне? Хуже шкодливых кошек: лишь бы все скрыть, лишь бы никто не узнал… Ну сделал ты пакость – что толку жалеть и прятаться? Иди себе дальше, если не можешь исправить! Ну а мордой ткнули, так ничего, облизнешься.
Едва ли с ним попрощавшись, Ормона покинула машину у гостиницы.
– Пусть мне включат горячую воду, принесите кувшин кипятка и позовите в номер Зейтори, – бросила она на ходу первому же встречному гвардейцу-ори, затем заглянула к Солондану и отдала пакетик со спицей: «Сохранить!»
Орэ-мастер застал ее сидящей в пене по самые уши, с чашкой заваренных трав в руке и мечтательной улыбкой.
– Простите, – отшатнулся было Зейтори, но она выпрямилась в ванне, по-прежнему скрытая пеной:
– Вы куда это?
Он все же отвернулся и стал разглядывать притолоку.
– После этой охоты, завтра или послезавтра, мы возвращаемся в Кула-Ори, – сообщила Ормона, поигрывая чашкой с отваром и нарочно высовывая из воды узкую ступню.
– Наконец-то! – обрадовался Зейтори, дернулся оглянуться и, увидев ее ногу на краю ванны, снова отпрянул на место.
Она, смеясь, погладила мокрую лодыжку:
– Если этой ночью я не подохну от воспаления легких, то даже полечу с вами.
– Вы уж того… не подыхайте, – посоветовал орэ-мастер. – Не то и нам с тримагестром не сносить головы.
– Ну все, вы можете идти.
Зейтори кивнул, ткнулся не в ту створку двери, открыл нужную и вывинтился наружу. Ормона зевнула, нахохлилась, как полярная сова, закрыла глаза и, разморенная теплом, задремала.

* * *

Представители военного блока Ведомства, единственный оставшийся в правительстве духовный советник – Помнящая – и правитель Оритана, господин Нэсоутен, собрались в малом зале для тайного совета, чтобы принять окончательное решение по Ариноре.
Зал был темен, наглухо задраен энергетическими полями, дабы не допустить ни малейшего проникновения – ни ментального, ни физического свойства – и лишь одно небольшое окно, через которое поступал дневной свет, смотрело на дальний Храм созидателя Кронрэя.
Каждый из заседателей, кроме Помнящей, явился с наследным мечом древних аллийцев, доставшимся ему от отца. Единственная женщина сидела во главе стола, застеленного алым сукном, и должна была лишь наблюдать за ходом заседания и безопасностью правителя. И если военные и политики перешептывались между собой, то Нэсоутен и Помнящая хранили полное молчание, он – роясь в своих записях, она – неестественно выпрямившись в кресле и глядя все больше на офицеров.
– Да будет «куарт» ваш един, господа. Начнем, – негромко произнес Нэсоутен и, подперев лоб рукой, приготовился слушать докладчиков.
Некоторые сидели, некоторые стояли. Нынешнее заседание было необычным, и никто не следовал протоколу действий.
Слегка скрипнуло кресло справа от правителя. С места поднялся грузный пожилой офицер. Жесткий воротничок так впивался в его толстые щеки, что Помнящей показалось: еще немного – и лицо военного лопнет, словно переспелый томат, лопнет и разлетится по залу.
– Не далее как вчера, господа… и госпожа духовный советник, мы сообщали господину Нэсоутену о поимке аринорского шпиона, пробившегося в состав блока. Этот беспрецедентный случай…
– Пожалуйста! – перебил правитель, досадливо отнимая ладонь ото лба и прекращая записывать. – Будем кратки. Что удалось выяснить?
Помнящая сжала подлокотник своего кресла. Надо было убираться отсюда, когда ее звал Паском. Надо было убираться еще пять лет назад… или когда кулаптр с этим светловолосым парнем приезжали в последний раз. Был шанс.
– Южанин-аринорец приехал в Эйсетти двадцать три года назад под предлогом депортации из Аст-Гару. Пробился в Ведомство, дослужился до старшего офицера в сфере обороны. Имел доступ к сведениям о нашем вооружении, в том числе – о ракетах распада…
– Он южанин внешне, хотите вы сказать? – уточнил правитель.
– Да, черноглазый брюнет. Родители меж тем оба северяне. И он по сути аринорец, и не скрывает этого теперь, после того, как мы извлекли из него всю информацию.
Господин Нэсоутен аккуратно выровнял на столе листок бумаги и пристально оглядел остальных присутствующих, отчего-то избегая встречаться взглядом с духовным советником.
– Я считаю, господа, пора назначить день, – помолчав, сказал он. – Если начнем мы, а не Аринора, у нас окажется стратегическое преимущество. Они не успеют ответить таким же массированным залпом и проиграют на последнем этапе. Итак – я готов выслушать ваши аргументы за или против.
Помнящая тоскливо поглядела на умирающий Храм по ту сторону канала. Где-то там, у его подножья, не видимая отсюда, стояла статуя царицы Танэ-Ра, но и она сейчас не смогла бы помочь своей соотечественнице, живущей через тысячи лет после нее.
Военные бурно включились в обсуждение грядущих перспектив, позабыв о присутствии советника. А Нэсоутен теперь, наоборот, все чаще посматривал в ее сторону.
– Хорошо, господа, но я хотел бы, чтобы свои мысли озвучил духовный советник Ведомства. Госпожа Афелеана, вам слово.
Та обвела взглядом лица мужчин. Ей показалось, что все это сейчас творится во сне, и взмахни она рукой, все эти безумцы развеются по ветру, как призраки ночных кошмаров. Не поднимаясь с места, Помнящая заговорила:
– Да не иссякнет солнце в вашем сердце, господа. Я знаю, что мое слово ничего здесь не решает…
– Ну зачем уж вы так?.. – чуть покровительственно, чуть насмешливо начал Нэсоутен, но она столь повелительно взмахнула рукой, что смолк даже он.
– Я знаю, что слово мое здесь не решает ничего. Но все же я скажу. Если вы выпустите из шахт этих зверей, победы не будет ни нам, ни аринорцам, ни всей нашей цивилизации. Вы их выпустите. Это неизбежно. Покойная дочь моих соседей была не просто Помнящей, она была провидицей. Мы говорили с нею, она видела смерть нашей эпохи. Что ж, добро, господа, спускайте ваших псов. Я ухожу со своего поста.
Она замолчала, поднялась и, отстегнув от плеча брошь, сняла перевязь. Нэсоутен слегка растерянно ждал ее дальнейших действий.
Афелеана сделала несколько шагов и положила брошь с перевязью советника перед ним на стол.
– Я не принимаю вашей отставки, Афелеана, – с видимым спокойствием сказал правитель, так и не поднявшись ей навстречу.
– А я и не нуждаюсь в вашем согласии, Нэсоутен.
Она уже выходила, когда все высшие офицеры и правитель, окружив стол и вытащив из ножен аллийские мечи, отдали свои голоса. Клинки скрестились над оранжевой перевязью советника, и вместо ткани отразился в них огонь последнего дня Оритана.

* * *

– Соседи! Дома ли вы?
Господин Паорэс, отец погибшей Саэти, после смерти единственной дочери почти переставший выходить на улицу, уже в десятый раз за нынешний день прокручивал запись, когда-то сделанную девочкой и ее попутчиком. Еще радостные, еще живые, подростки летали на орэмашине над Оританом, снимали его и друг друга, болтали и шутили.
Стук возобновился. Из соседней комнаты, словно призрак, выглянула жена:
– Кажется, там кто-то стучит, Паорэс…
– Соседи, вы живы?
Бывший орэ-мастер очнулся, пригасил звук в записи и узнал голос Афелеаны, соседки из дома напротив, которая работала в Ведомстве.
– Что ей нужно? – угрюмо проворчал Паорэс.
– Я открою, – сказала жена и, едва волоча ноги, пошла к двери.
– Да не иссякнет солнце в сердце вашем, – проговорила вошедшая женщина, в свои пятьдесят выглядевшая едва ли на тридцать благодаря чудесному дару Помнящих. – Я по делу. Паорэс, у вас есть возможность раздобыть орэмашину?
Тот пожал плечами и поскреб в поседевших и сильно поредевших кудрях:
– Смотря для каких целей…
– Нам с вами надо преодолеть океан и добраться до наших эмигрантов хоть на Рэйсатру, хоть на Осате, хоть в Олумэару. И там, и там, и там есть поселения ори, два из них – дело рук кулаптра Паскома. Сможете?
– Если с дозаправкой… Почему вы говорите – «нам с вами»?
– Потому что и вам с женой тоже. Правитель назначил день удара по Ариноре.
В ответ Афелеана получила два равнодушных взгляда.
– Когда? – будто из вежливости спросил Паорэс.
– В Восход Саэто. Через три луны. И я не желаю принимать в этом участие…
– Где же вы были раньше, соседка?
Темные глаза Помнящей вспыхнули:
– Довольно! Я сочувствую, я соболезную вам обоим в вашем горе, но довольно уже обвинять в ее гибели весь свет! У меня там погибли брат и сын, если ты не забыл! Но нельзя замыкаться и сутки напролет крутить один и тот же сюжет!
Паорэс опустил голову и тихо сказал:
– Хорошо, я найду орэмашину…
– Спасибо, сосед. А это, – гостья, не церемонясь, извлекла кристалл с записями, – я заберу с собой, чтобы вы не вздумали вдруг пойти на попятную. Отдам в небе.
Хозяин успел издать лишь возмущенное восклицание, а Помнящая одарила его ослепительной улыбкой и шагнула за дверь:
– В небе! – послышался ее голос снаружи.
– Может быть, она права? – прошептала жена, не принимавшая участия в разговоре. Она словно пробудилась от долгого сна.
Паорэс задумчиво поглядел на нее:
– Ладно. Я поеду в Можжевеловую Низменность. Может, что-то получится с орэмашиной…

* * *

Ощутив, что пора, Фирэ вошел в Храм. Как и прежде, тот открывался и впускал в себя с каждой из пяти граней. Юноша избрал грань Коэразиоре – сторону Сердца.
Сколько он помнил Храм, здесь, в этой области, всегда праздновала свой триумф весна – с ее ароматами, обещанием счастья, ожиданием скорого лета. Тут порхали-вьюжили белые, розовые, голубые лепестки цветущих деревьев, тут проливались первые грозы, тут вили гнезда вчерашние птенцы и журчали ручьи.
Сейчас небеса полыхали огнем, внизу чернела выжженная пустыня, иссеченная руслами расплавленной магмы, на горизонте в небо тянулись иссохшие от зноя пики скал, а сам Фирэ стоял на громадном каменистом плато и ждал.
Вот послышался лязг металла, и словно бы из-под земли на плато выбрался мужчина в длинном желтом плаще и венце из змей. Глаза его исступленно искали кого-то во мраке и нашли. Улыбка покривила бледные губы.
– Объясняю правила, – зарокотал он громоподобным гласом. – Твоя победа – это мое поражение. Мое поражение – это моя окончательная гибель. Моя гибель – это восстановление твоего «куарт». Восстановление твоего «куарт» и объединение с попутчицей – это ваше с нею Восхождение. Принимаешь условия, Падший?
Что-то лязгнуло под ногой, и, опустив глаза, Фирэ увидел знакомый топор с двусторонним лезвием.
– Принимаю! – выпалил он, одновременно подхватывая оружие с камней.
Взор его противника полыхнул зеленью, а в руке уже горел огненный меч.
Земля дрогнула. Вдалеке начали рушиться черные скалы, небо, раскинувшееся над ними черным пауком, утробно зарычало, испуская паутины молний.
Взметнулся желтый плащ – враг напал. Фирэ выставил топор, и в руки больно отдался удар стали о сталь, а из груди выскочил резкий выдох.
Снова сотряслась земля. Камни грудой потекли с плато в пропасть.
Незнакомец в желтом рассмеялся и снова занес меч для выпада…
– Фирэ! Проснись, зима тебя покарай, проснись же!
И вслед за камнями утекло в пропасть и плато, и желтый незнакомец, и горящее небо…
Фирэ подскочил. Кровать под ним плясала, светильник под потолком раскачивался, будто детская качелька, кувшин на столе подпрыгивал, свет мигал.
Опираясь на костыль, у изголовья стоял кое-как добудившийся его Учитель.
– Поднимайся, надо наружу, – сказал Тессетен. – Такое здесь впервые…
Юноша на ходу набросил рубашку, вбежал в спальню Учителя за мечом, а потом помог ему самому спуститься с лестницы.
– Давно это началось? – спросил Фирэ, когда они остановились у коновязи, отойдя подальше от построек.
Две кобылы и жеребчик Ормоны бесились, словно увидели целую стаю волков.
– Кто бы знал… – ответил Тессетен, отбрасывая от лица всклокоченную гриву полурусых-полуседых волос. – Я тоже спал. Как подо мной кровать запрыгала, так я к тебе, а тебя еще не добудишься.
– Сон дурацкий… трудно выходить…
– А…
Фирэ взглянул на небо и только теперь понял, что сейчас еще глубокая ночь. Они с Учителем стояли и смотрели, как ходят ходуном стены дома, раскачиваются провода коммуникаций и моргает в спальне свет. А гайны визгливо ржали и пытались кусать друг друга в приливе безумия. Земля под ногами теперь напоминала большой ковер, который двое каких-то ненормальных дергали каждый в свою сторону, никак не в состоянии поделить.
– Смотрите, – сказал молодой кулаптр, указывая в сторону холмов, где за небольшим перелеском стояла деревня кхаркхи и где теперь мелькало много огней. – Они тоже выскочили из хижин…
– Плохо… Значит, все не шутки… Такое здесь впервые, – придерживаясь за один из столбов коновязи, ответил Тессетен.
В конце улицы послышался рокот мотора, и вскоре из-за деревьев, подпрыгнув на пригорке и светя фарами, выскочила машина.
– Вы живы? – крикнул Ал, приоткрывая дверцу. – А у нас на пристройку рухнуло дерево. Садитесь, мы за Учителем.
– Спасибо, братишка, но все мы там не поместимся. Валяй за Паскомом, мы уж как-нибудь сами, – секунду помешкав, решил Сетен, и, проследив за его взглядом, Фирэ заметил бледное лицо Танрэй, прильнувшей к стеклу, а также ее матери, которая оживленно что-то кому-то объясняла.
Ал не стал спорить и покатил к дому кулаптра.
– Лучше я на горячих углях переночую, чем сяду с атме Юони в одну машину… – пробурчал Тессетен, проводив их глазами до следующего поворота, и что было силы хлопнул себя по щеке. – Ну, налетела, нечисть!
Москитам все было нипочем: разнюхав людей, они бросились на них звенящей стаей.
– Кажется, стихает? – нерешительно предположил Фирэ, боясь нарушить словом шаткое равновесие, создавшееся в природе после страшных подземных толчков.
– Похоже… Да только сна теперь ни в одном глазу.
– Самое время для прогулок по окрестностям, – усмехнулся юноша.
И они побрели в сторону джунглей.
– Ты молодец, – заметил Учитель, показывая на меч, ножны которого Фирэ уже пристегнул к поясному ремню. – А я что-то даже и не подумал о нем…
Фирэ даже не сомневался, о ком он подумал, если забыл даже протянуть руку с собственной кровати и сдернуть меч. То же самое погубило его пятьсот лет назад…
– А вы помните, как все было… в Коорэалатане?
Они думали об одном и том же, потому что Тессетен ни на мгновение не задумался, о чем речь.
– Кое-что…
– Я, кажется, помнил когда-то… А теперь как отрезало…
– Мне тоже как отрезало. Я и теперь могу восстановить только часть мозаики… Помню бегущего по ассендо Атембизе – а вода уже выше экватора того дома… Помню, как он съезжает по боку красного здания с каким-то шестом в руках, я захлебываюсь, но, кажется, все еще держу тебя за шиворот, не зная, живой ты или… А еще помню странную для тех секунд мысль – отчего это красные камни Коорэалатаны, промокая, становятся темно-багровыми, как венозная кровь… А потом слышу ее крик – так, будто она совсем рядом, а не за тысячи тысяч ликов от нас. Она так звала нас с тобой! И всё. Страха не было. Было жаль Атембизе, сорвавшегося в воду и погибающего в городе, который сам же и создал тысячу лет назад. Было отчаяние, что не выживешь с моей смертью и ты. Не было страха тогда. Я не думал о своем Пути, я полез в твою судьбу… Потом – синие спирали воспаленного Перекрестка и тысячи, тысячи безвременно развоплощенных, растерянных, уничтоженных бездушной Природой «куарт»… Еще помню мальчишку – то, что от него осталось. Он искал своих, метался в этих проклятых спиралях, подбежал и ко мне, заглянул, спросил: «Я умер?» И я уже не узнал его… Я уже стал Падшим… Потом что-то рассказал мне Учитель, когда до меня наконец стало доходить, кто я. Что-то пришло само в последние годы… Многое проявляется, когда рядом ты или…
– Ормона?
Тот покачал головой и отвернулся. Ему все тяжелее было переступать на своем костыле.
– Отдохнем? – предложил Фирэ.
– Угу, – тот сразу уселся в траву, отлепляя рукав от растертой в кровь подмышки.
Невдалеке журчал ручей, и Селенио светила ярко, заливая джунгли серебристым маревом. Фирэ стащил с себя рубашку, намочил в прохладной воде и, помахав ею над головой, чтобы разогнать кровососущую нечисть, вернулся к Учителю.
– Наверное, ночевать нам всем в Кула-Ори придется отныне снаружи, – сказал Сетен, пока тот смывал кровь с его растертой раны. – На Оритане я любил спать в гамаке в зимнем саду, это здесь мы перебрались в дом – комары, знаешь, не самая большая дрянь из того, что обитает в здешних местах.
Тут Фирэ ощутил какое-то невнятное беспокойство на границе со страхом, что исторгали джунгли там, за ручьем. Он поднял голову и прислушался, заметив только, как замер и прислушался Учитель.
– Что это? – невольно понижая голос, спросил юноша.
Тессетен повел плечами и прижал палец к губам. Оба они в тревоге ждали, чем окажется этот фон угрозы.
Словно едва уловимый ветерок, в кустах на противоположном берегу что-то прошелестело. На мгновение, отбросив тень в воду, показалась и снова мелькнула в заросли человеческая фигура. Фирэ не стал больше ждать и, как привык на войне, мгновенно перевел себя в режим восприятия. Здесь не было разницы, день или ночь. Здесь существовали только энергии.
Под ногами, еще посвечивая багрецом, успокаивалась земля. Рядом переливался ярко-серебристым силуэт Учителя, и в его темени, где мозг чувствует и распознает боль, полыхал алый цветок, а тонюсенькие пульсирующие корешки шли от цветка к ране под мышкой и к искалеченной ноге. Но, наученный кулаптром Диусоэро, юноша не рискнул тратить силы, которые, быть может, позже спасут им обоим жизни. Он отвернулся от Тессетена и устремил внимающий взгляд в ночные джунгли.
Учитель был прав: много всякой дряни – летучей, ползающей, бегающей и прыгающей – обитало в этих краях. Но никого достаточно крупного, кто бы мог отбросить ту тень.
Фирэ всмотрелся глубже – и вот оно, проявилось!
Некто – явно человек – уже успел убежать далеко в сторону, а теперь затаился, будто что-то выслеживая. Он был один.
Юноша обернулся и, коснувшись рукой затылка Тессетена, запретил боли проявляться. Это был самый простой прием, не требующий ни концентрации, ни больших сил. Остальное – потом.
– Если сможете – следуйте!
Сказав это, он помчался к броду. Зрение безошибочно выхватило камни, на которые следовало ставить ноги, прыжками преодолевая ручей. Где-то позади ковылял Сетен.
Приблизившись к незнакомцу, юноша совсем закрылся псевдо-щитом, выхватил из ножен меч (тот, в отличие от «щита» – уловки, видимой только из состоянии «алеертэо» – существовал на обоих планах сразу, материальном и тонком, словно одушевленное существо) и стал красться тише дикого полночного зверя. Будто уловив его намерения, Тессетен застыл на месте, чтобы не спугнуть намеченную цель, ведь идти бесшумно он не мог.
Короткий прыжок, и Фирэ придавил к стволу молодого баньяна дикаря-кхаркхи.
– А… так вот ты кто… – разочарованно сказал юноша, выпуская его, обтирая руку о кору и расслабляясь.
– Фирэ! – прозвучал предупредительный окрик Учителя.
Тело прореагировало быстрее разума, пальцы стиснули запястье аборигена, заставляя его руку разжаться и выронить нож, которым мгновение назад он пытался вспороть Фирэ живот.
– Ах ты сволочная мартышка! – шепотом выругался юноша.
– Атьме! Атьме! Простить я! – на жуткой смеси адаптолингвы, ори и языка кхаркхи заныл дикарь. – Я нет хотеть! Нет хотеть!
– Ты за кем это охотишься, гад? – продолжал наседать молодой кулаптр, присоединяя к вопросу гипнотическое давление, сопротивляться которому туземцы не умели вообще.
Наконец к ним подобрался и вымокший в ручье Тессетен, который не стал искать брод и перешел наугад, как получилось.
– Наша ловьят другоя кхаркхи, наша не тронь сыны неба!
– А только что, мерзавец, ты кого хотел «тронуть»? – Фирэ толкнул носком сапога нож, выкованный явно не дикарями и явно для охоты на зверя.
Кхаркхи затрясся в ужасе, заскулил о пощаде.
– Зачем им все это надо? – устало усаживаясь на торчавший из земли валун, спросил Тессетен.
– Зачем вы охотитесь друг на друга, мартышка?
– Играть. Нада сильное умелое войенно люд.
– Кому надо?
– Которая смотрит в глаза последней, – в отличие от всех остальных фраз, эту дикарь выстроил удивительно верно и внятно, а затем снова начал коверкать слова и путать их порядок: – Не смея говорю имья ей! Не смея говорю…
– Кто это?
– Я умирать, когда говорь!
Тут вмешался Тессетен:
– Фирэ, я понял. Брось его, не стоит.
– Стоит! – с какой-то отчаянной злобой огрызнулся тот и усилил внушение: – Говори, обезьяна!
Дикарь завизжал, по его кривым коротким ногам хлынула моча, и против собственной воли он прокаркал:
– Атьме Ормона!
Глаза его тут же заволокло белесой дымкой, на губах выступила пена, и он забился затылком о висячие корни «многоногого» баньяна.
Подбросив ногою выбитый наземь нож, Фирэ перехватил на лету рукоять и, чтобы прервать агонию связанного страшной клятвой кхаркхи, полоснул того лезвием по горлу.
– Вот… Значит, так у них каждый… – юноша повернулся к Учителю, – повязан…
Тессетен угрюмо смотрел в землю:
– Теперь понятно, зачем ей понадобилось морочить голову этому мальчишке, твоему брату… А я думал… – он криво усмехнулся. – Ну, дура-а-ак… Право, я снова ее недооценил!
– Так что здесь происходит, Учитель? Какое отношение имеют ко всему этому мой брат и ваша жена?
– Она, Фирэ, без шуток готовит армию беспощадных головорезов, чтобы выступить против Тепманоры, против кого угодно… А Дрэян… Дрэян для нее – тот буфер, который никому не позволит доискаться истины, пока жив.
Фирэ скрипнул зубами. А вспомнился ему родной дом, руины которого погребли под собой попутчицу и тех, кто были его родителями в этой жизни, вспомнились налеты северян, их холодная злоба.
– А знаете, Учитель, что я скажу? Я даже вот настолько не против ее затеи! И более того: готов оказать посильную помощь! Но, зима меня заморозь, все эти догонялки по джунглям – как-то несерьезно для настоящей армии. Тем более против такого врага, как северяне.
– Что ж, если готов, тогда помоги ей. Давай сколотим альтернативу ее армии. Согласен ли ты, мой ученик?
Фирэ провел рукой по ножнам, и меч, ждущий своего часа, словно запел в ответ. Юноша вскинул голову:
– Я согласен, отец!

Глава девятнадцатая, и в ней читателю представится уникальная возможность поохотиться на мамонтов и узнать, что это такое – загадочная система «Мертвец»

Черный пес Ко-Этла вместе с другими волками кружил между снегокатов, которые тщательно готовились охотниками к выезду.
Здесь, гораздо севернее Тепманоры, заканчивалась тайга и начиналась лесостепь, постепенно, с каждым ликом на Север, переходящая в тундру. Только здесь легче всего было отыскать гигантских мохнатых слонов, которые изредка забредали даже в Край Деревьев с Белыми Стволами, чтобы раздобыть себе пропитание в зимние месяцы. Во имя своей цели они могли идти целыми днями, питаясь тем, что попадалось на пути под снегом. Это были мощные звери, и состязаться с ними в силе и ярости у северян-охотников считалось признаком особой отваги.
Закутанная настолько, насколько это возможно проделать и не свалиться снопом со снегоката, Ормона сидела позади Зейтори и время от времени  трепала уши подбегавшему к ней волку. Загонщики уже умчались далеко на запад, напутствуемые пожеланием отыскать крупного самца-одиночку или на худой конец большое стадо. Возглавлял разведгруппу Эт-Алмизар, нынче лихой и хвастливый. Он уже заранее считал, что охотники останутся в выигрыше, и обещал Ормоне великолепный сувенир из мамонтовой кости.
Она же досадовала. На быстрых орэмашинах они добирались сюда почти весь световой день, и для этого и ей, и орэ-мастеру Зейтори, сопровождавшему ее, и нескольким гвардейцам пришлось вставать затемно. Подъем до рассвета Ормона ненавидела еще больше морозов и зим. Но хуже всего то, что отъезд домой снова откладывался, а сердцем она была уже где-то в горах Виэлоро и даже южнее.
К ним подкатил Ко-Этл, смешной в объемной, мехом внутрь, охотничьей куртке с капюшоном, широких штанах и сапогах из шкуры оленя – мехом, напротив, наружу. Он казался грузным и неповоротливым, его было бы не узнать, если бы не холеная бородка с усиками и не сияющие голубые глаза. С утра Ормона решила сменить гнев на милость и «простить» его за вчерашнюю выходку, как сделала бы любая женщина, не устояв под напором таких «высоких чувств». Поэтому Ко-Этл, уже отчаявшийся обрести взаимность и искупить свою вину перед идеальной ори, был теперь несказанно счастлив. Несмотря на достаточно зрелый возраст – лидеру тепманорийцев было едва ли меньше тридцати – сознание его застряло где-то в подростково-юношеских дебрях, и теперь стало понятно, почему он так прятал свое истинное лицо под суровой маской серьезного деятеля. Впрочем (Ормона хмыкнула про себя), взрослых, по-настоящему взрослых мужчин она еще не встречала, и даже в полутысячелетнем Паскоме нет-нет да прорывался пятнадцатилетний сорванец. Но кулаптр и не пытался этого скрывать. Кажется, он даже получал удовольствие от таких прорывов.
– Идите ко мне! – приглушая мотор, крикнул Ко-Этл гостье, хлопая по сидению позади себя. – Скоро начнется! Там, кажется, у них уже что-то нашлось!
Казалось, если бы не все эти люди вокруг, он носил бы ее на руках.
– Паучок, паучок, ближе, ближе, дурачок! – смеясь, тихонько пробормотала Ормона и перебралась к нему.
– А? – не расслышал он и чуть отодвинул капюшон от уха.
– У нашего тримагестра и его ассистента в лаборатории живут пауки. Такие забавные тварюшки…
Он ухватил ее руки и положил себе на пояс, не то для того, чтобы убедиться в ее безопасности, не то чтобы лишний раз к ней прикоснуться, пусть хоть через несколько немыслимо толстых слоев материи и меха.
– У нас они тоже водятся, – отталкиваясь от земли ногами и прибавляя скорость, крикнул через плечо северянин. – Летом их в лесах полно.
Он наслаждался минутами внезапно выдавшейся свободы и присутствием рядом женщины, к которой, как ему казалось, у него вечные и возвышенные чувства.
– А вы знаете их природу, Ко-Этл?
– Нет. А какая у них природа?
– Их самцы погибают после встречи с самкой.
– Вот как? А что с ними происходит?
Северяне совсем отвернулись от природы… Ормона вздохнула:
– Ими закусывают на десерт самки. Такие нравы.
– Я не люблю пауков, – беззаботно откликнулся Ко-Этл, скользя по снежным наносам, похожим на застывшие волны посреди белой пустыни. – Я люблю мамонтов! Вот они – удивительные творения Природы. И я люблю вас, Ормона! Я! Люблю! Ва-а-ас!
– Да не кричите вы так!
– Нас никто не услышит. Но я хотел бы, чтобы об этом знал весь мир!
– Вы с ума сошли. Что на вас нашло?..
– Не хочу ни о чем таком думать, и вы перестаньте! Я никогда не думал, что в этом мире столько солнца и такое бездонное небо! Я не знал, что зимой бывает лето!
– Всё, потерян для общества… Ко-Этл, прежде чем вы окончательно свихнетесь и попадете в лечебницу, дайте мне твердый ответ, ждать ли вас и Эт-Алмизара с ответным визитом в Кула-Ори?
– Конечно, другого не может и быть! Я не смогу долго вас не видеть, – честно признался бедняга-тепманориец.
Ормона удовлетворенно улыбнулась и прикрыла рот шарфом, чтобы лишний раз не вдыхать бьющий в лицо ледяной ветер.
И тут на горизонте зашевелились непонятные темные предметы.
– Вон они! – крикнул, полуобернувшись к своей пассажирке, Ко-Этл и указал рукою в толстенной перчатке на многочисленное стадо мамонтов. – Эх, не нашел Эт-Алмизар одиночку, а жаль. Самцы у них похожи на горы!
Ормона приложила к глазам подзорную трубу и увидела этих невероятных зверей почти рядом.
Мохнатые слоны неторопливо, враскачку, шли откуда-то с северо-запада. Впереди и по бокам двигались самые крупные взрослые самки с белыми, лихо загнутыми дугами бивней, а вела их матриарх, и ее бивни были в треть ее роста. Внутри кольца виднелись слоники поменьше, молодняк. Время от времени слаженная команда останавливалась и начинала шарить хоботами по снегу.
– Что они там ищут? – не отвлекаясь от созерцания, спросила Ормона.
– Какую-нибудь растительность в прогалинах. Они всегда голодны, вы себе не представляете, сколько им надо есть, чтобы поддерживать этакую тушу!
Женщина с насмешкой покосилась на спутника и поддразнила:
– Надеюсь, такая мишень не окажется для вас слишком маленькой и шустрой?
Ко-Этл покраснел и смутился:
– Да будет вам уже!
Тут затаившиеся охотники оживились. Увидев знак ближайшего соседа, Ко-Этл снова завел мотор снегоката.
– Удачи нам с вами! – сказал он Ормоне, срывая машину с места.
Она едва сдержала восторженный клич, каким не раз оглашала окрестности Кула-Ори. Тут вам не джунгли, здесь вам не южане…
Мамонтихи услыхали странный стрекот и насторожились. Опыт предыдущих лет подсказал им, что этот крошечный ничтожный враг, едва ли обогнавший в росте новорожденного слоненка и такой хрупкий, что его можно легко переломить хоботом пополам, может быть смертельно опасен. Матриарх издала трубный рев, поворачивая всех обратно, в сторону заходящего солнца. Но оттуда на них уже ехала группа Эт-Алмизара.
Чуть наклонившись, Ко-Этл извлек из пазухи под сидением снегоката громадный атмоэрто необычной конструкции.
– Вы не переживайте за мамонтов, госпожа Ормона, – извиняющимся голосом сказал он – наверное, вспомнил ее заявление о бесчеловечности охоты и прочие глупости, которые она ему вчера высказала в роще. – Эт-Алмизар отвез им туда, к заливу, целую машину корма. Мы загладим перед ними вину. Вы подали очень хорошую мысль, в прошлые годы нам это даже не приходило в голову.
– Хм… Это все хорошо, только я предпочла бы охоту на тех, кто сам привык охотиться на чужую плоть… Это как-то… справедливо, что ли: если ты отбираешь жизнь, будь готов, что и твою заберут у тебя. Это игра! Это как в реальности! Это заводит! И тогда нет места жалости.
– Я вас понимаю.
Ормона смотрела и не могла взять в толк, почему эти гиганты сломя голову бегут прочь вместо того, чтобы развернуться и дружно растоптать назойливую двуногую мелочь. И той не помогли бы тогда ни атмоэрто, ни быстрые снегокаты. Но, увы, стадо есть стадо. Она на месте их самцов тоже наведывалась бы в стадо только в брачный период…
От бега мохнатых черных исполинов тряслась земля, от их рева в ужасе метались в небе и разлетались во все стороны птицы. А северяне на легких снегокатах почти незаметно выкруживали так, чтобы отрезать матриарха от основного стада: то уступали дорогу части мамонтих, бегущих слева от вожака, то прижимали их всех к краю обрывов, чтобы ради самосохранения те перестроились из кучи в цепочку.
И вот наконец матриарх оказалась чуть в стороне. Первым выстрелил Ко-Этл, пользуясь своим правом лидера, а уж за ним в порядке иерархии начали палить остальные охотники.
Самка замотала головой и взревела. Остановившееся было в ожидании нее стадо тут же помчалось дальше.
– Молодец! – прошептала ей Ормона, разглядывая животное в подзорную трубу.
– Спасибо! – отозвался Ко-Этл, решив, что эта похвала относится к нему и что теперь он реабилитирован в глазах возлюбленной за вчерашний промах.
Но та даже не заметила его ответа:
– Ты была настоящим вожаком!
На громадном, поросшем шоколадного цвета шерстью теле вспыхивало все больше ран, разевавших кровавые пасти и истекавших потоками жизни зверя. Мамонтиха все еще боролась, пытаясь дотянуться до кого-нибудь из убийц. Вокруг нее в морозном воздухе клубился пар, бока то вздымались в тяжком вздохе, то опадали, и было видно, как исхудало животное за эту мучительную зиму.
Стадо скрылось вдали, а она все еще жила. То одна, то другая нога ее подгибалась, вставая на колено в окровавленный талый снег. Охотники все стреляли и стреляли.
– Есть возможность прекратить это разом? – спросила Ормона.
– Разом никак, даже эта модель, – Ко-Этл качнул своим атмоэрто, – не может прикончить ее с одного выстрела. Приходится просто пускать кровь и ждать…
Он вздохнул и подъехал к Зейтори, который со стороны угрюмо наблюдал за действиями тепманорийцев. Орэ-мастер, знала Ормона, терпеть не мог охоту, тем более такую.
– Как настроение, господин орэ-мастер? – спросил лидер переселенцев-северян.
Зейтори натянуто улыбнулся. Его атмоэрто так и оставался лежать в кожухе под сидением.
Тут в последнем рывке мамонт размахнулся хоботом и сшиб чей-то снегокат, с которого вверх тормашками, болтая ногами, полетел сначала в воздух, а потом на землю кто-то из загонщиков Эт-Алмизара (а может, с надеждой подумалось Ормоне, даже он сам). Она из интереса приложила к глазам трубу и разочарованно прищелкнула языком. Нет, не он сам, другой. А снегокат разлетелся на кусочки. Жаль только северянин уцелел, запрыгал в сторону…
Между тем раненое животное как стояло, так и осело на истоптанный снег, упершись бивнями в землю и с последним вздохом закрывая маленькие по сравнению с такой тушей и невероятно умные глаза.
– Ормона, куда вы?! – вскрикнул Ко-Этл, не ожидавший, что она спрыгнет со снегоката и побежит к умирающему мамонту. – Это опасно, вернитесь!
Женщина вскочила на мохнатый хобот, сдернула перчатки и, ухватившись за бивень, прижала голую ладонь к бесконечно широкому лбу жертвы.
– Пусть кровь твоя послужит оберегом, – зашептала она, – пусть дух твой вновь вернется на землю, позабыв боль и обиду. Иди с миром, и да будут благосклонны к тебе все мировые течения!
Глаза уже почти мертвого мамонта приоткрылись, встречаясь взглядом с той, что была среди убийц. Но не было в этих глазах страха и боли – только покой. В смерти все равны.
Тут подоспел Ко-Этл.
– Госпожа Ормона, это неразумно! Вы же видите: она была еще жива!
И, подхваченный радостными сородичами, бросившимися подкидывать его на руках, потерял ее в толпе.
– Мне кажется, – отведя Ормону в сторону, пока северяне суетились у поверженного великана, маленькие, как клопы, вполголоса сказал Зейтори, – эти люди, даже если и победят в войне с нами, не успокоятся никогда и будут искать все новых и новых врагов, уповая на взгляды, веру, внешний вид… И будет это продолжаться до тех пор, пока не наткнутся они на такого противника, который устроит им повторение дня Великого Раскола…
– Эти люди, Зейтори, уже никого ни в какой войне не победят, – спокойно, ровным голосом ответствовала та. – Тау-Рэя, а с нею и вся Тепманора перейдет к ори. Ее узнают по всему миру, и это будет земля славного полководца Тсимаратау…
– Железного Тельца?
– Железного Тельца.
– Кто он?
– Его еще нет, он грядет.
И, памятуя об умении Ормоны иной раз видеть будущее, почтительно склонился перед нею орэ-мастер Зейтори.

* * *

Покуда в Тепманоре праздновали удачное завершение охоты, гости-южане собирались в путь-дорогу. Под благовидным предлогом неуместности женского присутствия на мужском торжестве Ормона отказала Ко-Этлу в его просьбе приехать на главную площадь Тау-Рэи.
Мысли ее витали уже очень далеко отсюда. И все же попрощаться с гостеприимными хозяевами было долгом. Решили, что Зейтори и Солондан дождутся ее в гостинице, а она от их лица выразит почтение руководителям северной эмиграции и вернется.
Но все оказалось не так просто, как планировалось.
Водитель Ко-Этла доставил Ормону к дому хозяина, однако там ее никто не встретил. Ормона была несколько удивлена. Тут на пороге показался черный волк северянина, словно приглашая войти, что она и сделала.
– Господин Ко-Этл? – возвысив тон, позвала женщина, оказавшись в прихожей. – Вы здесь?
– Здесь, здесь! – откликнулся он откуда-то из глубины дома. – Простите, что не встретил, проходите!
Различив в его голосе озабоченность, Ормона пожала плечами и, лишний раз не утруждая себя догадками, направилась в гостиную, где бывала уже не раз и где сейчас раздраженно спорили мужчина и женщина.
Женщиной была его сестра, Фьел-Лоэра, однако Ормона едва ее узнала. Но дело было не в том, что та вновь перекрасила свои волосы – теперь почти в белый цвет – и не в том, что переоделась в откровенное платье с очень открытым корсажем. Фьел-Лоэра была изрядно во хмелю и отчаянно развязна, тем более для аринорки.
– Простите, что вам довелось стать свидетельницей такой отвратительной сцены. Но… – он поочередно поцеловал обе руки Ормоны и с тоской оглянулся на сестру, которая, воспользовавшись его отсутствием, снова добралась до бокала с вином. – Словом, это наша семейная беда, и ничего тут не поделаешь…
– С-мейная беда, – заплетающимся языком поправила его Фьел-Лоэра, – эт-то вы с-с-с-Эт-Алмизар-р-ром. Два бесчувственных ос-с-столопа – ха-ха-ха-хи-хи! – заразительно и звонко расхохотавшись, она пригнулась к коленкам и утерла лицо оборками юбок, оставляя на белой шелковой ткани разводы от краски для глаз и губ.
– Время от времени она ссорится со своим мужем, приезжает ко мне и здесь… вот…
– Да! Да! Вот! Во-о-от! Ха-ха-ха-хи-хи! – отсмеявшись и выпрямившись, женщина тут же, без перехода, стала раздраженной: – Ду-р-р-раки!
Ко-Этл тяжко вздохнул.
– Да ладно, все мы люди, – с интересом разглядывая не знакомую ей Фьел-Лоэру, снисходительно отозвалась Ормона, а про себя подумала, что достанься ей в супруги такой негодяй, как Эт-Алмизар, на месте этой несчастной женщины она или давно бы уже спилась или (что скорее) задушила бы его. Ночью. Подушкой. Предварительно напоив тройной смертельной дозой цикуты.
– Я не смею красть ваше драгоценное время… – оправдываясь, забормотал Ко-Этл. – Понимаю, как вы торопитесь домой… Но, может быть, как женщина – женщине вы скажете ей пару слов… в наставление на путь истинный?..
– Кто? Я? На путь истинный? Да легко. Но вы всё же нас оставьте, господин Ко-Этл, не мужского ума тут дело.
– Разумеется! – с облегчением воскликнул северянин, выпустил из пальцев свою задерганную бородку и немного поспешнее, чем приличествовало, метнулся вон из комнаты.
– Что празднуем? – бодро спросила Ормона, подходя к буфету. – За что напиваемся?
Изучив все бутылки, она плеснула себе того же, что и Фьел-Лоэра. Хм, а детка толк в вине разумеет не хуже, чем это делают южане, любители виноделия с многотысячелетним стажем. Впрочем, какая она детка… Или ровесница, или даже старше – возраст Помнящих ори и аринорок на взгляд определить невозможно, если они не при смерти, не в тяжком недуге и не в глубокой старости.
– А как у вас там… в этих ваших… п-р-р-р…. – неловкой рукой северянка помахала над головой, а потом стала дергать бантики и цветочки в своей порядком встрепанной за время возлияний прическе, – ну в ваших этих… пампасах!
– В наших пампасах много злых москитов, – ответила Ормона, усаживаясь напротив.
– Фи! Нашла, чем у-удивить! Знаешь, что дел-тся в наших гнилых кр-раях летом? А-а-а, не-е-ет, ты не знаешь! Если не вр-рут, однажды у нас тут гнус сожр-р-рал мамонта! Вот так! – Фьел-Лоэра сунула палец в вино и смачно его облизнула, а Ормона подавила невольную улыбку, чувствуя, что эта женщина вызывает у нее все больше симпатии – не то своим бунтом и непокорностью судьбе, не то еще чем-то, более глубинным, неявным. – Ненавижу эту землю, эту мер-рзлоту, этот снег…
– Ну так за что пьем?
– Ты была вчер-р-ра на их охоте? – вместо ответа спросила сестра Ко-Этла и после кивка гостьи рассмеялась, грозя ей пальцем: – А-а-а! Я все вижу, да и в гор-р-роде шепчутся, что мой м-ленький братик ос-слаб к тебе с-сер-рдц-м!
Язык ее заплетался уже так, что некоторые слова раскатистого аринорского диалекта в ее исполнении стали попросту непонятны. Ормона слегка ее протрезвила, и Фьел-Лоэра сразу же вернулась в свой привычный тоскливый образ, какой была при их первой встрече. Замкнувшись в себе, она снова прилипла к бокалу.
– И чем же у вас занимаются, сидя по домам?
Северянка поморщилась, и лицо ее стало злым.
– Ждут, когда наконец издохнут! – и, помолчав, добавила чуть мягче: – Собирают друг о друге сплетни, шьют, вяжут, вышивают и вообще мастерят всякую никому не нужную чепуху, чтобы убить время. Кормят и обстирывают наших… – Фьел-Лоэра устремила взгляд куда-то в потолок и почти закричала: – бесподобных пупов земли! Вытирают сопли и ж-ж-ж… задницы отпрыскам этих пупов. Ну а кроме функции прислуги, украшают себя и остальную мебель в доме. Хочешь так жить, м? Южанка? Хочешь? Брось своего хромого, выйди за моего братика!
Ормона осталась невозмутима. В гостиную тихо вошел волк Ко-Этла и прилег у двери. Она на всякий случай осторожно потянулась к зверю – проверить, нет ли в нем кого-то еще, но тот оказался один в своем теле, обычный волк, без лишних «примесей». Впрочем, беседовать с пьяной сестрой северянина о чем-то запретном женщина и не собиралась.
– Ты пробовала говорить с Эт-Алмизаром? Что думает он обо всем этом?
– Эт-Алмизар! – передразнивая, болезненно покривилась Фьел-Лоэра. – А есть ли ему до того дело, до всех этих соплей и пеленок?
– Я не о пеленках и не о мебели… К слову, а почему ты не родишь? Как я поняла, других способностей у тебя не имеется… Во всяком случае, ты обрела бы какую-то, не самую нелепую в этой жизни цель…
Северянка в ярости ударила рукой по столу и в пьяном запале не почувствовала боли:
– Чтобы появился третий, нужно обоюдное желание двоих! Как будто тебе неизвестен этот древний постулат! И даже если бы он был согласен, я не пошла бы на это только для того, чтобы, видите ли, скрасить свои серые будни. Тебе легко говорить, у тебя здесь все замечательно…
Ормона провела ладонью над салфеткой, и та обратилась в иллюзорную бабочку. Позволив полюбоваться своими крылышками сверху, мотылек сложил их над стройным туловом, привстал на тонких лапках и завертел усиками.
– «Куарт», – глухо заговорила Ормона, пристально глядя в зеленоватые глаза собеседницы, – приводят в этот мир не для того, чтобы потешить чье-то самолюбие, скрасить серые будни, увеличить численность населения и рабов для государства, а также не затем, чтобы обеспечить себе «опору в старости». Если твоя цель – одна из этих, лучше забудь. Учитель ведет за собой тринадцать не для увеселительного пикничка, а женщина приводит сюда «куарт» не для того, что я перечислила.
Она ухватила двумя пальцами узорчатые крылья и подняла насекомое. Фьел-Лоэра молча переводила взгляд с нее на бабочку.
– Приведенный «куарт» – это ясная и определенная цель двоих попутчиков, это одно из незыблемых условий твоего собственного Восхождения. В мир приходит мотылек, и сначала о нем мало кто знает, потому что почти все утратили способность видеть неявное. Постепенно там, внутри, он превращается в гусеницу, живя одновременно на двух планах. Когда рождается гусеница, мотылек прячется внутри нее и ничем себя не проявляет до поры до времени. Гусеница ест, спит и растет, постепенно обращаясь в куколку, а что лет в пятнадцать-шестнадцать выползет из этой куколки, это половина на половину: смотря что за «куарт» живет в ней, и смотря что сумели дать этой гусенице и куколке окружающие, в том числе – попутчики, ее родители. Это тоже ученик, но только твой, твой собственный, которым ты сможешь гордиться… или… или которого станешь стыдиться. Но важно привести в этот мир не лишь бы кого, а только нужный «куарт», а Учителю – найти все тринадцать своих учеников…
– Я помню всё это, – холодно ответила Фьел-Лоэра. – До нынешнего воплощения я всегда жила на Оритане. Поэтому даже сейчас, среди этих вырожденцев, я забыла не все. Но, знаешь, хочу забыть! Хочу, потому что понимать, что ты утратила все, все свои возможности, свою волю, свою свободу – это невыносимо…
Ормона жестом фокусника взмахнула рукой и отбросила салфетку на столешницу.
– Ты жила тогда в Эйсетти?
– Да.
– И как тебя звали?
– Эфимелора.
– Ты… – будто пораженная молнией, Ормона онемела, уставившись на Фьел-Лоэру, и та кивнула:
– Я всегда была матерью Саэти, попутчицы Коорэ, который был сыном и учеником вашего знаменитого красавчика-Ала. Можно подумать! Какие мы были высокородные и пафосные, а-ха-ха-ха-ха!
Одним глотком допив снова налитое вино, северянка хихикнула:
– А теперь… а теперь это всё – пы-х-х-х! Дым! Мой попутчик Паорэс живет или жил где-то там, у вас, а я… вот. Так что всё это – пустота и бессмысленность, ори Ормона. И наши с тобой народы скоро довершат начатое тем проклятым астероидом. Всё дым! Всё дым!
Ормона откинулась на спинку стула и судорожно соображала. Эфимелора, Эфимелора, сестра по несчастью… Она была лучшей певицей Оритана! Ей поклонялся весь мир, а теперь она тихо, как созидатель Кронрэй, спивается в этом мерзостном уголке Земли, не видя выхода и опустив руки. Вся их трагедия в том, что они приходят сделать этот скотский мир лучше, а скотский мир плюет на них… Даже «куарт» ее изменился до неузнаваемости…
Что же делать? Не похищать же ее! Но нельзя оставлять Помнящую здесь, окруженной сволочами, в городе, где… Или же пусть идет как идет? Недаром ведь Паском так часто призывает ее не сопротивляться естественному ходу событий, не пробивать стену лбом, а тихо и терпеливо прогибать эту стену под себя. Они вернутся сюда хозяевами, и Фьел-Лоэра будет с ними. Она еще успеет передать чашу мудрости своей дочери!
Тем временем, повторно захмелев, северянка устала бороться с алкогольным отравлением – она прикорнула, опершись локтем на стол.
Спустя четверть часа Ормона тихо вышла из спальни, куда отвела недавнюю собутыльницу, и свистнула к себе волка:
– Веди к хозяину!
Пес, будто понял приказ – повел ее по коридору. Неожиданно одна из дверей открылась, оттуда стремительно высунулся Ко-Этл, охватил гостью за плечи и затащил в кабинет.
– Я не хочу, чтобы вы уезжали! – шептал он под портретом диктатора, а она опять через силу терпела его настырные поцелуи. – Я не могу представить, что вот вас нет рядом, и все опять вернулось в унылую колею, вчера как сегодня, завтра как вчера… Останьтесь, умоляю вас, еще на ночь! На одну эту ночь, Ормона!
– Хорошо, хорошо! – она с трудом удержала его руки, застегнула все, что Ко-Этл успел расстегнуть, и указала на портрет: – Но, прошу вас, только не здесь!
Безумец подхватил ее и на руках унес в свою спальню.
– Вам интересно, что там с вашей сестрой?
– Нет, – он увлеченно распутывал плетение на ее корсаже. – Спит же, наверное? Пусть об этом теперь беспокоится ее муж, мне надоело.
– Экие вы молодцы! – хлопнув в ладоши, восхитилась Ормона, покуда Ко-Этл в немом обожании любовался ее грудью.
Едва он собрался перейти к основному действию, Ормона снова ввела его в транс, сама поправила одежду, а его, напротив, почти совсем раздела и, выдумав самую сладкую, самую соблазнительную и безудержную грезу, подарила ее подсознанию Ко-Этла, а уж то взялось за дальнейшую интерпретацию самостоятельно.
– Наслаждайся до утра, милый дружок!
Затем она положила на столик в изголовье записку и вышла за дверь.
«Жду Вас в Кула-Ори и считаю дни! Ваша Ормона».

* * *

Ал приходил в свою лабораторию раньше всех, но сегодня, к его изумлению, там уже кто-то хозяйничал. Этот «кто-то» ни свет ни заря отпер все двери и прошел в зал биохимического синтеза. Ал научился различать помещения лаборатории просто по запахам.
– Ну и кому не спится в такую рань? – поинтересовался он, входя в зал.
Что-то разливая по пробиркам, у стола стоял тримагестр Солондан, а рядом с ним – Ормона. Наверное, это все еще было сон. Ал потер глаза в надежде, что эти двое испарятся и всё будет хорошо.
– Да будет «куарт» твой един, – между делом, не отвлекаясь от созерцания, бросила ему женщина, а тримагестр – тот и подавно промычал что-то нечленораздельное. – Ты не стой, проходи, располагайся.
Ал сглотнул. Нет, все же это не сон. Недаром с утра Натаути куда-то сгинул, чего не делал уже очень давно. Почуял и побежал встречать.
– Когда это вы прибыли?
– Да вот только что.
Только сейчас Ал заметил, что на них обоих не по сезону плотная одежда и теплая обувь, от одного вида которой его бросило в жар.
Ормона поманила его к столу.
– Дано: три пробирки, в каждой – раствор, содержащий человеческую кровь. Люди разные, двое между собой родственники. Задание: найди мне родственников, звездочет!
И она картинно повела рукой, указывая на склянки, лампы, синтезатор и микроскопы, а затем отступила, давая ему место возле Солондана.
Тримагестр зарядил в микроскопы стеклышки с материалом, и увеличительные приборы, включившись, начали передавать сведения на кристаллы машины. Ал всмотрелся в проекции молекулярных цепочек.
– Здесь и здесь идентичные митохондрии и мужская хромосома. А для чего это нужно, тримагестр?
– Значит, кого ты определяешь?
– Первый и третий образцы. Первый – женщина, третий – мужчина. Между собой состоят в близком родстве – отец и дочь, мать и сын или сестра и брат… Я думаю…
– Отлично, думай! – перебила Ормона. – Продолжайте работу. Нет-нет-нет, уволь выслушивать подробности – я отправляюсь спать после той болтанки, которую учинил нам господин Зейтори!
Она ушла, и Ал с Солонданом вернулись к микроскопам.

* * *

– Давай-ка поднимайся! Все вы горазды валяться! – потребовал Тессетен, постукивая Фирэ по коленке развернутым плашмя мечом.
– Ох, дайте мне перевести дух! – простонал ученик, развалившись в примятой траве.
Начав уроки, они в первый же день поняли, что аллийский меч им здесь не помощник. Клинок одинаково отказывался выступать как против одного, так и против другого своего хозяина. Он вылетал из рук, выкручивался, становился неподъемно тяжелым – словом, проявлял все признаки категорического нежелания участвовать в бою, пусть даже тренировочном и несерьезном.
Мужчины посмеялись и раздобыли обычные современные мечи, почти бутафорию – для их уровня занятий качество оружия пока значило немного.
Сегодня же Сетену отчего-то вспомнились те несколько приемов, которые воскресил в памяти его тела незнакомец, прозванный Танрэй Немым. И Тессетен теперь настоятельно пытался объяснить и передать их ученику. Самое удивительное, что эти боевые хитрости были как будто придуманы для его нынешнего состояния. Владея ими, ты мог не беспокоиться о своей покалеченной ноге и неповоротливости, победить можно было просто стоя или даже сидя. Почти не сдвигаясь со своего места, Сетен довел ученика до полного изнеможения, и понадобилось ему на это чуть больше двадцати минут. Едва из-за восточного горизонта пробился первый луч солнца, Фирэ, обезоруженный, лежал в траве, не чуя ни рук, ни ног.
– Это все оттого, что ты введешься на подначки и слишком много вертишься, – объяснил Сетен, усаживаясь поодаль и втыкая клинок в землю. – Нельзя допускать, чтобы тебя вымотали. Ну нет, конечно, если ты будешь мельтешить, как бешеный мангуст, то и попасть по тебе будет трудно, разве что случайно. Зато когда ты иссякнешь, врагу останется всего и хлопот, что насадить тебя на твой же собственный меч.
Фирэ засмеялся. Ему нравилось учиться у Сетена. С ним он постигал это ремесло весело, быстро и непринужденно, с таким рвением, что удивлял даже Учителя. После каждой утренней разминки все мышцы тела напоминали сжатую пружину, и в течение дня, ассистируя Паскому в лечебнице, молодой кулаптр мысленно заучивал все новые и новые комбинации. На днях сам Паском пожаловал на их тренировку и дал несколько дельных советов.
Тут сидящий Тессетен прищурился из-под ладони, вглядываясь вдаль:
– Чего это Ната принесло?
Фирэ привстал.
В раскрытые настежь ворота скромно заглядывал волк Ала и забавно, как это получалось только у него, улыбался во всю пасть.
– Ну все, поднимайся! Нам сегодня еще работать…
– …и, если вы не забыли – встречать тепманорийскую экспедицию! – подпел Фирэ, поднимаясь на ноги.
– Размягчением мозга пока не страдаю, и хорош уже заговаривать мне зубы!
И, не добавив больше ни слова, Тессетен пошел в наступление. Фирэ и сам не заметил, как успел затупленный клинок Учителя ткнуться в его страховочную броню, отозвавшись тупой болью в животе.
– Зеваешь. Смотри: обманный выпад – уход – разворот, а потом я просто бью клинком из-под мышки, назад, не разворачиваясь повторно для удара. Если сделать это быстро, а не так, как я, меч войдет тебе между лопаток. Ты даже не успеешь обернуться.
Тут Фирэ ощутил взгляд. Ошибки не было: в воротах, рядом с Натом, в расстегнутой пелерине и длинном парчовом платье стояла Ормона, и с тем любопытством, с каким девчонки подглядывают за играми парней, наблюдала за ними.
– Ну наконец-то! – прошептал рядом Учитель, переводя дух.
Она лишь подбоченилась и указала рукою на дом, фасад которого наискось пересекала трещина от недавнего землетрясения:
– И этот человек попрекал меня несчастным отстреленным замком на воротах!
С этими словами Ормона почти бегом кинулась к ним, они – к ней, а рядом запрыгал старина-Нат. Она ухватила Сетена и Фирэ за шею, сгребла к себе, прижалась щеками к их щекам:
– Да будет «куарт» наш един! Это то, что я мечтала здесь увидеть по возвращении!
– Развалины дома? – уточнил Учитель.
– Из развалин мне достаточно и тебя, – ответила та, роняя пелерину в траву.
– Зейтори ведь передавал, что вы прилетите только после обеда!
– А что, нам тут не рады, да?
Они скорчили друг другу рожи, и Фирэ, хрюкнув, отвернулся в сторону.
– Мы как стихийное бедствие: приходим, не спросясь, – Ормона улыбнулась, лучась таким же довольством, как Нат. – Наш орэ-мастер так сильно спешил домой, что подчинил себе пространство и время.
Юноша не стерпел и спросил:
– Так чем же там все закончилось?
– О-о-о! Тепманора очень скоро перейдет к нам, надо только следовать правилам игры и не делать глупостей. И тогда мы сможем забраться в ту пещеру с хорошей… – она усмехнулась и поправила себя, произнеся фразу на манер северян, отчего Фирэ даже вздрогнул: – с хор-р-р-ошей ар-р-ринор-р-рской техникой и откопать «куламоэно»! Мы сможем сделать то, чего от нас хочет Паском, понимаете? Мы сможем добиться этого уже в нынешней жизни, и значит – всё не зря!
– Да услышь тебя небо, – тихо и очень серьезно сказал Тессетен.
– Оно меня слышит! – с уверенностью заявила Ормона, поглядывая то на мужа, то на ученика. – И та кровавая жертва, огромная жертва, которую они принесли в моем присутствии, будет богатой платой за нашу победу!
А в следующую минуту она уже стояла у коновязи, гладила морды и трепала гривы обрадованных гайн, которых уже не смущало даже присутствие Ната, полным умиления голосом приговаривая:
– Крошки мои! Как же я по вам скучала!

* * *

Дрэян молча выслушал отчет главного офицера отряда, что был откомандирован в Тепманору с атме Ормоной, орэ-мастером Зейтори и тримагестром Солонданом. Отдохнувшие с дороги, к вечеру гвардейцы были выстроены перед Дрэяном, а их командир отрапортовал о поездке. Слушая его, Дрэян вкрадчиво прохаживался взад-вперед и нет-нет да вглядывался в лица парней.
– Принято, – наконец сказал он, – можете разойтись.
Ему еще предстояла встреча с братом и его Учителем.
По вернувшимся из Тепманоры было заметно, что целый месяц эти ребята предавались одним только развлечениям. По их ленивым движениям было видно, что атме Ормона не слишком их там дрессировала. По откормленным рожам. Посиди месяцок на пище северян – еще не так разжиреешь! То-то Саткрон обрадуется, увидев своих, мягко говоря, упитанных головорезов! Дрэян даже ухмыльнулся, представив себе физиономию бывшего приятеля. И это Саткрон еще не знает о затее брата и атме Тессетена…
На днях вызвал его к себе атме экономист. Не домой, где работал с тех пор, как поломал ногу, а в центр, в их с Ормоной кабинет со всеми этими диаграммами на стенах, непонятными схемами, свитками, сверху донизу испещренными цифровой ахинеей. Среди такого обилия математическо-экономической символики Дрэяну всегда становилось не по себе, а тут ко всему прочему – встреча с человеком, которого он уже давно избегал по известным не только им двоим причинам.
Но взор экономиста был приветливо-насмешлив, да и в кабинете он оказался не один: напротив него, по другую сторону стола сидел Фирэ, который за те годы, что они не виделись с братом, стал удивительно чужим и пугающим. Когда Дрэян смотрел на него, ему становилось жутко, будто он спит и видит во сне, как на его глазах близкому человеку отрезают голову, или что у Фирэ вскрыта и разодрана грудная клетка, и он сидит спокойненько без сердца и легких, весь в крови, живой и улыбающийся. И от такого зрелища, пусть это был бы даже и сон, Дрэяну хотелось сломя голову бежать хоть на край света. Он не знал, что таков эффект Падшего-новичка, да и не мог знать, просто потому, что и сам много столетий назад безвозвратно прошел через это суровое испытание, не выдержал его и забыл все, что только возможно забыть, в том числе настоящее свое имя – Артаарэ – и настоящего своего Учителя – Ала. Знай он это, ему было бы понятнее, почему судьба объединила их родством с другим учеником Ала, доселе по мелочам благосклонная, пусть и несправедливая в целом.
Войдя к экономисту, гвардеец слегка поклонился, но на брата старался не глядеть, уж очень страшные чувства рождались у него при виде Фирэ.
– Да будет «куарт» наш един, – сказал Тессетен. – Приношу извинения, что отвлек вас от работы. Дело в том, что мне хотелось бы увидеть всех ваших гвардейцев, за исключением тех, кто подчинен господину Саткрону. Причем увидеть их мне бы хотелось так: устройте им, скажем, какие-нибудь проверочные учения, не предупреждая о том, что за ними наблюдаем мы с вашим братом. Это возможно будет сделать в самое ближайшее время, господин Дрэян?
Тот был озадачен. Пусть Тессетен и Ал – лидеры Кула-Ори, но они оба гражданские и никогда прежде не интересовались делами военных. А вот брат… Не иначе как это решение Сетена инициировано Фирэ – единственным из всех здешних офицером, по-настоящему столкнувшимся с войной и знающим стократ больше любого кула-орийского офицера. В том числе и Дрэяна. Он практик, а это дорогого стоит. То-то в лице его непоколебимая уверенность и спокойствие. Таким спокойным и уверенным выглядит аллийский меч в своих ножнах…
– К какому сроку надо подготовить людей? – без лишних уточнений спросил Дрэян.
Тессетен и Фирэ переглянулись, и северянин озвучил:
– К завтрашней ночи получится?
Ночной смотр? Это что-то новенькое. Но Сетен, насколько Дрэяну известно, не относился к категории людей, занимающихся вздором. Значит, брат затеял что-то в самом деле стоящее.
– Будет сделано, – сказал офицер и вышел, уже прикидывая, каким образом можно будет продемонстрировать умения сразу всех гвардейцев, чтобы они ничего не знали о наблюдателях и чтобы о смотре не узнал Саткрон: Дрэяну почему-то показалось, что будет лучше, если тот останется в неведении.
Ближе к вечеру следующего дня все нужные гвардейцы уже знали о предстоящих учениях и гадали в казармах промеж собой, какое еще чудачество начальства привело Дрэяна к идее о том, чтобы устроить все это ночью.
Каково же было удивление старшего брата Фирэ, когда незадолго до учений он узнал: против его гвардейцев будут играть ребята еще двух старших офицеров Кула-Ори. Стало понятно, что Тессетен задействовал в своих интересах всех корпусников нового города.
Учения решено было провести в джунглях.
За полчаса до отправки Дрэян построил своих парней и еще раз повторил предварительную схему их тактики, подытожив:
– И самое главное здесь – напор и слаженность действий. Как бы ни пытались вас разобщить и сбить с толку, помните: вы – единый организм, и, чтобы победить, вы не должны нести никакой отсебятины. Всем все ясно?
Гвардейцы пролаяли в ответ соответствующий случаю девиз и погрузились в машины.
Саткрона же и его подчиненных Дрэян услал дежурить в комплексе Теснауто, который теперь готовили к возможному приезду северян из Тепманоры.
От Селенио остался тонкий умирающий серпик, да и муссон нагнал туч, поэтому в готовящихся к ливню джунглях было темно и очень тихо. Дрэян не знал, каким образом атме Тессетен собирается отслеживать ход событий, да его это и не беспокоило. Не его ума дело.
Ровно в назначенный час командир со своим отрядом включился в учебную операцию. Самое странное, что никогда не страдавший слабым здоровьем и не жаловавшийся на желудок Дрэян вдруг ощутил тошноту. Может быть, это было следствием волнения, но ведь он точно знал, что волноваться не о чем. Он продышался и решил не замечать неприятные симптомы.
Для начала им всем было нужно, не выдав раньше времени себя, определить, где находятся солдаты двух вражеских сторон.
Единственный их офицер-кулаптр вошел в состояние «алеертэо» и умозрительно обшарил окрестности, а Дрэян и еще двое гвардейцев худо-бедно, но поддерживали маскировку.
– Ничего, – доложил кулаптр, выключаясь из поиска.
Стало понятно, что оба врага применили ту же тактику и точно так же ушли под псевдо-щит.
Дрэян задумался. Был у него резервный план, но были и большие минусы этого плана…
Он отозвал молодого кулаптра в сторону и, максимально понизив голос, сказал:
– У вас, у целителей, господин Тиамарто, как я знаю, есть особая система…
Тот в непонимании склонил голову к плечу. Дрэяну не хотелось произносить это вслух, да и что-то изнутри будто подзуживало его: замолчи, прекрати! Он поморщился, оглянулся на сидящих в маскировке ближних солдат и все-таки заговорил:
– Система «Мертвец».
Тиамарто даже отпрянул:
– Атме Дрэян, это последнее, на что можно идти. Это на крайний случай, понимаете? Запасной и очень страшный вариант!
– Да знаю я! – с досадой махнул рукой тот. – Знаю! Но сегодня вы должны проявить себя наилучшим образом.
– Но это ведь учения? – засомневался целитель, беспомощно озираясь по сторонам, будто ища пути к отступлению.
– Не совсем, Тиамарто.
Оба они смолкли.
Дрэян знал об этой системе лишь в общих чертах, однако этого хватало, чтобы понять: для развлечения такое не применяют. Военные кулаптры знают способ – они вырабатывают его в процессе долгих тренировок тела и духа – чтобы перевести себя в иной режим пребывания на физическом плане. Мертвый – это другой уровень присутствия, нежить ведает всё, для нее практически не существует преград. Кулаптр поэтапно останавливает в себе жизненные процессы, временно умерщвляя плоть. Начинается настоящее разложение, и впоследствии человек платит за это сверхсостояние собственной жизнью, здоровьем и молодостью. Минута тлена – как минимум, год жизни. Но за эту минуту он успеет сделать многое. Мертвеца нельзя убить, мертвец движется с необычайной скоростью, он проходит там, где живой пройти не сможет (поговаривали, что даже сквозь материальные предметы), он видит то, что живой не увидит ни через приборы, ни в специальном состоянии. Мертвец – это мертвец, и этим все сказано.
– Полминуты, Тиамарто! – шепнул, уговаривая, Дрэян. – Полминуты нам хватит, чтобы обнаружить их, а они вас даже не заметят!
Кулаптр в ужасе затряс головой и попятился:
– Вы даже не понимаете, о чем говорите!
Дрэяну надоело, он стал резок и холоден:
– Это приказ!
Тот уселся в траву, отдышался от ужаса, потом лег навзничь, однако руки его дрожали.
– Я никогда еще не применял это на практике, – проговорил он.
Дрэян ничего не ответил. Его не беспокоило, что случится с целителем, ему было любопытно увидеть то, что не было доступно почти никому. Почему-то он не верил в серьезность всех этих предостережений. Да и что такое год жизни? Кто там отсчитывал, сколько убудет и в каком случае? Вряд ли у кулаптров было слишком много возможностей и желающих проверять это на собственной шкуре. Вот и одергивают выдуманными страшилками, чтобы молодежь не совалась, куда не нужно.
Вдруг по телу лежащего человека прокатилась судорога. Он глухо застонал, и стон этот напоминал теперь не то рев, не то звериное урчание. Сжимаясь в мучительной агонии, мышцы выворачивали туловище и конечности Тиамарто, и тело его принимало самые немыслимые и жуткие позы. Он корчился на траве, а потом вдруг вытянулся и замер.
– О, природа! – прошептал Дрэян, с отвращением и страхом следя за всеми метаморфозами живого человека, на глазах становящегося грудой мяса, обреченного на гниение, но не упокоенного.
– Та! Та! Та! Та-а-а! – вдруг странно, отрывисто, щелкая челюстями, произнес новоиспеченный мертвец.
Сложившись пополам, Тиамарто ровно сел и раскрыл глаза, и замогильным ледяным равнодушием обожгли они Дрэяна. Затем труп сорвался с места и вмиг исчез в джунглях. Так не умел бегать ни один зверь, и медленнее него летали птицы.
– Что это? Что это было? – в недоумении перешептывались гвардейцы в своих укрытиях, но никто не посмел обратиться к Дрэяну, который стоял и в ожидании похлопывал себя по локтю свитком с картой местности.
Истекла минута, пошла вторая. Тиамарто все не было, и Дрэян начал волноваться. Держать купол маскировки становилось все труднее и труднее. Кто первый рассекретится, на того и нападут сразу с двух сторон с превосходящими силами.
По ноздрям хлестнуло запахом смерти. Возле Дрэяна возник человек – не человек, чудовище – не чудовище. Молодой кулаптр убегал в джунгли почти таким, каким был в жизни. Через полторы минуты он вернулся и выглядел, как покойник, пролежавший не менее трех дней. Тошнота снова подкатила к горлу, и, едва подавив вскрик ужаса, Дрэян отпрянул.
Тиамарто упал в траву на то же место, с которого встал, и замер. Гниение, происходившее прямо на глазах с противоестественной быстротой, стало замедляться, остановилось, и процесс пополз в обратную сторону. Исчезла «маска смерти» – четко выделившиеся лицевые кости черепа – заостренный и вздернутый нос, готовящийся еще немного, и провалиться в треугольную дыру, принял обычную форму, а запавшие глазницы будто бы наполнились жизнью. Вместе с «маской» растворились и жуткие буроватые пятна на щеках и шее, а мертвенная желтизна отступила под натиском тока крови, вновь хлынувшей по восстановившимся жилам.
Бывший мертвец застонал. Теперь он садился с таким трудом, словно был дряхлым стариком, а не двадцатичетырехлетним парнем. В темных волосах даже в полутьме виднелись пучки седины, а лицо стало как у сорокалетнего – еще без глубоких морщин, но уже заметно поизношенное и обвислое у подбородка. Но страшнее всего были глаза – глаза человека, вернувшегося с того света и уже ничего не желающего на свете этом.
– Карту дайте, – прохрипел он.
Изо рта его все еще несло тленом, и он сплюнул от омерзения.
Отвернувшись, Дрэян подал ему карту. Тиамарто безо всяких эмоций указал на ней местонахождение вражеских групп и закрыл глаза.
– Что случилось, Тиамарто? Почему вы там были так долго?
– Я застрял, – не двигаясь, прошептал несчастный. – Еле освободился… Я потом расскажу. Победите их, чтобы я не зря все это делал…
Группа Дрэяна немедленно рассекретилась и напала на ближайшего противника. Услышав начало стычки, к ней присоединился и дальний враг.
Дрэян дал знак половине своих отойти в укрытие, чтобы по большей части заработать победу чужими руками, а потом ударить по временному союзнику с тыла. Однако третья группа тоже оказалась ополовиненной: ее командир рассудил в точности так же и сэкономил энергию солдат, которым предстоял затем решающий бой.
Оружие, которое использовалось на учениях, всегда было бутафорским, за ходом и правильностью действий следили старшие офицеры, и смертельных случаев не было еще никогда. За это и презирал традиции Саткрон, пристрастившийся к живой кровушке. Ему хотелось настоящих смертей.
Вот и теперь Дрэян, наблюдая, как дерутся его ребята, с гордостью понимал, что их выучка будет посерьезнее вражеской и что происходи эта схватка всерьез, противник был бы посрамлен еще скорее. Рукопашка ли, бой холодным оружием или дистанционный поединок – всюду отличились его гвардейцы, а их была лишь половина, к тому же третья сила тоже норовила выбить их из игры под шумок. И вылетала при этом сама.
Но где-то на втором плане сознания Дрэяна так и вертелись слова кулаптра, по его прихоти перенесшего физическую смерть: «Я застрял, я потом расскажу». Что-то там, в джунглях, с ним случилось, и виноваты в том были не их условные враги-сослуживцы, не головорезы Саткрона, сейчас пасущиеся в окрестностях павильона Теснауто, а что-то поистине опасное, за полторы минуты состарившее Тиамарто лет на пятнадцать.
И вот, когда победа отряда Дрэяна была уже не за горами, из засады выскочили не учтенные им бойцы противников.
– Как это понимать, господа?! – прошипел он в передатчик.
– Военная хитрость, атме Дрэян! – рассмеялись те. – Альянс.
– Вы не заявили этих людей – это во-первых. Не было указаний об альянсах – это во-вторых!
– Условием сбора, как вы помните, была демонстрация всех возможностей. И мы не сделали ничего, чего не может случиться в реальной войне.
– Кто от вас остался в карауле в городе? Вы что, сняли всех людей на учения?!
– Да. Ведь именно таким было задание.
– Это решительно против правил, господа! Это бесчестно!
– Вы и в реальном конфликте будете кричать это врагу, атме Дрэян? – продолжали потешаться уставшие от рутины и обрадованные возможностью поразвлечься офицеры.
И тут их глазам представилось кошмарное зрелище. На пригорок, у которого происходила стычка, выползло громадное существо неизвестного вида, похожее одновременно и на змею, и на зубастого речного ящера, и на летучую мышь с ее перепончатыми крыльями, и, что страшнее всего, оно чем-то неуловимо напоминало человека. Оно стояло на задних лапах, закованное в броню, и, выпуская ментальные заряды, с ревом распускало свои жуткие крылья. При одном виде чудовища кровь стыла в жилах и бежали вспять все, кто оказался поблизости, а оно еще и разило их волнами посылов, лишая здравого рассудка.
– Что за проклятые силы? – взорвался воплями эфир. – Дрэян, мороз тебе в селезенку! Кого ты сюда приволок?!
– Я?! – выкрикнул он, уже понимая, что все пошло не так, как предполагалось во время подготовки.
– Убери зверушку, Дрэян! Где ты нашел этого крокодила, я не знаю, но убери его, пока не поздно! Сейчас эта тварь начнет убивать! Слышишь?! Смотри, что она там собирает!
Чудовище и впрямь готовило волну смерти, и даже Дрэян уже видел черный смерч деструктивной энергии, вращавшийся над змеиной головой.
И тут его озарило догадкой перейти в свой морок и посмотреть, что же это за мерзость. И как только на его месте выросла большая черная кошка с едва заметными пятнами по всей шкуре и глухим рыком, облик чудовища схлынул. На пригорке стоял его кулаптр, Тиамарто, вернувшийся с того света, глаза его были совершенно безумны. И откуда только брались силы на столько этапов дестабилизации?!
Не чуя под собой ног, Дрэян кинулся к нему и ударил его наотмашь по лицу – снаружи наверняка увидели, как черная кошка бьет толстой когтистой лапой по морде чудища. Тиамарто пошатнулся, встряхнул поседевшими волосами, уронил морок. Но сформировавшуюся волну необходимо было погасить, а просто так энергию не развеешь.
– Что делать?! – закричал он, из последних сил удерживая волну.
Гвардейцы бежали врассыпную, но это не было препятствием для смертельного посыла – он нагнал бы адресата хоть за миллионы ликов.
– Ищи любую тварь в округе! – проревел в ответ Дрэян, используя свои слабенькие возможности, чтобы помочь ему.
И тут словно на выручку им что-то плеснуло в Кула-Шри. Река была невероятно далеко отсюда, но донельзя обострившийся слух кулаптра и офицера уловил звук, а внутреннее зрение различило очертания тела гигантского ящера. Волна сорвалась, и через несколько мгновений она вышибла жизнь из рептилии, отбросив ее далеко от берега.
Тиамарто, как подкошенный, упал на землю.
– Что со мной было? – простонал он. – Что я натворил?
Внизу оставались только обезумевшие после дестабилизации гвардейцы – кто валялся в траве, кто сидел, раскачиваясь, кто метался, тычась в стволы деревьев. Остальные разбежались кто куда.
Уже позже, во время расследования, стало ясно, что временное помешательство обуяло восемнадцать человек, а тяжелых было трое. Паском осмотрел всех и сказал, что повреждения мозга обратимы, хотя последствия будут наблюдаться еще в течение полугода. А вот с виновником-исполнителем все было сложнее. Он клялся, что совершил все это, ничего не сознавая. Он даже не помнил, как это происходило.
– Я мало что помню после возвращения, – объяснил он на допросе. – Там, в джунглях, я не рассчитал скорость, и меня занесло очень далеко…
– Вы говорите о действиях в сверхсостоянии по системе «Мертвец»?
– Да. Там я вдруг ощутил, что меня тянет к себе что-то огромное, не позволяет вернуться. Это, знаете, как откатывающаяся большая волна, которая волочет за собой в море валуны. Я не мог вырваться, а паника, которую испытывал не я – нет, мое физическое тело и разум уже умерли – а только мой «куарт», мешала сосредоточиться и найти выход.
Паском уточнил, как выглядело то, что захватило его в плен.
– Я увидел что-то, явно созданное человеком. Оно походило на наш Храм в Эйсетти, только такой старый, что весь оброс лесом и разрушился до неузнаваемости. Оно, кажется, было очень древним сооружением. Я не могу даже представить, кто мог построить его… Но самое главное, что в нем что-то живет. Оно притаилось там и, почувствовав меня, начало притягивать, как притягивает магнит железный гвоздь.
– Вы запомнили, где это находится?
– О, да! – с готовностью ответил Тиамарто. – Оттуда уже можно различить горы Виэлоро. Это очень далеко к северу отсюда!
Все понимали, что бедняга не лжет. Да его никто и не обвинял, как никто не вменил в вину и Дрэяну его безрассудный приказ.
– У вас всегда был такой морок? – спросил один из командиров, все видевших своими глазами.
– Мне рассказали, но нет, уверяю вас! Мой покровитель – волк, как у многих…
Тиамарто продемонстрировал свой морок, показавшись перед настороженными офицерами в виде крупного черного волка, никоим образом не напоминавшего ту жуть, что хозяйничала на пригорке в джунглях.
– Неужели я привел что-то оттуда в этот мир? – ужаснулся молодой кулаптр, оставшись один на один с Паскомом.
– Это пройдет, – мягко сказал бывший духовный советник. – Это лишь временный побочный эффект. Но вот потраченные неизвестно на что годы вы себе уже не вернете.
– Значит ли это, что я не должен был подчиняться приказу?
– Ну как же не подчиняться! Бросьте. Все идет как идет. Вы не пришли сюда в первый или в последний раз. Это опыт для вашего «куарт», вот и все. Не застревайте в мыслях о смертной оболочке, такие мысли мешают развиваться личности, они – балласт. Меня же больше интересует то сооружение, о котором вы рассказали. Думаю, при первой же возможности его нужно будет отыскать и исследовать…
– А у вас уже есть догадка, чем это может быть, господин Паском?
– Да, догадка есть. Мне кажется, это древняя «скрепка».
– Скрепка?
– Не забивайте голову. Нам еще нужно будет проверить версию. Мы с вами на днях отправимся к тому месту. Поправляйтесь. Да не иссякнет солнце в сердце твоем, Тиамарто.
Паском покинул изолятор.
Тем временем Дрэян вновь встретился с Тессетеном и братом.
– Ты, братик мой, безумец, – заметил Фирэ, когда они втроем прогуливались по мосту через Кула-Шри, нынче, после ночного ливня, бурную и полноводную. – Додуматься до такого! А вы ведь еще легко отделались. Помню, у нас под Рэйодэном один умник из соседней части устроил нам всем локальный катаклизм. Их с напарником зажали в тиски, второго кулаптра обезвредили. Оставшись без напарника, тот запаниковал, с перепугу вошел в состояние нежити и давай кромсать всех подряд. И своих, и чужих – мозги-то загнили, ему было уже все равно.
– И что с ним стало потом? – содрогнувшись, спросил Дрэян, который теперь чувствовал себя рядом с младшим братом мальчишкой, свалявшим дурака.
– Ничего не стало. У него не было «потом». Он так и не смог выйти из системы, потратил на нее всю энергию, сжег себя буквально за минуты и начал распадаться на ходу. В конце концов его смогли вычислить и прямой наводкой испарили то, что оставалось от тела. А дух так разошелся, что мы с Диусоэро едва утолкали его на Перекресток и переправили к Великому Древу… Аринорцы, понятное дело, зассали, они не то что никогда такого не видели – они даже не помнили о таком, во всяком случае орэ-мастера и артиллерия. И через десять дней они прорвали тыл и провели операцию возмездия, обстреляв ракетами нашу столицу…
– Это тогда?.. – начал было Дрэян, но юноша прервал его:
– Да. Тогда.
Все это время Тессетен молчал и слушал их. Он шел без костыля, нес его, забросив на плечо. Хромал, но передвигался сам и был, кажется, весьма тем доволен.
– Что ж вы скажете о результатах? – обратился к нему Дрэян. – Кого из отрядов тех двоих вы отберете?
Тессетен пробурчал что-то насчет негодяйских приказов, за которые таких командиров, как он, надо отправлять на Оритан в погребальном ящике, но в итоге сменил гнев на милость:
– Я присмотрел полсотни талантливых ребятишек. Часть из них – ваши. Я скажу вам имена, пришлете, когда понадобятся.
– А я хотел бы работать с тем кулаптром, с Тиамарто, когда он выздоровеет, – вставил Фирэ. – То есть, когда из него выйдет мертвецова дурь.
Дрэян безропотно согласился. Лишь бы его оставили в покое со своими непонятными затеями.
– Между прочим, – добавил Сетен, – один из этих пятидесяти – вы, Дрэян.
– Я?! – подумал, что ослышался, тот. – Почему я? Я ведь, по сути, провалил эти учения!
– Вы хотя бы действуете не по шаблону, зима вас покарай. По-идиотски – да. Но это в общем-то поправимо.
Фирэ рассмеялся, но словил угрюмый взгляд Учителя и состроил серьезное лицо.
А Дрэян отправился в казармы, где недавно выслушал доклад вернувшихся из Тепманоры гвардейцев, еще толком не знавших о том, что произошло в Кула-Ори на учениях. Он гадал, имеет ли какое-то отношение к этому отбору атме Ормона, по которой он соскучился так, что звенело в ушах, и которая до сих пор не соизволила назначить ему встречу, а ведь со времени их прилета прошел уже почти целый день! В сердце закопошилась суетная, противненькая ревность. К Тессетену он не ревновал ее никогда: возлюбленная с первого же дня их близкой встречи дала понять, что лишь терпит своего безобразного мужа из жалости и чувства долга. А вот то, что в неофициальной форме порассказали ему гвардейцы, наводило на подозрения.
Говорили, весь месяц от нее не отлипал белобрысый бородач Ко-Этл, и она была с ним любезна. Ничего особенного, конечно, такт и политическая вежливость, но… Но вот знал он Ормону, и все тут! Могла, ох могла она очаровать аринорца ради своих целей или же просто очаровавшись его приятной внешностью. Проклятые силы! Слабость у нее, что ли, к этим сивым отродьям?! А еще говорили, что Ко-Этл со своей свитой должен нагрянуть к концу следующего месяца с ответным визитом в Кула-Ори. Нет, это какое-то помешательство со стороны Дрэяна! Это все оттого, что у него давно уже, больше месяца, не было женщины. Всего-то и нужно, что сходить в гостиницу, где есть закусочная и где постоянно пробавляются гвардейцы, да задрать юбку ненасытной (по словам гвардейцев же) дочурке хозяина, с которой уже не по одному разу переспал каждый военный Кула-Ори. Кроме, естественно, Дрэяна, закопавшегося, по выражению Саткрона, в своих бумажках, «как свинья в картофельных очистках».
По дороге в закусочную Дрэян встретил машину возвращавшегося домой Ала. Тот был по обыкновению задумчив, погружен в свою работу и не сразу понял, что с ним раскланиваются и кто это делает.
– А! Господин Дрэян! Да будет «куарт» твой един!
– Пусть о тебе думают только хорошее, атме Ал! Как поживаете вы и ваша супруга?
– Отлично. Трясло бы только поменьше, чтобы не вскакивать по ночам…
– Это да… Ну. Всего доброго, атме Ал.
– Хорошего вечера, атме Дрэян.
Вечер у Дрэяна был неплох. Правда, дочурка хозяина гостиницы оказалась так нехороша собой, что даже набравшись, он не смог убедить себя испытать к ней хоть какой-то интерес как к женщине, а потому в одиночестве побрел домой, напевая под нос песенку о том, что отныне будет в жизни все прекрасно.

* * *

Пятый день они верхом продирались сквозь джунгли, недолго отдыхая от перехода к переходу.
Они – это кулаптр Паском, кулаптр Тиамарто, наконец пришедший в себя после тех жутких «учений», Тессетен и Ормона. Пятая гайна шла запасной, навьюченная провиантом. Был с ними и еще один участник экспедиции, но этот появлялся и исчезал в непостоянной зависимости от каких-то неведомых внешних причин: например, от столбика барометра, от температуры где-нибудь на Сухом острове или от желания задней левой лапы. Всё, что угодно, могло повлиять на возвращения и исчезновения волка Ната, только об этих причинах никто не задумывался, равно как и о самом Нате.
– Паском, – на одном из привалов, отрывая крепкими зубами куски нанизанного на прут жареного мяса, спросила Ормона, – а скажите откровенно: для чего вы так хотели, чтобы мы нашли «куламоэно» и способ к нему подобраться?
Сетен подавил улыбку. Учитель еще полагает, будто они по-прежнему те же, что и пятнадцать лет назад, когда всё затевалось. Что их можно задобрить и отвлечь полуправдой, утешить басней о совместной деятельности, сближающей сердца, народы и профессии. Но за эти годы жена выработала такую хватку, что даже Паскому не вырваться из этих удушающе сладких объятий.
Впрочем, кулаптр и не думал вырываться. Не таясь от Тиамарто, который за время путешествия проявил себя очень благородным и добрым человеком, Паском объяснил:
– «Куламоэно», Ормона, понадобится нам в самое ближайшее время. Дрожь земли усиливается, а это признаки второго удара.
– Что значит – второго удара? – удивилась она. – Нам что, снова ждать гостей с неба? Тогда почему молчит наш великий Ал? Его прибор не работает?
Сетен исподтишка взглянул на старого кулаптра. Ему тоже было любопытно, насколько опростоволосился со своим гениальным изобретением, ради которого однажды в юности едва не свернул себе шею на Скале Отчаянных, братишка-астрофизик. Он почему-то даже хотел Алу неудачи, и его это странное желание теперь почти не смущало. Ал стал для него каким-то лишним, посторонним, мешающим. Наверное, это пришло в тот миг в павильоне Теснауто, когда Сетен уже готов был убить его в Поединке и не успел лишь оттого, что случилась катастрофа.
– Не будет никаких гостей с неба. Второй удар устроим мы сами. Пятьсот лет назад – астероид, теперь – сами люди. Если бы не это, переворот полюсов и сдвиг коры прошел бы для нас почти безболезненно… Мы потеряли бы Оритан, но без таких жертв, без Раскола… Мы успели бы обжить другие территории, не утратив нашу культуру, наши знания, наши светлые умы… Теперь, во втором акте, на планете может не оказаться ни единого местечка, где будет шанс затаиться и переждать последствия второго катаклизма. Нам помог бы «куламоэно», сумей мы его откопать. В свое время им не успели воспользоваться наши предки – аллийцы. И потому их жалкие остатки переправлялись сюда через космическое пространство, многие получили слишком большие дозы облучения и погибли в ближайшие годы, кто-то выкарабкался… Даже будь у нас такие же корабли, как у них, нам некуда было бы лететь теперь. Назад пути нет: Ала мертва уже сотни тысяч лет. Вперед – тоже. Там две планеты, похожие на раскаленную сковороду. А вылететь за пределы системы Саэто мы не сможем…
– «Куламоэно» – это какое-то средство передвижения? – не вытерпел кулаптр Тиамарто. – Так вы думаете, что оно захватило меня тогда?
– Нет, нет, Тиамарто! В плен вас захватило нечто другое, и ради выяснения этого мы сейчас едем туда. «Куламоэно» находится совсем в другом месте, в горах Виэлоро, и мы даже знаем где… Только не можем добраться. И можно сказать, что это средство передвижения… Хотя, конечно, оно больше, чем средство передвижения…
Ормона положила голову на плечо мужу и старательно захрапела. Паском понял намек:
– Не надейся. Я действительно не знаю, как оно выглядит. Но мы должны это узнать, иначе рискуем не пережить новый Сдвиг. А это значит, ваши «куарт» утратят еще больше с новой смертью и очередным перевоплощением, и объединяться вам будет все сложнее и сложнее…
– Спасибо за оптимизм, – покивала она. – Пойду спать. Надеюсь, мне приснится какой-нибудь приятный кошмар.
Ночью вокруг их трех шатров с коновязью посередине бродила громадная полосатая кошка с длинными клыками, торчащими из пасти. Вероятно, она положила глаз на скакунов, и бедные гайны то и дело похрапывали, тихо булькали ржанием, фыркали и топали, не давая путешественникам уснуть. Наконец к лагерю прибежал Нат, улегся у входа в шатер Паскома – и вот наступила блаженная тишина!
– Если завтра это повторится, – шепнула Ормона, пристраиваясь поудобнее возле дремлющего Тессетена, – в нашей спальне станет на одну полосатую шкуру больше.
– Угум, – сквозь сон отозвался тот и одним движением, сграбастав ее к себе, разрушил все приготовления супруги к благополучному отдыху у него на плече.
– Мужлан! – проворчала Ормона, не в состоянии выпутаться из-под тяжелой руки, и заснула, как получилось.
А ему был сон, как будто бы на исходе ночи она все же отодвинула его руку, приоткрыла полог шатра, чтобы рассеянный свет проник внутрь, и долго смотрела ему в лицо.
– Убей меня, моя любовь, – шепнула наконец жена, – сделай меня бессмертной… Убей меня…
Он содрогнулся от этих слов, но сделал вид, что спит и не слышит. Его не смущало, что с закрытыми глазами он продолжает видеть все, что происходит вокруг.
Ормона поднялась и вышла наружу. Сетен тут же вспомнил, что ночью тут кружила опаснейшая зверюга, схватил атмоэрто и последовал за нею, не заметив, что нога его здорова и хромоты нет в помине.
Рассвет разливался над джунглями, пробудившиеся гайны пощипывали траву, метеля себя по бокам волосатыми хвостами, а тучи москитов роились над шатрами, отчего-то не смея приблизиться к людям и оттого изводясь от голода и злости.
А невдалеке на маленькой полянке беззвучно танцевали двое – женщина и мужчина. Это был очень древний, очень сложный и очень красивый танец касаний. Он походил на философию, на целое учение. А они исполняли его среди этих диких зарослей, себе в удовольствие, сказочно красивые и гармоничные, словно Мироздание. Каждое их движение порождало невидимую, но ощутимую волну, что устремлялась к лагерю и обволакивала его плотным слоем защиты, о которую и разбивали свои алчные рыльца озверевшие комары.
Сетен подошел ближе и выглянул из-за дерева. На поляне танцевала пара, и это была его ожившая скульптура – женщина, один в один похожая на Ормону, и незнакомец в старинном костюме. И вот они обернулись, мужчина повел носом, словно что-то учуял, а потом, улыбнувшись, показал своей партнерше возвращаться.
Тессетен проснулся оттого, что на груди у него завозилась Ормона, которую, ухватив за рукав сорочки, настойчиво теребил Нат.
– Всё-то тебе неймется, пес! – простонала она, садясь и растирая затекшую шею.
Волк не ошибся: всего через несколько часов путешествия их глазам предстал большой холм, в рукотворность которого было трудно поверить, но который по всем признакам был рукотворен и в незапамятные времена имел форму пятигранной пирамиды.

Глава двадцатая, софистически рекомендующая выстилать дорогу в ад благими намерениями, а дорогу в рай, соответственно – недостойными

Еще вчера вон те звезды чуть по-другому висели над засыпающей землей, а теперь прыгнули в зенит и покалывают ледяными иголочками оттуда.
Прошло много времени с тех пор, как черная волчица сбежала из Эйсетти в Самьенские Отроги. Ей было непонятно, почему с каждым днем на ее родине становится все холоднее и почему меняется, будто переворачиваясь, небо.
Иногда она уходила к замерзшему озеру Комтаналэ и пыталась выкопать там свои старые припасы, чтобы унять постоянный голод. Озеро теперь в течение всего года стояло подо льдом, и зверь чуял: это происходит из-за того, что тепло ушло куда-то из-под земли вместе со многими родниками и подземными реками. Волчица с остервенением царапала твердокаменную землю, однако впустую стесывала когти.
Город пугал ее с того самого дня, когда небеса выпустили множество птиц, сеющих смерть, и те уничтожили дома двуногих жителей. Волчица боялась подходить к постройкам: ей всё казалось, что откуда ни возьмись вылетит крылатая смерть и снова начнет плеваться огнем.
Она лишь иногда взбиралась на перевал у Скалы Отчаянных, смотрела издалека на опустевшие улицы, тонущие в снегу заброшенные здания и вереницы людей, которые зачем-то подолгу стояли на холоде. Однажды оттуда ветром донесло головокружительный запах пищи – не мяса, от такой роскоши она почти отвыкла – а тех кусочков из запеченной муки. Она съела бы что угодно, лишь бы подавить боль в сжимающемся пустом нутре. Люди побаивались ее сородичей, считая, что те с голодухи способны нападать на бывших хозяев, но волчице не пришло бы и в голову сделать такое: она с молоком матери впитала, что человек – это неприкосновенный вожак ее стаи. Любой. И волчица скорее напала бы на другого волка, чем на людей.
Когда длинная очередь расползлась, а громадное чудовище на колесах, вокруг которого все они топтались, уехало в заснеженную полярную ночь, зверь осмелился подойти ближе и обнюхать землю. Несколько крошек снеди валялись в снегу, просыпанные кем-то из чудовища на колесах, и волчица, не разбирая, стала жадно глотать ледяные комки с кусочками печеной муки. С тех пор она всегда караулила такие очереди и прибегала, когда все расходились. Иногда ей приходило драться за еду с другими волками, пронюхавшими, в чем тут дело.
Так было и сегодня. Она стояла на своем холме, дрожа от холода и щурясь от ветра. Сегодня чудовище на колесах должно было приехать на площадь у Храма, но его все не было и не было. Храм высился в мутной дали бесформенной горой, и трещины расщепили его верхушку так, что другая часть города просвечивала сквозь них.
И вот снова, как бывало и прежде, волчица ощутила странную щекотку в глазах. Мир заполнился незнакомыми оттенками цветов, прежде угрюмо-серый, но зато ярко пахнувший. А теперь нюх так же быстро пошел на убыль, как прояснялось в глазах. Голова повернулась вопреки ее воле – вправо, влево. Животное покрутилось на месте, изучая окрестности. Дрожь прошла, но брюхо по-прежнему сводило от голода, а толпа на площади так и не появлялась. И тут разум велел: «Вперед!»
Псица со всех ног кинулась туда, к Храму, рывками выдергивая тощее тело из сугробов. Обогнув пирамиду, она выскочила на одну из трасс, но, чтобы не попасться на глаза редким проходим, спрыгнула на заснеженный лед канала. На той стороне, словно охраняя Ведомство, высилось огромное изваяние человека. Волчица неслась ему навстречу, не чуя ног.
Каменный мужчина продолжал смотреть на свою попутчицу, оставшуюся навеки у Храма, а зверь вскочил на низкий постамент и, прячась за свисающим до его пят плащом, стал пристально вглядываться в окна Ведомства и в спирали подъездных дорог. Ей нужно было разыскать одного-единственного человека, и тот должен быть здесь, в этом здании.
Прошло немало времени, прежде чем он в окружении нескольких крепко сложенных спутников погрузился в красный шарик, созданный доставлять пассажиров к ведомственной парковке. Волчица вздохнула. Нет, его не достать, все тщетно. Никаким доступным ей способом убить его не получится. Его охраняют на двух планах сразу, и ей, тем более воплощенной в теле зверя (что уже риск), с ними не потягаться. Этот мужчина, вожак людской стаи, отобрал себе лучшую свиту, потому что его смерти желает далеко не она одна…
Секунда отчаяния – и вот волчица стоит у ног статуи и недоуменно вспоминает, когда успела прибежать сюда и почему не приехало чудовище на колесах с кормежкой для толпы.
А мир все так же сер, и город пахнет смертью…

* * *

Давненько Ал не был таким вдохновленным и счастливым! Он едва не плясал от радости перед Танрэй, сжимая что-то в кулаке. Подхватив жену за плечи, молодой ученый стал кружиться по гостиной под ее заливистый смех, но тут их точно ледяной водой окатил вопль госпожи Юони:
– Вы не соображаете, что делаете, Ал?!
Он со стоном поднял глаза и увидел стоящую у перил на втором этаже тещу. Танрэй тяжело вздохнула:
– Мама, перестаньте!
– Замолчи! Господин Ал, я понимаю, что ученые – люди слегка рассеянные, – ядовито продолжала Юони. – Но, быть может, вы слегка опуститесь с небес на землю и обратите внимание, что ваша жена в священном состоянии и ее нельзя так трясти? А то, может быть, для вас будет шокирующим открытием рождение сына?
Танрэй знала, что муж ни за что не станет вступать в перепалку: это было ниже его достоинства. Он просто сейчас развернется – вот! уже развернулся! – и уйдет из дома… уже ушел.
– Мама, но почему вы всегда все портите? – в отчаянии крикнула молодая женщина и, выскочив вслед за Алом, хлопнула дверью.
Бегать ей было тяжеловато, но чтобы догнать длинноного попутчика, нужно было бежать, поскольку он не остановится ни за что, сколько ни зови.
– Ал! – она схватила его за руку и долго пыталась отдышаться, удерживая его и прижимая ладонь к груди. – Они уже скоро переедут. Потерпи еще немножко! Лучше расскажи, чему ты был так рад?
Он отвернулся. Даже в глубоком унынии он был необычайно хорош собой… и недосягаем – эта недосягаемость и заставляла ее суетиться, пугая перспективой лишиться его интереса, особенно сейчас. Танрэй знала: та ночь была какой-то роковой ошибкой, что бы ни говорил ей в утешение Тессетен. Не Тессетену жить в их семье, где после того Теснауто и ее объявления о беременности что-то треснуло в отношениях и уже не срослось. Ал промолчал тогда, разве только не поморщился. Но терпел. А она сдуру прыгала вокруг, радуясь, что промолчал, что терпит. Как будто ей больше всех нужно! С ума сойти, как все запуталось! Понимает, что делает глупость за глупостью, позволяя ему вообразить себя непревзойденным, и ничего не может с собой поделать. Ал же все сильнее подчеркивает свою независимость и не проявляет особенного интереса ни к ней, ни к ее чудовищно раздутому животу. Она и в лучшие-то времена проигрывала перед высокими стройными красавицами-южанками, а теперь… Вот уж здорово пошутил однажды Сетен, сказав, будто священное состояние добавило плавности ее движениям! Иначе как попыткой подбодрить такую чушь не назовешь – тем более, он все время видит рядом такую красавицу, как его Ормона! А кем стала Танрэй? Кто она теперь? Низкорослая туша на измученных отечных ножках, перекатывающаяся, словно жирная утка… Ей было противно смотреть на себя, безобразную, в зеркало и тяжело существовать, едва дыша и постоянно страдая – то от неуклюжести, то от боли в спине и гула в ногах, то от дурацкой забывчивости, чехарды в мыслях, плаксивости. Вот уж молодцы эти их ученые мужи из лаборатории! Могли бы вместо того, чтобы заниматься всякой чепухой, изобрести какое-нибудь деторождающее устройство и избавить женщин от этих кошмаров… Гении! Но оно и понятно: не им же мучиться. Они и представить себе такого не могут, а чтобы появилась цель изменить существующий порядок вещей, нужно претерпеть страдания на собственной шкуре… Думают, все эти издевательства над психикой проходят просто так!
– Да неважно, – как и ожидалось, отозвался Ал, что-то пряча в карман штанов. – Пожалуй, загляну-ка я в лабораторию. Кажется, забыл отключить проек…
– Ал, перестань! Ничего ты не забыл! Я сама почти живу в школе, только бы не слышать эти бесконечные попреки, но ее не переделаешь, мы с нею говорили тысячу раз – и все по-старому. Она такой человек. Паском уже предрекает, что Коорэ я рожу прямо в классной комнате, – Танрэй грустно рассмеялась, не выпуская его. – Расскажи, что ты там спрятал?
Он прошептал что-то себе под нос, пытаясь убедить самого себя не держать в памяти всякую ерунду, и вытащил из кармана маленький кристаллик.
– Видишь?
– Вижу. А что это?
– Подержи в руке – полегчает.
Он как будто угадал ее настроение. Это было неожиданно и приятно. Может, все не так плохо?
Танрэй подставила ладонь, с минуту стояла, настороженно прислушиваясь, а потом невольно заулыбалась:
– Праздник переодеваний на Прощание с Саэто… Не помню, в каком это было году, но мы с тобой тогда повеселились всласть… Ах! Вот еще вспомнилось, как мы с тобой были на озере Комтаналэ, и там… – она таинственно умолчала финал фразы, вместо этого засмеявшись: да уж, было здорово в те денечки! – Послушай, а ведь оказывается у нас тогда было так много счастья, Ал!
Он указал глазами на кристалл. Улыбка сразу же сползла с ее лица:
– Это что, проектор грез и дорогих воспоминаний?
– Не-а. Думай!
– Ну перестань! Ты же знаешь, что я ничего не смыслю в твоей специальности!
– Хорошо, тогда подсказка. Было ли в твоей памяти хоть одно воспоминание без моего участия?
Она задумалась, перебирая нахлынувшие сюжеты один за другим:
– Пожалуй, нет… Ты всегда рядом… И что это означает?
– Сама не догадываешься?
– Ну нет же! – она от досады топнула ногой: любит он щекотать нервы.
– Этот кристалл создан как носитель информации, извлеченной из молекулы моей крови.
Танрэй потерла виски и устало присела на скамейку возле той самой пристройки, на которую во время землетрясения грохнулось дерево. Дыхания едва хватало.
– Что же, информация из молекулы твоей крови действует, как дурман?
Ал опустился перед нею на корточки и, взяв за руки, заглянул в глаза:
– Тук-тук, как меня слышно, моя любимая женушка? Есть связь? Тук-тук!
– Не издевайся. Я правда не понимаю…
– Да ведь все просто! Люди – те же самые животные, во всяком случае, наша физическая оболочка на этом плане существования. Но обоняние у нас работает немного иначе, нежели у зверей. Мы чувствуем все те же запахи, что и… скажем, Нат… только не понимаем больше девяноста процентов их смысла. Зато подсознание наше понимает все и старательно подает сигналы. Прежде люди их не игнорировали, знали, что из чего проистекает, и вслушивались в себя. А теперь это как-то отошло, а жаль. Сейчас многие, особенно северяне, считают интуицию мистическим проявлением, а это всего лишь информация, зашифрованная мудрым подсознанием и почерпнутая им из множества окружающих запахов. Если, скажем, синтезировать букет ароматов, когда-то окружавших человека в миг счастья, и дать ему их ощутить, он вспомнит до мелочей то, что уже, возможно, давно не поднимал из напластований событий. Вспомнит звуки того момента, вспомнит краски, людей, что его окружали, их особенности… Всё придет, придет и то ощущение счастья – и это спровоцирует гамма запахов, не что иное… Мы с тобой выбрали друг друга не за красивые глаза, поверь… Ну нет, за них тоже! – он засмеялся и ласково провел ладонью по ее щеке, легко коснулся бровей и отвел от лица рыжие завитушки волос. – Но в первую очередь нас подтолкнуло друг к другу подсознание, расшифровавшее запахи и решившее, что мы созданы друг для друга.
Она почувствовала какое-то неудобство. Это все, конечно, очень стройная гипотеза. Ее и в самом деле никогда не тянуло ни к кому больше, если не считать… Но там другое. Скорее всего, надуманное. Или спровоцированное тем мужчиной, существование которого зиждилось на былом расколе некогда единого «куарт». Он, в отличие от Ала, силен в тонком плане почти как целитель и вполне мог бессознательно – или сознательно – очаровать ее, заставив не замечать его кошмарную внешность и страстно желать ночами. Танрэй боялась признаться даже самой себе, но иногда нет-нет да сожалела, что этот шевелящийся в ней человечек, которого все величают Коорэ, – сын Ала, а не того, другого, с кем у нее не было ничего, кроме этих нелепых фантазий и вожделения. Дурные мысли, но они бывали, и стоило немалого труда их отогнать. Да и было ли это так плохо, как ей казалось? В конце концов, он тоже отчасти Ал – может быть, даже больше Ал, чем она – Танрэй…
– Кристалл синтезирует запах?
– Нет, он транслирует уже расшифрованную информацию – то, что у хорошо обоняющих животных происходит в специальном мозговом центре. А здесь – всё уже адаптировано под человека, все разжевано и объяснено. Поэтому ты вспоминаешь меня, ну а поскольку когда-то мы выбрали друг друга, повинуясь инстинкту, то вспоминаешь ты меня в наши счастливые минуты. Уж так работает наша психика. Расскажи, что ты испытала, вспомнив те эпизоды?
Она хмыкнула. Нет, все это, конечно, очень романтично, но вот проникнуться не получается. Не до романтики, когда ощущаешь, будто проглотил самую громадную тыкву на огороде агронома-профессионала, а она еще и шевелится в тебе, как заведенная.
– Я просто вспомнила, – сказала Танрэй и поняла, что страшно разочаровала его как ученого своим ответом. – Нет, все правильно, мне было хорошо и тепло, но…
– Понятно, – сухо сказал Ал, поднимаясь и пряча глаза. – Значит, рано я обрадовался. Эту штуку придется дорабатывать. Правда, я не знаю еще как…
И тут его перебила возникшая на садовой дорожке госпожа Юони:
– Господин Ал!
– О, нет! – тихо простонал он.
– Едва вас нашла! Вас вызывает господин Зейтори, подойдите к переговорнику!
С трудом отлепившись от скамейки, Танрэй поползла следом за ними. Когда она добралась до веранды, Ал уже выходил обратно.
– Что случилось? – вздрогнула она при виде выражения его лица и почему-то сразу подумала об экспедиции Паскома. – Что-то стряслось с нашими в джунглях?!
Он махнул рукой:
– Нет, на Базе поймали сигнал, что какая-то орэмашина с Оритана просит разрешения на посадку.
– И ты думаешь, что это не ори, а…
– Я не знаю, солнышко. Да ты успокойся, что с тобой? Сейчас возьму военных, и мы поедем туда…
Она вздохнула и ничего не ответила.

* * *

Прилетевшие и в самом деле оказались ори. Их было очень много – они битком забили орэмашину. Ал смотрел на все это и никак не мог придумать, где же они смогут разместить такую ораву. Похоже, с мечтой справить родителей жены в отдельный дом придется распроститься…
Авторами этого спонтанного переселения были двое: женщина, Помнящая, последний духовный советник Объединенного Ведомства, и мужчина, орэ-мастер, уже немолодой и чем-то удрученный.
– Мы собрали всех, кого смогли, – объяснила госпожа Афелеана, рассматривая Ала. – Вы помните меня, господин Ал?
– Да, конечно. Я вот думаю: может быть, расселить вас пока в павильонах комплекса Теснауто?
– А что это такое? – спросила Помнящая, оглядывая теперь все вокруг и очевидно восторгаясь теплом и буйством природы.
– Не обращайте внимания, это мысли вслух. Сколько вас?
– Сколько нас? – передала она вопрос орэ-мастеру.
– Сто двадцать три человека, если не считать младенцев и еще не рожденных, – сказал тот и снова отошел к шасси, в котором ему что-то не нравилось.
Помнящая и Ал последовали за ним.
– Паорэс, познакомьтесь! Это господин Ал, лидер кула-орийских эмигрантов…
– Не совсем так, я скорее заменяю нашего лидера, когда… – подправил тот, но она сделала рукой жест безразличия, и Ал смолк.
– А это – орэ-мастер Паорэс… – (Кудрявый мужчина приглядывался к полуоси опоры и рассеянно кивнул, так и не подняв головы.) – В Эйсетти мы с его семьей были добрыми соседями.
Тем временем гвардейцы Дрэяна шустро разгружали машину, перебрасывая небогатый скарб переселенцев в подъехавшие грузовые фургоны.
– Нам едва хватило топлива, но до Сухого острова Паорэс дотянул. Там, в одной из колоний, мы и дозаправились… Всюду упадок, господин Ал. Я не думала, что Оритан настолько забросил что колонии, что эмиграцию…
– Подозреваю, что им не до нас. Скажите лучше, госпожа Афелеана, когда они сделают это? – мрачно спросил Ал: он понимал, что просто так она никогда бы не пошла на подобный шаг, смахивающий на дезертирство. То, что мог себе позволить древний Паском, прежде было не по зубам остальным, и они ограничивались простой отставкой.
Помнящая замолчала.
– В день Восхода Саэто… – произнесла она наконец.
– Так скоро… – прошептал он и мимоходом подумал, успеет ли родиться их с Танрэй сын и каково им будет смотреть друг на друга за секунды до ужасной смерти.
– Аринора не оставила нам выбора. Но это уничтожит наши страны – а быть может, и всю планету… – женщина скорбно поджала губы. – Но мы улетели в надежде выжить. Мне жаль обременять вас, но вы – единственный наш шанс на спасение…
– О чем вы говорите… – выдохнул он. – Просто нужно крепко подумать, где и как разместить людей.
Помнящая улыбнулась. У Ала, как теперь видела она, начали проявляться черты настоящего правителя. Прежде он был идеалистичен и аморфен.
Ребята Дрэяна справились с погрузкой без помощи диппендеоре: последняя волна эмигрантов уезжала в том, во что люди были одеты и что успели собрать из самого важного, дабы не случилось перевеса.
– Все готово к отправке, – доложил Дрэян Алу.
– Вы ведь внук советника Корэя! – узнала Афелеана, удивившись невероятному сходству его с Алом. Даже родной младший брат был гораздо меньше похож на него. – Примите мои соболезнования в связи с гибелью дедушки и брата. Фирэ был героем…
Ал и Дрэян переглянулись.
– Знаете, госпожа Афелеана, – проговорил первый, – Фирэ не погиб. Он теперь помощник господина Паскома.
Помнящая сначала недоверчиво, а потом радостно заулыбалась:
– Так ему удалось выбраться из этого кошмара!
Паорэс возник рядом, будто прислушивался к их разговору. Хотя это было невозможно: уж очень далеко отошли они от орэмашины.
– Дрэян!
– Паорэс!
Они обнялись, как старые друзья. Впрочем, они оставались друзьями и теперь, хотя жизнь на некоторое время разбросала их в разные стороны.
– Я даже не надеялся, что мы сумеем приземлиться, – тихонько признался ему отец погибшей девочки.
Цепочка машин потянулась от Базы к Кула-Ори.

* * *

– Здесь в точности как на Острове Трех Пещер, – оглядывая узкий коридор, в который они с трудом нашли проход, сказала Ормона. – Помнишь ту нашу прогулку на лодочке? – засмеялась она.
Сетен кивнул, отлично припоминая, как она потом лечили друг другу многочисленные ссадины и синяки – последствия обрушившейся на остров волны из озера.
Неприятное ощущение здесь точно присутствовало. Не такое сильное, как тогда, но покинуть это место уже хотелось.
– Не заблудиться бы, – на всякий случай проговорил Тиамарто, приподнимая фонарь повыше над головой.
– Пока с нами Нат, – Паском положил ладонь на большую голову волка, – мы можем об этом не переживать.
Нат шел впереди, как-то незаметно приняв на себя обязанности проводника, процессию замыкал хромающий Тессетен. Идти приходилось гуськом, иногда протискиваясь между стенами, и труднее всех приходилось ему с широкими плечами и покалеченной ногой. С каждым шагом дышать становилось труднее, и воздух тут пах землей, сыростью и еще чем-то непонятным, но ярко выраженным, напоминающим гарь.
– Я хотел, – сказал Паском, вслед за Натом карабкаясь в очередную расщелину, – чтобы вы с Ормоной увидели это своими глазами, – он покряхтел, но рывком одолел препятствие в виде осыпи. – Именно вы. Хотя в нашем случае «увидеть своими глазами» – это просто фигура речи. «Скрепку» вы почувствуете. Вы уже должны начать ее чувствовать.
– Так что ж за скрепка? – крикнул вперед Тессетен.
– Это искусственные сооружения, выстроенные в определенных местах геологических разломов. Фу-х! Давайте-ка передохнём, и я все расскажу…
Они сползли по стенкам, усиленно добывая воздух для дыхания, отчего дышать им всем приходилось чаще и тяжелее. На полу рукотворной пещеры было чуть прохладнее и свежее.
– Душновато здесь, однако… – заметил молодой кулаптр, передавая Ормоне флягу с водой. – С прошлого раза не помню ничего. У меня тогда отчего-то все вертелось перед глазами, как в вихре…
– Эти сооружения, – продолжал Паском, – выполняют две функции: они скрепляют разрывы в истончавшей ткани между двумя мирами, и они же оказывают необходимое давление на почву в определенной точке планеты, усиливая работу «куламоэно», а также стабилизируя земную кору.
– Кто же их строил? – Сетен слегка брызнул из фляги на ладонь и умыл лицо.
– Этого я сказать не могу. Может быть, до нас на этой планете была какая-то цивилизация, впоследствии исчезнувшая или ассимилировавшаяся с аллийцами. Может быть, это дело рук самих аллийцев… Одно точно: такие «скрепки», дежуря на границе миров, строго отсортировывают то, что принадлежит этому плану, от того, что должно быть на другом. Где-то мне попадалось другое их название – обелиски. Вот потому вы, Тиамарто, и были захвачены полем этого обелиска: в системе «Мертвец» вы обманули не только сородичей, но и его.
Тиамарто покачал головой. Несмотря на пережитое, со временем он все больше выправлялся и выглядел теперь хоть и старше своих настоящих лет, но не так, как прежде, в первые минуты выхода из системы.
– Мне здесь как-то легче на душе стало, – признался он.
– Значит, вернули себе утраченное.
Все они поднялись и пошли дальше по лабиринту. По ощущениям Сетена, группа была уже на подходе к центру сооружения. Его внутренний компас и созидательская выучка позволяли худо-бедно использовать пространственную ориентацию даже в замкнутых помещениях с запутанной системой коридоров. Только вот нога болела все сильнее. Уж лучше сутками ехать верхом… Жена была права когда-то, заставив его выучиться верховой езде.
Внезапно волк остановился, и шерсть на загривке его поднялась дыбом. Паском сделал остальным знак замереть. Ощущение тревоги стало почти совсем невыносимым.
– Инфразвук! – шепнул Тиамарто, на пару секунд заглянувший через «алеертэо» и выяснивший причину странного состояния. – Этот гул идет из-под земли, и здесь он сильнее всего – наверное, рядом трещина. А мы распознаем этот звук как сигнал опасности.
Тессетен не сразу заметил, что жена вдруг как-то странно пошатнулась, и поймал ее только тогда, когда она начала падать. Молодой кулаптр бросился на подмогу, и вдвоем они увидели, как закатились глаза Ормоны, затрепетали веки, а тело обмякло, словно у мертвой. Что-то похожее случилось с нею тогда, на Острове Трех Пещер, и она, придя в себя, рассказала тогда о каком-то своем видении. Только Сетен забыл, что там было, в этом видении. Значит, оно так и не сбылось.
– Кулаптр! – крикнул Тиамарто, – Ормоне плохо!
Нат попятился по коридору, а Паском быстро подошел к ним и приложил пальцы к горлу женщины. Ормона вдруг изогнулась, забилась в руках Сетена, застонала, а на краешках губ проступила пена.
– Не надо! Пожалуйста, не надо! – жалобно просила она; Тессетен даже не знал ее в такой ипостаси – просящей. – Не включайте это! Вы уничтожите нашу Колыбель, вы уничтожите всю нашу цивилизацию, не одних только северян! Не входите туда! Пожалуйста, не надо! Не надо! Я сделаю для вас все, что вы хотите, я буду вашей рабыней, только не входите туда и не включайте это! – она рванулась из рук мужа, ухватила Тиамарто за воротник и заглянула в его глаза невидящим и жутким взором. – Вы убьете всех, господин Нэсоутен!
Тиамарто вскрикнул от ужаса. При звуке произнесенного ею имени страшное осознание хлестнуло Тессетена. Посмотрев на Паскома, он понял, что прав в своих догадках.
Ормона снова обмякла и стала приходить в себя.
– Ну всё, всё, тише, тише! – шептал ей на ухо Тессетен. – Это только галлюцинация…
– Это не только галлюцинация! – ответила она.
– Я знаю. Но ничего не поделаешь.
Ормона подскочила и оттолкнула его:
– Как это – ничего?! Каждый в Совете Ведомства смертен! Пусть лучше сдохнут они – и там, и на Ариноре!
– Властны ли мы над этим?.. – задумчиво, в никуда, произнес Паском.
Она поникла и снова прижалась к Тессетену. Пожалуй, второй раз в жизни ему стало жаль жену, такую всемогущую и такую уязвимую. Но жаль не той унижающей жалостью, за которую Ормона, узнай, выцарапала бы глаза, а так, как жалеешь о чем-то великом, что потерпело крах и перестало существовать по воле ветреной дуры-судьбы.
Рядом сидящей статуей замер Нат, терпеливо ожидая развязки. Он намекал, что больше им здесь делать нечего.
– Нам остается жить столько, сколько отведено, – со вздохом завершил Учитель.
Ормона взвилась с новыми силами:
– Отведено?! Кем отведено? Если бы это было отведено Природой, то я, быть может, смирилась бы с данностью. Но когда мою судьбу решает горстка подонков, они достойны смертной казни! Я не смирюсь! Ни за что не смирюсь!
– Т-ш-ш-ш! – Сетен гладил ее по плечам. – Мы найдем «куламоэно», родная! Пусть подонки умирают, если им этого хочется. Мы найдем спасение для наших людей и уберемся отсюда!
– Мы найдем, – прошептала, вторя ему, она. – Чего бы нам, – она посмотрела в глаза мужа, – это ни стоило. Найдем!
По возвращении домой их дожидалось два известия: прилет последней волны эмиграции с Оритана и переговоры с Тепманорой, проведенные Алом. Лидер северян-переселенцев наметил точную дату ответного прибытия их делегации в Кула-Ори. Назначенное число было последним днем зимы, и до него оставалось меньше месяца.

* * *

Ах, какие закаты были в Кула-Ори, когда, иссякнув, разбегались ливневые тучи на излете зимы, и джунгли снова наполнялись свистом, стрекотом и щелканьем птиц с насекомыми.
Только что любовавшийся огромной радугой над Кула-Шри, Дрэян не мог поверить, что услышанное минуту назад адресуется ему.
– Ты хочешь, чтобы я… Чтобы я?!
Ормона поджала губы и потрепала гриву топающей рядом с ними гайны.
– Да. Чтобы ты набрал для этого умелых ребят и решил этот вопрос, когда гости угомонятся – ночью.
Он остановился и посмотрел ей в глаза, где танцевали огоньки заката:
– Но это же не животные, не антропоиды! Это люди, пусть и аринорцы, и по отношению к ним это подло!
– Что ты сказал? – тихо-тихо переспросила Ормона.
– Почему это нельзя сделать в открытую, бросив им честный вызов? – от одной мысли, что она могла просто вообразить его в этой роли, Дрэяна почти трясло.
Она развернулась и легко вскочила на попону:
– Я предвидела, что таким и будет твой ответ. Так вот, мне не нужны смерти ори – ни одного. А северяне тоже не дураками родились и не только виноград в бочках месят. Воюют они получше наших увальней, оттого и ответ их будет ощутимым. Мне не нужна взаимная резня – их надо устранить тихо, без огласки. Но поскольку тебе вдолбили в голову ложные представления о доблести, я не стану больше уповать на тебя и найду того, кто еще способен мыслить свободно. Да будет «куарт» твой един, Дрэян. Мы не увидимся больше так, как хотелось бы видеться тебе.
Она развернула жеребчика и щелкнула кнутом, а Дрэян сел на большой камень у обочины и под затихающий топот копыт сжал голову ладонями. Тепманорийцы приедут через три дня, еще не знающие, какое вероломство уготовано им в городе переселенцев-южан. А ему-то сдуру мерещилось, будто у нее состоялся роман с их лидером! Бедняга Ко-Этл… А она ужасна! Ему страшно заглядывать в черную бездну ее души – что должно твориться там, если она так легко распоряжается чужими судьбами? Да, он военный, а не красна девица. Но подлость есть подлость, а его учили смотреть смерти в лицо и встречаться на честных поединках, кем бы ни был противник…
Тем временем Ормона доехала до комплекса Теснауто и сбавила бег своей гайны. Здесь жили семьи недавно прилетевших ори.
Остановившись у ворот, женщина долго разглядывала, во что превратили маленький городок его новые обитатели.
Чудные дворики с бассейнами и фонтанами были завешены бельем, которое тут же, в бассейнах с фонтанами и стиралось. Ормона поморщилась: ее соотечественники все больше походили на немытых свиней-кхаркхи, опускаясь все ниже и ниже. И что самое обидное во всем этом – переселенцы-северяне, которых она успела увидеть, такого себе не позволяли, а кто собраннее, тот и выиграет в поединке…
Галереи топорщились ящиками со всяким мусором и недоразгруженным барахлом. Старожилы отдавали новичкам ненужную мебель, но ставить ее в этой тесноте оказывалось некуда, и жители Теснауто бросали ее в переходах между галереями, закрывая всякими шкафами столь же прекрасные, сколь и никому не нужные статуи. Теснауто выглядел обветшалым и отталкивающим. Звуки, что преобладали здесь, оскорбляли слух омерзительной какофонией: тут слышались и разноголосые вопли младенцев, и ругань взрослых, и какая-то невнятная музыка, и звон, и стук, а где-то даже стонала и кричала женщина. И даже запахи вызывали тошноту: в комплексе жарили не то прогорклое сало, не то протухшую рыбу, тут же избавлялись от помоев, клеили, варили, парили, калили, красили… Где ели, там и гадили, как будто никогда и не знали на Оритане, что такое – цивилизация. Одичание приходит скорее прогресса и легко возвращается при малейшем испытании трудностями. Но почему, почему они, первоисследователи, приехавшие сюда больше десятка лет назад, по сути – в дикие джунгли, не справляли нужду где придется и не опускались до животного состояния, пока возводили стены нового города?! Или до такого скотства довела этих бедняг война, разруха и победившая зима на родине?
Не спешиваясь, Ормона подозвала к себе одного из бегающих у ворот мальчишек.
– Ты знаешь, где живет орэ-мастер Паорэс?
Тот с любопытством разглядывал знаменитую хозяйку Кула-Ори.
– Да, атме Ормона!
– Проводи меня к нему.
Удивительное совпадение: Паорэса с женой поселили в той самой комнатке, где жили они с Сетеном, когда все строилось. И это было, пожалуй, единственное опрятное жилище комплекса Теснауто, за что Ормона про себя сказала спасибо его новым жильцам. В памяти всплыли воспоминания восьмимесячной давности о той ужасной ночи, когда рухнул гигантский павильон и когда ее муж был на волосок от неминуемой гибели, а она стояла, как идиотка, и не могла отвести от него несчастье, спустив все силы на опрометчивое деяние – вот уж перестраховалась так перестраховалась…
Ормона постаралась отвлечься и не корить себя за то, в чем была виновата лишь отчасти, по недоразумению.
Паорэс был узнаваем. В отличие от Эфимелоры, он сохранил основные черты и привкус своего «куарт».
– Да не иссякнет солнце в сердце вашем, – глядя то на него, то на его супругу, сказала Ормона и тут заметила краем глаза лежащий на подоконнике кристалл, выполненный в форме небольшого яблочка.
Да, когда-то на Оритане это было настоящим поветрием: информацию записывали на кристаллы, а те в свою очередь облекали в самые аппетитные с виду оболочки, имитирующие спелые фрукты и овощи. С переездом в Кула-Ори жизнь стала куда более лаконична и строга, без изысков. Кристалл так уж кристалл – и ничего лишнего.
– Нам нужно поговорить, Паорэс, – красноречиво посмотрев на хозяйку, объяснила Ормона.
Та все поняла и беспрекословно покинула комнату.
– Вы ведь уже знаете, что через три дня сюда прибудут северяне?
Орэ-мастер стиснул челюсти, и глаза его налились ненавистью, как у многих, кто сталкивался с аринорцами в этой войне и утратил кого-то из близких. На то и расчет. Ормона слегка улыбнулась и, похлопав себя по голенищам начищенных сапожек сложенным втрое кнутом, продолжила:
– Я хотела бы, чтобы в связи с их приездом вы выполнили одно важное задание, которое подвластно только вам и вашему коллеге Зейтори, но вам важнее.
Паорэс посмотрел на нее с ожиданием подробностей.
– Вам нужно будет сесть на их орэмашину, взять курс на горы Виэлоро, а там в заданной точке выпрыгнуть с парашютом, направив аппарат на любую скалу.
– Нельзя ли поточнее?
– Пока нет. Мне нужно ваше принципиальное согласие.
– Гм…
– Вы совершите это не за просто так. Это будет вкладом в ваше будущее. В Тепманоре совершенно точно живет ваша истинная попутчица. Вы помните ее?
Он сел на стул и безвольно положил руки на колени. А Ормона продолжала:
– У вас появится шанс вернуть в этот мир вашу дочь Саэти. Но это возможно лишь в одном случае: если мы освободим Эфимелору от уз нынешнего брака. Скажу больше: она помнит вас, она называла мне ваше имя, поэтому шансы на успех велики.
– Вы что, хотите взять аринорцев в плен?
– Пусть это вас не беспокоит. Об этом позаботятся другие. От вас нужно всего две вещи: крушение тепманорийской машины и ваше молчание.
– В машине больше не будет никого?
– Нет, она должна разбиться пустой, но разбиться при этом вдребезги, взорваться и сгореть, чтобы нельзя было найти ни одной целой детали.
Она взяла с подоконника «яблочко» и подбросила его на ладони:
– Здесь их с Фирэ полет над Оританом, верно?
– Да. Откуда вы…
– Он рассказывал. Могу я взять эту вещь? Ненадолго, для копирования?
– Да, конечно… И все же почему вы уверены в возвращении Саэти?
– У вашей пары всегда рождалась дочь, это был «куарт» Саэти. Не вижу никаких препятствий для этого и теперь…
– Но моя нынешняя жена – тоже моя попутчица, я знаю точно…
– Это возможно. Но прошло уже много времени, и девочка не возвращается к вам. Это значит, надо попробовать использовать настоящую Эфимелору, Помнящую. Ваша нынешняя жена, насколько я понимаю, не помнит ничего? – Ормона чуть брезгливо поморщилась, вспоминая ненавистные рыжие волосы и журчащий милый голосок той стервы, которая все время становилась поперек дороги ей самой.
– Использовать… Звучит как-то…
– Мы все так или иначе используем друг друга, и в этом нет ничего оскорбительного. Даже наоборот: нужно уметь смотреть в глаза правде. Но если бы вы знали, какова нынешняя жизнь вашей настоящей попутчицы, то бросились бы ей на выручку… как мне кажется. Во всяком случае, мой попутчик именно так бы и поступил, случись такое со мной… Равно как и я выручила бы его. Если же вы хотите знать, ради чего во всей этой истории хлопочу я, то всё просто и прозрачно: я делаю это ради моего приемного сына, Фирэ.
– Только ли? – проницательно, а оттого недоверчиво уточнил Паорэс.
– Нет. Но остальное вас не касается. Итак?..
– Дадите мне хотя бы сутки на раздумья?
– Но не больше! – Ормона подняла палец, сжимая в руке информкристалл.
Спустя полчаса, обосновавшись в своем рабочем кабинете, она включила переговорник и запросила лабораторию.
– Ал? Готово ли?
– Да, – отозвался он. – Все готово.
– Ты можешь сейчас подъехать ко мне на работу? У меня очень скоро назначена встреча, и я…
– Да конечно, о чем ты говоришь! – в голосе его прозвучала улыбка.
Он прикатил в рабочей одежде, и Ормона наблюдала за ним из окна кабинета.
– Пусть о тебе думают только хорошее, – войдя, Ал протянул ей золотой медальон на кожаном шнурке. – Если захочется, его можно пересадить на цепь.
– Неважно.
Она внимательно посмотрела на изделие, изображавшее мужчину и женщину, сплетшихся в любовном экстазе.
– Кристалл внутри?
Ал, с улыбкой следя за выражением ее лица, аккуратно коснулся правой груди золотой женщины. Ормона ухмыльнулась и покачала головой. Если он когда-нибудь выйдет из подросткового состояния, это будет чудом.
Медальон раскрылся, и внутри него в специальном углублении алел кристалл.
– Отлично. Чем могу отплатить?
– Ты прости Танрэй, если она сделала тебе что-то плохое. Это ваши дела, а я в женские ссоры вмешиваться не хочу, но… ей не по себе от раздора с тобой.
Ормона закусила губу. Лучше бы он попросил ее… да о чем угодно попросил – всё было бы сбыточнее, чем прощение его жены. Это все равно, что полностью простить себя за какой-нибудь, пусть даже нечаянный, но цепляющий совесть проступок: на словах сколько угодно, а в душе все кривится, как вспомнишь…
– Я подумаю.
Ал изящно поклонился ей и вышел.

* * *

Сетен проснулся глубокой ночью от стойкого ощущения какой-то помехи, что отогнала сон.
Все верно. Рядом находилась смежная комната, где часто работала жена, и сейчас оттуда доносились приглушенные голоса, а под дверью помаргивал призрачный голубоватый свет. Эти звуки его и разбудили.
Постель со стороны Ормоны, хоть и примятая, была пуста.
Тессетен набросил на плечи длинную и широкую шелковую накидку, подпоясался шарфом и, прихрамывая, вышел в кабинет.
– И что тебе не спится? – он помял руками плечи неподвижной жены, наклонился поцеловать в шею и вдруг почувствовал, что здесь что-то не так. – Родная моя, ты что?!
Ормона плакала. Не во сне – наяву! Не та семнадцатилетняя девчонка, иллюзии которой были разбиты проклятой реальностью, а тридцатишестилетняя женщина, повидавшая, наверное, уже всё в этой безумной жизни.
Только сейчас он обратил внимание на то, что было в записи, которую смотрела жена.
Бескрайние заснеженные дали и уже оттаявшие города, реки, воды которых несли малюсенькие – с такой-то высоты! – льдинки к бухте Коорэалатаны, к этой братской могиле пятисотлетней давности… Солнце, искоса пригревавшее весенний Оритан… Лицо Фирэ, совсем еще мальчика, лицо незнакомой голубоглазой девочки…
– Я не помню ничего, – прошептала она. – Я не помню эти улицы, а когда-то безнадежно хотела их забыть. И вот – забыла!
– Значит, для тебя так лучше, – он подвинул второе кресло и сел рядом.
– Мне страшно.
– Тебе?! Ты шутишь?
– Я стала замечать… это не первый случай… Я не помню многих вещей из вчерашнего дня, на их месте просто какое-то пятно…
– Почему же не сказала сразу?
– Я боялась. И отгоняла эти мысли.
– Но, может быть, ты правильно их отгоняла, и всё это чепуха? Многие действия мы совершаем машинально и не помним от рассеянности, сделали мы то-то и то-то или нет… Но это ведь не значит…
– Только не я с моей «отягощенной наследственностью», – ровно проговорила она, тонкими пальцами стирая слезы.
Сетен был единственным человеком, узнавшим от нее о болезни матери.
– Тогда завтра мы пойдем к Паскому, и пусть он там всё у тебя проверит, – он повертел рукой над головою. – Если это оно, то его можно остановить в самом начале…
Она безразлично кивнула и продолжила:
– А теперь я смотрю на то, как погибает вон там, на этих съемках, моя родина, и понимаю, что куда лучше помню ее древней экваториальной страной, чем Оританом вчерашнего дня. Мне страшно, что забудется всё, понимаешь? Всё. И то, зачем мы жили, и то, за что умирали… Что строили, чему радовались, о чем плакали… Нас просто вытрут из памяти этой планеты. О нас будут врать, что все, чем мы дышим – никогда не существовало. А мы станем уже другими, забудем о себе и не сможем заткнуть их лживые глотки, Сетен! И еще хуже – если мы сами же будем отвергать наше собственное существование. Лучше уйти в небытие, чем жить без памяти, без личности среди антропоидов, лишенных аллийского «куарт»…
– Мы вернем себе память. Эта война – зло, но она случилась из-за того, что тел стало больше, чем душ, и Природа исправляет ошибки, убирая лишнее. Это больно для всех нас, особенно для близких тех, кто погиб, но это в самом деле так. И когда дробление прекратится…
– А оно прекратится?
– Я не знаю. Но надеюсь. Так вот, когда дробление прекратится, «куарт» тоже обретут целостность и снова станут возвращаться в этот мир, чтобы Взойти…
– Твоя Природа уже исправила ошибки… пятьсот лет назад, – зло усмехнулась Ормона. – Только не знаю, какие такие «ошибки» она исправляла тогда! Теперь-то мы научены ее справедливостью и безошибочностью…
– Пойдем.
Он вытащил кристалл и повлек ее за собой. Она не сопротивлялась и заснула, едва коснувшись щекой подушки.

* * *

Паском выглянул из-за двери и поманил его к себе. Тессетен проковылял в кабинет.
Тихо работали непонятные приборы, окно было плотно закрыто синеватой шторой, а спящая Ормона лежала в устройстве, которое напоминало погребальную капсулу. Как же скоро ему придется вспомнить эту свою ассоциацию, когда ее капсула будет настоящей, и совершенная оболочка обратится в ничто, сожженная огнем Волчьей звезды…
– Всё плохо? – спросил он с порога.
– Чем дальше, тем больше восхищаюсь твоим оптимизмом, Сетен, – усмехнулся кулаптр.
– Значит, это не то же самое, что у ее матери?
– Нет, не то же. Это… – Паском хмыкнул, – это напоминает ситуативные отклонения психики.
– Что значит – ситуативные?
– Не постоянные. Например, как сейчас у Танрэй. И что особенно интересно: я спросил Ормону, когда она стала замечать у себя эти симптомы, и выяснилось, что они день в день совпадают с появлением этих же симптомов у жены твоего друга. Та жаловалась, что может выбросить вместе с мусором что-то важное, а потом рыться в его поисках, забывает самые простые понятия… В общем – ситуативные отклонения.
– И как это объяснить у моей жены? – мельком взглянув на неподвижную Ормону, спросил Сетен. – Насколько я помню, у нее такого не было даже в таком же состоянии, и с чего бы это сейчас?
Учитель пожал плечами:
– Если тебе нужно мое личное мнение, то думаю, это что-то психологическое…
– Симуляция?
– Симуляция, истерия, навязчивая идея. И ты знаешь причину.
Тессетен удрученно ссутулился:
– Никак не угомонится…
– Но я позвал тебя посмотреть кое-что интересное. Видишь ее энцефалограмму? – он развернул перед учеником длинный свиток, испещренный хищными зубцами. – А это – кардиограмма. Обследование происходило одновременно. Вот этот участок, – кулаптр обвел зубцы на той и другой распечатках, – период спокойствия… А вот здесь я произнес ее имя.
– И в чем разница рисунка? – приняв свитки из его рук, стал приглядываться Тессетен.
– Вот именно, что ни в чем! А вот так обычно бывает, когда усыпленный человек слышит собственное имя, – Паском показал другой свиток, и там зубчики схемы штормило, как море в девять баллов.
– Неосознанно?
– Совершенно. Смотри сам.
Кулаптр снова включил устройство и проговорил в микрофон:
– Ормона!
Зубчики продолжали сновать в своей размеренной неторопливости, чертя бумагу невысокими заостренными гребнями. Паском повторил ее имя еще трижды, потом на разные лады – ласково, грубо, уменьшительно, шепотом. Результат был тем же.
А Сетену вспомнился случай годичной давности, в комплексе Теснауто, и он решил проверить догадку.
– Можно я? – попросил он, и Учитель посторонился.
Сетен шепнул в микрофон:
– Танрэй!
Девятибалльный шторм на прошлом свитке был штилем по сравнению с тем, что они увидели в этот раз. Шпили что на энцефалограмме, что на кардиограмме соседствовали так тесно, что почти зачернили бумагу.
Паском вздохнул:
– Почему же я не удивлен?.. Только твоей жене было под силу загнать эту глупость себе в подсознание…
– А если… предположить… что это правда?
– Если бы подсознание не было столь всемогущим, мы не умели бы ничего из того, что умеем, не подчиняли бы себе стихии и других людей, не ведали бы собственных возможностей. Подсознание едва ли слабее памяти самого «куарт».
Сетен подошел вплотную к капсуле и положил ладонь на прозрачную крышку. К чему ты стремишься быть тенью той, которой ты богаче во всех отношениях? Что тебе ее имя? Тебя манит многотысячелетняя его история? Ну так когда-то и она звалась иначе – Танэ-Ра. Пришло время начинать новую строчку… И довольно уже держаться за прошлое. Из всех нас ты одна сильнее цепляешься за него, а кажется, будто повелеваешь настоящим и будущим. Это уже смахивает на паранойю. Наверное, пора ему осуществить давнюю мечту, махнуть на все рукой и…
– Будь осторожен, – сказал Паском на прощание.
– О чем вы?
– Пока не знаю. Но будь осторожен.

Глава двадцать первая о петрушке и пророчествах, которые у Ормоны всегда получались лучше, чем эксперименты в агрономии, гастрономии и астрономии

– А ты никогда не думал, как относился бы ко мне, если бы я, например, выглядела по-другому? – чуть поворачивая голову к сидящему позади Фирэ, спрашивает Саэти.
Разгар лета. Им по пятнадцать, и будущая жизнь кажется бесконечным полетом, полным загадок и разгадок, полным самой жизнью. Они сидят с нею у озера, любуясь дальними горами и небом, они болтают ни о чем и обо всем. Фирэ опирается спиной о ствол старого дерева, а она – на его грудь, и сидеть вот так, охватывая ее руками, ему просто здорово! Иногда он баловства ради лезет целоваться или щекочет ее, будто невзначай, потворствуя подростковой своей гиперсексуальности, стараясь коснуться вполне сформировавшихся и таких соблазнительно упругих грудок попутчицы. Саэти тоже нравятся эти игры – иначе что бы она делала здесь вместе с ним? Время от времени она изображает, будто сердится, а сама так и тает от удовольствия, прижимается, едва не постанывая от неги.
– Я хочу тебя, – впервые признается он, не в силах терпеть дальше.
Подруга меняется и больше не играет: его признание смело все фальшивые преграды. А потом, усталые и необыкновенно счастливые, они снова устраиваются под старым кленом, и Саэти повторяет свой вопрос.
– Я не думал о таком. А как – по-другому?
– Ну, допустим, если бы я была безобразной, кособокой и с кривыми зубами? – она хохочет, а его рука так и стремится под подол ее легкого платья, никоим образом не подчиняясь мысленным стараниям хозяина представить себе девушку – с которой у них несколько минут назад было самое лучшее, что только можно себе вообразить в пятнадцать лет, – безобразной, кособокой и с кривыми зубами.
– Не знаю, – сдается Фирэ. – Может быть, раз ты моя попутчица, я все равно видел бы тебя самой красивой девушкой на свете и тем самым заставил бы весь мир смотреть на тебя моими глазами?
– Какой ты самонадеянный!
– Ну а откуда мне знать – может, ты и сейчас на самом деле вся вот такая, кривая, косая, ужасная? – поддразнил он. – Я же не увижу…
– Сам ты!.. Оболтус! – Саэти слегка обижается, но уже через несколько мгновений смеется вместе с ним, вспомнив, что сама начала эту тему.
Каким чудесным было то лето! Ему хотелось навсегда остаться в этом сне, позабыв о трех годах, прошедших после этого и всё переменивших безвозвратно…
Он и сейчас видел ее лицо, юное и нежное, смотревшее через пелену другого мира лучистыми серо-голубыми глазами. Она обожала орэмашины, обожала море, небо, лето, обожала петь – у нее был чудесный голос, и она говорила, что это досталось ей от прошлого воплощения ее настоящей матери, гениальной певицы Оритана. Казалось, она и сейчас бы запела, но знает, что пелена Междумирья не позволить ему услышать ни звука.
– Саэти! – прошептал он в полусне.
– Не плачь, мой попутчик, – слышится ответный вздох ветра. – Скоро я опять буду с вами. Просто подожди меня. Просто подожди, как жду я…
– Я подожду, – говорит он, словно заклинание. – Здесь, в Кула-Ори, давно уже живут твои родители, но почему же…
– Не я выбираю, Коорэ. Не ты выбрал своих родителей, вот и мне остается только ждать. Но я чувствую, что все произойдет очень скоро, и мы опять будем вместе! Только… я ведь могу теперь стать совсем не похожей на ту себя… Привыкни к этой мысли!
Ветерок умчался дальше, и образ ее растаял, оставаясь в царстве снов. Фирэ открыл глаза.
Неужели она и правда опасается, что ему есть дело до того, как она будет выглядеть? Да ему лишь бы только чувствовать рядом ее душу, ее «куарт»! Или это все лишь его собственные фантазии и не было никакого разговора ни тогда, в горах Виэлоро, ни сейчас? Ну нет! Если не надеяться, то не стоит и жить! Всё было на самом деле – они дали друг другу страшную клятву. Он так решил – и точка!
Последний день зимы… А здесь не бывает никаких зим, только ливни да направление ветра отделяют сезоны один от другого. Сейчас как раз период частых ливней, но еще пара месяцев – и может начаться засуха, здесь и она не редкая гостья.
Позевывая, Фирэ спустился в гостиную, где уже металось несколько женщин-кхаркхи, наводивших порядок.
– Атме! – почтительно поклонились они, увидев юношу, и тут же бросились продолжать свое занятие.
Настроение у него было приподнятым, он все время вспоминал свой сон.
А, ну да! Сегодня же в Кула-Ори прилетают северяне из Тепманоры…
На ступеньках послышались спотыкающиеся шаги, и на лестницы показался Тессетен. Страшно хромая при спуске, он тем не менее ухитрялся на ходу застегивать камзол. Впервые увидев Учителя в таком костюме, Фирэ отметил, до чего же в этой жаре неуместна празднично-официальная одежда ори.
– Вот в толк не возьму, – сказал Тессетен, усаживаясь за стол, – почему вместо меня не выступить от лица южан Алу? Он представительный…
Окно с веранды растворилось, в комнату заглянула Ормона в рабочей косынке на голове. И в ней она была так же хороша, как была бы хороша в венце, подумалось Фирэ.
– Ал тоже едет. Но необходимо, чтобы там был именно ты, моя любовь. Неужели сломаешься просто постоять?
– Да нет. Просто чувствую себя ряженым придурком…
– Не вижу большой разницы между тем, ряженый ты придурок или не ряженый, поэтому выброси эти мысли из головы, иного не дано, – тут же съязвила она. – Они знают, что наш лидер – северянин, и подсунуть вместо тебя Ала не получится никак.
– А что ты там делаешь, родная?
– Сажаю петрушку.
Сетен и Фирэ одновременно поперхнулись молоком. Она отступила и закрыла за собой створки окна.
– Пойдем посмотрим, – не выдержал Учитель, стирая и стряхивая с руки пошедшее носом молоко, а Фирэ – тот и подавно подскочил при первом же его слове.
Ормона и какой-то подросток-кхаркхи старательно втыкали в кривенькую грядку повядшие кустики петрушки. Она гордо указала на неровные ряды огородной культуры:
– Вот!
– Аплодирую стоя, – Сетен похлопал в ладоши. – Это ты им покажешь в агитационных целях – что будет с зелеными насаждениями, если наши правители развяжут войну распада?
– Не хлопай! – предупредила она.
– Денег не будет?
– Надо щелкать пальцами! Вот так – берешь и щелкаешь!
Фирэ не удержался и начал хохотать. Ей каким-то чудом удавалось оставаться убийственно серьезной, не уступая в том мужу.
– Однажды я сдуру сболтнула им, будто являюсь мастером по выращиванию петрушки в наших краях… Придется сказать, что у нас произрастает именно такой сорт…
Кхаркхи печально приподнял и уронил вялую веточку одного из посаженных и тут же ловко улегшихся на землю кустиков.
– Да, неурожай у нас нынче на петрушку, родная… Как жить-то будем…
Сетен прищелкнул языком, повернулся и ушел в дом доедать завтрак, а Фирэ, тихонько постанывая, плакал за одной из колонн веранды.

* * *

Стоило Фирэ и Тессетену уехать навстречу гостям, Ормона взнуздала одну из своих гайн, велела помощникам-кхаркхи наведаться к соседям и одолжить у них ребятишек, о которых они уже договорились заранее, а сама, вскочив верхом, погнала скакуна к комплексу Теснауто.
На этот раз жена Паорэса вышла из комнатушки сама, без намеков со стороны гостьи.
Паорэс смотрел на Ормону с неприязнью – видимо, чувствовал эту же эмоцию с ее стороны и отвечал взаимностью. Но решение принято, и они нужны друг другу.
– Я согласен, – сказал он.
– Прекрасно, – она подошла и собственными руками надела ему на шею медальон Ала. – Не снимайте это никогда, слышите? Амулет пригодится нам в Тепманоре, но вы должны пропитать его своей энергией, а он вас – своей.
У нее не было никаких сомнений в том, что орэ-мастер согласится. После смерти дочери он не думал больше ни о чем, кроме как о ней – какой она могла бы стать, что сделать в жизни… Будь у него такая возможность, он, наверное, поднял бы ее из мертвых и заставил существовать в состоянии нежити, такой безрассудной, похожей на одержимость, была его любовь к Саэти. Они с Фирэ заразили Ормону своей сумасшедшей привязанностью к той девчонке. Она видела ее лишь издалека, и теперь уже сама почти мечтала познакомиться с нею поближе, сравнить с той, кем Саэти являлась в прошлых воплощениях, поговорить… Но сейчас главное – освободить ее будущую мать, а остальные мечты – поэтапно и, возможно, уже не на этой планете (если осуществится план с «куламоэно» – местом вечной жизни).
Дом встретил ее грохотом падающих вещей и детскими воплями. Интересно, для чего она звала сегодня помощников?..
Привязав гайну, Ормона с опаской ступила в собственное жилище.

* * *

Несмотря на ранний час, летное поле близ Базы было наводнено людьми. Кула-орийцы четко выполнили приказ явиться на встречу гостей исключительно мужским составом. Но вместо женщин туда прибежали местные из племени кхаркхи, ученики Танрэй, и неулыбчиво глазели по сторонам. Фирэ порадовался, что самой Ормоны здесь нет, иначе она была бы очень разгневана присутствием антропоидов.
– Твоя речь, – Сетен протянул свиток Алу, безукоризненно наряженному и подтянутому.
– А ты?
– Не в голосе я нынче, – Учитель, кажется, едва сдержался, чтобы не сплюнуть. – Рядом постою, вас послушаю.
Фирэ прислушался к нему и понял причину его дурного настроения: на перемену погоды у Тессетена сильно болела нога, а поскольку он из гордости опирался не на костыль, а на трость, то болела она еще сильнее, чем обычно.
Ал пожал плечами и почесал Нату за ухом, а тот вильнул хвостом.
К изумлению всех, даже самого Дрэяна, наибольшую суету спровоцировал Саткрон. Бывший габ-шостер носился по рядам ровно выстроенных гвардейцев из своей части и, словно оплеухи, раздавал указания, когда кому махать флажками и скандировать приветствия.
– Болваны! – доносилось с его стороны. – Вот это что такое вы делаете, а?! – он утрированно захлопал руками над головой. – Вы что, с пальмы слезли, как эти вон? – (Кивок в сторону кхаркхи.) – Вот как надо! – и Саткрон столь интеллигентно щелкает пальцами, что задние ряды – горожане – прыскают от смеха, так не вяжется эта роль с его физиономией. – Это кому там смешно? Я сейчас там кому-то посмеюсь!
– Рехнуться можно, – тихонько сообщил Дрэян стоявшему рядом брату. – Он же аринорцев с потрохами бы крокодилу в пасть утолкал! Не пойму, чего это он так из-за них засуетился?
Фирэ подумалось, что здесь наверняка что-то нечисто. Не полезет Саткрон на крючок без наживки.
Наконец оставшийся на Базе орэ-мастер Зейтори передал, что радары засекли приближение какого-то летательного аппарата с севера. Дрэян велел Саткрону встать в строй и выровнял гвардейцев в три шеренги по краю летного поля.
В наполненном ароматами знойного юга утреннем небе появилась орэмашина с голубой полосой вдоль борта. Оттесненные за пределы поля кхаркхи и жители Кула-Ори загалдели и замахали флажками. Но особой радости у южан Фирэ не заметил: многие из них успели застать на Оритане самый разгар войны с Аринорой.
Орэмашина снизилась и села. Из люка плавно выдвинулся трап.
Гости из Тепманоры все как один были разодеты в белое. От белоснежности их плащей на ярком солнце появлялась резь в глазах, мало того: они расшили одежду алмазными стразами, и начнись вдруг стычка, за ними числилось бы тактическое преимущество, поскольку своим сверканием северяне ослепили бы противника.
Фирэ заметил, как Учитель старается отвернуться от всего этого благолепия, да и Ал, выдвинутый вперед всех встречающих, изо всех сил крепится, чтобы не морщиться и не позволить слезам брызнуть из глаз.
– Их, зима меня заморозь, ненароком вороны не унесут? – пробурчал рядом Дрэян.
Под плащами северян виднелись легкие элегантные камзолы (разумеется, белые), на головах красовались изящные береты военного образца, но несколько франтоватее тех, что носили их офицеры по уставу. Узкие брюки были заправлены в высокие сапожки из нежнейшей кожи цвета слоновой кости. И все это так выспренно, так показушно, что при виде их костюмов и надменных рож Фирэ стало тошно. Хотя Ормона и рассказывала о быте тепманорийцев и их склонности к внешним эффектам, видеть это было стократ противнее…
Юноша ничего не мог с собой поделать: наблюдая перед собой северян, слыша их наречие, он тут же видел обугленные руины родного дома и представлял, в каком ужасе умирали его попутчица и родители и как смеялись орэ-мастера в таких же вот летучих машинах с голубой полосой на борту, подсчитывая количество попаданий. Фирэ стоял и убеждал себя, что вот эти трое гражданских, их орэ-мастер и четверо гвардейцев из сопровождения не имеют ни к той войне, ни к обстрелу Эйсетти никакого касательства. Но всякий раз, как раздавались раскатистые «р» их диалекта, он вздрагивал и невольно стискивал рукоять аллийского меча.
Лидер северян, довольно высокий и широкоплечий молодой мужчина с ухоженной растительностью на лице и лазурными глазами, уважительно старался говорить по-орийски напевно, однако получалось у него плохо. Понимая это, он краснел и извинялся за свое произношение.
Ал невозмутимо прочел ответную речь, но все это время взоры северян не отрывались от фигуры Тессетена, который находился чуть позади своего высокорослого друга и старался поставить больную ногу так, чтобы на нее приходилось меньше веса, чем на здоровую, и чтобы эти манипуляции были как можно меньше заметны посторонним. Но пристальнее всех разглядывал Учителя бородач Ко-Этл, однако каменная маска не позволяла понять, что он при этом думал, а лезть к северянину с ментальными приемами Фирэ пока не решался. Пусть однажды он уже воспользовался его оболочкой, чтобы узнать, как обстоят дела у Ормоны, однако искушать судьбу не стоило. Да и она просила всех вести себя с ними без лишнего риска.
Когда обмен любезностями наконец завершился, а солнце уже стало припекать не шутя, Ко-Этл обернулся к своему помощнику и протянул ладонями вверх обе руки. Эт-Алмизар принял от ближайшего офицера-аринорца большую деревянную коробку, раскрыл ее и извлек укороченный односторонний меч в ножнах, что были инкрустированы резной костью.
Держа ножны на вытянутых ладонях, Ко-Этл уверенно шагнул к Тессетену, и Алу пришлось посторониться, отойдя к Паскому и Солондану.
Два северянина стояли друг перед другом, оба одинакового роста и крепкого сложения, оба светловолосые, но один – прекрасный, словно солнечный день, а второй – безобразнее ночного ненастья.
– Я хотел бы, чтобы вы приняли этот скромный дар в качестве символа начала сотрудничества, – витиевато изложил Ко-Этл, глядя Сетену в глаза, что уже само по себе было признаком доблести и смелости: удавалось такое не каждому. – Ножны и рукоять этого меча инкрустированы мамонтовой костью. Ваша отважная супруга принимала личное участие в добывании этого зверя. Оружие по праву принадлежит вам.
Сетен непонятно улыбнулся и, приняв подношение, закрепил ножны на поясном ремне. Фирэ подумал, что эта форма меча – широкого, слегка изогнутого, с одной заточенной стороной лезвия – подходит именно ширококостным северянам, и даже будучи прирожденным ори, Учитель смотрится с этим оружием гораздо органичнее, чем с тонким аллийским мечом. Впрочем, это уже, наверное, стереотипы, навязанные событиями последних десятилетий…
Покончив с официальной встречей, Ко-Этл кивнул своей свите и, двинувшись нога в ногу с хромавшим Тессетеном, негромко спросил того:
– Я хотел отдать распоряжение выгравировать у основания клинка ваше имя, но не осмелился, поскольку точно не знаю, как пишется оно по-аринорски.
– Не беда, – коротко ответил тот, но Ко-Этл продолжал свои филологические изыскания:
– Оно означает «Черный Горизонт», не так ли?
– Дословно – да. А если вдаваться в мудреную орийскую грамоту, то смысл его глубже – «Предвестник». Наверное, бури…
– Отчего так?
– У нас, – Сетен особенно подчеркнул это «у нас», – предвестья добрыми не бывают. Ори говорят: что ждет нас там, за горизонтом – черные тучи или золотая мечта?
– Сложно…
– Это имя появилось впервые, вместе со мной, и написано оно было сразу со сплошной оранагари – я родился на Оритане. Полагаю, в аринорской транскрипции оно писалось бы с разрывом черты после первого слога, но вам было бы лучше спросить об этом у специалиста по словесности. И если она еще работает, у вас будет такая возможность. Ал! – Тессетен оглянулся на следовавших за ними ори и аринорцев. – Твоя жена еще работает?
Тот сокрушенно развел руками.
– Ну да, зная Танрэй, я нисколько не удивляюсь…
– Тан-Рэй? Вечно Возрождающаяся? То есть это Танэ-Ра?
Сетен кивнул и всем своим видом дал понять, что машины к отбытию готовы, а гостям пора рассаживаться.

* * *

Машины выстроились вереницей вдоль дороги у дома Фирэ и его приемных родителей. Гвардейцы-северяне с помпой промаршировали к распахнутым воротам, а местные просто выбрались на воздух, чтобы не задохнуться. Солнце все свирепело и свирепело.
Тессетен поманил к себе Фирэ и шепнул, чтобы тот загнал помогавших Ормоне кхаркхи в какую-нибудь комнату на втором этаже и велел им не высовываться, пока все не уедут. Юноша бросил взгляд на Ко-Этла и подавил улыбку. Уже и слепому было бы видно, как тому не терпится увидеть хозяйку дома.
Вбежав в дом, Фирэ позвал ее:
– Атме Ормона!
Она выглянула через парапет на втором этаже, блистающая неземной красотой и вполне земными женскими украшениями-побрякушками.
– Какая я тебе «атме»? Хватит уже, я же не зову тебя «сынок»! Давай на «ты», договорились? – громким шепотом одернула его Ормона. – Ну что там? Меня мечтают увидеть?
– Еще как!
– Ай! Проклятые силы! Я ведь чуть не забыла про эту бешеную детвору! Антропоиды где-то в доме, усмиряют шалопаев. Пусть приведут их порядок – и тащи  сюда своих братишек и сестренку… или сестренок и братишку, не помню…
Фирэ хмыкнул, быстро отыскал всех, кого нужно – а это были близнецы, сыновья соседки, и девочка помладше них, кажется, дочь одной из ассистенток Паскома.
– Хоть убей, не помню, говорила ли я там, сколько у меня детей, и если говорила, то сколько и какого они пола. На всякий случай взяла с запасом…
– Вот почему я и уверен, что всегда надо говорить правду!
– Ну что ты, в их представлении добропорядочная женщина должна быть увешана… вот этим добром… – она с некоторой опаской развела руками над белокурыми головенками «младшеньких», – с головы до ног!
Взявшись за руки, они впятером, под вой девочки, которой на вид было то ли три, то ли четыре годика, вышли во двор.
– Я убью его! – вдруг сквозь зубы прожужжала Ормона, делая зверские глаза и указывая Фирэ взглядом куда-то вбок.
На грядках с помершей петрушкой растянулся Нат. Он-то и закончил начатое Ормоной и ее помощником-кхаркхи.
– Зато теперь у тебя есть оправдание получше, чем война распада или «такой сорт», – шепнул ей в ответ Фирэ.
Лицо бородача вытянулось, когда он увидел, сколь многочисленное семейство у его вдохновительницы. Зато остальные приветственно защелкали пальцами.
– Позвольте представить наших детей! Фирэ вы уже знаете, господа, а это наши младшие…
Ормона стиснула его руку с просьбой выручать. Юноша понял, что она напрочь забыла, как зовут «ее» детей. Проколы всегда случаются по мелочам, если завраться…
– А они сами скажут, – вмешался Тессетен, подходя к ним.
Как и ожидал Фирэ, вместо проговаривания собственных имен ребятишки, увидев Сетена в такой близости от себя, сначала впали в тихий ужас, затем у девочки началась громкая истерика, а у близнецов – ступор.
– Они испугались такого количества народа, – злорадно пояснила Ормона, и Фирэ догадался, что за эти несколько часов сумасшедшая детвора довела ее до белого каления, и она теперь с удовольствием платит им той же монетой. – Мы ведь живем тут уединенно…
Юноша торопливо утащил их в дом, но стоило ему перевести дух, следом, хромая, заскочил Сетен. Трехглоточный вой тут же возобновился, и он покрепче прихлопнул за собою дверь, чтобы их не было слышно снаружи.
– Пусть кхаркхи разведут их по домам, не то у меня голова треснет! Не могла Ормона выдумать что-нибудь менее травматичное? Сказала бы, что мы разводим крокодилов. Те хотя бы молчат – во всяком случае, у Кронрэя…
– Что ж, вы больше с ними не поедете? – передавая троицу ормониным помощникам, спросил Фирэ.
– Отбился я от них. У меня уже все это в печенках сидит, – Учитель отстегнул подаренный меч и бросил куда-то в угол комнаты. – Сказался больным.
Юный кулаптр решил не говорить, что тот и в самом деле здоровым не выглядит, и отправился вслед за ним, чтобы хоть немного подлечить измученную ногу Учителя.

* * *

На самом деле Тессетен покинул их не только из-за боли. Он ничего не мог поделать с ослепляющей яростью, что захлестывала его при виде Ко-Этла, позволявшего себе так откровенно таращиться на его жену. И знание того, что Ормона водит тепманорийца за нос, ничего не меняло: тот все равно смел считать ее своей любовницей, и за одни такие мысли Сетену хотелось развеять его клочки по ветру. И вот, чтобы не выдать своих дум, он ушел, предоставив жене и Алу знакомить северян с Кула-Ори.
Однако и Ормона вернулась очень скоро, чем-то обозленная и тщетно скрывающая обозленность. Прямо при нем, в спальне, она переоделась в легкий костюм для верховой езды и присела на край кровати, чтобы подкрасить губы. Сетен мог бы смотреть на эти приготовления часами: было в них что-то завораживающее, хотя он никогда не мог взять в толк, чем краска делает лучше ее безупречное лицо, если он даже не всегда может разобраться, мазалась она этой дрянью или нет. Разве только если после поцелуя губы как будто в каком-то жире – тогда точно мазалась.
– Может, у Кронрэя его крокодил уже подрос и сожрет их? – пробурчала она, сообщив, что Ал с Паскомом намерены поселить гостей в просторном доме созидателя.
– Чего это ты вдруг?
Ормона зашипела, как змея, потом фыркнула и что-то заворчала под нос. Сетен опустил руку и вытащил из-под кровати подаренный Ко-Этлом меч.
– Судя по всему, наших распрекрасный гостей ждет судьба этого мамонта, – он потер большим пальцем одну из завитушек орнамента на ножнах. – Бородатый сказал, что ты лично завалила зверюгу…
Она обернулась и медленно проговорила:
– Уже всё знаешь? Что ж, тем лучше…
– А ты привыкла держать всех вокруг себя за слепоглухонемых, которые ко всему прочему страдают тяжелой стадией олигофрении. Кто знает еще о твоих планах насчет тепманорийцев, хочешь осведомиться ты? – с невинным видом уточнил экономист. – Ал…
– Ты лжешь!
– Ты натравишь своих «соколов» на нас обоих или все же пощадишь своего ненаглядного?.. И я имею в виду не Ко-Этла…
– Я пощажу и тебя. Мне льстит твоя ревность.
– Ревность?! Оу! Ха-ха-ха-ха-ха! – закатился Тессетен. – Для ревности нужна хоть капелька любви, Ормона! А что тебе в таком случае может быть известно о ревности? Ты хоть когда-нибудь испытывала что-нибудь хорошее к людям, или только подсчитываешь, высчитываешь, выгадываешь?
– Не вынуждай меня злиться, Сетен! Не вынуждай!
– Иначе?..
Ормона нехорошо улыбнулась и заговорила сквозь зубы:
– Иначе я подумаю насчет твоей ненаглядной, которая сейчас полощет языком с нашими гостями. Она проигнорировала мою просьбу о том, чтобы все женщины, особенно коровы вроде нее, – характерным жестом она обрисовала жутко расползшуюся спереди фигуру ненавистной ей жены Ала, – сидели сегодня – в течение одного дня! – по домам. Северянки проводят так всю жизнь, а здесь – всего лишь день! Но она же у нас избранная… Сама еле ноги переставляет, а туда же… К-корова тельная!
– Это я попросил Ала, чтобы он познакомил гостей с нею: твой бородатый донимал меня вопросами о нашем языке. А кто лучше Танрэй расскажет об этом иноземцу?
– Да ну?! И она, похоже, сильно увлеклась… – в тоне ее слышалась угроза, – иноземцем… Или она в самом деле желает сломать игру? Ну да ладно, эта дура допрыгается… допрыгается…
– Ты так не шути, ладно? – глухо попросил Тессетен, чувствуя, что глаза его наливаются кровью, а покровитель просится в бой.
– Не шутить о чем? Что она избранная, что твоя ненаглядная или что я намерена оторвать ей голову за абсолютной ненадобностью?
Ормона расхохоталась и уже собралась уйти, как вдруг Сетен вскочил и схватил ее за руку. Разгневанная жена принялась вырываться с нечеловеческой силой, и он неожиданно для самого себя сжал пальцы сильнее, чем следовало, так что в суставе у нее что-то щелкнуло, захлопнул дверь и швырнул жену на кровать. Та вскрикнула, сжалась от боли, но тут же собрала волю и отползла на локте к подаренному северянами мечу. Никаких признаков обиды в глазах ее не было, только злоба – на него, на других, даже на саму себя, почему-то не способную ответить ему таким же насилием, хотя могла бы, могла бы…
– А почему ты уверен, что я смогу ей это сделать? – с вызовом спросила она, глядя на распухающее запястье со следами его пальцев, а потом что было сил дернула кисть, вправляя вывихнутый сустав на место. На лице ее при этом не отразилось ничего, только кровь отхлынула от щек и помутнели черные глаза.
Сетен хотел извиниться за свою грубость, но дурацкая гордыня и ярость не позволили раскрыть рта. Он уселся в свое кресло спиной к свету.
– Спасибо, любовь моя, – Ормона прижала к груди поврежденную руку. – Я тебе это еще припомню.
– Что, исполнишь свою мечту – переспишь со своими воздыхателями на самом деле? Ала пригласишь на эту церемонию?
Она выругалась так, как никогда прежде не позволяла себе выражаться в его присутствии, и, вскочив на постели, швырнула в него подхваченным со столика у изголовья кувшином с водой. Сетен молча выбросил перед собой «щит». Мокрые керамические черепки и брызги полетели во все стороны, отскочив от невидимой преграды. Он понимал, что несет похабщину, делал это нарочно, провоцировал и удивлялся, почему она до сих пор не выдернула из ножен этот кривой меч и не накинулась на него с желанием отрезать язык, по возможности вместе с головой.
Однако Ормона сделала кое-что похуже, но где-то в глубине души он этого ждал. Гнойник прорвало.
– Трухлявый пень! Ненавижу вас всех! Однажды вы все будете рыскать в поисках друг друга по моей земле средь других лишенных памяти антропоидов, с которыми вы все перемешаетесь, как скоты – да вы и есть скот! – вдруг с ужасающим спокойствием заговорила жена. – И не будет вам покоя, не будет вам пристанища нигде! Самый тщеславный и высокомерный из вас будет презренным рабом обстоятельств. Та, которую желают многие, будет обесчещена и потеряет всё, в том числе и остатки памяти, в поисках своего самца. Бескорыстный защитник, их хранитель, не будет знать ничего, кроме боли, ран и немоты, а ты… ты будешь трухлявым гнилым пнем, о который спотыкаются все зарвавшиеся путники!
Она выговорилась, закусила губу и прикрыла глаза, разглаживая синяк на руке. Тогда заговорил Сетен:
– А теперь скажу я, и последнее слово – закон, ты знаешь! Я давно ждал, когда в тебе это прорвется! Первое слово сказано, да покроет его второе!
Тессетен оттолкнулся от поручней кресла и легко поднялся на ноги, будто никогда и не был искалечен. Ормона померкла.
– Самый высокомерный средь нас всегда будет находить свою попутчицу, каким бы он ни был при этом. Попутчица потеряет всё, но ее будут желать многие и не станут чинить ей сколько-нибудь опасные преграды. Бескорыстный защитник сохранит всё, что потеряют они, дабы впоследствии – однажды! – вернуть сохраненное им же. А я… я буду гнилым трухлявым пнем, как ты напророчила. Исполнится последнее слово, сказанное ори на языке ори в присутствии ори!
Дернулось пространство, искаженное подземным огнем и космической стужей. Громыхнуло в небесах средь ясного неба. Дрогнул пол под ногами, словно во время нового землетрясения.
Не ожидала даже сама Ормона подобной силы древних умений у собственного мужа. Не учла она близости гор Виэлоро. В запале своем пойманная на озвученной мысли, женщина уже не могла ничего изменить...
– Будьте вы прокляты! – только и произнесла она, а затем покинула комнату.
Сетен запрыгнул на постель, прихрамывая, подошел к стене и вырвал из ножен аллийский меч. Отполированный, словно зеркало, обоюдоострый клинок отразил полыхающее гневом лицо хозяина. И не мог солгать металл – прекрасным было это лицо и сумеречные глаза, в которых сосредоточился весь мир, да вот только сам обладатель меча никогда не видел истины о себе…
– Ты слышал всё, что было произнесено! – прошептал Тессетен и провел пальцами по плоской стороне клинка.
Затуманилась поверхность лезвия от тепла его руки и от горячего дыхания.

* * *

Ко-Этл был немного ошарашен. Приняли их очень недурно, все традиции были соблюдены. Однако у себя, на своей территории, Ормона показалась ему другой – нервной, напряженной и занятой совсем не им. Это не преминул заметить и ехидный Эт-Алмизар, умудряясь сочетать подобострастие с завуалированными подколками.
Гости несколько растерялись. Вслед за Тессетеном, их покинула и Ормона, сославшись на неотложные дела, и они остались в обществе помощника лидера, Ала, и аловой жены, Танрэй. Все бы хорошо: вдобавок к тому, что Танрэй была северянкой, она оказалась очень милой и на лицо, и по душевным качествам – да только не пристало женщине в ее положении на таком сроке казать нос из дому и смущать посторонних мужчин. Для Ариноры это в крайней степени непристойно. Поистине, эти южане – люди весьма эксцентричные и беспорядочные! Куда только смотрит ее муж? Впрочем, что с него возьмешь – он же ори!
Город переселенцев гостям понравился, хотя, конечно, техники здесь и в самом деле было удручающе мало, не говоря уже о предприятиях масштаба Тау-Рэи. Зато северяне всласть подивились тому, как удалось местным выдрессировать бесшерстных небольших мамонтов для помощи в тяжелых работах.
Весь прошедший месяц Ко-Этл серьезно раздумывал над поставленными Ормоной вопросами сотрудничества, но теперь он даже не знал, какая экономическая основа может быть под этим, какая, говоря проще, выгода для Тепманоры. Поставки тропической снеди на Север? Не впечатляет: очень далеко и затратно – его не поймут. Выход в акваторию Южного океана и, как следствие, возможность контролировать пути сообщения южан? Это уже чуть теплее, но все равно ерунда: южане давно зажаты Аринорой в тиски и уже едва высовываются со своего Оритана, боясь участи многих сбитых над океаном сородичей-эмигрантов. Не может же он признаться Совету: да, я потерял голову от жены их лидера и теперь хочу подарить от щедрот им гору тепманорийских устройств – развивать промышленность в Кула-Ори!
Поселили их в большом красивом доме, хозяин которого сейчас отсутствовал.
– Здесь живут наш созидатель Кронрэй и еще пара семей, которые он приютил у себя, – объяснил Ал. – Но они нынче в отъезде, и господин Кронрэй любезно позволил нам распорядиться этим домом по нашему усмотрению. Располагайтесь, господа! Отдохните после долгого перелета. Если будет в чем-то нужда – мы готовы исполнить ваши пожелания.
Держа его под руку, маленькая и уютненькая Танрэй улыбалась. Она хотела понравиться приезжим и нравилась. А еще ее жалели – бедняжке приходилось работать, будучи в священном состоянии! Ее самоотверженностью восхищались. Ко-Этл – в первую очередь, и даже образ обожаемой Ормоны слегка померк в его глазах рядом с этой златовласой птичкой, красавицей-ариноркой. И почему у них не водится таких красивых и умных женщин? Все сплошь или дуры, как сестра, или бесцветные мегеры: стоит такой умыться – и хоть беги вон от этого бледногубого чудовища с рыбьими глазами и редкими сивыми бровями. Встреть он там хотя бы подобие Танрэй – и с холостяцкой жизнью было бы тут же покончено. Но, конечно, он ни за что не позволил бы ей позориться и бродить по городу. У него прекрасное поместье, в котором можно гулять и сколько угодно общаться подружками из соседних имений – он ведь не деспот какой-нибудь, понимает, что даже женщине нужно человеческое общение…
Смотрел он на нее и думал: вот жаль, что скоро южане в своем племени совсем вытеснят небесную расу белокожих и голубоглазых людей. Их черные гены сильнее: к примеру, если Танрэй родит блондина или блондинку, то у тех в свою очередь вполне могут появиться черноволосые или черноглазые дети – эта скверна передается через поколения! Стать истинного аринорца – идеальна. Южане же ущербны во всем, взять хоть Ала, который здесь, среди его сородичей, считается эталоном мужской красоты. Слишком высок, слишком хрупок и тонок, слишком смугл, черты лица резковатые, да и форма черепа… Словом – второй сорт.
Ко-Этл морщился и старался думать о более приятных вещах, бродя по дому здешнего созидателя и разглядывая занятные барельефы. В одной из комнат – большом зале с круглым бассейном – жило какое-то местное чудище. У рептилии была зеленовато-бурая шкура, вся в каких-то наростах и шипах, короткие неуклюжие лапы и длинные зубастые челюсти. Подходить к нему северянин не рискнул, но по размерам прикинул, что чудовище длиной примерно с его ногу, не меньше. И, похоже, это еще не взрослая особь. Вспомнились слова Ормоны о том, какая только гадость ни водится у них в джунглях.
– Что скажешь? – неслышной походкой приблизившись к шурину, тихо спросил Эт-Алмизар и тоже уставился с балкончика на ящера, бревном лежащего в бассейне.
– О чем именно?
– О наших южанах, разумеется!
Ко-Этл вздохнул:
– Странные они. Но мне понравилось, как у них здесь поставлено образование. Одна школа на город – это, конечно, ерунда, только преподавателя до смерти загонять… И возня с обезьянами – тем паче глупость, когда учить надо только детей высших, а никак не это отребье. Но сама идея Танрэй мне в целом понравилась: рабов необходимо в минимальной степени обучить пониманию языка хозяев, иначе как же с ними управляться? И не более того. Она же, сдается мне, поставила себе целью расшевелить их мозги.
– Тогда ори и узнают, что такое – обезьяна с атмоэрто! – усмехнулся Эт-Алмизар.
– Или со взрывчаткой… Охо-хо!
Мужчины расхохотались так, что бревно всплыло на поверхность водоема и погребло к бортику.
– Ах да, мне же велено передать, – спохватился помощник, кулаком утирая слезу с краешка глаза, – что для нас устраивают званый ужин в доме Ала… А ты не запомнил, как они здесь обращаются друг к другу? Смешно как-то…
– Атме.
– Атме! Ха-ха-ха! Точно – атме! Душенька Ко-Этл, а не изволите ли откушать…
– Ну все, довольно, – одернул его лидер, позволивший ему некоторое панибратство исключительно потому, что были они здесь один на один. – Иди узнай, всего ли хватает нашим, и обеспечь, если что-то требуется.
Эт-Алмизар с готовностью подпрыгнул, кивнул и резво удалился.
– Атме! – пробормотал Ко-Этл и прыснул, пока никто не видит.

* * *

Торжество было нестерпимо скучным. Немного спасало то, что Ал устроил встречу под открытым небом, в просторном дворе своего дома.
Фирэ заметил, что почти все блюда, стоящие на столе, по этикету требуют использования самых мудреных столовых приборов, а хитрая мина на личике Танрэй и уничтожающие взгляды, посылаемые в ее адрес Ормоной, не оставляли сомнений, что все это было задумано женой Ала нарочно. Даже чопорные северяне изредка напряженно выбирали, каким инструментом пробовать очередной изыск. А самому Фирэ было смешно: соревноваться в чопорности с его покойным отцом не смог бы никто из присутствующих, и потому никто, кроме юноши и, пожалуй, старого кулаптра Паскома, не ощущал себя свободнее на этом ужине. Забавно, что в конце концов находчивый помощник Ко-Этла, Эт-Алмизар, разглядел это и, незаметно толкнув локтем сидящего по соседству лидера, указал глазами, у кого можно подсматривать верный выбор. Бородач с облегчением воспользовался намеком и почти не сводил взора с рук кулаптров.
А вот Ормона сегодня вечером отчего-то раздражала Фирэ. Может быть, из-за того, что он был настроен на Учителя, а тот, судя по буре в его душе, сильно с нею не поладил по какой-то причине и на ужине даже отсел подальше. Но та его будто и вовсе не замечала, держась только возле делегации северян.
– Как нынче весна в Тау-Рэе, господин Ко-Этл? – нарушила общее молчание мать Танрэй, и все мгновенно оживились, отодвигая от себя почти не тронутые яства.
– У нас весны прохладные, госпожа Юони, а самое начало проходит незаметно, в точности как на Ариноре… – молодой человек споткнулся, – и, вероятно, у вас на Оритане…
Присутствующие засмеялись, как по приказу. Натянуто, но с некоторым облегчением. Ормона внимательно разглядывала тех, кто не поддерживал общего веселья, а Фирэ подумалось, что узнай северяне весны последних лет Оритана, то вряд ли им хватило бы для описания слова «прохладные».
Ал и Паском о чем-то тихонько переговаривались, Тессетен с усмешкой смотрел то в свою тарелку, то на жену. Юноша не чувствовал единения с большинством этих людей, ему не хотелось находиться здесь. Когда Фирэ задавал себе вопрос, для чего он все-таки пришел, сердце предлагало единственную подсказку: ради Паскома, Танрэй и Сетена. Затея Ормоны стала ему непонятна. Поначалу смешная, теперь ее игра начала обращаться во что-то мрачное и пугающее, и чем больше мешала ей Танрэй, тем страшнее становилось смотреть, как пульсируют зрачки в темных глазах жены Учителя.
– Надеюсь, я не сильно пережарила баклажаны… – невинно заметила хозяйка, будто кому-то было до этого дело.
Фирэ улыбнулся. Про себя. Он заметил, как Танрэй подмигнула мужу и Сетену, и решил немного подыграть им – отказался от блюда, отчего у подсматривавших за ним Ко-Этла и Эт-Алмизара вытянулись лица. Паском и подавно поднялся со своего места, чтобы что-то сказать тримагестру, сидевшему в отдалении, рядом с матерью Танрэй.
Ко-Этл и Ормона с непроницаемым видом принялись орудовать ножичками, а все остальные так и зависли над столом, не зная, как подступиться к пище.
– Не знаю, как вы, – вдруг сказал Тессетен, беря свою тарелку и поднимаясь с места, – а я сюда пожрать пришел, а не в правилах этикета состязаться…
И экономист, отойдя в сторонку, разлегся в траве у ствола старой билвы* под ее поникшими колючими ветвями, дабы продолжить свою трапезу при помощи единственной вилки, которой пользовался на протяжении всего вечера. Рядом с ним облизнулся проснувшийся Нат.
___________________________
* Билва – (санскрит) очень колючее субтропическое плодовое дерево от 3 до 10 м высотой. Другие названия – эгле мармеладная, баиль, бенгальская айва, золотое яблоко.

– О! И ты хочешь? – Тессетен принялся кормить волка прямо с рук. – Что, бродяга, надели на тебя ошейник? Так, глядишь, и на цепь скоро посадят…
Ал без лишних объяснений присоединился к ним.
– Никогда не умел как следует пользоваться этой дрянью, – вполголоса поделился он с другом, подразумевая бесконечный ассортимент столовых приборов. – Вилка для овощей, вилка для мяса, вилка для рыбы… А потом еще их как-то надо сочетать с ножами. Грамотно. Зимы и вьюги!.. Я однажды посчитал, и вариантов тут…
Сетен лишь качнул косматой головой и ответил громко:
– Ты считать умеешь? Впрочем, я запамятовал: ты же у нас звездочет…
Пугающе-бесстрастным было лицо Ормоны. Тепманорийцы с недоумением косились на двух чудаков-ори, развалившихся прямо на земле возле очень довольного волка.
– Садись с нами, – попросил Ал, ловя жену за руку.
Танрэй со смехом потрясла головой и вернулась к столу.
– Эти двое – как всегда… – пробормотал Солондан своим соседям, управляющему городом Хэйдду и одному из тепманорийцев – кажется, их орэ-мастеру.
– Что – как всегда? – вежливо переспросил его северянин.
– Да… – тримагестр поморщился и вяло махнул рукой. – Мальчишки… Уж до седых волос дожили, а все как дети малые…
Ормона досидела до конца ужина с каменным лицом. Фирэ, настроившийся на мироощущение Тессетена, непрестанно чувствовал, что Учитель напряженно ожидает чего-то от своей жены.
– Благодарю приветливых хозяев, – Ормона поднялась и медленно положила свою салфетку возле тарелки.
Тут же встал со своего места и Ко-Этл: так велел этикет. Ормона продолжала:
– Ал, твоя жена – превосходный повар. Надо отдать ей должное. А потому – позволь мне поцеловать ее в знак особой благодарности.
Ал едва заметно кивнул, а Сетен – заметил Фирэ – привстал, не сводя глаз со своей супруги.
Танрэй следила за приближавшейся к ней Ормоной, явно слегка недоумевая. Та приветливо улыбалась. Если бы Фирэ не знал об их отношениях, то не заподозрил бы ничего.
Ормона стремительно обняла Танрэй, вцепилась, как ястреб в канарейку, и, невзирая на слабое сопротивление, приникла к ее губам поцелуем.
Фирэ понял, что она хочет сделать своей двусмысленной выходкой. Невидимая никому, кроме него, сила обрывала сейчас тончайшие связи между энергиями Танрэй и ее ребенка. Вторжение было быстрым, насильственным и столь незаметным, что жена Ала даже не встрепенулась, не успела защититься. Она почувствует последствия много позже, но тогда уже ничего нельзя будет исправить…
А главное – самому Фирэ при этом стало так плохо, что он, вскочив, едва не потерял сознание. Точно это его ниточки жизни, его, а не этого нерожденного младенца, отсекали змейки, запущенные женой Учителя. И после этого он не на шутку разозлился. Чувство самосохранения взяло верх над симпатией к Ормоне.
Почти одновременно, не сговариваясь, они с Паскомом уничтожили змеек всех до одной. А Ормона в ярости еще сильнее впилась в губы молодой женщины. Танрэй пыталась освободиться от нее, но не могла.
Вся эта сцена длилась лишь несколько мгновений, но окружающие успели замереть в изумлении от непривычности увиденного. Наконец Ормона бросила жертву, осознав тщетность собственных усилий.
Танрэй перевела дух, отерла губы тыльной стороной ладони, а потом вдруг, коротко размахнувшись, с силой хлестнула Ормону по лицу.
– Ритуал, – со смехом объяснила экономистка, поворачиваясь к гостям и прикрывая забинтованной на запястье рукой зардевшуюся щеку. – У нас здесь так принято. Дичаем.
«Сука!» – поймал себя на неожиданно мерзкой мысли Фирэ.
Прежде он никогда не позволил бы себе не то что сказать, но и подумать такое о женщине, однако в ту минуту Ормона перестала быть в его глазах женщиной.
Юноша беспомощно оглянулся на Тессетена и увидел, что тот крепко держит за ошейник волка, вставшего почти на дыбы и хрипевшего. Глаза Ната полыхали, словно уголья. Сколько силы и быстроты реакции нужно, чтобы успеть поймать, да еще и удержать на месте взъярившегося зверя таких размеров!
Ал широко раскрытыми глазами растерянно смотрел на Ормону. Та поглядела на мужа, сделала какой-то непонятный жест и, взяв под руку Ко-Этла, спокойно удалилась. За ними потянулись и другие тепманорийцы.
А еще Фирэ, восприятие которого за эти минуты многократно обострилось, услышал, как, проходя мимо сникшей Танрэй, Сетен тихо шепнул ей:
– Ты сама должна была сделать это, сестренка…
– Что сделать? – вздрогнула женщина, но он своей прихрамывающей походкой уже покидал двор ее дома.
Ничего не говоря, Ал обнял жену. Танрэй провела по лицу дрожащей рукой.

* * *

Хватая Ната, ринувшегося было сквозь усыпанные цветом ветви билвы к Ормоне, Сетен так и не успел заметить, чем пропорол руку под браслетом, да и боль ощутил не сразу. Может быть, это была одна из острых игл дерева…
Волк истошно кашлял, хрипел и рычал в душившем его ошейнике, но Тессетен держал зверя залитой кровью рукой и даже не шелохнулся.
«Пусти! Пусти!» – требовала душа.
«Пусть покажет, на что годна, иначе толку от нее не будет!» – парировало сердце.
«Посажу на цепь!» – пригрозил разум, останавливая их переговоры.
Получив пощечину от Танрэй, Ормона усмехнулась и оставила ее в покое. Паском и Фирэ все еще напряженно следили, не выкинет ли она еще чего-нибудь, зато Нат угомонился и отступил к ноге друга хозяина. Ал стоял, не менее растерянный, чем тепманорийцы, но он успел бросить пару грозных взглядов на скомпрометировавшего себя волка: зверь не имеет права не то что бросаться – даже рычать на человека без приказа владельца.
– Ритуал, – со смехом объяснила экономистка, поворачиваясь к гостям. – У нас здесь так принято. Дичаем. Не хотите ли совершить верховую прогулку по окрестностям, господа?
– Проклятые силы! – шепотом выругался Тессетен, только теперь замечая, что из-под его браслета бурно хлещет кровь.
Ормона оглянулась и, многозначительно ему подмигнув, повертела в воздухе забинтованной рукой. Он смиренно кивнул, признавая свое поражение.

* * *

Каменистое озеро за их домом потемнело с наступлением ночи, и только свет фонарей у веранды падал на черную поверхность водоема.
Сетен смотрел в отражение, постоянно разбиваемое каплями розоватой воды, что скапывала с его отмытой пораненной руки. Впервые за много лет ему пришлось снять браслет Ормоны, чтобы промыть рану, и теперь тот лежал на гальке поодаль, раскрытый, словно поджидающий свою жертву капкан.
– Зачем тебе все это, Ормона? – спросил он, спиной ощутив присутствие жены, которая явилась безмолвно и бесшумно, словно призрак. – Для чего ты стремишься доказать кому-то, что ты Танрэй? Если мне, то я знаю это и без твоих доказательств, что бы ни говорил Паском. Я знаю…
Она покачала головой и вопросительно указала на его рану.
– Да чепуха, мы квиты, – отмахнулся он. – Вот твоя рука как?
– Тоже чепуха. Ты же знаешь: я не чувствую боли.
– Да всё ты чувствуешь, – Сетен спрятал глаза и слегка обнял ее, стоящую рядом, за колени. – Я прошу тебя, родная: плюнь ты на них на всех, пусть живут, как будто их нет для тебя на белом свете, пусть делают, что вздумается… Не трать силы на недостойных…
– Да? – иронично переспросила она. – А что же ты делал тогда, как не мешал мне своим шутовством, подыгрывая этой брюхатой идиотке?
– Я солгал тебе…
– Да что ты! О чем же?
– О ревности… об ее отсутствии… Это… зима меня покарай… это по мозгам бьет сильнее хмеля. Да, меня бесит, когда на тебя так смотрит этот тепманорийский бородатый козел… Бесит даже сильнее, чем когда так же смотрел брат Фирэ. Да, ты отомстила – наверное, со стороны я когда-то выглядел не лучше, таращась на Танрэй. Но ведь…
– Всё, перестань, – смягчившись, ответила Ормона и три раза мягко сжала рукой его плечо. – Я знаю, кто она и почему всё так у тебя с нею происходит. Ты ни при чем. Забыли.
Ормона сбросила платье и, оставшись в одной тонкой шелковой сорочке, ступила в воду.
– Ормона!
Она не оглянулась и поплыла в темноту, к дальнему берегу.
Да что там происходит! Ничего не происходит – он давно уже пересилил этот сбой в промысле Природы. Ничего не происходит, кроме как с ней, с Ормоной, при взгляде на которую в сердце вдруг появляется до смерти щемящая тоска, тревога: вот-вот что-то с нею случится, они потеряют друг друга. Было ли такое с Танрэй? Да никогда… И никогда он не хотел так ту, которую ему подсовывала в попутчицы насмешка природы, в отличие от его неприхотливой и молчаливо переносящей все невзгоды жены, с которой всякая близость происходила всегда как в первый раз и никогда не наскучивала. Он и теперь смотрел на нее глазами того двадцатилетнего юноши, к которому она подошла в парке Эйсетти вечность назад.
Сетен стянул через голову рубашку с подкатанными окровавленными рукавами, а затем нырнул, чтобы через полминуты вынырнуть уже возле неторопливо плывущей жены. Плавал он теперь куда лучше, чем ходил…
– Ормона, послушай же! Я тут кое о чем подумал…
– Поздравляю! И давно это у тебя? – приветливо спросила она.
– Ты о чем?
– Ты сказал – «подумал»...
Он фыркнул, махнул рукой, чтобы она не пыталась сбить его с толку, и снова перешел на разговор о задуманном:
– Давай оставим всё это к проклятым силам, соберемся и уедем, куда глаза глядят?
– А, от самих себя… Ну-ну, мы это проходили…
Она вырвалась вперед, проплыла еще ликов пятьдесят и нащупала ногой дно.
– Да не от самих себя! От всего, что провоцирует нас тут непонятно на что…
Жена встала на дне и со смехом плеснула в него водой.
– Да подожди же! – он уклонялся, а Ормона все брызгалась и отступала к берегу, всем видом показывая свое нежелание обсуждать эту тему. – Мы сделали для них всё, что могли, им теперь нужно только взять готовое. Если они не хотят даже этого – ну так пес с ними! Нас с тобой это уже не касается, родная! Хочешь скажу, как ты смотришься с этими своими идеями? Как гусыня! Бегаешь, машешь крыльями и уговариваешь их принять твои подарки, а они только знай воротят рыла…
– Сетен! Отстань, а?
– Да не отстану я от тебя, зима нас покарай!
Он схватил ее и прижал к торчащей из воды скале. Ормона, как и днем, принялась обороняться и вырываться из его объятий, но теперь он был осмотрительнее со своей силой, зато настойчивее.
– Ты смешна, родная, – Сетен поймал ее руку и поцеловал в почти зажившее запястье. – С нами здесь в самом деле происходит какая-то гадость.
– Не сваливай своей вины на ревность и случайность.
– Я не сваливаю, я признаю свою вину и готов сделать что угодно, чтобы ее загладить – скажи, что…
– Гадость, которая с нами происходит – это самозванка, жена твоего приятеля, которого ты уже начинаешь ненавидеть за то, что ты – не он, что он присвоил твое имя, как эта поганка присвоила мое! Вот что такое гадость!
Она хлестала его правдой, словно кнутом.
– Ты же предложила забыть это…
– Да на самом деле – плевать мне на вас троих. И на Ала, и на поганку, и на тебя. Никуда ты от меня не денешься, мы пока еще нужны друг другу.
– Да! И не «пока», а...
– Заткнись. Просто я не желаю, чтобы своими дуростями вы испортили мне игру, которая, быть может, завершившись удачно, спасет все ваши никчемные жизни. Может быть. Не знаю. Но лучшего предложить не могу.
Сетен не знал, нарочно ли она провоцировала его на злость, но с каждым словом он все отчетливее испытывал некое противоположное чувство. Только она в своей мании не желала этого признать и продолжала колоть его упреками и полуправдой.
– Ну всё, довольно чепухи, Ормона!
Она снова забилась, не сводя с него непокорного взгляда и продолжая гнуть свое:
– Отпусти меня!
Вместо этого он прижал ее к камню еще плотнее, ухватил пальцами за подбородок, чтобы она не вертела головой, и поцеловал. Ормона досадливо замычала, из последних сил упираясь обеими ладонями ему в плечи, потом ослабела, и губы ее, потеплев, разомкнулись, отвечая на поцелуй. Когда Сетен ощутил во рту ее горячий прыткий язычок, то нарочно прервал ласки и шепнул ей на ухо:
– Пообещай сейчас же, что мы уедем!
Со смехом лизнув мужа в щеку, она плавно раздвинула в воде ноги, поймала его руку и завела туда, вниз, где по сравнению с прохладной водой пальцам стало невероятно горячо, а по телу Сетена прокатилась раскаленная волна, трижды омыла сердце, и каждую жилу, и всю сущность целиком превращая в напряженные до предела электрические нити. Грудь Ормоны под мокрой тканью налилась, не хватало никакой воли удержаться, не коснуться этих алых бутонов. Он гладил ее, словно мягкую податливую глину, готовую подчиниться желанию скульптора, касался каждой впадинки, каждой выпуклости знакомого наизусть, но как прежде, как всегда вожделенного тела, которое он воссоздал бы по памяти даже с закрытыми глазами – хоть в постоянстве мрамора, хоть в изменчивом песке.
– Пообещай, родная! Просто пообещай!
Она уже снова целовала его, избегая ответов и призывно прижимаясь под водою к его паху. Эти движения вынудили его подхватить ее, невесомую, за бедра и слегка приподнять. Терпение Тессетена закончилось – Ормона, как всегда, победила в этой схватке – и, отведя в сторону мешающийся подол ее сорочки, что всплыл на поверхность между ними, он сделал то, чего добивалась жена и к чему он стремился сам, тщетно стараясь сдержаться, пока не заручится ее клятвой.
Она всхлипнула и, наконец почувствовав его в себе, обеими руками вцепилась в каменную расщелину высоко над головой. Мягкими, но упругими и сильными толчками проникая в нее все глубже, Сетен боролся с обычным в такие минуты помрачением рассудка и старался не упустить из памяти того, на чем он остановил их разговор… скорее, правда, его разговор.
Мокрая сорочка липла к телу жены, и вид ее великолепной груди, то исчезавшей, то проявлявшейся под волдырями влажного шелка, доводил его до безумия скорее, чем если бы она была совершенно обнажена. Сетен продолжал что-то говорить ей, но сам уже почти не осознавая, что, и не зная, сколько все это длится, а она в ответ стонала и вскрикивала, всем своим сильным и гибким телом подаваясь навстречу и извиваясь в конвульсиях близкого экстаза.
– …и там не будет никого лишнего, только мы и наш тринадцатый ученик…
Эту, последнюю, свою фразу Сетен успел ухватить проясняющимся рассудком, когда жена прогнулась дугой, забилась и закричала, ощутив ударившую внутрь нее горячую струю. Состояние, схожее разве что со сладостной смертью, медленно отпускало его тело и разум, оставляя лишь приятное утомление.
– Так что же ты скажешь, моя любимая? – тихо спросил он, заглядывая в ее затуманенные глаза и надеясь хотя бы вот так, полуобманом, взять с нее важное обещание. Хотя, сказать откровенно, было ему сейчас не до такой чепухи – всё казалось каким-то ненужным и мелочным в сравнении с тем миром, где они сейчас находились вдвоем. – Каким будет твой ответ?
Ормона отняла затылок от камня, резко зажала ему рот узкой ладонью, обвила его бедра ногами и хрипловато шепнула:
– Ещё!

Глава двадцать вторая, в которой нам придется насовсем распрощаться с некоторыми героями скорбной повести о том, как погибал великий Оритан

– Тихо. Стой здесь, – приказал Саткрон одному из младших гвардейцев, а сам бесшумно поднялся по мраморным ступеням крыльца.
Все гости дома Кронрэя давно спали. Ночь была тихой, в небе прорезался лишь тонюсенький серебристый краешек Селенио. Звезды окружали его, словно прощающиеся сородичи, грустно мерцая в черноте небесных покоев.
– Вы – со мной, – продолжал распоряжаться гвардеец, и несколько человек последовали за ним в дом созидателя. – Чтоб ни звука. Кто оплошает, будет наказан.
Все были собранны и безмолвны.
Саткрон уже решил, что Ко-Этл будет его «трофеем». Он сам принесет Ормоне окровавленный белый плащ главы тепманорийцев.
– Тихо! Стоять!
Привычным к темноте взглядом Саткрон вовремя успел различить дремавшего в кресле комнаты-прихожей молодого северянина, военного.
– Хм… – недобро усмехнулся гвардеец, обращаясь к одному из своих спутников. – Часовой… Не доверяли, значит!
Ставя ноги, обутые в мягкие сапоги, так, что не услышишь ни звука, Саткрон приблизился к русоволосому юноше, на всякий случай зажал ему рот ладонью и ткнул тонким, как спица, лезвием точно в сердце. Лишь тихо хрустнули пробитые хрящи и разорванная плоть. Тепманориец даже не успел проснуться. Саткрон, озираясь, извлек лезвие, привалил труп к спинке кресла и показал стражникам разойтись, как то было условлено, по комнатам.
– Дурной из тебя дозорный, – сказал гвардеец убитому парню, протирая свой клинок его плащом, переброшенным через подлокотник.
Крови проступило совсем немного. На белой рубашке северянина темнело только маленькое пятнышко.
Саткрон поднялся на второй этаж, где, как объяснила Ормона, должна быть комната бородатого.
Двери поддались легко, и молодой человек проскользнул в щель между створками, не желая рисковать и открывать шире – вдруг заскрипит?
И тут же что-то хлопнуло, голову обволокла темная ткань, а в солнечное сплетение ткнулся чей-то кулак. Задохнувшись, Саткрон успел подумать: «Конец!», а затем ударился лбом о пол, застеленный мягким ковром.
Лишь вечность спустя он вернулся в этот мир. Открыл глаза и стянул с головы плотную материю. Перед глазами возникли сапоги – в точности такие же, как у него. Саткрон медленно поднял взгляд. Человек, стоявший над ним, сделал шаг назад и присел на корточки. Гвардеец узнал командира, Дрэяна. Тот держал под мышкой какой-то белый комок.
– Это должен был сделать я, – глухо сказал Дрэян.
– Командир, вы что здесь…
– Заткнись. Вставай и помоги убрать трупы.
Саткрон поднялся не без труда. Дыхание все еще не выровнялось, а нутро до сих пор вибрировало от мучительной боли после удара железного кулака Дрэяна.
Всем отрядом они перенесли убитых в поджидавшую их машину, сваливая тела как попало. Все были заняты настолько, что никто не ощутил присутствия постороннего, тенью метнувшегося за кусты жасмина.
– Какая тварь пустила этому кровь так, что я уже весь измазался? – прокряхтел Саткрон, освобождаясь от последнего покойника и оглядывая себя.
Никто не сознался. Машина скрылась во тьме, уезжая с полностью погашенными фарами. Дрэян провожал ее насупленным взглядом, ссутулившись, будто раненый волк.
– Отдали бы вы этот плащ мне, командир… – посоветовал Саткрон, подергав белый плащ, который тот так и продолжал сжимать под мышкой. – Все-таки атме Ормона поручила это мне, а не вам…
– Это должен был сделать я, и я это сделал.
– Вам не кажется, что слишком поздно? – с издевкой спросил подчиненный. – Договор изменился!
Дрэян резко обернулся, взглянул, будто накинул невидимый кокон поверх его высокомерно запрокинутой головы:
– А вам не кажется, что вы забываетесь, гвардеец?!
– Поединок?!
– О, зимы и вьюги! Перестаньте! – зашептали со всех сторон.
Дрэян резко расправил заляпанный кровью плащ покойного Ко-Этла, набросил его себе на плечи:
– Поединок!
– Да успокойтесь, господа! Нам нельзя здесь больше оставаться! Уходим, пока никто не заметил!
Гнев, ревность, соперничество прибавили Дрэяну сил. Он закрылся мороком громадной черной кошки и, выдернув из ножен свой стилет, бросился на Саткрона.
Услышав рев обезумевшего зверя, который, растопырив когти, полетел на него, Саткрон оробел, но вовремя спохватился, что это лишь для отвода глаз. И главное здесь – угадать, где находится вооруженная рука противника, спрятавшегося в образ зверя.
Удар лапы пришелся по груди молодого человека, но не нанес вреда. А вот плечо отпрыгнувшего Саткрона обожгло резкой болью. Из раны брызнула кровь.
Кошка пролетела за спину врага, перекувыркнулась в траве, сминая кусты и цветы на клумбе.
– Остановитесь! – завопил кто-то уже почти в полный голос.
Саткрон полоснул зверя стилетом. Кошка вскрикнула голосом Дрэяна, и морок сгинул.
Командир перекинул оружие в левую руку, а правой зажал разошедшуюся кровавой пастью щеку. Пятен на его трофейном плаще прибавилось. Опрокинув соперника навзничь, он стал бороться с ним на земле, пачкая одежду его и своей кровью. Никто не имел права вмешаться: Поединок есть Поединок.
Саткрон обеими руками сдерживал кулак Дрэяна, а будто сросшееся с пальцами командира лезвие стилета металось у него перед глазами и неуклонно приближалось к лицу.
– Ты победил, – сдался Саткрон, потому что умирать ему не хотелось, да никто из свидетелей и не осудит его сейчас за отступление.
Дрэян сам решил свою судьбу. Он нажил себе опасного врага. Прежде, несмотря на все столкновения, Саткрон относился к нему лояльно, а вот теперь… Теперь он пойдет на все, чтобы избавиться от препятствия в лице командира.
– Господин Дрэян, он признал! – видя, что тот не намерен отпускать соперника, засуетились гвардейцы. – Завершите Поединок! Пора уходить!
Несколько человек уже кинулись расправлять кусты и посыпать песком кровь на дорожках.
– Куда дели их орэмашину? – поднимаясь на ноги и по-прежнему прикрывая ладонью раненую щеку, как ни в чем не бывало спросил Дрэян.
В сторону побежденного Саткрона он даже не взглянул. Тому стало дурно от потери крови, и подчиненные, подставив плечи, увели его прочь.
– Один из наших орэ-мастеров должен спрятать ее в пещерах Виэлоро или взорвать в горах, командир, – ответили Дрэяну. – Точно неизвестно…
– Хорошо, значит это уже не наше дело. Быстро уходим отсюда…
Затаившийся в зарослях жасмина человек еще долго не мог заставить себя пошевелиться. Он лишь ловил ртом спертый воздух и отчаянно думал, как же теперь жить со всем, что внезапно для себя он узнал этой ночью…

* * *

Она проснулась оттого, что продрогла. Утром выпала роса и снова насквозь промочила высохшую за ночь сорочку.
Ормона сладко потянулась. Давно ей не удавалось поспать так долго и так крепко, без мучительных пророческих сновидений, все чаще донимавших ее сознание. И даже несмотря на холод, ей сейчас было необыкновенно хорошо. Ей всегда было хорошо после таких ночей рядом с ним, но сегодня все было чуть иначе, и она не понимала, в чем дело.
Она раскрыла глаза и посмотрела на подмигивавшие ей предутренние звезды. Рядом мерцало огнями дальних фонарей озеро, а сама она в какой-то бесконечной истоме, усиливавшейся при каждом прикосновении к телу, лежала на мягкой траве бережка, и вставать ей совсем не хотелось. Ормона провела рукой между бедер, возбуждающе горячих, влажных и скользких, сжала ладонь ногами и глубоко, легко вздохнула, вспомнив каждый миг минувшей ночи. Он уже успел по своему обыкновению куда-то удрать, но будить ее не стал, принес из гамака плед и укрыл, да только от росы под пледом стало еще холоднее, вот сон и сбежал в самые сладкие минуты рассвета вслед за Сетеном.
Что-то светлое мелькнуло справа от нее, и женщина резко привстала. Она давно уже привыкла, что никакая местная фауна не смеет подобраться к ней без ее на то желания, а это было, кажется, какое-то насекомое, и оно исчезло сразу же, как только ощутило на себе внимание человека.
Ормона насторожилась. Это точно не насекомое. Оно несет в себе привкус второго мира – можно сказать, отчасти оно еще там, но для чего-то проявилось и тут…
– Ты по мою душу? Пришло время, да? – она грустно усмехнулась. – Жаль… Ну так когда же? Я не испугаюсь, говори, как есть!
Из-за плеча ее выпорхнула призрачная серебристая бабочка-паутинка и разлила в ее душе безмятежность.
– Ч-что… что это значит? Как это понимать? Ты откуда? Ты вообще кто?!
Смутная догадка мелькнула, робко коснувшись сознания. Ормона, конечно, чувствовала в себе что-то, чего еще никогда в жизни не испытывала, но в том-то и дело, что сравнить ей было не с чем, и она в каком-то отупении лихорадочно перебирала в голове, какой из подвохов уготовило ей мироздание на этот раз.
– Ты кто? Как это возможно?
Ормона распознала женский «куарт» – паутинка-бабочка этого захотела и дала подсказку. Голова закружилась, а перед глазами все поплыло в преддверии обморока. Вот о чем предупреждал Паском, не желая рассказывать подробностей! Она умрет как личность. Родившаяся у нее девочка отберет у нее себе память точно так же, как когда-то при рождении память матери перешла к ней самой, к той, которой не должно было существовать! И мать стала пустой бессмысленной тенью, оболочкой, и все считали ее теткой Ормоны, а мать не только не возражала, но каждое утро, услышав фальшивую историю о погибшей в родах сестре, считала собственную дочь племянницей. Вот, значит, какая судьба уготована и ей самой, вот ради чего Природа измывалась над ней все эти годы, ломая и заставляя ее считать себя безжизненной пустыней, обителью миражей без признаков духа…
– Я не хочу такого! – проговорила она вслух, адресуясь к появлявшейся и пропадавшей паутинке. – Мне был нужен только мой Коорэ! Я не желаю становиться проводником в этот мир для кого попало! Пусть лучше никак, чем так! Убирайся, ищи себе другую – неразборчивых на свете полно!
Ормона отбросила тяжелый холодный плед и вскочила, уже намечая план действий по изгнанию врага из собственного тела и перечисляя по памяти ингредиенты состава специальной настойки, хотя пользоваться ею прежде еще не доводилось – она просто о ней знала. Чем скорее это сделать, тем лучше, потому что «куарт» появляется немного раньше, чем его будущее вместилище прочно закрепится в чреве и начнет расти. Пока это всего лишь фантом, и на физическом уровне его, по сути, еще нет…
Мотылек просто сел ей на плечо, и вместо слов в душу женщины снова заструился бальзам спокойствия. Никакого вреда не будет, «куарт» пришел не для того, чтобы брать, даже напротив – он готов отдавать, просто его ждут… Его ждет Коорэ.
– Са… Саэти?! – подавившись воздухом, выговорила Ормона. – О, Природа! Но ведь… А Паорэс? А Эфимелора?..
Она вспомнила, что вчера уже отдала амулет орэ-мастеру, что уже выстроила надежный план по спасению Эфимелоры из-под власти деспотичных северян… и ей вдруг стало все это убийственно безразлично и даже немного смешно! Сетен прав: разве кому-то когда-нибудь было дело до нее, до нее самой?! Даже он только с возрастом стал умнеть, и то с переменным успехом… Кто-нибудь, кроме него, сказал ей хоть раз слово благодарности за хорошо выполненную работу? Да к проклятым силам всю их каторжную возню! Сегодня же собраться и лететь в Тепманору, устроить переворот, разогнать оставшуюся там без правительственной верхушки братию, захватить власть и в спешном порядке организовать экспедицию в горы Виэлоро, пока она еще сама может всё контролировать! Только вот надо сейчас же остановить Паорэса, переиграть план. Она не хочет ничего от сородичей, она воспользуется самолетом убитых (да-да, теперь уже убитых!) врагов. А южане пусть остаются при своем! Время на то, чтобы добраться до «куламоэно», есть, и если поторопиться, то к Восходу Саэто пещера будет свободна. Кто пожелает – пожалуйста, пусть отправляется с ними. Кто очень щепетилен – пусть гибнет в последнем катаклизме! Ей надоело…
– Сетен! – крикнула она куда-то в озеро, в сторону дома. – Я подумала и на твое вчерашнее предложение отвечаю: да!
Она улыбнулась. Ормону не удивило бы, не обойдись тут без его пылкого желания таким способом заставить ее принять решение в пользу отъезда, но хоть он и невероятно силен, пути «куарт» неисповедимы, и прежде сделать подобное не удавалось даже им обоим. Это просто очень удачное совпадение. Очень удачное, моя девочка, малышка Саэти...
На противоположном берегу показалась человеческая фигурка, но она не хромала. Нагнувшись, человек подобрал что-то с земли и направился в обход водоема. И вот уже стало понятно, что это Фирэ.
Ормона рассмеялась, села и откинулась навзничь в траву. Надо же, как это легко и пленительно приятно – отпустить события и послать всех и вся к проклятым силам!
– Ищу-ищу вас обоих… Где вы пропадаете? Я уж чего только ни подумал ночью… – в одной руке юноша нес серебряный браслет Тессетена, а через другую перекинул ее платье.
– Пусть не иссякнет солнце в сердце твоем! – переворачиваясь со спины на живот, проговорила она в ответ. Фирэ был слегка озадачен ее непривычно безоблачным настроением. Осознав, что это за браслет, Ормона почувствовала болезненный укол тревоги и подскочила на колени: – Он забыл браслет – вот зимы и вьюги!
– Я передам ему. Я к тебе извиниться.
– Ты-то за что?
– Я вчера плохо подумал о тебе… очень плохо… Так нельзя было думать о тебе… Ты была неправа, просто ужас до чего неправа… Но я не спал, поразмыслил ночью, все сопоставил и начал тебя понимать… Хоть ты и в самом деле неправа. Ну чего бы ты достигла, убив в ней часть моего «куарт»? Ему же до рождения – пара десятков дней! Он тем более не пришел бы к тебе после этого!
Ормона отмахнулась, поманила его к себе и обняла за шею:
– Вчера – это тысяча лет назад, мой мальчик! Скажи, ты что-нибудь видишь, или мне всё приснилось?
– Что с тобой, Ормона? Ты сегодня…
Тут он своим целительским взглядом рассмотрел кое-что у них над головами и замер, не веря своему счастью.
– Саэти! – почти беззвучно прошептали его губы.
– Я сама не могу поверить… – призналась Ормона.
– Саэти! Саэти! – нежно повторял он, протягивая ладонь к мотыльку, и паутинка доверчиво присела на кончики пальцев.
– Ты только ему не говори. Я хочу первая посмотреть на его физиономию, когда он ее разглядит!
Фирэ легко засмеялся и уже сам обнял попутчицу Учителя:
– Я знал! Я ждал ее, но не смел надеяться, что все обернется таким наилучшим образом! Можно?
Ормона кивнула, и он осторожно приложил ладонь к ее животу чуть ниже пупка:
– Рад видеть тебя, Саэти, рад видеть, моя Мечта…

* * *

– Не могу поверить… – прошептала Танрэй, в ужасе глядя на понурого Ишвара.
Будь его кожа не столь темной, ученика можно было бы назвать смертельно бледным.
– Ты уверен, что все понял правильно? А? Ишвар? Уверен? – женщина потрясла его за плечо, все еще втайне надеясь, что кхаркхи что-то напутал.
– Один из них – тот, который злой – сказал атме Дрэяну, что это ему поручила сделать атме Ормона. А потом атме Дрэян надел на себя белый плащ гостя, и тот был в крови…
– Они говорили на ори, ведь правда?
– Да. Но я хорошо понимаю ваш язык. Вы ведь знаете…
– А как ты очутился там, Ишвар, в такой час?
– Я провожал Хэтту… – он слегка смутился: все, что касалось сердечных взаимоотношений, в его племени было почти табуировано. – И обратный путь лежал мимо дома атме Кронрэя. Я увидел людей. Побоялся, что гвардейцы рассердятся… И решил переждать. Но они не уходили. Я спрятался, а потом увидел…
– О, Природа…
– Я никому не мог сказать, кроме вас… Не знал, как быть… Не выдавайте меня, я очень боюсь их…
– Я должна знать точно… Ишвар, замени меня сегодня на уроке, прошу тебя. Если кто-то из ори спросит, где я, скажи: «Атме Танрэй стало нехорошо, и она отправилась отдохнуть». Куда – не говори. Скажи, я не сказала.
Танрэй набросила на плечи накидку, завернулась в нее и побежала домой. Ей было тяжело подниматься в гору, потому что дом их стоял на возвышенности, но молодая женщина пересилила себя и, не сбавляя шага, добралась до места. Соседи с удивлением смотрели на нее, а она едва успевала отвечать на приветствия.
Задыхаясь, она открыла двери, присела у порога и перевела дух. Тут же с верхнего этажа к ней бегом спустился Нат, заглянул хозяйке в глаза, тревожно обнюхал ее руки. Танрэй нетерпеливо оттолкнула от себя морду волка, ухватилась за его спину и поднялась. Он дернулся следом за нею.
Женщина вытащила из ящика в кабинете мужа картинку, которую рисовала когда-то давно. Это был Кула-Ори, еще недостроенный, еще совсем не такой, каким стал теперь.
– Сиди, Нат! – ей пришлось применить силу, чтобы затолкнуть зверя в дом и запереть за собой двери.
Волк с рычанием бросился на них с обратной стороны. Танрэй оглянулась. Он вел себя необычно. В какую-то секунду в голове ее промелькнула мысль взять Ната с собой, но это было опасно.

* * *

Молодой длинноволосый мужчина в старинной одежде метался по комнатам, но руки его свободно проходили сквозь стены, двери и окна, не способные ничего открыть и выпустить тело зверя.
– Как же я недосмотрел? Она же что-то задумала… Ну придите же хоть кто-нибудь! Откройте эту дверь, пропади она пропадом!
Он не знал, что предпринять, только страшное предчувствие терзало его и понуждало к бессмысленным действиям.
«Хранитель, здесь ли ты, слышишь ли меня? Я недосмотрел, моэнарториито, будь осторожна, заклинаю тебя! Я отработаю, но ты защити ее, слышишь?»
Ему не отвечали, его не слышали. Она была далеко, да и мог ли он быть уверен, что после вчерашнего хранитель сердца не воспользуется беспомощностью его подопечной и?..
Мутциорэ не хотел и думать, что будет тогда…

* * *

Танрэй почти бежала, всё удаляясь от дома по извилистой тропинке, ведущей к казармам. И ее провожал вой Ната, выскочившего на балкончик под самой крышей дома и смотревшего ей вослед.
У ворот, ведущих к военной части, Танрэй пришлось помедлить еще. Она чувствовала, что лицо ее раскраснелось и горит. Да и бешеное дыхание наверняка показалось бы дежурному офицеру подозрительным. Прижав к груди картинку, Танрэй облокотилась на каменный забор. Снова начиналось землетрясение…
Немного успокоившись, она постучала в ворота. Створка приоткрылась, и ей навстречу вышел молодой дежурный.
– Господин гвардеец, – она улыбнулась юноше, – у меня есть дело к вашему командиру… или его заместителю, господину Саткрону…
– Конечно, атме Танрэй! Проходите! Видите ли, я не знаю, не занят ли сейчас командир Дрэян…
– Мне будет достаточно и его помощника…
– Офицер Саткрон… ему сегодня нездоровится. Он отсутствует… – взгляд стражника заметался, стараясь избегать глаз собеседницы.
– О, нет… – она зажмурилась и закусила губу.
– Что с вами?
– Ничего. Все в порядке.
– Я могу проводить вас, если нужно, – молодой человек наверняка подумал, что ей стало плохо; он был недалек от истины, только причина ее дурноты имела иное происхождение.
– Не нужно. Я найду сама.
Танрэй искала недолго. Кабинет командира указал еще один гвардеец.
Холод ударил ей в ноги, когда она увидела Дрэяна. Почти всю правую сторону его лица закрывала повязка.
– Я… господин Дрэян, что с вами случилось?!
Он нахмурился, но затем небрежно отмахнулся:
– Пустое. Нарыв. Климат здесь, госпожа Танрэй, гнилой. Москит укусит – считай, всю щеку надо вскрывать и чистить… Ах, да! Что это я при вас о таких мерзостях… Вы что-то хотели?
– Д-да… – Танрэй с трудом вспомнила предлог, с которым она явилась в казармы: всё, что ей хотелось узнать на самом деле, она уже узнала. – Да. Вот…
Дрэян вскользь посмотрел на рисунок:
– Что это?
– Вы ведь увидитесь с нашими гостями из Тепманоры, когда будете сопровождать их на взлетное поле? Просто я вчера обещала господину Ко-Этлу подарить им на память рисунок строящегося Кула-Ори, а сегодня мне некогда искать их… Могли бы вы передать ему? – Танрэй обеими руками протянула картинку офицеру.
Тот кашлянул, словно прочищая горло и, отвернувшись, сел за свой стол:
– Вы немного опоздали, госпожа Танрэй. Наши гости уже улетели…
– Куда улетели?
– Домой, куда ж еще? В Тепманору.
– Когда?
– Чуть рассвело. Так что… не могу я передать вашу картину Ко-Этлу… В другой раз, быть может?
– В другой раз… – повторила она, отступая. – В другой раз… Хорошо…
И, не закончив свой визит полагающейся прощальной фразой, она покинула казармы.
Ормона… Виной восьми смертей была Ормона, стоявшая за всем этим покушением… А восьми ли? На протяжении стольких лет жителей Кула-Ори – правда, тогда лишь аборигенов, но что из того? – зверски убивали в джунглях, пытаясь обставить их гибель как несчастный случай. Доказательств нет, но… не потому ли так неспешно вели расследование охранники, что большинство их коллег (если не все они) были замешаны в преступлениях?!
У Танрэй помутилось в глазах. Кажется, она даже на секунду лишилась сознания, и вздрагивавшая земля ушла из-под ног.

* * *

Фирэ вошел в палату и увидел Учителя, которого так и не нашел утром.
– Посмотри, хорошо? – тот слегка похлопал тростью по больной ноге. – Замучила она меня… Паскому сейчас не до того, пришел вот к тебе…
– Конечно, – юный кулаптр отвернулся, с трудом подавляя невольно просившуюся на лицо улыбку. Заметит, выведает…
Тессетен разулся, снял повязку и положил ногу на соседний табурет.
– Ты что такой странный?
– Да забыл дома ваш браслет. Пообещал, что передам, и забыл, вот осёл… Нельзя вам было его снимать…
– Да уж, чай, полдня роли не сыграют, никто меня на дороге не переедет… Ну что там?
Юноша только начал осматривать, решив начать на физическом уровне, а потом поглядеть через «алеертэо». Он надавил на щиколотку чуть сильнее, и Сетен, не сдержавшись, со свистом резко втянул воздух сквозь стиснутые зубы.
– Плохо… – нахмурился Фирэ. – Наверное, операции все-таки не избежать…
– Что ж, крошите ее снова, ничего не поделать… – экономист отвернулся в окно.
Фирэ перешел в состояние «алеертэо», но не успел еще толком вникнуть, где основной очаг нарушений, как услыхал, будто кто-то тихо-тихо зовет его на помощь: «Мы их задержим, но они обе сошли с ума! Помоги нам, попутчик, иначе они убьют друг друга и нас! Не зови больше никого, только ты!»
– Что это?! – выныривая, вскрикнул Фирэ и понял, что Учитель тоже услышал, но не зов, а сам фон тревоги, потому что зов адресовался одному юноше и исходил от…
– Сиди здесь, Фирэ! Слышишь? Сиди здесь!
Сетен торопливо затягивал щиколотку повязкой.
– Но звали только меня, Учитель! Вам туда нельзя!
Тессетен бросился к двери, и ученик последовал за ним.
– Да хватит уже! – вдруг рявкнул экономист, и Фирэ своим незащищенным после прерванного «алеертэо» сознанием не смог воспротивиться его ментальному приказу.
Послушные чужой воле, ноги юноши подкосились. Последнее, что он услышал и почувствовал, – это как Учитель подхватывает его за талию, швыряет на кушетку и бормочет:
– Надоело мне тебя из дерьма вытаскивать, ученичок! Сиди здесь, я сказал!
А затем накатили апатия и тьма…

* * *

Маленькая девочка, соседка Танрэй и Ала, играла во дворе. Истошный вой Ната уже не так пугал ее, как поначалу, минут десять назад. Подумав, она забралась на дерево у забора и заглянула в их двор.
Дверь дома сотрясалась от мощных ударов. Волк рвался наружу, но справиться с крепкой дверью не мог. Девочка удивилась. Прежде она никогда не слышала волка, лишь изредка видела в соседском дворе и однажды играла с ним. А сейчас он вел себя так, будто взбесился.
И тут раздался оглушительный хлопок, затем звон разбитого стекла. Девочка вздрогнула и покрепче вцепилась в ветку.
Гигантским прыжком из окна вылетел Нат. Кровь из порезов быстро напитывала его светло-серебристую шкуру. Он метнулся к забору, перемахнул его и понесся по улице пуще ветра.

* * *

– Ал! Там, кажется, ваш волк! – сообщил Солондан, стучась в приоткрытую дверь кабинета молодого коллеги. – С нашей стороны.
Только со стороны синтез-лаборатории Ал и впрямь услышал жуткий вой старого Ната. Они торопливо перешли в кабинет Солондана и отца Танрэй. Ал раскрыл окно.
Внизу на большом валуне, изогнувшись, рвал воем свою глотку окровавленный Нат.
– О, Природа! – воскликнул Ал и бросился к лестнице.
Волк не стал церемониться. Вцепившись зубами в рукав хозяина, он поволок его за собой. Алу пришлось бежать, чтобы не упасть и не тащиться по пыли за собственным псом.

* * *

Паорэс протянул руки, чтобы снять медальон, однако Ормона удержала его:
– Оставьте, пусть он будет у вас. Может быть, судьба решит, что вам надо быть с Эфимелорой, и амулет вам в том поможет…
Орэ-мастер приглядывался к ней, прислушивался и никак не мог понять, что с ней не так. Ее приезд вызвал в нем небывалое волнение, да и жена, перед тем как выйти, посмотрела на них как-то странно.
Простившись с хозяевами, Ормона вскочила на свою гайну, огрела ее плеткой и галопом вылетела из закопченного и зловонного комплекса Теснауто.
И вот где-то на середине пути между городом и комплексом она увидела приближающуюся к ней со склона женщину, в которой безошибочно узнала Танрэй. Ормона все поняла: поганка знает и бежит вызвать на Поединок. С кем – с ней?! Что ж, каждый сам выбирает свою смерть.
Танрэй остановилась, сгребая к себе все доступные ей силы. Это было бы смешно, если бы не было так печально. Ормона спрыгнула с попоны и покачала головой: и это все, на что ты способна?
Собрав всю возможную силу из энергий земного чрева и небесного океана, она вышвырнула упреждающий удар и лишь в последний момент успела заметить, что «куарт» Саэти присоединил к волне свою толику. А это значит, что, натолкнувшись на «куарт» попутчика, змея развеется или ослабнет, не навредив жене Ала.

* * *

Для Танрэй все произошло мгновенно. Пространство колыхнулось перед нею. Она не увидела змею. Она ощутила ее, но так, словно видела-слышала-обоняла и даже осязала. Это был стремительный бросок громадного гибкого тела, со свистом рассекающего воздух, словно лезвие острейшего кинжала. Это был непонятный, отдающий в затылке запах яда из зубов призрачного пресмыкающегося. И, наконец, это был холодный и липкий ужас – под стать сверкающей гладкой чешуе змеи-убийцы.
Впоследствии и Танрэй, и Ал думали, что это силы самой Природы хранят будущую мать и ее нерожденное чадо – они не знали закона полярных «куарт», которые не могут противоборствовать между собой, и не знали о Саэти.
Танрэй увидела Ала, бегущего к ним вслед за волком – те лишь чуть-чуть опоздали. Отраженная и почти рассеянная змея летела в него. Нат подпрыгнул, перехватив часть атаки на себя, смертоносная энергия прошла по нему вскользь, но пес со стоном покатился по земле. Ал успел уклониться, и безразличная ко всему волна, которая была обязана отыскать любую цель, понеслась на пригорок, куда только что взбежал Тессетен.
Все чувства обострились сейчас в Танрэй. Никогда прежде она не видела и не чувствовала того, что стало для нее доступным сейчас, в эти секунды.
Сетен не просто отбил нападение. То ли не разобравшись, то ли по каким-то иным, одному ему ведомым причинам, он добавил в удар свою, стократно преумноженную силу. Преумноженную из-за присутствия Танрэй – по тому же роковому закону взаимодействия попутчика и попутчицы.
Гайна за спиной своей хозяйки завизжала и взмыла на дыбы.

* * *

Он не успел. Он, провозившись с проклятой ногой, прибежал самым последним, когда эти сумасшедшие уже спустили друг на друга всех волков. Но слабенькая искорка посыла Танрэй рассеялась еще по пути к Ормоне, а вот гигантская змеюка Ормоны, лишь частично утратив заряд после неудачи с противницей, перекинулась вначале на Ната, сбив его с ног, затем проскользнула мимо счастливчика-Ала, будто заговоренного от смерти после падения со Скалы Отчаянных, и рванула к последней мишени – к нему.
Он не стал разбираться, что там понамешано – а намешано в змеюке было много разнородных энергий. Просто отзеркалить – это не выход, все пойдет по новому кругу и в итоге кого-нибудь покалечит или убьет. Волну надо нейтрализовать, а она не из тех, которые можно обмануть, подсунув в качестве жертвы бессловесную скотину вроде ормониного жеребчика, она настроена вышибить именно человеческий «куарт».
И в последнее мгновение Тессетена осенило: ведь рядом же Танрэй! В памяти мелькнула сцена на корабле «Сэхо», когда они стояли друг против друга, овеваемые ветерком, и растерянно озирались. Волну можно развеять, перенастроив ее опять на Танрэй, ведь теперь там будут вложены его силы.
Точно так же, как тогда, змея в присутствии попутчицы усилилась многократно, словно вытянув из него неприкосновенный запас энергии, о котором не подозревал и он сам. Сообщив имя жертвы, Сетен отпустил волну.
А потом…
Вихрем пронеслись в голове кусочки воспоминаний из разных лет его жизни. И последним прозвучало предупреждение Паскома: «Только будь осторожен!» Учитель говорил не о том, что опасность угрожает ему, он говорил, что он сам представляет опасность и должен быть осторожен. Кулаптр знал или догадывался, что…
…Лицо спящей Ормоны в измерительной капсуле и бешеные пики на энцефалограмме при звуке имени… Танрэй…
Сетен дико закричал и застыл в оцепенении, когда понял, что всё, поздно.
Она в самом деле была истинной Танрэй. Но не носителем «куарт» его попутчицы. Такую подлость устроила им Природа непонятно за что.
Ормона не успела ни вскрикнуть, ни двинуться. Ее защиту смело, будто волной от взрыва распада. Гайну за спиной хозяйки убило даже остатками «змеиного укуса».
Словно бы ни единой косточки, ни единого суставного сочленения не осталось в теле женщины. Она просто осела наземь, будто сброшенное кем-то платье из тончайшей материи. И при этом, в полном параличе, ее сознание жило еще несколько мгновений. Ормона все видела, все понимала, но уже ничего не чувствовала и ничего не могла изменить…
Ал с содроганием увидел, как мертвые губы той, кто еще недавно была красавицей-Ормоной, растянулись в улыбке, адресованной черными глазами ему, владельцу чужого имени…
«Жди! Я вернусь за тобой… любимый!» – отчетливо прозвучало у него в мозгу, и указательный палец парализованной руки покойницы нацелился в его сторону.
А потом с ее телом вдруг что-то случилось и, уже мертвая, с хлынувшей из носа и рта кровью – всего за мгновение волна превратила ее внутренности в месиво – Ормона перевернулась и какими-то странными нечеловеческими рывками, по-паучьи поползла к ним. Из подернутых белой пленкой глаз вместо слез текла тоже кровь…
Тучи над Кула-Ори разверзлись, и среди бела дня на землю глянула ужасная луна, зачерненная полным лунным затмением. А затем хлынул ледяной дождь.

* * *

На глазах у черной волчицы, наблюдавшей за улицами Эйсетти со своего холма, Храм на площади вдруг застонал и начал проваливаться сам в себя, вздымая к небу клубы темной пыли, опадающей на снег жуткой копотью. Зверь испугался и завыл, ощутив внутри непонятную пустоту.
А над приговоренным к смерти континентом нависала черная луна…

* * *

…И Сетен понял: сейчас произойдет то, чего он боялся больше всего. Это моэнарториито сейчас волочет вперед погибшее тело, а Ормоны больше нет. Их осталось пятеро. Волка, даже если он еще жив, она не выберет. А Танрэй и Ал так близко… И Коорэ! Коорэ, воззвавший к сердцу своему несколько минут назад! Почему он не дал сказать Фирэ, тот же пытался что-то ему сказать, задержать…
Кем пожелает овладеть неприкаянный дух?
Расплачиваться придется потом. Скопом. За всё. А потому сейчас даже и не стоит думать, нужно или не нужно. И не время оплакивать и каяться за содеянное. Это придет, это еще станет терзать его разум и сердце бессонными ночами, которых с каждым годом будет всё больше и больше, а прозрений – всё меньше…
Сетен знал, что при каждом прыжке все трескается и крошится в плохо сросшейся кости. Боли не было.
Он рухнул на колени в мокрую траву возле ее совершенного даже в смерти тела. Кому, как ни моэнарториито, быть совершенной в своей родной стихии!
Тессетен прижался в последнем поцелуе к холодеющим кровавым губам жены. Или они всегда были столь же холодны? Он не помнил, а теперь всё его естество, до последней клеточки, начало заполняться ледяным студнем. К горлу подкатила тошнота, но он боролся с собой. С кем – с собой? И этого он тоже не помнил…
– Аярэй, аярэй… инасоутерро… атме… атмереро… асани, асани! (Возродись, возродись, неприкаянная душенька-душа, утратившая дом свой! Сюда, сюда!)
Пряди ее волос, к которым нечаянно прикасались его руки, мгновенно седели, но некому было запретить ему и оттолкнуть.
И вот она вскинулась на колени, ее затрясло, будто безвольную куклу, а в небеса, видимая только ему, вылетела тень, похожая на человеческую фигуру в широком плаще и надвинутом на лицо капюшоне. Качнувшись в воздухе и оглядевшись, тень вняла его уговорам. Она изогнулась и вся, без остатка, обрушилась в него. И только после этого труп Ормоны окончательно упокоился, омываемый потоками ливня.

* * *

Опустошенные, скованные ужасом, смотрели на друга Ал и Танрэй. Тихонько заскулив, зашевелился Нат. Вся его шерсть была теперь мокрой и красной. Но зверь поднял голову и тоже посмотрел на Тессетена, который, полулежа и опершись на локоть, молча прощался с погибшей женой, гладил ее по лицу, рукам, телу, целовал, еще не до конца осознавая, что это всё в последний раз.
– Зачем? – спросил Ал.
Его измученные глаза ввалились, и взгляд их был обращен к Танрэй. Та не могла дать ответа, зачем она сделала это, зачем пыталась состязаться с Ормоной в том, в чем заведомо была слабее нее. Но она точно знала, что не хотела ее смерти, не хотела такого исхода…
Сетен резко развернулся. Зрачки его были расширены и черны. На губах змеилась ледяная ухмылка:
– Как будто ты ничего не знал, звездочет! – выкрикнул женский голос, но уста, произнесшие это, принадлежали Тессетену.
– О чем?
Сетен снова растянулся на траве подле тела бывшей жены и хрипло пробормотал, гладя ее по волосам, к которым при жизни она никогда не позволяла ему прикасаться и которые теперь стали совсем белыми:
– Я солгал тебе тогда, моэнарториито. Ал ни о чем не догадывался…
А потом он зашелся в крике. Адская боль терзала все его существо. Он рвал самого себя ногтями, рычал, колотился в агонии. Наконец изо рта его хлестнула зловонная темно-серая пена. То вместе с вселением моэнарториито открывались ему вещи, известные только Ормоне – ее тайны, ее мучения, ее боль, бесконечная и неизбывная боль в расплату за то, в чем она никогда не была виновна ни в одной из прошлых жизней. Лучше быть, чем слыть – и в этот раз она полностью заслужила наказание, понесенное невинным «куарт» до того, как было содеяно зло, и не понять, что было причиной, что следствием, что чего породило, все сплелось в единый клубок мрака и только что покинуло истерзанное тело смертной женщины, которую он знал и любил больше двадцати последних лет.
Ал и Танрэй подбежали к нему. Следом, волоча за собой задние лапы, тащился Нат, постоянно подламываясь, падая, но затем снова вставая и продолжая свой путь. И Алу, увидавшему волка краем глаза, на мгновение почудилось, что вместо зверя борется с болью и рвется к неведомой цели израненный человек.
– Уйди! – прорычал Сетен, узрев перед собой Танрэй. – Уйди отсюда!..
«…или я убью тебя, поганка!»
Та не повиновалась. Обхватив руками его лохматую полуседую голову, Танрэй прижала Тессетена к себе. Ал из последних сил пытался облегчить мучения друга, схватив его за руку и повторяя какие-то никчемные фразы. Кругом бурлили ледяные реки.
– Да уйдите вы к проклятым силам! – экономист вырвался и, прокатившись по траве, вывернулся дугой, касаясь земли только затылком и стопами.
– Что с ним происходит? – в ужасе прошептала Танрэй. – Что это?
– Надо делать так, как он говорит, – вдруг ответил Ал, поднимаясь на ноги.
В колени Танрэй уткнулась морда волка. Нат безвольно упал рядом с нею.
– Идем отсюда! – Ал с трудом поднял на руки изувеченного зверя. – Надо сказать Паскому… вызвать машину с капсулой… Надо… Идем же!
Нат застонал и уронил голову.
– А Сетен?
– Идем отсюда, я сказал! – заорал муж, толкая Танрэй плечом, на прощание обернулся к покойнице и безмолвно прошептал: «Прости!»
Танрэй побежала. Будто разрываемая чудовищными противоречиями, она непрестанно оглядывалась на друга, заходящегося в жестоких корчах возле трупа Ормоны.
Чем дальше они уходили, тем вернее ослабевали конвульсии Тессетена. И когда Танрэй с мужем и висящим у того на руках едва живым волком скрылись за пригорком, экономист разомкнул воспаленные веки. Дыхание успокаивалось, прекратился и внезапный дождь.
– Будьте вы все прокляты… – прошептал он им вслед.
Черная луна померкла и вновь закрылась тучами.

КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…