Черная пятница (Кладовка (проза, не вошедшая в рубрики))

Уехать на Абабуа* и не вернуться.

ПОЯСНЕНИЕ.

Читатель должен знать: в основу романа положены
действительные события. Всякое совпадение имен и
географических названий является случайным. Текст  романа является личной интеллектуальной собственностью,
охраняемой  Женевской  конвенцией.
Читатель должен представлять: географию, климат
и обычаи Абабуанского государства
(см. географическую справку).
Роман предназначен для прочтения его в самолете, поезде и автобусе, а также в ожидании означенных средств транспорта.

Географическая справка

* Абабуа – столица одноименного архипелага, включающего пять островов: Абабуа, Буабель, Абубель, Бальбуа и Буабуа. Последние два острова необитаемы. Общая площадь архипелага  6 955 квадратных абабуанских миль. Население  175 тыс. человек. Правление: президентская республика. Полезных ископаемых нет. Экспорт кофе, какао, бананов, пряностей. Основная статья доходов  -  туризм. Денежная единица – абабуанский фартинг. На острове Абабуа расположен потухший вулкан Абаб (2 102  абабуанских ярда над уровнем  моря). Религия – католицизм. Климат – субтропический. Язык – абабуанский. Национальность – абабуанцы. Столица – Абабуа.
                                                            

Глава первая

                                            Как ты далеко!
                                               Но рядом со мной идет твоя тень.
                                               Иль тенью следую я за тобой?
                                                               (перевод с японского)

История о Святой Бригитте Абабуанской

М
ного звезд окружает серебряную луну, но прекраснее всех, подобная небесной жемчужине, Геспер. Много благородных дам в свите христианнейшей королевы Иоанны Сицилийской, но нет прекраснее и благонравнее, чем юная донья Бригитта.
Земля Сицилии богата, и много сокровищ во дворце короля. Но благочестие не ищет легких путей. Королева Иоанна, подобно своей матери, Элеоноре Аквитанской, пожелала отправиться в Святую землю вместе с супругом своим, королем  Арчибальдом. Все придворные дамы исполнились решимости следовать за своей повелительницей. Отныне, совершая утреннюю прогулку, дамы надевали вместо бархата и кружев холодные латы. Не веера и благовония несли за ними служанки, но тяжелые копья и щиты. Придворные портные, не поднимая головы, шили походные одеяния для дам-воительниц. Пожалуй, сарацины, рассмотрев их, как следует, сдались бы фрейлинам и без боя. Как хороши были  дамы в белых туниках с разрезами по бокам, в ярко-голубых чулках и красных сапожках с отворотами, украшенными золотым шитьем!

Турниры следовали за турнирами. И никто из дам не мог превзойти в доблести прекрасную фрейлину донью  Бригитту. Наконец, приготовления были закончены. Получив благословение папы, король и королева  сицилийские отправились в поход.
Долог путь до Святой земли. Не раз буйные ветры, не иначе как по наущению врага рода человеческого, швыряли корабли в разные стороны как щепки. Но дамы лишь усерднее молились и пели псалмы с таким  воодушевлением, что волны, грозные, точно львы в пустыне, становились кроткими как ягнята. Из мрака синих туч проглядывало солнце, освещая путь благочестивой королевской чете.
Разумеется, отважные рыцари сицилийские не могли оставаться дома, в то время как нежные дамы посвятили свои  силы и жизни богоугодному делу. И сэры рыцари сопровождали своих повелителей, деля с ними тяготы путешествия. Не раз, завидев на горизонте сарацинские корабли, всем приходилось браться за оружие. И не один корабль  неверных полыхал ярким пламенем после битвы.
Бесстрашнее всех в сражениях была донья Бригитта. Первой прыгала она на палубу вражеского корабля и разила сарацинов мечом с таким бесстрашием, точно родилась под свист стрел и звон оружия. Но не доплыть бы ей до Святой земли, подобно многим славным дамам (упокой, Господи, их души)  сложила бы голову свою от сарацинского ятагана или стрелы, впившейся в нежную шею, если б не доблестный  рыцарь сэр Патрик. Вихрем он врывался в ряды неверных, прокладывая дорогу к даме своего сердца донье Бригитте. Много баллад спел он ей под звуки лютни, пока корабли сицилийские плыли к Святой земле. А прекрасная донья Бригитта внимала пению, сидя на его плаще, и свет


ночной лампады – луны - мерцал на жемчуге, которым были украшены ее длинные косы.
Но, подобно сокровищу, которое притягивает алчное сердце, их любовь вызвала зависть у одной фрейлины. История ее имени не сохранила, как видно, в наказание за совершенное ею зло.
Долго плыли корабли и преодолели множество опасностей, но, наконец, достигли Святой  земли. Сойдя на берег, король и королева сицилийские,  опустились на колени и возблагодарили  отца небесного за возможность ступить  там, где некогда был Он. И дамы и  сэры рыцари последовали примеру своих повелителей. Далее они продолжили путь на восток, пересев на прекрасных лошадей.
И замыслила злая завистница извести донью Бригитту. Зелье подмешав в питье, предложила она утолить жажду благородной даме. Но не достигла исполнения своего замысла: вместо смерти зелье вызвало сон столь крепкий, что не слышала донья Бригитта нападения сарацин на христианский лагерь. Не разбудили ее бряцание мечей и стоны раненых. Пал в сражении  и верный рыцарь сэр Патрик, не пережила его и злая  отравительница -  глубоко вонзилась сарацинская стрела ей в горло.
Велико же было изумление прекрасной доньи Бригитты, когда очнулась она в темной хижине. Много было пленников с  нею вместе, и не ведала она своей доли. Местные жители, придя на место сражения утром, подобрали то немногое, что оставили им сарацины. Взяли они и пленниц, не замеченных  воинами. И по мягкости сердца  не убили их на месте, а продали  купцам.
И снова закачалась палуба под ногами доньи Бригитты, но не было с нею рыцаря сэра Патрика. Не служанки умащивали ее благовониями, но жалящий кнут надсмотрщика обжигал ей спину. Не мальвазию в серебряном кубке подавали ей с поклоном, но швыряли сухую лепешку с бранью. Все вытерпела благочестивая донья Бригитта, не возроптала на судьбу свою – верила она, что все происшедшее с нею случилось по воле Божьей.

Долог был путь невольников-христиан. И с каждым днем их становилось все меньше – то тяготы путешествия превышали их силы, то покупала их неверные на базарах. Все дальше на юг двигался их караван, меняя корабли на верблюдов и снова на корабли, пока не достигли земли Абабуа. И только здесь, сохранив прекрасную жемчужину для самого дорогого покупателя, купец продал донью Бригитту в гарем  султана Абабуанского Алимардана Алиду.
Донья Бригитта давно выплакала все слезы в тоске по родине. Не осталось у нее больше слез, но осталась вера. Вскоре, превзойдя добродетелями всех прочих жен  султана, сделалась она полновластной хозяйкой во дворце и сумела смягчить нрав своего повелителя. Немало невольников-христиан молилось  за нее Богу, когда она покупала их у купцов и отправляла на подаренный ей султаном остров Абубель. Там им было разрешено молиться после работы в вырубленной  в скале подземной часовне, где тонко журчал источник, наполняя чистой водой каменную чашу.
Алимардан Алиду, дождавшись от доньи Бригитты рождения девятого сына, скончался, наказав народу Абабуа слушаться  и почитать его любимую жену, вплоть до совершеннолетия своего старшего сына. Донья Бригитта правила на Абабуа пять месяцев и была похоронена на вершине вулкана Абаба. Так закончила свой земной путь святая Бригитта Абабуанская, канонизированная спустя двести лет.
Так воплотилась ее вера в служении Господу нашему милосердному.
Аминь.

Глава вторая
8 марта 1970 года, понедельник. Абабуа.

Стать птичкой маленькой?
Влететь в твое окно
И сесть тихонько на плечо…
(перевод с японского)
-Д

евчонка совершенно отбилась от рук! Что она о себе возомнила? Тоже мне, Флоренс Найтингейл!*  
По правде сказать, дон Оскар Барелли имел слабое представление о Найтингейл, но он не привык ограничивать себя в суждениях из-за слабого знания предмета разговора. Его племянница Розита в последнее время и не пыталась спорить с ним, а просто поступала по-своему.
- В ее годы сестра-покойница имела уже троих детей. Чего ей не хватает? Ах ты, моя красавица! – это восклицание адресовалось отнюдь не племяннице – на обширные колени дона Оскара мягко взобралась кошка Матильда.
- Ты тоже мало думаешь о своих детях! Правда, приносишь котят аккуратно два раза в год. Ума не приложу, кто их папаша? Слежу за тобой, как Отелло, - бормотал дон Оскар, поглаживая кошку. – Скоро сам себя буду подозревать…  Не вертись, Матильда! Девочка она, конечно, видная, - это уже о племяннице, -  а послушания…  Матильда, сиди спокойно!
Матильда сидеть спокойно не желала.
- А-а, ты есть хочешь? Сейчас, сейчас …
………………………………………………………………….
• Флоренс Найтингейл (1820-1910) – английская леди, отказавшаяся от светской жизни, посвятила себя работе больнице как сестра милосердия.
Дон Оскар совершил то, от чего старушки-прихожанки церкви Святой Бригитты Абабуанской впали бы в молитвенный экстаз, а именно – встал с инвалидной  коляски и, не выпуская из рук Матильду,   прошествовал    по пандусу на кухню.
Дон Оскар не доверял электричеству. У него были на то основания – электроприборы в его руках не желали работать, более того, норовили стукнуть током. И поэтому, когда ему пришлось сесть в инвалидную коляску (пять месяцев назад после автомобильной аварии доктор Фишзон-Рысс собрал дона Оскара почти из кусочков), в своем доме он велел построить пандус на второй этаж. Правда, для этого пришлось снести капитальную стену и пристроить галерею, укрепив ее дюжиной колонн, исполненных по собственным эскизам дона Оскара. В результате получилась странная конструкция, попавшая в путеводитель абабуанских достопримечательностей для туристов, чем дон Оскар чрезвычайно гордился.
Если съезжать по пандусу на коляске, скорость в конце путешествия развивалась приличная. И дон Оскар влетал на первый этаж вихрем, мастерски тормозя и разворачиваясь, казалось бы, за секунду до аварии. Этот трюк он неизменно демонстрировал  всем,  кто впервые попадал в его дом. К его сожалению, поводов для этого становилось все меньше: чаще всего он коротал дни вдвоем с Матильдой.  Племянница дона Оскара донья Розита была особой очень занятой, ее обязанности Главной медицинской сестры по административным вопросам в больнице Святой Бригитты Абабуанской отнимали много времени и сил и, к радости дона Оскара, она часто задерживалась на работе, где подчиненных было несравнимо больше, чем дома.
Сегодня дон Оскар был не в духе и поэтому пошел пешком по пандусу.

- Сейчас, сейчас, - бурчал он себе под нос, роясь в холодиль¬нике. – Ну вот, эта вертихвостка улетела, не позаботясь о том, что будет есть старый инвалид! Не говоря уже о кошке…
Матильда, поняв, что завтрак будет подан нескоро, вырвалась из его рук и, подойдя к входной двери, начала с остервенением драть когти о косяк.
- И не надейся, не выпущу. Все вы, женщины одинаковы – так и норовите удрать из дома.
Дон Оскар коротко вздохнул.
- И главное, с кем улетела! Видите ли, у нее конгресс!

Дон Оскар осмеливался выражать свое неудовольствие племянницей исключительно в ее отсутствие и, главным образом, Матильде.
- Ну,  будь доктор Фишзон-Рысс лет на двадцать моложе, тогда понятно. А сейчас от него не то, что внуков, котят не дождешься. Матильда, на хвост наступлю!
Он снова остановился перед холодильником.
- Да, тут я уже смотрел…
Из окна была видна узкая улица  Пятая Перевальная, круто спускающаяся к морю, сейчас залитая солнцем, с угольно-черными тенями от балконов, увитых виноградом. От нее ответвлялось множество тупиков, аккуратно пронумерованных от первого, ближайшего к морю, до последнего – с трехзначной цифрой -  лепившегося на таком крутом склоне, что, кажется, первый же основательный дождь смоет его без особых усилий. Без балкона, террасы или галереи дом на Абабуа  не мог считаться полноценным домом. Толстые стволы винограда, извиваясь, тянулись вверх, к солнцу, служа навесом над балконами.  Плети виноградных веток колыхались от ветра, касаясь и переплетаясь с такой же кроной с противоположной стороны улицы.
Дон Оскар распахнул окно. Ветер дул с моря. Трудно сказать, было ли это по правилам метеорологии, но дон Оскар не мог припомнить дня, когда бы ветер дул не с моря. Сержантская бухта была видна как на ладони. Сейчас солнце  до краев наполнило ее своим блеском.
- Эй, бамбино! Поди сюда! – закричал дон Оскар, высунувшись из окна, насколько ему позволял ему объемистый живот. – Значит так: беги в лавку Мануэлы… Что значит – в школу? Я в твои годы уже заработал свой первый миллион. Скажешь Мануэле, чтоб прислала свежих селявок, да побыстрее. Стой! И камбалу. А если есть тунец, то можно фунта три. Вперед!
Дон Оскар проводил взглядом мальчишку и снова вздохнул. Положим, в возрасте маленького Педро миллиона у него еще не было. Ни первого, ни второго. Миллиона у дона Оскара не было и сейчас, в его собственном возрасте. Если бы у него был миллион! Уж он бы не сидел бы в четырех стенах. Ветер странствий – вот его стихия! Ноздри дона Оскара, набитые черным колючим волосом, раздулись, толстые губы затрубили походный марш, всклокоченные бакенбарды распушились еще больше. Он снова  молод и силен, трюм «Черной пятницы» набит кокой. Воет сирена патрульного катера, его баркас в луче прожектора, лево руля!
- У-у-у-а-у! – диким голосом взвыла Матильда.
Дон Оскар поспешно поднял свою ногу, освобождая кошачий хвост.
- О-о-о, моя красавица! – он попытался взять кошку на руки, но Матильда обиженно зашипела и гордо удалилась в комнату доньи Розиты, словно пересекла государственную границу.
Дон Оскар  с очередным вздохом опустился в коляску. Что там по телевизору? Опять террористы, судебные процессы… Стоп! Что за манера у комментаторов так быстро тараторить, точно им за скорость приплачивают. Святая Бригитта, это он! Ле-Клерк… дали пожизненное… прокурор заверяет общественность… Что же я тут сижу? Я ведь сижу и жду от него…  Теперь долго придется ждать!
В дверь позвонили. Дон Оскар понесся по пандусу в коляске и, не рассчитав, врезался в стену. Хорошо еще неделю назад с этого места убрали здоровенный фикус в кадке. Племянница решила осчастливить сиротский приют своим даром. Опять звонят, какая наглость!
- Ваш заказ, дон Оскар!
На пороге стоял младший сын Мануэлы. Он еле удерживал в руках пакет с рыбой.
- Тебя пока дождешься, с голоду помрешь! – проворчал дон Оскар, заглядывая в пакет. – А где финики? Сейчас же беги к Гомешу, возьмешь полфунта самых лучших. Что ты стоишь? Какие деньги? В твои годы я уже заработал свой первый миллион!
Мальчик, не дослушав, поплелся к Гомешу. Посыльные, кажется, уже всего Абабуа давно поняли, что свой первый миллион они заработают не на чаевых от дона Оскара.
- Что за день, что за день! А что у нас будет завтра? – Дон Оскар нацепил очки на нос и уставился в настенный календарь. – Так я и думал. Понедельник, 9 марта. Что хорошего можно ожидать от понедельника? Теперь посланец от Ле-Клерка не прилетит. Или прилетит? Кстати, в пятницу большой праздник, слышишь, Матильда?
Почуяв запах рыбы, появилась, сменив гнев на милость, Матильда.
- Ты моя красавица! Идем завтракать.
Нынешние кошки  не могут, видите ли, есть сырую рыбу, подавай им вареную. Дон Оскар готов был биться об заклад в том, что в его время кошки сами ловили в море селявок и съедали их тут же, едва отряхнувшись от воды.
Матильда, помня про отдавленные лапы, держалась поодаль. Она сидела в позе кошки-копилки и, зажмурив глаза, казалась вырезанной из черного дерева. Рыба -  это, конечно, хорошо. Ее промыть (чтоб не пахла рыбой), эй хозяин! Вот, если б были финики…
- Вот, если б были финики, - вздохнул в  который раз за день дон Оскар.
Матильда обожала финики, при виде них она вела себя, можно сказать, неприлично. Куда девалось тогда ее достоинство? Она шла (если бы чуяла сушеные финики) на полусогнутых лапах, глаза молили   дать ей, хотя бы ма-а-ленький  кусочек. Ее  мордочка озарялась какой-то гнусной улыбкой, а хвост медленно вращался.
Но финиками не пахло, поэтому Матильда ожидала приглашения к трапезе с гордо поднятой головой. Дон Оскар, помешивая варево,  рассеянно смотрел на море. Там, у пирса, невидимая отсюда, покачивалась на пологой волне «Черная пятница».

***
Донья Розита устроилась в кресле удобнее,  что, при ее габаритах, было делом непростым. Самолет разворачивался над Абабуа, задрав  одно крыло.
Город Абабуа, столица архипелага, прилепился на плече давно потухшего, как считалось, вулкана Абаба, покрытого густым тропическим лесом. Его вершина являлась наивысшей  точкой острова. Если взобраться на нее, все пять островов будут видны как на ладони. Другое дело, удастся ли дойти до вершины – хозяева плантаций коки не любят чужих глаз. Поэтому туриста будут водить по городу хоть за руку, хоть с ложки кормить, были бы у него деньги в кармане, но в лесу длительность его жизни была обратно пропорциональна любопытству.
На Абабуа, если взять последние триста лет, хозяевами были поочередно португальцы, испанцы, англичане, французы, опять испанцы, итальянцы и так далее, а в промежутках между ними – пираты, под чьи знамена удачи стекался весь сброд старушки-Европы. Иметь в роду пирата – значило быть настоящим, коренным, стопроцентным абабуанцем. В мэры города мог метить хоть сам господь бог, но на выборах почтенные горожане непременно поинтересуются, чем занимался его пра- или прапрадедушка. На Абабуа мэры были исключительно настоящими, коренными и стопроцентными абабуанцами.
Слава Святой Бригитте, на островах чтили традиции, иначе, как в этой исторической карусели сохранить устои? А традиции требовали, чтобы настоящий мужчина занимался настоящим делом: море, кока, контрабанда. Некоторые удачно сочетали все три сферы деятельности. Поскольку настоящие мужчины часто отсутствовали дома и, не менее часто, не могли вернуться к родному очагу по собственному желанию, отбывая срок в абубельской тюрьме, настоящие женщины Абабуа  - коренные, стопроцентные абабуанки – добывали пропитание себе и своим детям, торгуя в многочисленных лавках, благо туристы прибывали круглый год.
Странное дело – на Абабуа росло все, что ни ткни в землю, все, кроме финиковых пальм. На финики была высокая пошлина, и мальчишки, постигая азы предпринимательства,  начинали обычно с контрабанды этих сладких плодов.

Дон Оскар долго пытался вырастить финиковую пальму у себя во дворе. Разуверившись в удаче, он заказал маленькую пальмочку в кадке – разумеется, контрабандой. Теперь она украшала его террасу – единственная в городе, а ее счастливый владелец считался крупным специалистом-финиковедом. Советы по выращиванию фиников он давал по телефону, а так как он обладал зычным голосом, то зачастую – прямо с террасы, сидя рядом с предметом своей гордости. Контрабандист, доставивший ему пальму, в скором времени сел в тюрьму, так что дон Оскар мог спокойно почивать на лаврах. Очерк о редкой удаче садовода-любителя был напечатан в единственной газете, издаваемой на Абабуа. Большая фотография дона Оскара, снятого на фоне пальмы, украшала этот номер «Абабуанского прогресса». Среди контрабандистов  болтливость не поощрялась, поэтому за свой авторитет в области финиководства он мог быть спокоен.
Если в доне Оскаре Барелли и можно было бы заметить склонность к честолюбию, то его единственная племянница донья Розита, была, несомненно, очень честолюбива; дон Оскар не мог это одобрить – женщина должна знать свое место, особенно на Абабуа.
Дон Оскар при большом желании мог бы отыскать много дальних родственников на всех континентах, впрочем, это касалось  большинства населения архипелага. С равной долей вероятности он мог бы носить фамилию Барелл, Мак-Бэрил, О‘Бэрр и даже ибн-Беррил. При всех вариантах он оставался  бы настоящим, коренным и стопроцентным абабуанцем, так как в его родословной числился не один труженик под черным флагом. Их было даже в избытке, и только этим обстоятельством дон Оскар мог объяснить строптивость и презрение к традициям со стороны своей племянницы. Долгое время дон Оскар надеялся, вырастив, благополучно выдать Розиту замуж и дождаться, наконец, внуков. Племяннице минуло, страшно сказать, двадцать пять лет, а о замужестве она и не думала! То пыталась  уйти в море на «Черной пятнице» (где это видано – женщина в море!), то чуть не убежала в горы в поисках пиратских кладов. Наконец, после беседы с доктором Фишзон-Рыссом Розита утихомирилась и, закончив колледж, начала свою карьеру в больнице Святой Бригитты Абабуанской.
Дон Оскар недолго радовался ее примерному поведению – как видно, донья Розита ничего не умела делать в полсилы. Через короткое время, взлетев по иерархической лестнице, она вошла в клан администрации. На обходах доктора Фишзон-Рысса донья Розита шествовала на полшага позади него. Белоснежный форменный чепец подрагивал при каждом шаге, вся ее пышная фигура напоминала фрегат под всеми парусами, легко скользящий по морской глади. На Абабуа идеал женской красоты имел рубенсовские формы.
Самолет взял курс на африканский континент. Теперь, чтобы увидеть все пять островов  архипелага – Абабуа, Абубель, Буабель, Бальбуа и Буабуа – нужно было уткнуться носом в иллюминатор.
Вулкан Абаб на самом большом острове Абабуа не тревожил жителей уже лет двести. Его пологие склоны с высоты напоминали спину улегшегося медведя. Больших трудов стоило уместить на острове аэропорт. Столица архипелага – Абабуа – расположилась на южном склоне вулкана и подковой огибала Сержантскую бухту. Всем туристам, прилетающим и приплывающим на Абабуа, еще в самолетах и кают-компаниях  сообщалось, что сверкающий  ночными огнями город как две капли воды похож на Неаполь.
Донья Розита проводила взглядом, казавшуюся игрушечной, старую крепость-тюрьму на Абубеле. Двумя темными пятнышками виднелись Абабуанские Уши -  маленькие скалистые островки Бальбуа и Буабуа, которых еще называли Большим и Малым Ухом. Донья Розита откинулась на спинку кресла. Ей редко приходилось летать, и она собиралась путешествовать с максимальным комфортом. Насладиться приятной беседой с попутчиком  шансов у нее не было никаких: сидящий  рядом доктор Фишзон-Рысс скис, как только включили двигатели. Он сидел, напряженно выпрямившись и плотно сомкнув тонкие губы. Едва опустившись в кресло, он потребовал подушку и козырек для желающих поспать в самолете. Трудно было понять, боялся ли он или боролся с дурнотой, но к разговору был явно не склонен. Донье Розите он напомнил картинку  в учебнике  истории – сидящего на троне фараона с таким же отрешенным видом.
Конгресс, на который летели доктор Фишзон-Рысс и донья Розита, был посвящен проблеме вакцинации туземцев. Если хорошо поискать, туземцев можно найти в любой стране мира, и почти всегда возникали проблемы с их вакцинацией. Абабуанских туземцев, живших в тропическом лесу на склоне Абаба, больше волновал урожай коки, за которой они прилежно ухаживали.
Донья Розита велела принести ей кофе со сливками, банановое мороженое с жареным арахисом, свежие газеты, бумажные салфетки, надушенные розовой водой и комплект открыток. Она выбрала одну из них, с фотографией черной кошки, и написала на ней приветствие дяде Оскару – ему это будет приятно. Донья Розита воткнула в ухо наушник от радиосети и, запивая банановое мороженое горячим кофе, или, заедая кофе холодным мороженым, принялась читать газету, как всегда, с последней страницы. Вдруг она чуть не поперхнулась – комментатор ликующим голосом возвестил миру о решении суда по делу Ле-Клерка. Пожизненное, подумала она.

***
Альфонсо Мария Антонио Батиста Гойкоэчеа внимательно разглядывал свою пятку. Проклятая колючка аккуратно воткнулась в еще незажившую трещину. Все равно придется лезть в воду. Колючка напоминала ощетинившегося ежика. Острые кончики загибались в маленькие крючочки, так что, придя с побережья, Альфонсо всегда находил дюжину-две колючек, прицепившихся к штанам.
Он почти всегда ходил босиком, был высок и худ, а когда шел, сутулясь, как обычно, то в такт шагам мотал головой из стороны в сторону, точно клевал длинным носом, и от этого еще больше напоминал большого печального марабу.

Альфонсо Мария Антонио Батиста Гойкоэчеа размышлял о том, как подействует морская  вода на его израненную пятку. Море тихо плескалось о плоские, изрезанные ветром и водой, камни. В бесчисленных круглых ямках, покрывавших камни, шныряли в соленой воде креветки. Ветра почти не было. Не идти же на веслах? Крупный баклан прошествовал невдалеке, косясь одним глазом на Альфонсо.
Вот если бы на лодке был мотор! В прошлую пятницу, нет, в позапрошлую, на обратном пути с Абубеля Альфонсо совершенно разморило (то ли солнце уж как-то особенно припекало, то ли кальвадос был крепче обычного), но проснулся он в милях двадцати от Абубеля,  не в той, какой нужно, естественно, стороне. Разбудил его рев сирены патрульного катера. Они даже обыскали лодку! В наказание сняли парус, и пришлось ему, как простому пеону, грести веслами. Патруль не был бы так суров к потомку благородного, но обедневшего рода, если бы  в его карманах  не гулял ветер. Очень кстати подошла бы бутыль кальвадоса, подлежащая немедленной конфискации, но она была почему-то пуста. Бедный Альфонсо!  Досталось тогда ему от дона Оскара. Альфонсо имел в достаточном количестве лишь советы  и примеры из биографии своего босса, свидетельствующие  о неутомимости и усердии последнего, а главное – о его презрении к роскоши.
Пятка ныла. Залечивает ли раны морская вода? Вот донья Розита склонилась над ним, усталым путником, ее черные глаза излучают сострадание, нежные руки исцелят его раны… Дьявол! Прилив и ветер вступили в сговор – волна обожгла многострадальную пятку. Ну, все равно, ноги уже мокрые, ветер заметно усилился, пора вставать.
Баклан, точно стервятник, держался неподалеку, не теряя надежды найти на песке что-нибудь съедобное после ухода этого подозрительного туриста. Бакланов  на Абабуа называли «мартинами». Они ловили рыбу в море, но с развитием туризма быстро сообразили, что подбирать объедки на пляже намного легче. На городской набережной они прогуливались с важным видом, а если и взлетали, то усаживались на фонарные столбы и сидели там, повернув носы, как по команде, все в одну сторону – против ветра.
Альфонсо заковылял по пирсу, согнувшись под тяжестью мешка с яблоками. Он бережно пристроил мешок в лодке и поплелся за вторым. Парус был чиненый-перечиненый, да еще на полицейском складе над ним изрядно потрудились крысы. Чтобы его выручить, достаточно было бы одного звонка дона Оскара, но где там! Как ему объяснить, что кальвадос и солнце, если того и другого вдосталь и хорошего качества, способны очень быстро сморить даже закаленного мужчину. Пришлось тогда Альфонсо привезти в полицейский участок большую бутыль, естественно, не пустую.
На Абабуа все росло, как уже известно, очень хорошо и крысы – в том числе. Особенно крупные экземпляры попадались в крысоловки склада полицейского участка Абабуа и в тюрьме на Абубеле  - почему, никто над этим особенно не задумывался, кроме Альфонсо.
Если бы донья Розита сидела с ним в лодке! Они летели бы над вспененным океаном как птицы, крыло к крылу. Хотя неизвестно, смогла бы выдержать лодка вес такой пышной дамы.
Интересно, чем питаются крысы на Абубеле? Строптивыми арестантами? Сколько раз он был на острове, никогда не видел их кладбища. Альфонсо перекрестился.
Впереди покачивалась на волнах темная громада Абубеля. Крепость-тюрьма занимала около половины острова. На остальной территории уважаемые люди Абабуа, любители прохлады, построили себе виллы. Но туда Альфонсо никто не приглашал.
До чего были не похожи друг на друга острова Абабуанского архипелага! Буабель вечно был в туманной дымке, на Абубеле свистел прохладный ветер, даже если в море был полный штиль, Абабуа нежился в горячих солнечных лучах. На Бальбуа и Буабуа, постоянно заливаемых волнами во время прилива, смогли бы выжить лишь амфибии.

На Абабуа хотелось раскинуться на песке, подставив лицо сияющему солнцу. Или, надев белоснежный выходной костюм (если ли бы он был у Альфонсо), прогуливаться по Приморскому парку под рододендронами и раскланиваться со знакомыми. А справа, нет, слева от него выступала бы донья Розита в розовом платье и с зонтиком. Она просунула бы свою затянутую в ажурную перчатку руку в его горячую ладонь…
- Пшешчерадло-о!!! – хриплый рев дона Сигизмунда возвестил о его дурном расположении духа.
Начальник абубельской тюрьмы стоял на пристани, широко расставив ноги, точно моряк на качающейся палубе. Ярко-голубые глаза сверкали из-под кустистых рыжих бровей дона Сигизмунда Вишневецкого. Под носом, по форме напоминавшим картофелину, произрастали пышные, такие же рыжие, усы со старательно подкрученными вверх кончиками. От всей его коренастой фигуры при первом взгляде оставалось ощущение силы. Дон Сигизмунд  языка своих предков-поляков не знал, и использовал лишь несколько слов по собственному усмотрению, восполняя недостаток смысла выразительной интонацией.
- Сколько можно тебя ждать, холера ясна! Ты думаешь, у меня других дел нет, как только сторожить  крысиный помет?!
Лодка Альфонсо, выписывая замысловатый вензель, вошла, наконец, в маленькую бухту, называвшуюся Глоткой за особый булькающий звук, который издавал тут прилив.
Выбравшись на древние камни Абубеля, Альфонсо взвалил на спину большой мешок с отборными яблоками. За второй мешок схватился тщедушный Якоб Бен-Натан, тюремный писарь. Крякнув от натуги, он засеменил вслед за Альфонсо, согнувшись в три погибели. Дон Сигизмунд возглавлял шествие, попыхивая своей трубкой и держа на отлете руку с большим пучком  розмарина.

Дон Сигизмунд был гурманом. На полках его книжного шкафа стояли кулинарные книги разного формата. Пожалуй, не нашлось бы на карте страны, о кухне которой не было бы сведений в его библиотеке. Временами, отыскав особо привлекательный рецепт, отвечающий его настроению, дон Сигизмунд отправлялся на кухню  и гремел сковородками. Якоб Бен-Натан, обычный его собеседник и сотрапезник, жалобно вытягивал шею, разглядывая очередной шедевр на своей тарелке. Дон Сигизмунд критики в свой адрес не признавал, да Якобу Бен-Натану и в голову  не пришло выразить хотя бы тень неудовольствия. Несмотря на усилия дона Сигизмунда, а может быть, именно вследствие его стараний, сложение тюремного писаря оставалось весьма изящным.
Но подлинным призванием дона Сигизмунда было изготовление неповторимого по вкусу кальвадоса – с розмарином. А розмарин нужного вида произрастал только на южном склоне Абаба (как раз там была расположена плантация коки дона Оскара). Для успешного произрастания этого вида розмарина как воздух был необходим  крысиный помет, который могли произвести, натурально, только крысы. Итак, крысы, розмарин, яблоки – круг замкнулся. Альфонсо регулярно привозил с Абабуа в своей лодке яблоки и розмарин, а обратным рейсом – бутыль с кальвадосом для дона Оскара и пакет с крысиным пометом. Последний «продукт» старательно собирали абубельские арестанты.
Да, производство кальвадоса – дело непростое, это длительный  процесс. Произнося это слово, дон Сигизмунд поднимал вверх свой толстый, с рыжей порослью, палец. Лекция о качестве настоящего кальвадоса произносилась им при каждой дегустации. Альфонсо и Якоб Бен-Натан  слушали ее с неизменным вниманием. Бочонки для своего винного погреба дон Сигизмунд заказывал на Буабеле, из редкого вида низкорослого буабельского дуба.

По необъяснимой причине климат на Абубеле можно назвать суровым, по абабуанским меркам, конечно. Когда в столице архипелага не шевелился даже самый маленький листик на самой высокой пальме, на причал Глотки налетали высокие волны, и в тюремных коридорах тонко ныл ветер. Когда  на пляжах Абабуа по раскаленному песку не могли ступать даже голые подошвы Альфонсо, по плотности, не уступающие верблюжьим, во владениях дона Сигизмунда впору было согреваться  настоящим  кальвадосом, чем и объяснялась любовь благородного дона к этому напитку.
А то, что доны тут собрались исключительно благородные (это относилось даже к арестантам), потомки древних славных родов, у них самих не вызывало никаких сомнений.
Итак, процессия во главе с доном Сигизмундом вошла под тяжелые своды тюрьмы-крепости, и, последним прости внешнего мира, прозвучал далекий гул летящего на континент самолета.
Тюрьма стояла на Абубеле с незапамятных времен. Говорили (арестанты передавали истории и легенды Абубеля из уст в уста или от стенки к стенке), что дата закладки выбита на каменной плите  самого темного карцера самого глубокого подземелья, и тот, кто увидит эти цифры, ослепнет, оглохнет и онемеет, поэтому болтать на эту тему считалось дурным тоном. Во всяком случае, гости дона Сигизмунда  верили его утверждению, что Васко да Гама, плывший  мимо Абабуа открывать Индию, уже видел зубчатые абубельские башни.
Благородные доны с облегчением скинули с плеч на пол тяжелые мешки  и уселись на массивную скамью. В углу бубнил  радиоприемник.
-Пся крев! – эти слова свидетельствовали о меньшей степени  раздражения дона Сигизмунда, - только и слышно «Ле-Клерк, Ле-Клерк»! Что тут особенного – дали пожизненное, большое дело! Ха-ха! Милости просим к нам на Абубель!

Глава третья

8 марта 1970 года, воскресение. Париж.

Пылью пахнет
Солнечный двор.
Медленно тает
Тополиный пух.
(перевод с японского)
М

ишель открыла глаза и сначала не могла понять, почему у нее с самого утра не то, что плохое, а прямо-таки, свирепое настроение. Девушка собирается на свадьбу, правда, не на свою, но, в конце концов, ей не сорок пять. Сорок пять – возраст ее тети Рашели, которая украшала свои именинные торты именно этим количеством свечей последние лет десять, С арифметикой у тети всегда были проблемы. Мишель, разумеется, еще не исполнилось сорок пять, и даже двадцать пять были еще где-то в туманном будущем, так, что казались ей чуть не концом жизни.
Отчего же так плохо на душе с самого утра? Теперь она вспомнила – пуговица! Небольшая серебристая пуговица от клубного пиджака Марти. На ней был какой-то герб, который поддерживали два ангела, должно быть, ангелы-хранители фирмы. И надпись по кругу: «LUDOVICUS REX PLURES NON CAPIT ORBIS». Проклятая пуговица потерялась в тот последний вечер, когда она с Марти пошла в кино. Между прочим, фильм «Мужчины в ее жизни» далеко не шедевр. Тогда Мишель окончательно поняла, как много эти встречи значат для нее. Но не для него, к сожалению. Всю дорогу по пути домой она собиралась с духом, и уже возле ее дома промямлила о том, что они расстаются навсегда


(девушки   почему-то обожают это слово). И в такой момент Марти обнаружил отсутствие пуговицы на своем новом, совершенно великолепном, пиджаке. Они битый час  ходили по ночным улицам, уткнувшись носом в асфальт – все было напрасно. Мишель уже решила, что Марти не  расслышал этого «навсегда». Марти предположил, что пуговица оторвалась  еще в кинотеатре, и у него тоже испортилось настроение. И они расстались в  тот   вечер, удрученные каждый своей потерей.
- Если я найду эту проклятую пуговицу, - сказала Мишель своему отражению в зеркале, - то пришлю ее Марти в подарочной упаковке с посыльным.
Она принялась сочинять  (мысленно) источающий ручьи, реки, озера и водопады яда, текст записки, которую она вложит в самую красивую, какая найдется, коробку. Надо написать коротко, но, чтобы разило наповал, и с оттенком молча   переносимого, а главное – совершенно  незаслуженного страдания.  Мишель будет лежать бледная, и от этого еще более прекрасная, кроткая, простившая  все   нанесенные ей обиды, совсем одна… Последний вздох срывается с ее уст… Марти несется вверх по лестнице (Марти – несется?), да, врывается в приют бедной страдалицы, но – поздно! Так, еще и кофе убежал – все одно к одному! Коричневая пена шапкой поднялась и потекла из медной джезвы. Мишель вздохнула. Нет, плакать из-за пролитого кофе просто глупо, когда столько дел. Подружка невесты – не последнее лицо на свадьбе. К тому же Нора просила одеть «что-нибудь приличное». Ей-то легко говорить, ее чеки оплачивает счастливый жених, поэтому Нора упорхнула из дома с самого утра – по магазинам, примеркам, парикмахерским.
Мишель продолжала шмыгать носом, раздирая гребнем густые рыжие волосы. Как ни тяни, посуду мыть ей. Мишель и Нора снимали вдвоем небольшую квартирку на авеню де-Вильнев-Сен-Жорж. Трудно было бы подобрать двух более несхожих между собой девушек. Рядом с невысокой рыжеволосой Мишель брюнетка Нора казалась еще тоньше и выше. Близорукая, вечно все теряющая Мишель, добросовестно грызла гранит филологической науки в университете и не питала иллюзий насчет своей вполне заурядной внешности, хотя тетя Рашель убеждала ее в обратном. Нора  же считала себя верхом совершенства и все свободное от лицезрения своей особы в зеркале время проводила в рекламных агентствах, пытаясь пробиться в топ-модели. Нора была «совой», Мишель - «жаворонком», поэтому большую часть суток они друг друга не видели, по временам забывая о существовании соседки и, когда сталкивались, наконец, на кухне, подолгу обсуждали последние новости, старательно обходя вопрос, кому мыть посуду. В своем отвращении к этому занятию они сходились полностью, и очередность (если дальше уже откладывать нельзя) определялась жребием: если номер на машине у соседнего подъезда был четный, мыла Мишель, если нечетный – Нора. Почему-то номера чаще были четными.
Последние две недели Нора, которая собиралась вскоре выйти замуж первый раз, такую мелочь, как посуда, вообще не замечала. Ее комната, чуть не до потолка заваленная пакетами, коробками и свертками, напоминала склад сумасшедшего. Пользуясь кредитом жениха, Нора решила исполнить все свои неосуществленные желания, начиная с детских лет. К желаниям своего нынешнего возраста, то есть, к их исполнению, она еще не приступила. Хотя, главное из них скоро должно было исполниться: наконец, она нашла мужчину, имеющего достаточные средства, чтобы ее красота сверкала как бриллиант на ее обручальном кольце.
Мишель плохо помнила своих родителей и никогда не могла воссоздать в памяти их образ. Младшую сестру Магду видела отчетливо. Девочки были погодками, их одевали одинаково и выглядели они двойняшками-близнецами. Девочкам это нравилось, и, если на прогулке они знакомились с другими детьми, то представлялись: «мы – близнецы» с многозначительным видом. У Мишель сохранилась фотография: две маленькие девочки в белых шубках и шапочках стоят по обе стороны от гипсовой статуи в парке.

Статуя изображала нимфу в короткой тунике, одна рука у нее была поднята то ли для нанесения удара, то ли для защиты от него. Мишель на фотографии сияла щербатой улыбкой (у нее в то время менялись зубы)  и крепко держалась за опущенную руку нимфы. Магда щурилась или хмурилась, стоя под занесенной для чего-то рукой. Мишель много позже пришло в голову, что на этой фотографии судьба оставила им предупреждение – через полгода  «близнецов» не стало. В автокатастрофе из всей семьи Твери выжила одна Мишель.
В то лето они снимали домик в Нормандии, неподалеку от Лион-сюр-Мер. Рядом с домиком, крайним в деревне, начинался сосновый лес. У Мишель осталось впечатление, что лес был похож на огромный дом с множеством рыжих колонн-стволов. Кроны сосен сплетались высоко вверху и всегда покачивались под ветром, а внизу было тихо  и как-то особенно уютно. Лес казался прозрачным, так как подлеска совсем не было. Сосны посадили, чтобы защитить селения от ветра, а может быть, чтобы укрепить песчаный берег. Толстый слой хвои пружинил под ногами, и видно было далеко сквозь частокол сосен, посаженных правильными рядами. На редких полянах слой хвои истончался, не пропадая совсем; белый теплый песок светился солнечными пятнами. Здесь росли тоненькие травинки, робко, точно им разрешили тут недолго доцвести, колыхались розовые крестики дикой гвоздики.
Девочки собирали маленькие растопыренные шишки и укладывали их на земле, одна к одной, цепочкой. Постепенно выстраивались контуры  комнат и коридоров лесного дома. Девочки так долго все устраивали, заполняя «дом» принесенными игрушками, сумками и ветками, что собственно, играть уже не было времени,  мама звала завтракать. Девочки утаскивали еду к себе в «дом» и приглашали родителей в гости. Ходить можно было только по обозначенным шишками коридорам, а в «двери» - непременно стучать.
Собираться в обратный путь было совершенно неинтересно, но, в конце концов, они уходили, нагруженные сумками, куклами, пледами. Девочки пытались запомнить это место и часто оглядывались. Но узор из шишек быстро терялся вдали, становясь неразличимым. Никогда они не могли вернуться на то же место.
Подходя к дому, девочки плелись, еле переставляя  ноги от усталости. Когда Мишель засыпала, перед глазами мелькали шишки, солнечные зайчики, муравьи, бегущие цепочкой по рыжему стволу, прозрачные капли смолы. И тихий гул высоко летящего самолета.
Лето оборвалось поздним вечером, когда девочки дремали на заднем сидении машины, а на их полосу вылетел тяжелый трейлер. Мишель долго лежала в больнице с сотрясением мозга. Боли она не помнила, о гибели семьи ей долго не сообщали, и только  очень не хватало Магды. Мишель ощущала пустое место рядом с собой. Оно так и осталось незанятым.
Рашель Маризо, младшая сестра матери Мишель, маленькая суетливая женщина, уже двадцать лет была замужем за учителем географии, своих детей не имела. Она взяла осиротевшую племянницу к себе, в тесную квартирку в предместье Парижа.
В Париже была ранняя весна – к сведению тех, кто понимает, что это такое.
Мишель сидела в автобусе, рассеянно глядя в окно. Ивы на набережной, еще недавно прозрачно-серые, приобрели нежно-зеленый оттенок.
Выйдя из автобуса лавируя между лужами и пассажирами, Мишель заметила в корзине цветочницы букетики ландышей. Она купила цветы и с наслаждением погрузила лицо в зеленую прохладу нежных стебельков и листьев. Белые колокольчики пахли изо всех сил. Марти не часто дарил ей цветы, только на день рождения и только гвоздики, которые Мишель не любила – какие-то обязательные, дежурные цветы, которые дарят потому, что так принято… Так, о Марти лучше не думать.
На ступеньках церкви в пять ярусов выстроились участники и гости свадебной церемонии. Фотограф на тротуаре размахивал руками, словно дирижер оркестра во время  исполнения в темпе «presto» и «con fuoco».                  



¬- Я вас умоляю, месье, возьмите на руки этого ребенка, он не способен стоять спокойно две секунды! – надрывался фотограф. – Я вас умоляю, мадемуазель, поторопитесь!  - Мишель почувствовала, как ее подхватили под руки и поставили на нижнюю ступеньку.
- Но я…
- Не двигаться!  - строгие  глаза пробуравили Мишель насквозь. – Мадам новобрачная, вас совсем не видно за этим огромным букетом, передайте его сюда! Мадемуазель, р-разрешите! – Фотограф выхватил ландыши из рук Мишель и вручил ей букет невесты.- Передайте ландыши мадам новобрачной! Спокойствие!!!
Фотограф суетился, приказывал и умолял так вдохновенно, что Мишель не решилась уйти и разрушить то хрупкое равновесие, которое он создал.
- Все! Готово!
Разом все задвигались, зашумели, завопил непослушный ребенок; новобрачные уселись в автомобиль и уехали. Мишель почувствовала, как ее снова куда-то потащило.
- Осторожно, мадемуазель! – возмутился пожилой господин в смокинге и с белой фреезией в петлице, которого Мишель определила, как отца невесты. – Вы сломаете мне зонт!
Треск рвущейся ткани прозвучал точно выстрел. «Отец невесты» прижал, наконец, к груди свой зонт и уселся в такси, недовольно бурча себе под нос, а Мишель поспешила к месту встречи со своей теткой, засунув в карман оторванный хлястик. Свадебную фотографию увеличат, и, разглядывая ее, невеста будет принимать Мишель за родственницу жениха, а он – за родственницу невесты, думала она по дороге, бережно неся огромный букет кремовых роз.
Войдя в кафе, Мишель вытянула шею, стараясь найти среди посетителей тетю Рашель, но та уже махала из глубины зала. Маленькая женщина с вечно всклокоченными волосами неопределенного цвета, на которых каким-то чудом держалась немыслимая шляпка, не теряла времени зря: она заказала целую вазу разных пирожных и в ожидании Мишель уже успела расправиться, по крайней мере, с их половиной.
- Деточка! Какой букет! Это мне? – тети Рашели почти не было видно из-за цветов. – Кронид решит, что мне их подарил любовник! – Она залилась звонким смехом.
Мишель с улыбкой покачала головой: дядя Кронид мало что замечал, не относящееся к его драгоценному здоровью. Не забыть бы про пуговицу, думала Мишель, помешивая ложечкой свой кофе. Общаясь с тетей Рашель, можно было бы и себя потерять.
- Деточка, тебе необходимо палевое платье, да-да, для подружки невесты это самый подходящий цвет,- тетя Рашель многозначительно покачала головой.
Она всегда самым тщательным образом штудировала все попадающееся в газетах касательно моды и прилипала к экрану телевизора, когда шли передачи о новых веяниях  в коллекциях известных кутюрье. Чтобы разнообразить свой гардероб, в соответствии с новыми тенденциями, тетя Рашель разорялась на покупку шарфика с известным логотипом, а шляпку украшала собственноручно, результат, по мнению ее мужа, получался умопомрачительный.
Женщины вышли из кафе и направились к остановке автобуса.
- Эдем!!!
Мишель вздрогнула от неожиданности. Очень высокий, заросший роскошной черной бородой, одноглазый пират, топая тяжелыми ботфортами, расхаживал перед входом в большой магазин.
- Рай на земле! – взревел он, и с поклоном протянул Мишель лотерейные билеты. – Войдите в магазин, и у вас появится шанс попасть в рай на земле! О-о, - застонал он, закатив свой «единственный», то есть, незакрытый черной повязкой, глаз. – О-о, Абабуа! Лотерея проводится в магазине ровно в полдень! – он снова поклонился, сняв треуголку.
Тетя Рашель с сомнением рассматривала лотерейные билеты и вздрогнула, когда над ее ухом раздался интимный шепот «пирата»:
- М-мадам-м, в полдень вы испытаете свое счастье…
Оба билета тетя Рашель спрятала в сумочку и вошла в магазин со своим букетом, как невеста в церковь.
- Нам на второй этаж, - заявила тетя Рашель и повела Мишель к эскалатору, как коренная парижанка – робкую родственницу из далекой провинции.
-  Деточка, как продвигается твоя японская работа? – спросила тетя Рашель и потащила племянницу в отдел женской одежды. – Непременно подари мне свою книгу, как только ее напечатают, - она откинула голову назад и, прищурившись, посмотрела на платья, точно художник – на свою палитру, прежде чем положить первый мазок на гениальное полотно.
- Это будет не книга… Почти закончила, но…
- Вот! Что ты скажешь об этом платье, цвета молодых листьев герани? – тетя сняла платье и придирчиво оглядела его со всех сторон. – Японский – такой трудный язык! Сюда подойдет шарфик цвета яиц малиновки, правда?
- Тетя, я понятия не имею, какого цвета яйца малиновки.

***
Мишель, занимаясь в университете, пыталась с помощью подстрочника перевести старинный цикл хайку, сочиненный в затертом веке придворной дамой, по прозвищу Ая. Легко увлекающаяся тетя Рашель приобрела кимоно для себя и племянницы и всю тесную квартирку заставила собственноручно изготовленными композициями икебана. Ее попытка выучить японский язык закончилась ровно через пять секунд возгласом «японцы – мазохисты»!  Забросив учебник, тетя Рашель принялась за восточную кулинарию. Мужа Кронида она встречала поклонами, но, как-то после ужина, состоявшего, в основном из сырой рыбы и соленой редьки, он убежал из дома. Недалеко – в ближайший ресторан. После плотного ужина, истратив недельное жалованье, он явился домой поздно ночью, благоухая дешевыми духами. Мишель подозревала, что духи, обычно робкий с женщинами дядя Кронид, вылил на себя собственноручно, но на тетю Рашель этот демарш произвел впечатление. Были забыты тонкости чайной церемонии, к удовольствию дяди Кронида, из дома была изгнана сама мысль о сырой рыбе, не говоря уже о соленой редьке.
- Маренго – летом? Исключено!
- Свадьба Норы будет через неделю, тетя. До лета еще далеко…
- Как будет называться твоя книга? – мадам Рашель вышла из отдела с недовольным видом.
- «Цветы для феодала», и это не книга…
Кому это интересно, пожала плечами Мишель.
Тетя внимательно изучала витрину с последними произведениями шляпного мастерства и ничего уже не слышала.
Мишель отыскала отдел пуговиц, и в глазах у нее зарябило. Нет, мадемуазель, таких пуговиц мы давно не получали, но вот, взгляните, мадемуазель, в том же стиле. Впрочем, оставьте свой адрес, мадемуазель, мы вас известим или доставим на дом, мадемуазель…  Слова лились сплошным потоком, и Мишель не успела принять решение, как маленькие, но чрезвычайно цепкие ручки тети Рашель потащили ее на первый этаж.
- Деточка, сейчас будут разыгрывать лотерею! Вот, держи, это твой билет, а это – мой! – тетя энергично проталкивалась поближе к лотерейному барабану. – Месье, из-за вас ничего не слышно! – тетя проворно выключила транзистор, болтающийся на шее у стоящего рядом длинноволосого дылды.
- Ле-Клерк… – клацнул радиоприемник.
В центре зала возле лотерейного барабана надрывался одноглазый пират:
- М-медам  и м-месье!!! Билет в Эдем-м! Выиграл!
Ном-мер… – пират приплясывал на одном месте и вопил со слезами счастья на единственном глазу. – Ном-мер… 175! Счастливый обладатель! Десять дней на Абабуа! Туристическое бюро «Капитан Флинт» исполнит все ваши пожелания!!!
- Деточка! – взвизгнула тетя Рашель, - Это же твой номер! Вот билет! – тетя размахивала им над головой, точно флагом и пробиралась к пирату, таща за собой Мишель и букет.
Оркестр исполнил туш. Пират раскрыл объятия навстречу мадам Рашель.
- О-о-о, м-мадам-м! – простонал он, - Вы проведете десять дней – лучших дней вашей жизни – на Абабуа! – и закончил шепотом ей на ухо – Это – Эдем-м-м…
Оркестр снова сыграл туш. Тетя сияла от счастья и раскланивалась на все стороны.
- Нет-нет, билет принадлежит моей племяннице – вот она! – О-о-о, м-мадемуазель! – пират пошатнулся и чуть не упал на Мишель, - Абабуа – это …- Он задохнулся от восхищения.
Тетя тараторила в микрофон:
- Меня зовут Рашель Маризо…  Ах, племянницу? Мишель Твери. Она изучает японский язык и пишет стихи! Скоро выйдет ее первый сборник…  Мишель держи букет, нас будут фотографировать. Вы успеете напечатать в вечернем выпуске?
Мишель поправила сползающие очки и подумала, что, глядя на эту фотографию в  газете, можно будет принять ее за счастливо спасенную жертву землетрясения, а тетю Рашель – за ее спасительницу, только что вылезшую из-под развалин.
Ответив вместо Мишель, на вопросы корреспондента (любимый сорт мороженого, любимые духи, замужем?), тетя дважды проверила билет на самолет и приглашение от фирмы «Капитан Флинт».
- На пиратском корабле, м-мадам-м, вас выбрали бы казначеем, - заметил пират, снимая черную повязку с лица.
- И вы бы не ошиблись, молодой человек! – ответила тетя Рашель. – Как вас зовут – Педро-Острый-Нож или Джимми-Сухой-Порох?
- Жак-Нос-По-Ветру, м-мадам-м!
- О-о, вы – патриот! Зовите меня Катрин-Твердая-Рука, ха-ха!
Раскланявшись с пиратом, очень довольная тетя Рашель повела племянницу на верхний этаж, чтобы выбрать подходящий для Абабуа купальный костюм.
- Но, тетя, я понятия не имею, где находится эта земля обетованная! Может быть, мне понадобятся шуба, горные лыжи и ледоруб?
- Деточка, если бы Эдем находился там, где может понадобиться ледоруб, не было бы на свете ни нас с тобой, ни остального человечества, так как фиговый листок не больно-то греет! Представляешь, если бы у Адама было бы обморожение… или отморожение? Ну, ты меня понимаешь, чего именно? А кстати, как  это  называется по-японски? Как это, не знаешь? У тебя достаточно подробный словарь? Вдруг в этих стихах…
- Ах, тетя, успокойся! Там описывается платоническая любовь. Осторожно, не застрянь опять каблуком в эскалаторе. – Они доехали, наконец, до верхнего этажа.
- Тебе подойдет это бикини цвета электрик. Знаю я, чем заканчивается платоническая… Нет, лучше взять полосатый. Любовь – наркотик, и ни один наркоман не согласится лишь разглядывать зелье – уж можешь  мне  поверить!
- Тетя, ты принимала наркотики? – улыбнулась Мишель.
- Деточка, что ты понимаешь в любви? Ты скажи, сколько у тебя поклонников? В данный момент ни одного? Я так и думала! В твоем возрасте у меня под окнами слонялись толпы молодых людей. Кстати, Кронида среди них не было – его я откопала позже. Из-под снега, в конце войны, помнишь, я тебе рассказывала?
- Помню. Дядя Кронид – снежный человек!
- Ты смеешься над героем Сопротивления! Кстати, я тебя все утро хочу спросить – почему у тебя покрасневшие глаза?  Бикини изумрудного цвета – вот, что тебе нужно! А куда делся твой Марти? Не шмыгай носом, возьми платок. У тебя обострение аллергии? Пожалуй, этот, под змеиную кожу, смотрится эффектней…
Мишель повернулась и стала рассматривать улицу сверху.
- Запомни главное правило – никогда не плачь при мужчинах! От этого бледнеют щеки, и краснеет нос.
- Что там случилось? – спросила тетя Рашель, - Пожар?
По улице шли демонстранты с плакатами, которые с такой высоты не удавалось прочесть, да Мишель особенно и не старалась – она была уже в отделе пуговиц. Можно сделать заказ, мадемуазель, в большой подарочной упаковке, мадемуазель, самой большой, сколько пуговиц? Одну? Я правильно понял, мадемуазель  - одну пуговицу? В собственные руки, по адресу… Все будет исполнено, как только фирма пришлет вашу пуговицу, мадемуазель. Вот счет. Вы хорошо себя чувствуете, мадемуазель?

***
Нора считала, что оставлять надолго неосуществленными свои желания – значило укорачивать свою жизнь. Поэтому, получив некоторую сумму от жениха «на булавки», она приняла меры к ее удлинению. Нора вспомнила все свои капризы с раннего детства и до нынешнего дня. Большая коробка с высокими сапогами рыжего цвета, украшенными бахромой и шпорами с гравировкой (желание № 37, мучившее ее с девяти лет), оттягивала ей одну руку. Объемистый пакет с овчинным жилетом мехом наружу и с красными помпонами (желание №38, соответствовало десяти годам) болтался за спиной. Самым тяжелым было «Руководство для начинающего наездника» - альбом с множеством рисунков и фотографий – и комплект пластинок с еврейскими народными песнями (желания №39 и 40 – двенадцать лет).

Нора не умела ездить верхом. За всю свою жизнь она даже пальцем до лошади ни разу не дотронулась – что с того! Но в будущем – о,  таком близком! – она видела себя – на серой лошади, непременно, в яблоках, а Нормана – на вороной. На альпийских лугах в имении барона фон как-то там собралось высшее общество для охоты… Ну, это уже неважно, в конце концов. Нора скачет, ветер треплет ее блестящие черные волосы, все с восхищением следят за ней, и граф де кто-то кричит ей… О-о-о, банджо (желание № 41, тринадцать лет) стукает ее по коленке. Из чего их делают, эти банджо? Вот еще один магазин на той стороне улицы. Заглянуть в него и потом уже можно ловить такси, пока она не распласталась на тротуаре под тяжестью своих желаний.
Господи, а народу сколько, не протолкнешься! Нора попыталась добраться до противоположного тротуара, но на самой середине улицы ее развернуло и повлекло неизвестно куда.
Чернокожий парень нес большой барабан (а может быть, там-там) и, полузакрыв глаза, самозабвенно отбивал ритм. Такой же любитель музыки пронзительно свистел в какую-то дудку. Вокруг все были веселы и прихлопывали в ладоши. Должно быть, профсоюз мусорщиков решил устроить праздничное шествие,  подумала Нора. Она с удивлением заметила, что сжимает в своей руке палку от транспаранта. Полотнище уходило далеко вбок и, сколько Нора ни вертела головой, прочитать надпись ей никак не удавалось.
От намеченного магазина Нору унесло так далеко, что она и не пыталась вернуться. Вот за углом есть еще один и, если ей удастся прибиться к берегу…  Нора огляделась вокруг в поисках подходящего кандидата на ношение транспаранта, но все были так заняты прихлопыванием в ладоши и приплясыванием, что она не смогла найти достаточно свободного мусорщика, чтобы сунуть ему палку. Периодически она подхватывала припев вместе со всеми и кричала: «Ле-Клерк! Ле-Клерк!»
Шествие почти остановилось, точно наткнувшись на невидимую преграду. Парень, нагруженный большой камерой, снимал, забравшись на крышу потрепанного «пежо». Норе показалось, что ее снимают крупным планом. Она улыбнулась и послала воздушный поцелуй. Палка выпала из онемевшей руки, транспарант рухнул, накрыв белым саваном черные головы. Шум усиливался с каждой минутой. Парень снимал дальний конец улицы, возвышаясь над Норой, как монумент.
- Вытащите меня отсюда! – взмолилась Нора, но «монумент» не отреагировал.
Толпа скандировала:
- Ле-Клерк! Ле-Клерк!
Нора швырнула в репортера одним из своих свертков. Банджо издало стон, задев его голову. Парень покачнулся и чуть не выронил камеру.

- Это я! – Нора подпрыгнула и замахала руками. – Вытащите меня отсюда!
Заботливо пристроив камеру, он наклонился и выдрал Нору из толпы, поставив рядом с собой. Нора собиралась проорать ему на ухо слова извинения и благодарности, но сверху панорама так захватывала, что она застыла с открытым ртом.
Навстречу «ее» демонстрации двигалась другая, так же оснащенная музыкальными инструментами и плакатами, и также скандировавшая «Ле-Клерк! Ле-Клерк!». Крики «Свободу Ле-Клерку!» и  «Долой Ле-Клерка!» смешались в общий гомон.
Передние ряды уже вступили врукопашную.  Завыла полицейская сирена. Нора поняла, что это надолго и уселась на крыше «пежо» по-турецки, подтянув поближе свои  свертки, как курица на яйцах. Она размышляла, сколько пластинок останется целыми (ни одной),  и как будет выглядеть банджо, если она его найдет (не найдет).
Тем временем полиция делала свое дело. Парень с камерой решил, что ничего интересного уже не произойдет и постучал по крыше. Открылся люк и, пропустив Нору первой, он нырнул вслед, плюхнувшись точно ей на колени.
- Пардон, мадам…
- Мадемуазель.
- Тем более, пардон. Не могли бы вы сообщить, чем это вы саданули меня по голове? Я истекаю кровью, мадемуазель! Поехали!
- О, извините  меня! Это банджо просто подвернулось мне под руку…
- Банджо! Ну конечно, а я-то подумал, неужели, от удара по моей голове возникают такие волшебные звуки. Банджо – это первое, что обычно попадается под руку на парижских улицах? Хорошо, что не контрабас! Вы играете на банджо? Или обычно используете, как сегодня?
- Обычно я его никак не использую. Я купила, чтобы научиться играть, но…
Водитель лавировал в рассыпающейся толпе, отчаянно сигналя.
- Месье, у вас и в самом деле течет кровь из ссадины на лбу! Лучше бы я швырнула меховой жилет!
- Да, это было бы гораздо лучше! У вас  найдется  носовой платок? Я сохраню его на память о нашей встрече, ох…
- Месье, вы спасли меня! Я приглашаю вас на мою свадьбу в воскресенье…
- Если доживу, мадемуазель. Спасибо за приглашение, но завтра я еду снимать репортаж на стадион. Никогда не знаешь, что попадется под руку болельщикам. Я надеюсь, не банджо…
- Меня зовут Нора Амстер, а моего жениха – Норман Лемонт.
- Это, значит, ему вы собирались играть на банджо?
- Норману, пожалуй, повезло, что оно сломалось, - вздохнула Нора, - я, ведь, еще не умею играть. Остановите здесь.
- Я помогу вам дотащить пакеты.
Консьержка долго качала головой и бурчала себе под нос что-то о приличиях, о которых забывают нынешние девицы, являясь в совершенно растерзанном виде домой и в сопровождении окровавленных типов.
После того, как час спустя посыльные потащили из грузовика огромную запакованную картину в квартиру, снимаемую Норой и Мишель, консьержка уже перестала  чему-либо удивляться.

***

Джошуа Чуан в задумчивости потрогал пальцем лезвие кухонного ножа: придется поточить.
- А-а-а! – раздался у него над ухом хриплый голос.
Джошуа вздрогнул и чуть не порезался.
Хозяин «Олимпии» пребывал в хорошем настроении:
- Так-так! Точишь нож по мою душу? Хочешь зарезать своего благодетеля! Мало ты моей крови выпил? – с этими словами Норман Лемонт сунул палец в соусницу и облизал. – Что у нас сегодня на обед?
Джошуа насупился:
- Черт побери, Джек! Если тебе надоело мое общество, я, хоть сейчас уйду от тебя! «Благодетель» - ха! Торчать на этом старом позолоченном корыте, быть коком, дворецким, сторожем, посудомойкой и горничной – поищи другого дурака! А скоро придется  выполнять капризы молодой, о-о-о, очень молодой (прикрой лысину, приятель!), но очень практичной девицы -  нет, это не для меня.  «Благодетель» - ха! Если бы не мои две тысячи в Монте-Карло, где бы ты сейчас был?
- Две тысячи – подавись ими!
- Да, две тысячи – деньги небольшие – сейчас!  А тогда? В казино «Желтый апельсин» в долг не верили! И перезрелая  вдовушка сидела рядом с тобой за игорным столом и ела тебя глазами  - как тут можно опозориться, пойти на скандал. Тогда Джошуа оказался очень кстати. Если бы не мои деньги, не видать тебе золотой вдовушки, царство ей небесное! И не видать ее наследства – этой проржавевшей «Олимпии»!
- Да живя тут у меня, ты сто раз вернул себе эти две тысячи, кровопийца!
- Не нравлюсь, уеду домой на Абабуа!
- Абубельская тюрьма – вот куда ты попадешь прямо с трапа самолета. Джошуа, нам на Абабуа путь закрыт! Там осталось еще немало людей, которые не пожалеют времени, чтобы съездить в гости к дону Сигизмунду и полюбоваться на твою казнь!
Джошуа чуть не задохнулся от ярости. Он открыл рот и закашлялся, согнувшись пополам. У него потемнело в глазах, но, наконец, воздух проник в его изъеденные опухолью бронхи.
- На Абабуа не казнят умирающих!- прохрипел он. – И в приюте Святой Бригитты помнят, кто им присылал деньги к Рождеству – все эти долгие годы… Кха-кха, ох! А вот ты, Джек…
- Но-но! Если я шепну полиции, ты и до Абабуа не долетишь!
- Мне все равно, где умирать!  Но перед тем как ты шепнешь, я пошлю телеграмму на Абабуа, всего несколько слов: государственный преступник сержант Джек по прозвищу Де Нада *…
Джошуа заболтал в воздухе ногами, повиснув на кулаке более сильного противника. Треск рвущейся ткани слился с рокотом мотоцикла. Джек разжал пальцы и Джошуа кулем свалился на пол.
* de nada – не стоит (абабуанск.)

- Если ты только пикнешь… – Джек  выразительно похлопал по оттопыренному карману. – Я же тебя знаю, старина, тебе вовсе не все равно, где умирать!
- Как вам будет угодно, месье Лемонт,- прохрипел Джошуа, привалившись к шкафу.
По палубе уже стучали массивные каблуки Норы.
- Ау-у! Норман, здравствуй, милый! -  Она дунула на редеющую шевелюру жениха и пригладила рассыпавшиеся волосы. С высоты ее роста ей были хорошо заметны усилия Нормана скрыть наметившуюся лысину.
- Привет, Джошуа, что ты сидишь на полу? – Представляешь, Норман, я сегодня попала в демонстрацию, потом ее разгоняла полиция, и все это снималось репортером телевидения. Я появлюсь на экране в новостях! Что у нас сегодня на ужин? – она сунула палец в соусницу и облизала. – Не хватает майорана. Может быть, пойдем куда-нибудь? Мне кажется, Джошуа сегодня не в форме.
Джошуа скривился и стал, кряхтя, подниматься с пола. Нора не могла устоять на одном месте. Ее длинные ноги в облегающих сапогах на высокой платформе притоптывали и кружились, унося их владелицу по коридору в большую гостиную. Джошуа, наконец, поднялся с пола и стал отряхиваться, как большой старый пес. Хозяин «Олимпии» пристально посмотрел на него:
- Подашь ужин в гостиную к девяти.
Джошуа буркнул себе под нос что-то нечленораздельное.
Гостиная «Олимпии» была круглой, с большими высокими окнами, завешенными золотистыми портьерами с бахромой, кистями и ламбрекенами. Потолок ее был расписан богами и богинями Олимпа, пирующими среди облаков. Глядя на эту роспись, Нора неизменно морщилась. Судно строилось в Норвегии,  и было старше Норы.
Навигационные качества  «Олимпии» оставляли желать лучшего, скорее это была вилла, плавучий дом, на котором можно было плавать по столицам Европы. Внутреннее убранство отражало вкусы  последовательно трех мужей его ныне усопшей владелицы. В круглой гостиной позолоты было столько, что Нора чувствовала себя серым воробышком в золотой клетке для попугая. Пухлые амуры поддерживали светильники, которые давно не зажигались. В сумерках туман начал наползать на набережную.
Нора зябко передернула плечами.
- Разжечь камин? Я позову Джошуа, - рука Нормана уже потянулась к звонку, - а, впрочем, я справлюсь быстрее. Старик в последнее время начал сдавать.
Нора, обойдя вокруг овального стола, накрытого золотистой бархатной скатертью, зажгла свечи, и комната стала уютнее. Слабый свет камина и свечей скрывал потертую обивку кресел, равномерно засыпанных пылью и табачным пеплом.
- Почему ты не наймешь прислугу помоложе? Для такого большого дома одного явно мало. Когда я стану хозяйкой «Олимпии» …
- Дорогая, ты уже хозяйка!
- …я все здесь поменяю, начиная с твоего мрачного Джошуа и кончая этой пьяной компанией!  - она махнула рукой в сторону расписного потолка. – А потом – по местам стоять, с якоря сниматься! Юх-ху-ху-у!
Девушка закружилась вокруг стола, и тени заметались по стенам.
- Эй, капитан, а наша посудина не пойдет ко дну, как только отойдет от причала?
- Раз уж ты начала командовать, будь капитаном. – Норман поймал невесту за талию и начал вальсировать,- «Олимпия»  - крепкое судно. Куда ты хочешь отправиться? – Он смотрел на невесту снизу вверх (кто их придумал, эти платформы?).
- На Абабуа! О-о, Норман, ты наступил мне на ногу!
- Прости, пожалуйста. Почему – Абабуа? Первый раз слышу это название. Где это?
Нора уселась в крайне неудобное кресло с вычурными ножками и такими же подлокотниками. Черные прямые волосы веером раскинулись по ее плечам.
- Понятия не имею. Мишель выиграла в лотерею билет на Абабуа. Мы на карте не смогли найти это место. Провести неделю неизвестно где! Ей вечно не везет. У нас в доме как-то сломался лифт – единственный раз за последние пять лет, я специально узнавала у консьержки (надо сказать, редкая мегера!). И кто, как ты думаешь, застрял в этом лифте? Мишель! Она просидела там весь день. Как назло, у монтера случился приступ аппендицита, а его напарник ушел на похороны своей тещи. Она все теряет, всюду опаздывает. – Нора потерла ногу и поморщилась – будет синяк, обязательно. – Да, включи телевизор, меня могут показать в новостях.
Норман вопросительно поднял брови.
- Я же говорила, что угодила в демонстрацию. Меня буквально спас один оч-чень милый репортер. Ну, не такой, конечно, милый, как ты…
Нора взъерошила волосы жениха, накрутив остатки когда-то буйной шевелюры на свои пальцы. Лемонт сиял блаженной улыбкой. Волосы у корней были седыми. Так я и думала, сказала сама себе Нора.
- Я его пригласила на нашу свадьбу.
- Кого, милая? – спросил разомлевший Лемонт.
- Репортера. А ты бы не хотел появиться в светской хронике? «Мадам новобрачная затмила своей красотой блеск бриллиантов графини имярек, внучатой племянницы барона Ротшильда» - по-моему, неплохо. Ты до сих пор не дал мне  список приглашенных с твоей стороны. Я предвижу, что твоим шафером будет Джошуа – с ума сойти!
- Нора, давай договоримся – никаких репортеров. Ну вот, смотри, начались новости. Что-то я не вижу тебя крупным планом.
- Смейся! А вдруг вся эта демонстрация и кутерьма была организована лишь для того, чтобы снять меня на кинопленку? Меня – таинственную незнакомку с банджо, такую беспомощную, совсем одну в толпе…
- Одна в толпе – нонсенс! Ну да, и Ле-Клерка засадили в тюрьму – и все ради твоих прекрасных глаз! Впрочем, он того стоит. И глаза стоят, не хмурься, мой финиковый цветок, твои глаза стоят и большего – Ле-Клерка можно было бы и казнить.
- «Финиковый цветок»!  Милый, да ты поэт! А все поэты страшно непрактичны. Поэтому ты подаришь мне бриллиантовое колье, сегодня же! Что ты подскочил? Ведь ты мне обещал!
Джошуа медленно накрывал на стол в круглой гостиной. Ноги были тяжелыми, ему казалось, что «Олимпия» уже плывет, слегка покачиваясь… Он чуть не уронил тяжелое блюдо с рыбой по-польски.
- Совсем ослаб старик, - заметил Норман. – Иди, ложись спать, Джошуа, и завтра можешь не спешить с завтраком.
Джошуа одарил хозяина тяжелым взглядом. Как у него язык повернулся! «Старик» - ха! Сказать этой птичке, что мы с ее женишком ровесники? Хотя, я не думаю, чтобы она сильно удивилась. Твоя последняя женщина, Джек, в отличие от предыдущих, знает, что почем. И твоя лысина ей хорошо видна. Бриллиантовое колье ей подавай! Я чуть рыбу на пол не выронил. Откуда у него колье? Ведь давно уже все спустил… Кха-кха! Джошуа зашаркал с подносом на кухню. Как-то не поворачивался язык назвать ее камбузом. А не заказал ли он колье из абабуанских бриллиантов? Он с грохотом поставил поднос. Все, пора брать расчет, пока эта цыпочка не заграбастала  все.  Кха-кха! Джошуа согнулся пополам от кашля. Сколько  можно жить в этой сырости! Погреться бы сейчас на солнце, сидя на скамейке Приморского парка Абабуа! Сейчас даже Абубель не кажется таким мрачным…
Звонок вызывал кока в гостиную. Джошуа побрел по коридору в свою каюту. Обойдетесь! Надо отдохнуть. Расчет, Де Нада. А ведь счет будет немаленький. Из гостиной доносился звон бокалов и смех. Джошуа прошел мимо, в кабинет. Притворив за собой дверь плотнее, он взял телефонную трубку и набрал номер кассы аэропорта. Абабуа – это вам не Лондон, туда самолеты летают не каждый день. Да, мадемуазель, оставьте один билет на Абабуа, в один конец, мерси.

***

     Нора внезапно проснулась. Что это было? Что-то ведь ее разбудило. В комнату через иллюминатор тускло светил фонарь. Туман окутал Сену серой кисеей. Нормана рядом не было. Она лежала посреди круглой кровати. Что за вкус  был у прежней мадам Лемонт! Все поменять! Обстановка ни к черту не годится. В салоне нужен бар – элегантный маленький бар. Никаких зеркальных полок с батареей бутылок! Надо же видеть разницу между салуном и салоном. Нора разницу видела.
Колье на шее тихо звякнуло. Нора улыбнулась и погладила украшение. Очень пить хочется. Пойти и посмотреть, что там есть на кухне. Нора представила себе угрюмого Джошуа в ее новой гостиной. Да это чучело всех гостей распугает! Пусть поищет себе новое место! Вряд ли Норман будет возражать, Джошуа и ему явно действует на нервы.
Запахнувшись в купальный халат Нормана, она вышла из спальни. И куда это пропал среди ночи Норман? Откуда-то слышится его голос. Ага, вот и Джошуа закашлял. Нашли время для разговоров. Нора пошла по коридору.  Кажется, они спорят в кабинете. Мужчины уже  так орали, что ее шагов не было слышно. Причем здесь Абабуа? Она остановилась у двери в кабинет.
Выстрелы прозвучали почти одновременно. Крики смолкли, точно кто-то выключил звук. Нора стояла, втянув голову в плечи, и слушала, кажется, всем своим телом. Под босыми ногами скрипнул паркет. Господи, как тихо и холодно! Нора слабо толкнула дверь.
Настольная лампа мягко освещала письменный стол, слишком большой для этой комнаты.
- Норман… – шепотом позвала она и ступила за порог.
Из-под стола торчали голые ноги. Нора зажала себе рот, чтобы не закричать  и медленно обошла стол.
- Норман…
Он лежал на полу в пижаме, широко раскинув руки, нелепо вывернув шею. Она сразу поняла, что Норман мертв. В его раскрытой ладони поблескивал пистолет. Все дверцы огромного стола, который вполне мог служить и сейфом, были  раскрыты. Она услышала за спиной стон. Почти скрытая дверью, на полу шевельнулась  темная масса. Нора набрала больше воздуха для визга.
- Кха-кха, ох…
- Джошуа!
Он сидел, привалившись к стене, и тяжело дышал.
- Джошуа, что здесь было? Что ты сделал?!
- Все детка, конец… – он говорил медленно, в его груди что-то хрипело и клокотало. - Мы с Джеком разобрались в старых делах. Кха-кха… Сними  эти побрякушки – они ничего не стоят. Тухлый номер, детка… Зеро!  А ты думала, что поймала богача? Ха-кха! Все заложено …
Джошуа страдальчески скривился и застонал. Его ладонь крепко  прижимала к животу кожаный мешочек, расшитый ракушками. Между скрюченными пальцами появилась и  побежала на пол тоненьким ручейком черная жидкость. Нора оцепенело смотрела на все увеличившуюся лужицу. Из кожаного кисета с тихим шелестом побежал второй ручеек – сверкающий. Переливающиеся цветными лучиками кристаллы подскакивали на полу.
- Слушай, детка… Это он, Джек Де Нада хотел меня убить…
- Кто?
- Твой жених!
- Ты с ума сошел, Джошуа! Я сейчас звоню в полицию!
- Стой!
Рука Джошуа шевельнулась, и на девушку уставилось черное дуло  пистолета.
- У меня еще хватит сил второй раз выстрелить. Ты же умница! Поможешь мне – не пожалеешь, ох… Эти камешки дорого  стоят, очень дорого! И есть еще… много, надо только сейфы открыть… Ты же не такая дура, какой считал тебя твой «Лемонт»… В полицию ты не позвонишь, даже  если очень захочешь…  Есть у меня один знакомый коновал… позвони ему… скажи… есть работа… пусть поторопится…
Голова Джошуа мотнулась на грудь, пистолет выпал из разжатой ладони.
Через несколько минут рев мотоцикла разнесся по пустым коридорам «Олимпии». Выехав по широким сходням на набережную, Нора понеслась по пустой улице.

Глава  четвертая
13 февраля  1948 года. Абабуа.

Не веришь, что я рядом?
Коснись моей руки!
С поклоном принесут холодное вино.
(перевод с японского)
С

ержант Джек Де Нада был молод и хорош собой. Солнце ярко светило в зените, и Джек был в зените своей карьеры. К сожалению, никто не сказал ему, что с вершины спуск вниз неизбежен. Кто сейчас осмелился бы на это? Не то, чтобы самое высокое звание на Абабуанском архипелаге было сержантским, звания как раз там были в полном комплекте – от рядового до маршала. Были – до недавнего времени.
О, Абабуа! Власть на этих благословенных островах была так притягательна, и столь многие решались взвалить на себя это бремя, что граждане, выходя утром из дома, спешили просмотреть газеты, чтобы быть в курсе событий. А не то, как раз угодишь на Абубель к дону Сигизмунду. При всех переворотах единственное, что было незыблемым на Абабуа – начальник тюрьмы дон Сигизмунд Вишневецкий.
На этот раз переворот прошел удивительно быстро и гладко. Настолько, что у заговорщиков, то есть, у наиболее осторожных из них, стали возникать сомнения в успехе кампании. А успех был полный, можно сказать,  сама святая Бригитта помогала мятежникам. И баркас «Черная пятница» очень кстати перевернулся по пути на Абубель, что кончилось печально для следовавших на нем к месту своего заключения арестантов (экс-президент, экс-министры, экс-маршал), спаслись только конвоиры и хозяин баркаса Оскар Барелли.
Но сержант Джек Де Нада никогда не был осторожен, а впрочем, он рисковал немногим, лишь своей головой. Он даже не смог бы и вспомнить, чьи советы он слушал, чьи слова повторял на импровизированной трибуне, которой послужил выкинутый из окна принадлежавший совсем недавно мэру города сейф, с воздвигнутым сверху креслом шефа полиции. Военный переворот прошел очень весело для Джека, точно большая волна подхватила его и выплеснула на паркет Президентского дворца.
Первым же указом новоиспеченный диктатор Джек Де Нада переименовал Генеральскую бухту, на берегу которой располагался Абабуа, в Сержантскую. Пожалуй, это было первое и последнее его самостоятельное решение. Видимо, кто-то спохватился, чтобы Его Превосходительство не стал слишком взрослым. И опять пошло все гладко и удачно, так что у него оказалась масса свободного времени для устройства личных, а значит, очень важных, дел. Уж очень хороша собой была сестра подкапрала Джошуа черноглазая Фэй. Подкапрал Джошуа Чуан, естественно, желал счастья своей сестре и одобрил выбор своего боевого товарища. Чтобы успокоить опасения единственной родственницы Джошуа и Фэй тетушки Лолиты, Джек даже посватался.
Фэй работала белошвейкой в бельевой Президентского дворца.
Когда Джек в подзорную трубу изучал окна бельевой, его сердце сладко замирало при виде склоненной над вышивкой головки с блестящим на солнце черным шелком волос. Не менее сладко было на душе тоненькой Фэй, когда она замечала сверкание солнечного луча в высоком окне.
Второй поклонник Фэй дон Аристотель Монопедес-младший имел неизмеримо меньше времени для ухаживания по сравнению с Джеком. Молодой, но подающий большие надежды, ювелир, не разгибаясь, работал в мастерской. Его отец, дон Монопедес-старший, был хозяином ломбарда и ювелирной мастерской. Считая бережливость и трудолюбие самыми высокими добродетелями, он так медленно повышал по службе своего подчиненного Монопедеса-младшего и так много поручал ему сделать, что время для личной жизни его сын смог бы выкроить только к глубокой старости. Последний месяц Монопедес-младший почти не выходил из ювелирной мастерской, к большему удовольствию Монопедеса-старшего, полагавшего, что выполнение заказа на огранку алмазов из государственной казны гораздо важнее участия в переворотах. И полезнее для здоровья.
Трудно было бы принять их даже за родственников, так непохожи были друг на друга Джошуа и Фэй. Он перенес в детстве оспу, и следы болезни навсегда остались на его, и без того не блещущем красотой, лице. Большой нос (не такая уж редкость на Абабуа) все же мог бы пожалеть своего невезучего по части внешности хозяина и стать хоть чуть-чуть поменьше. После поступления на военную службу он стал редко появляться в доме. Периодически Джошуа вспоминал о необходимости воспитывать младшую сестру, и она с улыбкой выслушивала длинную тираду о надлежащем поведении девушки из порядочной семьи. Чтобы прервать поток нравоучений, существовал один верный способ, и именно им пользовалась лукавая Фэй – она ставила перед образцом благоразумия большое блюдо, естественно, не пустое. Испытывая на себе педагогический пыл брата, Фэй начинала греметь сковородками при первых же признаках его дурного настроения. Она помнила мудрую мысль   (из женского фольклора Абабуа): голодный мужчина – злой мужчина.
Большие блюда на Абабуа были традицией. И, если на стол ставили посуду небольшого, то есть, нормального размера, гость должен был понять, что его присутствие в доме нежелательно. Праздник «черной пятницы» отмечался на Абабуа с незапамятных времен и при всех режимах неукоснительно. Здесь абабуанцы были единодушны. Обычай требовал, чтобы в домах зажигались желтые свечи, пеклись особенно большие пироги с побегами бамбуса и всех гостей встречали, приготовившись отразить вторжение нечистой силы, обливанием водой. Предполагалось, что гости от не слишком холодного душа не пострадают, а нечистая сила, слегка отмывшись, исчезнет, чтобы восстановить свой облик. Молодежь Абабуа считала своим долгом  с песнями шататься по улицам в масках.
И сегодня на кухне маленького дома Чуанов было на редкость шумно. Вместе с Фэй суетилась  старая тетушка Лолита. Ее толстые руки в широких рукавах белой батистовой блузы порхали, точно белые крылья, и при этом посуда не валилась на пол, а все шло, как и положено было в приличном доме в праздник. В черную пятницу козни злых духов особенно опасны, поэтому следует принять меры, чтобы отогнать их от дома подальше, уж в этом старая тетушка Ло понимала толк.
- Девочка моя, ты поставила желтые свечи?
- Да, тетя, уже стоят.
- А чеснок не забыла?
- Нет, все в порядке.
- Цветы бамбуса поставила в вазу? Только не говори мне, что сама лазила за ними на дерево!
- А я и не говорю!
- И правильно, я все равно не поверю. Вот я скажу донье Пепите, что ты увольняешься. Во что превратили дворец, безбожники, бунтовщики!
- Тетушка Ло, не говори донье Пепите, прошу тебя! Я шью большой флаг для купола, надо закончить работу!
- А кто ее тебе поручил? – Лолита, кряхтя, наклонилась у плиты. – Кажется, пирог удался.
- Я не помню случая, чтобы он не удался, - умильно пела Фэй.
- И братец твой ввязался в эту историю! Нашел, с кем дружбу водить – с Джеком Де Нада! Два сапога – пара. Пожалуй, соли маловато? Подай соль! Вот Аристотель – скромный юноша, из хорошей семьи, руки золотые. И папаша Монопедес, ведь не враг же он своему сыну! Сейчас держит в строгости… Вот братец твой рано волю почуял, связался с этим…
- Тетя Ло, хватит соли!
- Сама знаю, что хватит. Так я и говорю, из хорошей семьи…
- Кто спорит – Джошуа из очень хорошей семьи! – Фэй вытащила тяжелую медную ступку и насыпала туда сушеный розмарин.
- Плутовка, ты меня с толку не собьешь! Где же у меня желтый корень? Я же недавно его покупала на базаре. Настоящий буабельский желтый корень. Сегодня можно было бы дона Аристотеля пригласить на праздничный ужин, и, если бы у твоего братца была бы, хоть капля разума… Нет, он связался с этим…
-Бух-бух-бух! – Тяжелый медный пестик заколотил по ни в чем неповинному розмарину. Лолита поджала толстые губы и, фыркнув, выплыла из кухни.

***
Нестройный рев раздался из окон Президентского дворца. Все окна были ярко освещены. Для такого важного дела, как конкурс на самый большой нос, нужно много света и много бутылок. Для избранных был припасен кальвадос дона Сигизмунда. Он был приглашен во дворец нарочными, которые и помогли привезти ценный груз с Абубеля. Рыжая шевелюра дона Сигизмунда мелькала то в коридорах, то в парадной зале. Если бы устроили конкурс на самые рыжие волосы, долго бы выбирать не пришлось  - он был чуть ли не единственным на всем архипелаге.
Экс-мажордом экс-президента (святая Бригитта, заступись за грешную душу последнего!) умер бы на месте, доведись ему увидеть состояние, в котором находилось убранство старинного дворца. Здание было построено в псевдомавританском  стиле и считалось шедевром архитектуры на Абабуа. Каждый новый владелец дворца, подобно китайскому императору, достраивавшему великую стену, считал своим долгом увеличить высоту башни, примыкавшей к главному зданию. Она была уже так высока, что могла служить маяком. Пожалуй, только башня избежала печальной участи служить пристанищем славным соратникам сержанта Де Нада.
В парадном зале Президентского дворца, иллюминированном несчетным количеством желтых свечей, поставленных, где попало, был накрыт большой овальный стол. Пусть сервирован он был в полнейшем пренебрежении к этикету, зато радовал глаз своим изобилием
Оглядывая шумное застолье, Джек отметил про себя  отсутствие некоторых близких, как он считал, друзей и советчиков, даривших его своим вниманием перед путчем, но внезапно покинувшим его сразу после победы. Вот уже неделю Джек чувствовал себя словно в пустоте, находясь в то же время постоянно среди людей.
Но винные пары не способствовали  правильному анализу ситуации, и, махнув рукой на все сомнения, Джек надрывал глотку в обсуждении животрепещущего вопроса о длине носов основных претендентов на титул Самого Длинного Носа Абабуа. Измерения производил с важным видом дон Сигизмунд, диктуя результаты тюремному писарю Якобу Бен-Натану. Усевшись верхом на палисандровую кафедру и вооружившись антикварной линейкой из слоновой кости, дон Сигизмунд приставлял ее к носам соискателей.  При этом он слегка, но только слегка, покачивался, подобно пальме, неподвижной у основания, в то время, как ее верхушка выписывала сложные кренделя под ветром, пока еще не слишком сильным.  Дон Сигизмунд очень старался правильно приставлять  линейку к носам, но не всегда у него это получалось гладко. Недовольные его измерениями, имевшие глупость возмущаться, лежали на полу рядком позади кафедры из палисандра. Там было прохладно и темно, поэтому не слишком бросались в глаза синяки, украшавшие их физиономии. Пришедшие в себя после ударов, которыми благородный дон отправлял их поостыть, удовлетворялись отведенным им местом,  и дружный храп их перекрывал иной раз нестройное пение пирующих. Пожалуй, уже трудно было бы сказать, где было больше гостей – за столом или за кафедрой, так как вскоре дон Сигизмунд начал принимать за нанесение ему оскорбления уже само присутствие кого-либо возле себя, и, забыв о возложенных на него обязанностях, стал размахивать кулаками направо и налево, пока сам не свалился.  
Джек взял выпавшую из рук благородного дона линейку и направился прямиком к Джошуа. Заорав «Ура-а!», с воодушевлением подхваченное бодрствующей частью присутствовавших, он провозгласил своего боевого товарища обладателем самого Длинного Носа Абабуа.  
Напялив маски, приятели удалились из Президентского дворца. Желтая луна, решив принять участие в праздновании «черной пятницы», светила, как нанятая, посреди совершенно чистого неба. И лунная дорожка нежно светилась до самого горизонта. Очень может быть, что в такую ночь можно было бы шагнуть с пирса на морскую гладь и идти, слегка покачиваясь на волне. Причиной не очень уверенной походки была бы, вне всякого сомнения, волна, но никак не кальвадос.
Час был поздний, и прохожие на улицах Абабуа попадались редко. Разве что, надев причудливую маску, заглянуть в окно к соседу и постараться заорать громче, увернувшись от порции приготовленной как раз для такого случая воды. Джек и Джошуа добросовестно выполняли правила поведения в праздничную ночь и поэтому к тому времени, как они добрались до дома семьи Чуанов, совершенно промокли.
- В прошлые годы народу на улицах было много до самого утра, - заметил Джек. – Куда они все подевались? Не ушли же все в монастырь святой Бригитты? Джошуа, ты бы ушел  в монастырь?
- А? – вскинулся Джошуа, который последнюю минуту шел с закрытыми глазами. – Да, ты прав, кальвадос в этот раз был особенно  з-забористым…
- Дубина, я говорю, народу на улицах почему-то мало. Раньше толпами шатались до самого утра, было весело… А теперь мы все идем одни. Не мог же я сойти с ума и ввести «сухой закон»!
- Грешно такие слова говорить, Джек – Джошуа чуть не упал в тихо шелестевший фонтан.
- Это потому, что туристы все разбежались с Абабуа. Как началась заваруха, все смылись. Не захотели стать свидетелями истории-и-их! – Джек подпрыгнул и сорвал ветку с цветами  бамбуса.
Приземлился он на любимую мозоль Джошуа, вопли которого вызвали эхо собачьего лая со всех сторон квартала.  
- Спятил ты, Джек! О-о-о!
Поток более крепких выражений вызвал справедливое возмущение хозяина ближайшего дома. Кувшин с водой опрокинулся из окна на гуляк. Джеку досталась вода, Джошуа – кувшин, с треньканием обрушившийся на Самый Длинный Нос Абабуа. Отправив кувшин владельцу обратно в окно, приятели отскочили от дождя осколков стекла.  
- О-о, я ранен, я умираю! – простонал лауреат конкурса, затыкая стекающую из носа кровь пальцами.  
- И очень кстати, а то нас и на порог не пустит ваша бдительная Ло! Теперь она будет просто обязана оказать помощь раненому солдату!  
Они уже колотили в дверь дома Чуанов руками и ногами… Лолита была женщиной практичной и не стала выбрасывать кувшин; на этот раз вся вода досталась Джошуа. Рев укушенного шараракой буйвола, шипение рассвирепевшей гиены и крик марабу, попавшего в зубы крокодилу, разорвали тишину предрассветной саванны. Джек согнулся пополам от хохота и, чтобы усилить эффект своего появления в гостеприимном доме Чуанов, выстрелил из ракетницы.  
-Эй, вы! – загремел низкий голос из дома. – У меня тоже есть пушка, и, если вы не уберетесь к чертям собачьим, клянусь святой Бригиттой, я продырявлю ваши пустые головы, патронов на всех хватит! Я покажу, как нападать на беззащитных женщин!
- Ой, тетя Ло, это Джошуа! Да у него все лицо в крови! –запричитал более нежный голосок, и за толстыми дверями загремел засов.
Джек успел сбить с ног, и так не слишком твердо стоявшего собутыльника, и торжественно внес его на руках под стенания обеих беззащитных женщин, отставивших в сторону старые, но хорошо смазанные ружья. Следующие полчаса были заполнены суетой вокруг совершенно разомлевшей жертвы обстоятельств. Переодетый в сухое, уложенный на гору подушек, раненый подкапрал блаженно улыбался. У изголовья стояла пунцовая Фэй, придерживая пузырь со льдом на Самом Длинном Носу Абабуа.
- Можно писать картину для лазарета святой Бригитты, - заметил Джек, удобно устроившись в большом кресле напротив, чтобы лучше видеть Фэй. – Скажем, «Утоление страждущего воина» или «Врачевание ран телесных после битвы при Саламанке».
Лолита, шурша каскадом накрахмаленных юбок, гремела посудой у плиты. Комната выполняла функции холла, кухни, столовой и гостиной. От входной двери, снабженной несколькими засовами, вели вниз три ступеньки. На каменном полу стояла массивная мебель, натертая до блеска. Посреди комнаты стол на резных ножках был накрыт темно-зеленой скатертью с бахромой. Главным украшением комнаты и предметом гордости Лолиты служила вышитая Фэй картина, изображающая даму в длинном розовом платье с кринолином. Дама изящно держала кружевной зонтик и улыбалась маленькой болонке, стоявшей у ее ног.
По нарастающему грохоту у плиты Джек понял, что очень скоро неприязнь, которую испытывала к нему Лолита, перевесит ее благодарность за доставку драгоценного племянника.
- Донья Лолита, вы – ангел-хранитель семейства Чуанов и должны знать о нем все. – Джек одарил широкую спину Лолиты чарующей улыбкой. – Расскажите, как попал на Абабуа предок доньи Фэй и Джошуа, он ведь был китайцем, не так ли?
Историю корейца Чуана Джек слышал от пьяного Джошуа не меньше десяти раз. «Ангел-хранитель», поджав губы, поставила в центр стола самое большое блюдо в доме с дымящимся пирогом, начиненным маринованной телятиной и побегами бамбуса. Выдержав подобающую важности момента паузу, донья Лолита зажгла желтые свечи. В конце концов. Праздник есть праздник, а гость есть гость. Джошуа осоловело смотрел на пирог. Джек выставил на стол свою фляжку с кальвадосом. При всей  своей любви к этому напитку, он всегда старался собственную фляжку держать полной.
- Это было давно, - начала Лолита, разрезая пирог и еще хмурясь, но интонации у нее были, как у сказителя древних саг, настроившегося на выступление. Джек внимательно следил, чтобы ее стакан не оставался надолго пустым. Фэй сидела рядом с похрапывавшим братом тихо, как мышка. Ее слегка раскосые черные глаза отражали мерцание желтых свечей.
Глава пятая

ПЕЧАЛЬНАЯ   ИСТОРИЯ    КОРЕЙЦА   ЧУАНА.
май 1905г.
Где веер мой?
Как жарко! Сейчас услышу я
Твой голос…
(перевод с японского)
- Д

авным-давно кореец Чуан, а если точнее, Ган Нам Чуан, вышел в море на лов сельди, -  так же, как он это делал каждый день, как это делали его отец, дед и прадед. Что может измениться в Корее? Солнце всегда восходит из-за моря и садится в горы. Вчера похоже на сегодня и завтра не будет от них отличаться. Если беречь деньги, Чуан сможет лет через пять привести жену в дом. К тому времени тоненькая Фэй, младшая дочка соседа Чуана, вырастет и перестанет играть в куклы. Надо будет подарить ей атласную ленточку в косичку. Вот вернется Чуан с лова домой и заглянет к соседу. Плутовка Фэй делает вид, что она и не подозревает о сговоре Чуана с ее отцом и называет Чуана дядей. Она подшучивает над ним, принося свои куклы и рассаживая их на его коленях. Что ж, пусть играет. Улыбка появляется на смуглом лице рыбака. Солнечные зайчики пляшут на борту его лодки. Лодка старая, она ждет, не дождется, когда его сынишка ступит босыми пятками на ее шершавые доски. Жаль, что лодки не могут родить себе подобных. Чуан представил, как его лодка плывет с выводком маленьких лодочек. Они будут расти и, со временем, когда подрастут и его сыновья, у каждого будет по лодке. Чуан представил все это и засмеялся.
Он завел длинную песню о крепкой лодке, о тяжелых сетях, полных сельди, о свежем попутном ветре, о белых барашках и на верхушках  небольших  волн. Скоро милая Фэй  встретит своего рыбака. Песня была очень хорошая и длинная, Чуан сам ее сочинил неделю назад. С каждым выходом в море она становилась все длиннее, в ней описывалась их свадьба и последующая счастливая жизнь многочисленного семейства.
Сегодня Чуан не успел воспеть достоинства своего первенца, как заметил на горизонте большие корабли. Их он видел не в первый раз, но в таком количестве они никогда не собирались. Они не ловили рыбу, и это очень хорошо, так как тогда бы на долю Чуана ее не осталось. Зачем столько кораблей, если ни один не может закинуть сеть? Они не перевозили товары. В мире просто не найдется столько товаров, чтобы загрузить эти железные коробки. Черные хвосты дыма тянулись вкось от каждого. Сколько угля пропадает попусту! Его хватило бы на десять лет для всей деревни и даже для соседней осталось бы. Если бы высыпать весь этот уголь, получилась бы высокая сопка.
Чуан начал выбирать сеть. Что-то не слишком много рыбы. Скорее даже, совсем мало. Сеть была, конечно, старовата, но что делать, новую он купит еще не скоро.
Гром прогремел при ясном небе. Чуан замер и уставился на совершенно безобидное, на первый взгляд, облако. Гром бухнул еще раз со стороны больших кораблей, дымы над их трубами заклубились еще гуще. Руки Чуана крепче ухватились за сеть. Видно, немного рыбы он сегодня наловит. В прошлом году, когда вскапывали огород, его сосед Ким вырыл из земли тяжеленную бронзовую пушку… Ого! Вот это грохот, так грохот! На одном большом корабле начался пожар. Неожиданно столб воды вырос неподалеку от его лодки. Чуана опрокинуло на спину, лодку качнуло так, что он чуть не вывалился  из нее. Когда Чуан смог,  наконец, выглянуть из-за борта, его улов плавал кверху брюхом на поверхности воды. Чуан ничего не слышал, он потянул сеть и опять чуть не вывалился – в воздухе мелькнул жалкий остаток его единственной сети. Он застыл с открытым ртом. В следующий момент перед его глазами завертелась лодка, горизонт, корабли яркое пламя и зеленая вода.
Горькая вода заполнила рот и нос. Извиваясь всем телом и загребая руками и ногами, Чуан  выбрался из зелено-горькой тьмы. Вокруг плавали шершавые доски, которые раньше были его лодкой. Ухватившись за доску покрупнее, Чуан зашелся в кашле. До берега было далеко, ветер гнал волны навстречу. Нет, так не доплыть. Он прижался щекой к доске и закрыл глаза. В голове звенело, и кроме звона, ничего не было слышно. Может быть, война закончилась? Чуан открыл глаза.
Рыже-черный дым валил от корабля справа, корабль слева посверкивал жерлами пушек. Голова Чуана раскалывалась от боли. Ели он отпустит доску, сил не хватит держаться на плаву. Главное, не разжать руки. Через закрытые веки пробился яркий свет, и все снова стало мутно-зеленым. Как трудно разлепить саднящие веки! Теперь горят оба корабля, такие большие… Бедные рыбаки, эти железные коробки, развалившись на части, не помогут вам удержаться на воде! Бедные рыбаки… Мысли у него путались. Главное, не разжать руки!
Он потерял счет времени, болтаясь вверх и вниз, как щепка на волнах. Горькая вода обжигала потрескавшиеся губы. Нельзя спать, нельзя.  Руки сами раскроются, и он провалится в зеленую тьму. Ничего, его деда, вот так же уцепившегося в обломок лодки, шторм качал  два дня. Никто не выходил тогда в море, все сидели на берегу, что же делать. А бабка была уверена, что дед вернется. Она тоже сидела дома и готовила лапшу. За два дня насушила чуть ли не мешок. Зачем столько, спрашивали ее соседки. Мой Чуан любит лапшу, отвечала она. Вот вернется голодный, два дня уже без еды, я его накормлю. Вот какая умница у меня жена (главное, не разжать руки!), много лапши наготовила, скажет дед. Когда его подобрали и втащили в лодку, руки его словно задеревенели, нельзя было разжать, так и принесли в дом.
К щеке прижалась на миг принесенная волной странная шапка с двумя черными ленточками. Непонятные буквы отливали золотом. Наверное, ее носил рыбак с большого корабля. Чуан завертел головой: может быть, кто-нибудь плавает рядом?  Щепки, фляжка, клочья бумаги, обгорелые доски, рыбешки кверху брюхом. О-о, вот двое уцепились за деревянный круг. У одного из них кровь течет на глаза, вода смывает ее, но красный ручеек появляется снова. Глаза у него закатываются. Его товарищ поддерживает его за шиворот и что-то кричит, но Чуан ничего не слышит. Бедную голову Чуана заполняет один звон. Только бы руки не разжались. Что кричит ему моряк с большого корабля, все равно не понять. Чуан помотал головой. Ярко-голубые, как морская вода, глаза моряка смотрят на Чуана вопросительно, рыжие кудри торчат мокрыми завитками. И Чуан кричит ему, не слыша себя, а может быть, не кричит, а шепчет, что он рыбак, ловил сельдь, нет у него теперь лодки, разбилась. Это большие корабли виноваты, что у него теперь нет ни лодки, ни сети. Как теперь быть бедному Чуану? Но рыжий моряк не слушает Чуана, он кричит и машет рукой, погружаясь в воду. Чуан оглядывается. Позади него темная поверхность железного борта, канат шлепается совсем недалеко, надо только разжать руки и выпустить доску, но они не слушаются. Чуан беспомощно смотрит на рыжего моряка, тот беззвучно кричит, задрав голову.
В спущенную шлюпку подняли сначала моряков, а потом и Чуана. Очнулся он в каюте. Никто не хотел понять, что ему надо домой, в его родную деревню. Он размахивал руками, показывая то на себя, то  - на восток. Его слушали – первые несколько секунд, потом кивали сочувственно и похлопывали по плечу, дескать, не волнуйся, все будет хорошо. И вручали швабру, чтобы не было скучно. Кок особенно быстро умел находить занятие для Чуана, так что все попытки корейца найти на корабле главного или, хотя бы, того рыжего моряка, с которым он барахтался в воде, не удались. Слух начал возвращаться к Чуану. Все моряки были на одно лицо, всем было некогда его слушать. Корабль шел без остановки день и ночь и снова день и ночь, а потом Чуан потерял счет времени.
Бесконечное плавание, наконец, кончилось, хотя Чуан надеялся, что, если плыть  очень   долго, то, в конце концов, можно вернуться к тому месту в море, где разбилась его лодка. Вот только, как он узнает то место? Корабль замедлил ход, лязгнули якорные цепи. Чуан выскочил на палубу, бросив драить кастрюлю. Берег! А может, это  Корея?!

***

Что есть человек? Песчинка в Мировом Океане! Чуана носит по свету, как песчинку. Когда же он увидит свой родной берег? Чуан поет про это, сидя в углу темной комнаты, где, кроме него, еще двадцать моряков. Никто не слушает его песню. Все сгрудились у маленького окошка, забранного крепкой (уже все проверяли)  решеткой.
Здесь хуже, чем на корабле, пел Чуан. Корабль плывет, куда захочет, он большой и надежный. Вот, если бы послушались Чуана и приплыли бы к его деревне, то не оказались бы в темной комнате с очень крепкой решеткой на окне. Песня была очень грустная. И Мадагаскар – тоже очень грустное место.
Другие люди, солдаты, выводили и снова приводили моряков в комнату. То туда, то обратно, и Чуан не знает, появляются ли новые или возвращаются старые. Чуана никто никуда не уводит.
Ночью на Чуана упал бык. Чуан заорал, выбираясь из-под него, но кто-то зажал ему рот, ругаясь шепотом. Чуан не понимал чужую речь, но ругаться уже научился. В полутьме он разглядел,  что   на него свалилось, и перепугался еще больше. Караульный солдат лежал совсем неподвижно. Дверь была открыта, и моряки по одному исчезали в ней. Если все моряки уйдут, а он останется, то утром чужие солдаты решат, что он один виноват в смерти их товарища! Нет, один он тут не останется. Чуан затрусил вслед за последним матросом, чуть не наступая тому на пятки.
Пригнувшись, они бежали, прячась за каждое дерево, за каждый куст. Позади затрещали выстрелы. Чуан помчался как пришпоренный. Запахло морем, матросы выскочили на берег и влетели по пояс в воду. Лодка набрала ход, когда на берег высыпали солдаты и принялись палить. Чуан скорчился на корме, ему казалось, что стоит высунуть нос, и пуля пронзит его насквозь. Ныряя вниз и возносясь к небу, лодка медленно, слишком медленно переваливала через пологие волны. Матросы молча гребли. Сначала Чуан решил, что они направляются в океан, но потом нос лодки нацелился на темную громаду большого корабля. Их ослепил прожектор, и снова затрещали выстрелы. В их лодке послышались стоны, весла беспорядочно забили. Кто-то из беглецов выстрелил из отнятого у часового ружья, и прожектор погас. Чуан стянул на дно лодки раненого и уселся на его место. Чуан греб, налегая на весло изо всех сил. Они медленно удалялись от корабля, привезшего их на эту негостеприимную землю – Мадагаскар. Переведши дух, они поставили парус  и встретили рассвет далеко в море.
В лодке оказалось восемь матросов и Чуан. Трое были ранены, двое из них не дожили до вечера, у третьего на плече расплылось кровавое пятно. Чуан помог затянуть покрепче повязку, сделанную из разорванной полосатой рубашки. Матрос кивнул головой, благодаря Чуана, рыжий  чуб его трепал соленый ветер. Чуан снова был рядом с тем моряком, который барахтался в воде у родных берегов Кореи! Чуан вдруг понял, что он никогда не увидит свою деревню и Фэй.
Солнце палило, вися целый день над головой. Уже через сутки после побега все мысли были только о воде. А вода, целый океан воды окружал их маленькую лодку со всех сторон. Чуан обшарил всю лодку в поисках сети, но, в конце концов, нашел бечевку, на один конец которой  привязал булавку и закинул в воду.
О, рыбы, глупые рыбы, посмотрите, какая красивая блестящая креветка, какая она вкусная, пел Чуан себе под нос. Он украсил булавку клочком отодранной от подола ткани. Получилась не менее красивая рыбешка, на которую, однако, не позарилась ни одна  настоящая рыба. На следующий день ему повезло. Чуан поймал какую-то незнакомую рыбу, переливающуюся всеми цветами радуги. Его предостерегающий крик опоздал всего лишь на секунду. Матрос схватил пеструю рыбешку  и тут же выпустил, уколовшись о колючки на плавниках. Чуан брякнул по рыбе черпаком, и она перестала трепыхаться. Матрос тряс рукой и орал на Чуана, который пытался объяснить необходимость отсосать кровь из ранки. Чуан чуть не вывалился за борт, сваленный тумаком пострадавшего. Матрос опустил руку в воду и тихо ругался. Чуан жалобно смотрел на него и вздыхал.
Сильный ветер продолжал гнать лодку. Вечер был почти таким же жарким, как день и не приносил облегчения. У них не было сил на разговоры. Губы потрескались, веки с трудом поднимались, чтобы в очередной раз убедиться в пустоте океана.
Рыжий Кшиштоф Вишневецкий вздрогнул, когда морская вода полилась на его раненое плечо. Забавный маленький кореец залопотал что-то, кивая головой и плавно поводя руками. Пусть льет, подумал Вишневецкий, хуже не будет. В конце концов, кореец не виноват, что Андрюха ухватился за эту проклятую рыбешку. И всегда он был таким торопыгой. Был, а теперь нет его. Андрюху опустили  в воду и прочитали молитву. Чуан ежился под взглядами матросов и перебрался поближе к Вишневецкому. Ночью всем снились реки и водопады, озера сверкающей пресной воды. На поднимающееся утром солнце смотрели с ненавистью, как на врага. Молчание в лодке сменялось вялыми перебранками, возникавшими без всякого повода. К вечеру Корчаков вдруг захохотал, выгнувшись дугой и забив ногами. Его удалось связать с большим трудом, а он все бормотал: Цусима, Цусима…
Еще одна душная ночь, проведенная под стоны Корчакова, сменявшиеся хриплым хохотом. К рассвету стало тихо, и никто не заметил, как связанный Корчаков  перевалился через борт и камнем пошел ко дну…
Чуан снова пристроился ловить рыбу. Все стали настолько слабыми, что еле ворочались, и его опасения быть выкинутым за борт уменьшились. Ловись, глупая рыба, пел он, как ему казалось, хотя даже шепота не было слышно. Вечером дрожащими руками он вытащил из воды знакомую рыбу, ее можно было взять в руки без опаски, но объяснить это матросам Чуан не смог. Они лежали вповалку, надвинув на лица бескозырки. Чуан разделал рыбу, как полагается и предложил кусочек рыжему. Тот скривился и помотал головой. Чуан в очередной раз вздохнул и принялся жевать.
Наутро Чуан очень долго поливал морской водой рыжего, чтобы привести его в чувство. Они остались вдвоем.
Когда на горизонте появилась вершина  Абаба, похожая на горбатую спину мохнатого медведя, Чуан хрипло рассмеялся. Рыжий  матрос безучастно смотрел в выцветшее небо, и напрасно Чуан тряс его и указывал на темную полоску у самого горизонта. Взгляд Вишневецкого оживился, когда над ними пролетела чайка.
Они так и остались на Абабуа, а почему, и сами не могли объяснить.
Рана Вишневецкого, то ли благодаря лечению морской водой, которое применил Чуан, то ли от природной крепости организма, зажила бесследно.
Чуан ловил рыбу в море и кормил свое многочисленное семейство. Вдова рыбака Эсмеральда мало походила на тоненькую Фэй, но была доброй женщиной, уже имевшей троих и к тому же, родившей Чуану еще двух детей. Младшую дочку Чуан назвал Фэй.
Вишневецкий обзавелся семьей уже на склоне лет. Он служил в полиции, а по вечерам любил гулять в Нагорном парке,  ведя за руку своего единственного сынишку – рыжего Сигизмунда.

Глава  шестая
14 февраля 1948 года. Абабуа.

Когда тебя я вижу,
Время замирает…
Я пью его по капле!
(перевод с японского)
Д

жек Де Нада заплыл далеко, и, улегшись на спину, покачивался на волне; раскинутые в стороны руки почти не чувствовали зыбкой опоры, теплая вода гладила лицо, как нежные пальцы Фэй…
На берегу бухнула пушка. Видно в казарме, усмехнулся Джек, решили праздновать и следующее, четырнадцатое число, почему бы и нет? Он выдохнул воздух и медленно погрузился в светлую зелень. Солнечные блики сделали его поджарое смуглое тело пятнистым. Вынырнув, Джек услышал трескотню выстрелов со стороны Президентского дворца. Пожалуй, пора на берег.
Город показался ему на редкость пустым, точно все вдруг сговорились отсыпаться не меньше, чем до вечера. Джек бежал, поминутно оглядываясь. Редкие машины неслись, сигналя на перекрестках и, не тормозили, увертываясь от столкновения. Автобусов не было видно. Он перешел на быстрый шаг. Выстрелы сухо щелкали, казалось, со всех сторон. Звуки отражались от стен и слышались то ближе, то дальше.
Черный хвост дыма поднимался в районе казарм, и Джек  изменил направление, снова перейдя на бег. Через парадный въезд в парк Президентского дворца не стоило соваться. Лучше просунуться между разогнутых прутьев ограды позади дворца. С верхнего этажа веером рассыпались желтые трассирующие пули. Пригибаясь, Джек  перебегал от дерева к дереву. Стрелок с верхнего этажа замолчал, точно его выключили.
Перед ним оказалось очередное препятствие – широкий газон. Дальше мраморные ступени вели к высоким резным дверям, всегда запертым, но сейчас они были распахнуты настежь. Кто-то валялся на пороге. Уже дернувшись вперед для последней перебежки, Джек  чуть не упал, зацепившись за что-то ремнем.
- Не спеши, Де Нада, на тот свет всегда успеешь! – хриплый голос профессионального нищего Хьюго, периодически притворявшегося слепым, заставил вздрогнуть сержанта.
- Там тебе нечего делать, - прокаркал горбун, имея в виду то ли тот свет, то ли дворец. – Идем!
Хьюго  выпустил из рук ремень Джека  и поманил за собой.
- Что случилось? Кто стрелял? – спросил Джек, не трогаясь с места.
- Что случилось? Де Нада, тебя подставили! Ты всегда ко мне неплохо относился, а твой отец… Кха-кха…
- Короче, Хьюго! – Джек заметил, стрельба с верхнего этажа возобновилась.
- Тебя подставили, мальчик. Ты свое дело сделал, горло драл, поднял казармы и убрал президента – все! Большего от тебя и не требовалось. Ночью морская патрульная служба вся была на берегу, они взяли казармы, радиостанцию и банк. И все тихо, ведь все перепились со вчерашнего дня. Только сейчас начали палить. А ты знаешь, кто у нас «спаситель демократии»? Хайнц Рунау!
- Да знаю я его! Он же с нами…
- Где – с вами? Кто его с вами видел? Это ты горланил на всех митингах…
- Ладно, не учи меня жить, Хьюго!  - Джек вытащил из кобуры пистолет и снял с предохранителя. – Сиди тут тихо и не высовывайся, я скоро вернусь.
Джек метнулся к стене дворца, и, прижимаясь к ней, подобрался к окну. Выбив раму французского окна, он нырнул внутрь. Хьюго пожал плечами, укутанными в хламиду неопределенного цвета, и улегся под бамбусом, почти совершенно слившись с травой.

    В парке по газонам носились бронемашины, превращая в месиво розовые кусты. С улицы доносились обрывки призывов или приказов, передаваемых через мегафоны патрульных машин. Хьюго попытался сложить услышанное «оставаться на своих местах и сохранять спокойствие» и «каждый честный гражданин суверенного Абабуа не может спокойно отсиживаться», но тут его размышления прервал Джек, неслышно подкравшийся к нищему.
- Ну, как там внутри, Де Нада? – спросил Хьюго, присматриваясь к портфелю в руке сержанта, но тот отмахнулся.
Продираясь сквозь кусты олеандра, они вышли к восточному крылу Президентского дворца. Не выключенный с ночи прожектор, установленный на верхнем этаже высокой башни, продолжал светить. Хьюго вытащил из кармана ключ и открыл небольшую дверь, производившую впечатление наглухо забитой со дня  постройки башни. Она открылась удивительно легко, и Джек, поспешив за Хьюго, кубарем скатился по ступенькам, не увидев их после слепящего солнца. Хьюго захлопнул дверь и задвинул засов. В полумраке проступали контуры винтовой лестницы, ведущей на самый верх башни. Звуки, доносившиеся снаружи, звучали приглушенно. Кто-то протопал совсем рядом с дверью. Хьюго подошел к сложенным в углу попонам и принялся перекладывать их.
- Ну, я здесь ночевать не собираюсь, - заявил Джек и взялся за ручку двери.
В поднявшейся туче пыли Джека развернуло, и он плюхнулся на кучу попон. Руки у Хьюго были еще не слабыми.
-Де Нада, если ты выйдешь, далеко не убежишь, послушай меня!
- А я и не собираюсь бегать! – возмутился Джек.
- За твою голову я не дам и фартинга. Я не дам, а вот Хайнц Рунау – даст! Кха-кха… и не поскупится! Оно, конечно, неплохо бы заработать, но уж больно хочется сквитаться с этим чертовым арийцем, Сдается  мне, что он не коренной абабуанец.
Хьюго уселся рядом с Джеком и утер лицо рукавом.
- Чем он тебе не угодил? – спросил сержант.
- Он посадил меня – меня! -  за бродяжничество. Представляешь? – Хьюго задохнулся от возмущения или от пыли. – Хватит прохлаждаться, Де Нада,  помоги убрать все с пола, берись за другой конец.
Вдвоем они перетащили попоны, и Джек сам себе удивлялся, почему он безропотно слушается нищего. В полу под последней попоной оказался люк.
- Теперь  порядок, клянусь святой Бригиттой! Берись за кольцо и тяни, а то я выдохся. Кха-кха… Тяни!
Джек ухватился за толстое кольцо и напрягся, крышка люка медленно поднялась. Дохнуло сыростью. Хьюго вытащил из одного из многочисленных карманов своей хламиды плоскую фляжку и отвинтил крышку. У Джека пересохло в горле, но, к его удивлению, нищий стал поливать содержимым фляжки обмотанные тряпьем ветки.
- Спички есть? Возьми, на всякий случай. – Из другого кармана был извлечен коробок спичек. -   Значит, так, спускайся вниз и иди прямо по ходу. Не заблудишься, я там стрелки на стене нацарапал. Про этот лаз никто не знает, вернее, сейчас  уже  никто, кха-кха… Там есть и боковые ходы, они ведут… впрочем, тебе это ни к чему. Там несколько сыровато, береги спички. Вылезешь далеко отсюда, на берегу. Сиди и не высовывайся, пока я не приду. Полезай! А что это за портфель?
Нищий почти впихнул сержанта в люк, и, едва его голова скрылась внизу, как крышка захлопнулась. Зашуршали тяжелые попоны, все глуше кашлял Хьюго. Джек стоял на узкой ступеньке в полной темноте. Его вдруг передернуло то ли от пронизывающего холода то ли от блестящей перспективы заблудиться в темных коридорах. Сверху уже не доносилось ни звука. Джек постучал в дверцу:
- Эй, Хью!
За шиворот свалилась холодная капля. Ему показалось, что он здесь уже несколько часов. Светлая зелень морской воды и припухшие губы Фэй казались прошлогодним сном. Или это подземелье – сон? Еще одна капля потекла по щеке. Джек лихорадочно стал чиркать спичкой и вдруг выронил все факелы. Они с гулким стуком запрыгали по ступенькам куда-то вниз, не иначе, как к центру Земли. Джек замахал руками, потеряв вдруг ощущение, где – верх, а где – низ. Портфель последовал за факелами.   Джек  нашарил  обмотанные ветки, а портфель засунул за ремень. Спичек нигде не было. Ему стало жарко. Капли где-то впереди отбивали дробь. Мокрой рукой Джек нащупал в кармане зажигалку. Хватит паниковать, сержант, пора заняться делом. Он зажег первый факел. Колеблющийся свет упал на две-три ступеньки перед ним, дальше начиналась стена мрака.
Ничего, тут не так уж плохо. Вот коридор свернул направо, снова несколько каменных ступенек вниз. Неужели нельзя было  делать ступени равной высоты? Капли молотили по плечам настоящим дождем.
Нет, ну каков оказался Хайнц Рунау! Джек вспомнил собрание на складе Монопедеса. Все казалось так просто. Хайнц умел объяснять. Факел зашипел. Джек, не веря глазам,  потрогал едва отесанные камни. Тупик. Джек повернулся кругом и стал внимательно разглядывать стены. Ага, вот, где он, зазевавшись, свернул в тупик. Вот же кривая закорючка, которую с большой натяжкой можно было бы назвать стрелкой. Куда же ведет туннель? Джек покосился на низкий свод. Надо надеяться, что над ним не бушуют волны Сержантской бухты. Выйти наружу прямо во двор абубельской тюрьмы – сегодня он уже ничему бы не удивился.
Погас факел. Первый, заметил про себя Джек. Хорошо, что всю связку он сунул за пазуху, впрочем, и там скоро будет мокро. Второй факел горел ничуть не лучше первого. Джек шагал по коридору, а рядом шумел уже настоящий ручей, проложивший себе русло у стены. Снова боковой ход. Куда идти? А, вот стрелка Хью. Сколько он идет? И сколько еще идти? Часы разбились давным-давно, наверное, в прошлом веке. Он выйдет отсюда немощным старцем с длинной бородой, позеленевшей от сырости. Как будет выглядеть Фэй через двадцать лет? Или через тридцать?
Джек заметил проржавевшие скобы, вбитые в стену. Может быть, здесь заканчивается  его путешествие, и он, наконец, увидит солнце? Он был согласен и на луну. Джек ухватился за скобы и полез наверх, держа факел в зубах. Если скоба не выдержит его веса, костей не соберешь. Джек стукнулся головой об крышку люка. Он попробовал приподнять ее. Бесполезно. Надо спускаться. Предчувствие его не обмануло – скоба не выдержала и обломилась. Факел полетел вниз, а Джек ободрал ладони, хватаясь за стены.
Зверски саднили пальцы. Стиснув зубы, он зажег третий факел. Вот и стрелка. Он идет под всем городом? Можно совершенно неожиданно появиться  в любом месте. Кто пользуется этим лабиринтом, кроме Хьюго, и зачем?
Журчавший рядом тоненький ручей постепенно стал речушкой, руслом ей служил уже весь коридор. Надо идти осторожнее, так как в бегущей воде незаметны ступеньки; если он упадет, факелы так вымокнут, что не спасет и кальвадос, которым их полил Хью, их нельзя будет зажечь.
Джошуа, наверное, все еще спит на подушках? Да, неплохо было бы сейчас съесть пирога или жаркого… Джек проглотил слюну. С собой нет ни крошки, зато воды тут, хоть залейся, уже по колено.
Пятый факел. Джек старался не думать, что он будет делать, когда погаснет последний. Он брел по колено в воде. Здесь скоро понадобится лодка. Хорошо бы отхлебнуть из фляжки с кальвадосом, терпко  обжигающим горло. Приятное тепло разлилось бы по телу. А потом – впиться зубами в горячий пирог с начинкой из маринованных побегов бамбуса. Мясо же должно быть с румяной корочкой, но ни в коем случае, не подсушено.
- А-а, черт! -  Джек поскользнулся, и зажигалка легко булькнула в воду.  Ну, Хью, спаситель нашелся. Уж лучше наверху под пулями бегать, зато сухим и при ярком свете.
Джек вспомнил, что давно уже не видит стрелок на стене. Факел предупредительно зашипел и погас. Шум впереди превратился в грохот. Водопад! Джек раскинул руки, пытаясь упереться в стены. Нет, никак нельзя ни замедлить, ни остановиться. Он ртом глотал насыщенный влагой воздух и таращил глаза в надежде увидеть хоть что-нибудь. Рев воды  вливался в уши и звенел в голове. Джек замолотил руками по воде.
Он  почувствовал, как пальцы, шарившие по стене, провалились в пустоту. Поворот! Бросившись всем телом в эту сторону, Джек распластался по стене. Он нащупал ногами ступеньку. Все, теперь течение не стащит его, спотыкаясь, он брел по ходу, с трудом переставляя налившиеся свинцом ноги. До него не сразу дошло, что он идет посуху. Вот опять ступенька, но почему – вниз? И еще, еще одна… Звук водопада стал усиливаться, вот и вода заплюхала под ногами, Снова в подземную реку? Джек повернул назад, шаря рукой вдоль стены. Когда-нибудь его найдут тут, скорчившегося на полу. Что лучше – разбиться, упав с водой на камни или выть от бессилия на сухом пятачке? Разбитые ладони Джека плохо ощущали шероховатую поверхность стены, поэтому он проскочил угол и налетел на сложенные вдоль стены картонные коробки. Глаза его стали различать стены, пол, собственные ноги! Он задрал голову вверх и зажмурился. Полнолуние показалось ему ярче полуденного солнца!
Луна была в клеточку. Джек взобрался по вбитым в стену скобам, и массивная решетка люка больно стукнула его по голове. Теперь, кажется, не осталось ни одного кусочка поверхности тела сержанта, который не был бы исколот, изранен, избит, ну, а холод он ощущал изнутри и снаружи – не это главное!
- Кха-кха! – знакомое покашливание прозвучало для Джека нежнейшей музыкой. – Где тебя носит? Кха-кха! Ну, вылезай!
Сильные руки Хьюго за шиворот вытянули вдруг обессилевшего Джека из люка.
- Пей, пей! – Джек захлебнулся обжигающим кальвадосом. Хьюго склонился над ним, заслонив черным облаком фонарь (или луну?). Все завертелось у Джека перед глазами.

***

Джошуа проспал почти сутки. Старая Ло закрыла все ставни на окнах, заперла дверь на все засовы и никуда не выпускала Фэй. И, сколько  ни крутили они ручку настройки радиоприемника, Главная Ассоциация Радиовещания Абабуанского архипелага хранила полное молчание. Женщины пререкались, без опасения разбудить храпящего Джошуа.
- Тетя, я выйду!
- Ты уже выходила сегодня перед рассветом. Бесстыдница! Да если бы я видела, с  кем ты улизнула, нипочем бы не пустила. Связала бы, а не пустила. От него добра не жди! Вот, в городе опять переворот…
- Ну, уж в сегодняшнем перевороте ты не можешь винить Джека. И почему ты думаешь, что это переворот? Даже радио ничего…
- Вот-вот, радио что делает? Молчит! И это неспроста! Уж я навидалась переворотов на своем веку. Тихо, не разбуди Джошуа, а то убежит к своим. Хотя, сейчас не поймешь, где сейчас свои, а где – чужие. Святая Бригитта, кто-то стучится в дверь!
Лолита загромыхала засовами:
- Дон Аристотель! – запела она. – Входите, мы всегда рады вас видеть! Как там в городе?
Монопедес-младший протиснулся в узкую щель едва приоткрытой двери, которую Лолита тут же захлопнула.
- Стреляют. Вам не стоит сейчас выходить. Где Джошуа? Больше никого в доме нет?
- Кому тут быть? Мы тихо, мирно… А зачем вам понадобился Джошуа?
- Тетя, что нам скрывать от дона Аристотеля, - вмешалась Фэй, - ведь он наш друг.
Дон Аристотель почувствовал, как его ноги отрываются от каменных плит, плечи распрямляются, вот они уже намного шире, чем у Джека Де Нада…
- Джошуа здесь. Неужели его разыскивают? Кто? – нежный голосок Фэй вернул ювелира на землю.
- Да тише ты, - замахала на нее руками Лолита, - пусть уже спит, без него решим, что делать. Дон Аристотель, ведь Джошуа всю ночь и день был дома, он ни во что не вмешивался. Кому он понадобился?
- Морская пограничная служба принялась наводить порядок. Где же они раньше были? Взяли казармы, дворец Президента. Сопротивления почти не было, после праздника еще не проспались. Сержант Де Нада объявлен бунтовщиком, его повсюду ищут. И  вашего брата, донья Фэй, как его друга, обязательно будут допрашивать.  Трудно сказать, как обернется дело для самого Джошуа, в спешке все может случиться. Ну, где он?
Предмет их забот сам обнаружил свое присутствие, всхрапнув, как норовистый конь. Женщины вздрогнули,  и, переглянувшись, кинулись раскапывать из-под подушек разомлевшего Джошуа. Лолита, поднимая ветер своими бесчисленными юбками, принялась собирать в дальнюю дорогу изгнанника. Куча вещей росла с каждой минутой. Можно было подумать, что Джошуа отправляется в путь с караваном верблюдов. Фэй трясла и хлестала по щекам любимого брата все сильнее, но тот в ответ лишь мычал что-то нечленораздельное. Аристотель, вздохнув и отстранив Фэй, вскинул Джошуа на плечо и, шатаясь, потащил к двери.
Грузовик Монопедеса-старшего был подогнан впритык к дому. Аристотель вывалил свою храпящую ношу в открытый кузов, неуклюже поклонился Фэй и уселся в кабину. Прежде, чем машина тронулась с места, Лолита, взмахнув белыми рукавами, забросила вещи племянника в кузов.
Женщины стояли на пороге маленького дома Чуанов и глядели вслед фырчащей машине. На западе поднимался столб  густого дыма, а ветер был так слаб, что не мог его рассеять и на большой высоте. Собственно, и ветра-то никакого не было – редкий случай на Абабуа.

Глава седьмая
  9 марта 1970 г. Париж

Золотые пчелы в глазах твоих.
О, как люблю я
Твою усмешку!
(перевод с японского)
-У

      
ф-ф-ф! Мишель пыталась застегнуть чемодан. Ногти на руках побелели от напряжения, проклятая крышка не желала закрываться – все что-нибудь высовывалось с разных сторон. Мишель вспомнила, как перед экзаменом ее собственная голова напоминала ей вот такой же битком набитый чемодан.
Она забралась на чемодан, и, стоя на четвереньках, прижала, наконец, упрямую крышку. Очки слетели с ее носа на пол.
-  З-зык! – только что застегнутая молния разошлась с другого конца.
Мишель в изнеможении уставилась на нахально раззявившийся чемодан. Видно, не увезти на Абабуа все, что насоветовала тетя Рашель, придется устроить ревизию. Она нашарила очки и нацепила их на нос. Потом еще более мудрая мысль пришла ей в голову: этот подлый чемодан все равно не годится, замок-молния безнадежно испорчен. Можно попросить Нору одолжить ее самый большой чемодан. Или сразу заказать контейнер? Мишель явится на Абабуа в сопровождении свиты носильщиков. Позади нее будут идти два негра: один с зонтиком, другой – с опахалом. «Сеньорита!» - скажет ей склонившийся в глубоком поклоне начальник аэропорта. А может, «мисс», «мадемуазель», «бвана» или «ханум»? «Я совершенно счастлив лицезреть ваше высочество на жаждущей вашего посещения земле Абабуа! Не будете ли вы так любезны, усесться в паланкин и отправиться в резиденцию?» Большой, нет, совершенно огромный слон, украшенный парчовой попоной с золотой бахромой, преклонит колени и закивает умной головой.
Да, но сейчас Норы нет дома, она умчалась навстречу своему счастью. Навстречу – на встречу со своим Норманом. По правде сказать, он не очень нравился Мишель, но ведь, в конце концов, замуж за него выйдет Нора. Они, наверное, где-нибудь ужинают. Может быть, даже в «Серебряной башне».  Когда Мишель сидела с Марти в том уютном ресторанчике… Как он назывался? «Лабиринт»…  Мишель болтала без умолку, пожалуй, даже слишком много, и время пролетело так быстро, а надо было пить его по капле. Единственно, чего, по ее мнению  там не хватало – музыки, а ей так хотелось потанцевать с Марти… Мишель подняла подбородок вверх: так легче проглотить комок в горле, и слезы не выльются на щеки. Не хватало еще реветь из-за… из-за… Все старания были напрасны, и Мишель самозабвенно расплакалась. Она рыдала, шмыгала и всхлипывала с причитаниями и прерывистыми вздохами, размазывая слезы по всему лицу.
- А-а-а!  Ы-ы-ы! М-м-м! Пуговица-а! Ему дороже всего-о! – жаловалась Мишель своему неясному отражению в зеркале. – Я  ему: мы расстаемся навсегда! М-м-м! А он? «У меня оторвалась пуговица с пиджака!» О-о-о!
Она сидела по-турецки на злополучном чемодане и раскачивалась из стороны в сторону.
- Ох! И я, как последняя идиотка, ищу ее на асфальте! – она пожала плечами. – Чтоб у тебя все пуговицы поотрывались! – закончила она уже шепотом.
Все. Слезы вдруг кончились. Мишель тяжело поднялась и, наступив на соскользнувшие с мокрого носа очки, еле доплелась до ванной комнаты. Она чувствовала себя совершенно разбитой и не заметила, как ее носовой платок упал с полочки в раковину. Шаркая домашними тапочками, она вернулась в общую с Норой комнату, которую они называли гостиной, и где практически никогда не бывали гости, и плюхнулась на диван. Собраться в дорогу можно и завтра, подумала Мишель и со вздохом потерлась щекой о прохладную подушку.
Господи, как я устала, подумала она, зевая. Завтра же примусь за перевод с японского, а то не успеть… Интересно, какие именно цветы имела в виду придворная дама, по прозвищу Ая,   называя цикл своих стихов   «Цветы для феодала»?   У Мишель перед глазами закружились бело-розовые лепестки айвы, и больше она уже ни о чем не думала.
Туман за окнами становился все гуще, наползая длинными клочьями, похожими на седые космы старой ведьмы. Где-то журчала вода…

***

Тра-та-та… Каблуки Норы выбили дробь на первых ступеньках лестницы. И стало тихо: Нора замерла на одной ноге. Сердце колотилось в груди так сильно, будто собиралось продолбить себе окошко. Зачем поднимать шум? Чтобы соседи заметили, в котором часу она вернулась? Нора стала тихонько подниматься на второй этаж.
Дрожащий ключ попал, наконец, в скважину замка. Она вошла в квартиру. Что за иллюминация среди ночи? Мишель всегда так рано ложится спать. Ноги Норы с чмоканием отрывались от пола. В ванной журчала вода. Заполнив раковину, она с нежным треньканьем рассыпалась каплями по полу. Озеро стояло в гостиной, а Мишель безмятежно сопела на острове-диване. Что за погром она устроила? Нора выудила из раковины скомканный носовой платок Мишель и закрыла кран. Носовыми платками Мишель можно затыкать дыры в плотинах, она не признавала маленьких «дамских», ни на что не годных, платков. Сенной  насморк (у Мишель получалась - «дасборк») мучил ее с детства всю весну.
Нора зашлепала на кухню и перевела стрелки  настенных часов. Там, на «Олимпии», время течет со скоростью выливающейся из Джошуа крови.
Нора вернулась в комнату. Ох, ведь вся эта вода польется на первый этаж. Мишель устроила весь этот потоп и спокойно спит! Поскользнувшись на мокром полу, Нора свалилась на диван.
- А-а-а! – застонала Мишель.
Рушились стены, пол ходил ходуном. Землетрясение! Мишель рванулась, но чье-то тело, еще теплое, но слишком костлявое, придавило ее. Она замахала руками.
- Да тише ты, убьешь! – Нора погладила свою скулу. – Непременно будет синяк. Как, по-твоему, я буду выглядеть – в подвенечном платье и с синяком на лице. Что ты здесь устроила?
- Прости, я сейчас принесу холодной воды, - Мишель соскочила с дивана на пол и замерла.
- Воды здесь более чем достаточно, по твоей милости. Как ты думаешь, осталось у нас что-нибудь покрепче, чем вода? Мне кажется, на подоконнике в кухне была бутылка.
Мишель отправилась на кухню. Нора услышала звон разбитого стекла.  Была бутылка, теперь уже – нет, подумала она.
- Не волнуйся, Нора, она все равно была пустая, - донеслось с кухни. Ты знаешь, очки я тоже разбила.
Нора возвела очи горе.
- Сколько сейчас времени? – спросила она.
- Я не вижу без очков! – Мишель выглянула в гостиную. – Может быть кофе сварить?
Нора лежала на диване, вытянувшись и сложив руки на груди.
- Тебе нехорошо? – спросила Мишель. – Расскажи, где вы ужинали?  
- Умирающая от жажды подруга (кстати, единственная!), просит тебя пойти на кухню, посмотреть на часы и крикнуть, сколько там натикало!
- Если ты умираешь от жажды, зачем тебе знать …
- О-о-о!
- Ну, иду, иду. Что-то ты буйная сегодня. Являешься ни свет, ни заря… Я, же без очков ничего не вижу!
- Залезь на стул и посмотри!
- Час ночи… Я была уверена, что намного больше, - пробормотала Мишель, слезая с табурета.
- М-м-м! – поморщилась Нора, растирая ногу, на которую приземлилась Мишель. – Я не подозревала, что ты такая тяжелая. Это твой Марти раскормил тебя кукурузными хлопьями. Мне кажется, вы только о них и говорите. Не хотел бы он заняться чем-нибудь другим, например, парфюмерией? А я бы стала «лицом» фирмы!  Не вздумай выходить за него замуж, Мишель, ты же тогда в дверь не пролезешь! Что ты нахохлилась?
-  Давай выпьем, Нора! – вздохнула Мишель.
- Хорошая мысль, только вот, что?
Нора послонялась по комнате и присела на подоконник, свесив мокрые ноги. Мишель устроилась рядом.
- Знаешь, Нора, мужчинам доверять нельзя!
- По ночам приходят умные мысли, - покачала головой Нора.
- Они думают только о себе!
- А должны думать о нас!
- А мы…
- А мы пойдем спать! – Нора соскочила с подоконника. – Я жутко устала…
- Нора, что это за чудная сумочка болтается у тебя на руке? Какая прелесть! – Мишель сощурилась, пытаясь разглядеть кисет Джошуа.
- Скорее вытирай пол, соседи завтра устроят скандал.
- Не устроят, не волнуйся. Их не будет дома, по крайней мере, еще  неделю. Иди, ложись спать, в конце концов, ты – невеста. Знаешь, тетя Рашель подарила мне такой блестящий пояс, весь из камешков. Я буду похожа на новогоднюю елку, если надену. Вот, что скажешь?
- Нора мельком посмотрела на бижутерию и пожала плечами.
-- Нора, ты какая-то…  У меня такое впечатление… – Мишель заглянула подруге в глаза.
- Нет! Никаких впечатлений! Пора спать!
- Ты мне одолжишь свой чемодан? Я просто не успею завтра отдать в починку свой, к тому же надо заказать очки.  Я уже не говорю о парикмахерской и твоей свадьбе. Уф-ф! – Мишель выпрямилась с мокрой тряпкой в руках. – Мне следовало бы заказать дюжину очков, при моей способности терять их или разбивать. А то пролечу мимо Абабуа  и не замечу! Ты знаешь, это такие маленькие острова…
-- Спокойной ночи! – донеслось из спальни Норы.
- Спокойной ночи, - вздохнула Мишель, выжимая тряпку, - не пойму, отчего у меня дурное предчувствие.

***

   - Надеюсь, они   допрашивали тебя достаточно вежливо? – Глаза тети Рашель стали совсем круглыми. – Девочка,  что  ты перенесла! – теперь они закатились к высокому потолку вестибюля аэропорта. – Попробовали бы они грубить! У меня есть связи! – Она многозначительно покачала головой. – Время у нас есть, пойдем в кафе, ты должна мне  все  рассказать, - тетя подхватила Мишель под руку и потащила к стеклянным дверям.
Откуда столько силы в такой маленькой женщине, подумала Мишель. Тетя придирчиво осмотрела столики, точно ей предстояло просидеть тут всю ночь, и выбрала один у окна, подальше от музыкального автомата.
- Вот здесь будет удобно поболтать. Я возьму кофе, сливки и пирожные – пять! Эклеры выглядят очень аппетитно.
Тетя Рашель была сластеной.
- Они допрашивали даже несколько раз! И меня, и Нору – бедняжка! Лишиться жениха, такое горе, а тут надо отвечать  на их бесчисленные вопросы: когда видела в последний раз, где, когда вернулась, кого видела, что сказала – ужас! Этот противный коротышка-инспектор…
- Да-да, я его видела, совершенно отвратный тип! Продолжай, деточка.
Тетя Рашель получала сейчас двойное удовольствие: кулинарного и детективного характера. Ее небольшая, но удивительно несуразная шляпка с торчащим пером, напоминала гнездо вороны, которое забыли достроить. Тетя Рашель обожала детективы, она читала их в постели, за едой, в ванне  и в туалете. По стенам ее квартирки были развешаны фотографии Сименона, Кристи, Гарднера и Макбейна. Она ходила в библиотеку, как на работу, и даже посылала рецензии в редакции журналов, печатавших отрывки детективов из номера в номер. Ее как-то пригласили на банкет в честь Сименона, устроенный членами клуба почитателей его таланта. Правда, Сименон не пришел на вечер, но пригласительный билет тетя хранила в черном бархатном ридикюле уже лет десять.
Итак, тетя Рашель глотала пирожные, как детективные романы, на тарелке уже ничего не осталось.
- Стоп!
Мишель вздрогнула.
- Где твой чемодан?
- Он оказался слишком мал, чтобы вместить самое необходимое. Нора отдала мне свой. Она была так внимательна, тетя, помогла мне уложиться и даже поручила своему приятелю (представляешь, он телерепортер!) отвезти чемодан в аэропорт заранее, чтобы мне было удобнее. Мне прямо совестно, ведь она казалась немного…
Тетя Рашель подняла брови:
- Расчетливой? Да представь себе, я была того же мнения. Но горе меняет людей…
- Она так старалась для меня, еще не зная об этой трагедии с ее женихом. Днем нагрянула полиция и бряк – ей прямо в лицо: ваш жених убит! Накануне свадьбы! Она вся побелела…
Тетя Рашель ловила каждое слово своей племянницы, в то же время, отправляя себе в рот двойную порцию мороженого с орехами и безе.
- Деточка, эклеры просто восхитительны, а ты даже не попробовала…
- Тетя, мне пора идти, объявлена посадка на Абабуа.
- Да-да, идем. Где у тебя посадка?
- Вон там, - вяло махнула рукой Мишель.
- Да нет же! Где самолет делает посадку по пути на Абабуа?
- Кажется, в Барселоне, - Мишель поправила сползающие очки. -  А может быть, и не Барселоне… В Палермо?
- Что ты скисла, м-м-м? – тетя Рашель взяла ее за подбородок и уставилась в упор. – Так, все ясно, - она покачала с видом опытного врача, только что поставившего трудный диагноз. – Ты бы хотела, чтобы тебя провожала не старая болтливая тетка, а…
- Нет, тетя, вместо тебя я сейчас не хотела бы видеть никого, правда. С Марти я рассталась навсегда.
- О-о-о!
Непонятно, вырвался ли этот вздох из груди мадам Рашель от сочувствия страдающей племяннице или от сожаления по поводу невозможности выслушать подробный отчет. Они расцеловались. Мишель поспешила к выходу, радуясь, что времени на излияния нет. Она вычеркнет Марти из своей жизни. И даже не вспомнит о нем ни разу на Абабуа.
Когда самолет, наконец, набрал высоту, и тело Мишель перестало наливаться тяжестью, она отстегнула привязные ремни и облегченно вздохнула. Пока самолет не начнет снижаться, она чувствовала себя человеком. Поправив сползающие очки, она вытащила из сумочки толстый красный блокнот. Первые страницы его были испещрены вертикальными столбцами иероглифов – стихов, написанных в средневековой Японии одной придворной дамой, имени которой не сохранилось, только прозвище Ая. Подстрочный перевод на французский язык сделал студент-японист, напарник Мишель в этой работе. Ей предстояло довести перевод до конца, то есть, оформить стихи в трехстишия  на французском. Большой японо-французский (и наоборот) словарь покоился на дне ее чемодана в багажном отсеке самолета. Она раскрыла красный блокнот. «Стать птичкой маленькой?» - добросовестно размышляла она. «Маленькой стать птичкой?» Мишель представила, как она маленькой птичкой летит над Парижем. Воробьем? Синицей? Вороной? Это, правда, не очень маленькая птица. Орлицей подлететь к окну Марти и одним ударом крепкого клюва расколотить стекло. Дзинь! – полетят осколки вниз, в ночную улицу. Марти вскочит с постели, его сердце будет бешено колотиться в его довольно обширной груди. Ветер распахнет  портьеры, черные крылья захлопают под потолком. Орлица сядет на массивные напольные часы в углу, и ее зоркие глаза строго обратятся на бледного Марти. Из клюва выпадет злосчастная пуговица и покатится прямо к его ногам. И тут он поймет…
- Не желаете ли кофе,  мадемуазель?
Стюардесса профессионально улыбнулась этой растрепанной рыжеволосой девушке, которая отрешенно смотрела прямо перед собой, почти не мигая. Красивые у нее волосы – цвета меди, целая копна мелких кудрей. Интересно, это свой цвет или краска? Нет, кофе мадемуазель не желала. Сигареты для месье? Сожалею, месье, это салон для некурящих.  Да, мадам, в Палермо будем ночью, неудобно, но, к сожалению, всем придется выйти из самолета. Да, месье, сувениры продаются в аэропорту круглые сутки. Уф-ф! Как ноют ноги! Что за пытка – целый день на каблуках! Этот сукин сын – дизайнер фирмы – явно садист. Придумать такую неудобную форму для стюардесс – летом в ней жарко, а зимой – холодно. Что же вы хотите, милочка, сказал ей тогда месье Жаклю, вас больше бы устроило, если бы зимой вы обливались потом,  а летом  тряслись, стуча зубами? Как мерзко он смеялся!
О-о-о, опять зовут! Что им не спится ночью, кресла мягкие, ноги можно – ох! – вытянуть. Вот пепси для маленькой, она очаровательна. Пакет? Сию минуту! Сначала наедятся, напьются, потом пакеты им подавай. Вот та рыжая растрепанная девушка от меня еще ничего не потребовала. Что же она строчит в красный блокнот? Похожа на стенографистку. Судя по виду, платят тебе немного. И ведь, летит на Абабуа! Что ей там делать? А может, ее там ждет наследство! Нет, мадам, туалет в том конце, позвольте, месье, я возьму пустую чашку. Ну вот, начинаем снижаться.
Самолет повел крылом. Мишель тут же отложила блокнот и закрыла глаза. Стюардесса, такая любезная, подошла и спросила: вам нехорошо, мадемуазель? Все в порядке, спасибо. Дышать размеренно и ни о чем не думать. Интересно, кто из пассажиров останется в Палермо, а кто долетит до Абабуа? Может быть, и Абабуа никакого нет! В газетах появятся заголовки: «Полет в никуда» или «Таинственно исчезновение самолета». Марти увидит их, и сердце у него сожмется от предчувствия.

***

И сердце Марти Марьямякки, главного консультанта по кукурузным хлопьям  фирмы «Здоровая  пища», сжалось от дурного предчувствия: добра не жди от этой противной птицы. Она слетела с напольных часов в углу комнаты, и громко хлопая черными крыльями, села на его живот. Длинные когти впились в пижаму, а он не может пошевелиться! Снимите ее с меня, кто-нибудь! Никого нет в полутемной комнате. Лампочка светит где-то высоко, так, что кажется точкой. В тоске он глядит вокруг. Орел уставился на него нахальными глазами. Марти пытается крикнуть… и просыпается.
Надо же, заснул в кресле, и свет торшера бьет прямо в глаза. Диск проигрывателя бесшумно крутит пластинку с ноктюрнами Шопена (подарок Мишель ко дню рождения). Марти потянулся выключить проигрыватель, и на его коленях зашуршали недочитанные газеты. Какую только белиберду не печатают! «Ночная дуэль на корабле», «Банкрот убит накануне свадьбы своим поваром», «Безутешная невеста». Какая чушь! Эта девушка на газетной фотографии кого-то напоминает. Хм, знакомое лицо… Да это же Мишель! Минуточку, какой жених? Она же только позавчера очень торжественно объявила, что они слишком разные люди, что она не может с ним встречаться, и тому подобную ерунду. Не могла же Мишель найти себе жениха за два дня?  Что вообще она может найти, если вечно все теряет!
Марти изучил статью очень внимательно, разглядел фотографию через лупу и нашел, что Нора выглядит чересчур хорошо для безутешной невесты.      Гораздо больше страдания (или сострадания) было на лице заботливо поддерживающей ее Мишель. «Дело ведет инспектор Барбару». Марти перевернул страницу. Концерты Вивальди для скрипки с оркестром. Можно будет пойти с Мишель… Ах да, они же «расстались навсегда». Марти поморщился. Свадьбы ближайших подруг плохо действуют на девушек.
Жаль, что не нашлась оторвавшаяся пуговица с пиджака, подосадовал Марти. Такие пуговицы – большая редкость.  Что у меня на завтра? Так, встреча в рекламном агентстве. Придется,  видно, менять упаковку кукурузных хлопьев. Пожалуй, подойдут небольшие  пакетики из фольги, из таких удобно есть на ходу. В рекламном ролике можно использовать такой сюжет: приятной наружности молодой человек в парке ждет свою девушку, а она, естественно, опаздывает. Ну, наконец, она спешит, летит по аллее и укрощает его гнев, преподнося пакетик с кукурузными хлопьями. Он улыбается, целует ее, и они удаляются, лакомясь  самыми вкусными и здоровыми кукурузными хлопьями.
И позвонить Мишель, подумал Марти, взбивая подушку.
***
Андре Барбару, младший инспектор криминальной полиции, нюхом чуял, что здесь что-то не так. Правда, нюх подводил его достаточно часто, чтобы засомне
ваться в нем, но не таков был Барбару. Сомневаться в себе – никогда!
В этом деле была какая-то недосказанность, и Барбару намеревался выяснить  все. Очень подозрительная невеста, еще более подозрительная подруга невесты, так не вовремя разбившая очки. Полно, да разбивала ли она их вообще? Стрелявшие друг в друга на «Олимпии», добились желанного результата и укокошили каждый своего противника. За них можно было бы порадоваться, и Барбару не завистлив, и он бы порадовался, если бы не поручили вести это дело ему. Мертвеца не арестуешь. Газеты тут же потеряли к двойному убийству интерес. Ни один репортер – ни один! – не взял у Барбару интервью. Нет, эта версия его не устраивала.
Младший инспектор тщательно брился перед зеркалом в своей ванной комнате. Почему бы волосам не расти так же обильно и быстро на его совершенно гладкой макушке, как они это делают в других местах его тела? Барбару, затаив дыхание, подровнял густые черные усы…
Нет в мире совершенства. Казалось бы, по логике вещей, если нос довольно крупный (крупный – это еще мягко сказано), то и рост его хозяина тоже должен быть не маленьким. Иначе, чего стоит наука этого, как его, Кювье? Явный аферист.

Допустим, через много-много лет (в  очень  отдаленном будущем) исследователь, взяв в руки череп Барбару (разумеется, все остальное будет лежать рядом в полной целостности, без пулевых отверстий), задастся целью проверить, как именно выглядел обладатель такого выдающегося мозга, гениальный сыщик. И что же? Построенный по всем правилам этой шарлатанской науки облик комиссара полиции, нет, министра юстиции  Андре Барбару – высокий атлет  - будет разительно отличаться от оригинала (увы!).
Инспектор, закончив бриться, внимательно оглядел себя в зеркале и взял с полки флакон-пробник «Дикая орхидея». Чудный запах. Итак, эта высокая экс-невеста явно что-то скрывает. Он нанес несколько капель «Дикой орхидеи» на густые усы, виски, за ушами, на шее, затылке, запястьях, груди и совсем чуть-чуть еще в нескольких местах.
На «Олимпии» уйма отпечатков Норы Амстер. Во всех каютах, что, учитывая ее близкие отношения с убитым, неудивительно. Но подозрительно. Вот, отпечатков пальчиков этой, якобы, недотепы, Мишель Твери, там нет ни одного, что тоже неудивительно. И также подозрительно. Мишель подтверждает показания Норы и наоборот, а, значит, грош им цена. Но оснований задерживать Мишель у него нет, к сожалению. Пришлось отпустить ее в туристическое путешествие на эти, как их, Абабуанские острова.
Барбару выбрал крем для бритья, гармонировавший с  «Дикой орхидеей». Как же было ее не отпустить? Ее тетка кого хочешь, с ума сведет. Явилась в префектуру, устроила, можно сказать, дебош. И все для того, чтобы ее племянница, Мишель Твери, успела на самолет. На нее не произвел ни малейшего впечатления прозрачный намек, сделанный Барбару в отношении мадемуазель Мишель, как возможной соучастницы преступления на «Олимпии». Тетка отмахнулась от него, как от назойливой мухи.
Нет, этот крем не годится, он стягивает кожу в это время года, вовремя вспомнил инспектор. Жуткая шляпа тетки до сих пор трясется перед его глазами. Носить подобные сооружения следовало бы запретить законом, а нарушительниц -  сажать за решетку. После недолгого общения Барбару с мадам Рашель Маризо у него возникла неутолимая жажда, для борьбы с которой он срочно наведался в ближайшее бистро. К его удивлению, вскоре там собрались все сотрудники, силы которых также нуждались в подкреплении. Очень долго не было видно комиссара Леже. В бистро обстановка становилась все непринужденнее, хозяин его было решил, что полицейские празднуют чей-то день рождения, но главный виновник торжества еще не явился. Стали заключать пари (от изнасилования несчастного комиссара этой фурией в перьях, до получения им инфаркта в кабинете).
Ошиблись все. У них чуть челюсти не отвисли, когда комиссар, не отличавшийся галантностью, проводил мадам Рашель, усадил в такси и долго смотрел ей вслед. А мадам все махала из окна машины ручкой в перчатке, пока на повороте не свалилась на сидение. После столь трогательного прощания комиссар куда-то направился и был так рассеян, что не заметил, как сразу нескольким его подчиненным понадобилось идти в ту же сторону.
Инспектор Барбару остановил свой выбор на лосьоне после бритья «Яростная орхидея».
Комиссар Леже ненадолго заглянул в магазин готового платья, откуда вышел с объемистым пакетом. Затем он посетил парикмахерскую, где провел довольно много времени. Что  ему было делать там так долго, учитывая количество волос на его голове, совершенно непонятно; когда комиссар купил дорогой одеколон в парфюмерном магазине, диагноз  собравшиеся у дверей магазина сотрудники его участка поставили сообща – весенняя лихорадка с тяжелым течением. Насчет источника инфекции ни у кого не было никаких сомнений. На следующее утро комиссар явился на работу с большим опозданием (такого случая не могли припомнить его подчиненные с большим стажем). В петлице его нового пиджака красовались нежные фиалки. Последний штрих вызвал каскад вопросов о состоянии его здоровья. Кому бы в голову пришло, что мадам Рашель вместе со своим мужем и комиссаром Леже участвовала в Сопротивлении.
Инспектор Барбару навел глянец на своих туфлях, высокие каблуки  которых хотя бы частично компенсировали его маленький рост.
Комиссар Леже произносил имя мадам Рашель так, будто она была дева Мария, святой Иосиф и младенец Иисус в одном лице. Поэтому Барбару не удивился, когда комиссар настоял на быстром завершении беседы с Мишель, не говоря уже о каких-либо подозрениях. Но уж Нору Амстер он комиссару не отдаст. К счастью, она не приходится племянницей мадам Рашель. Барбару разгадает эту загадку. «Это дело было совсем не сложным, разумеется, для аналитического ума.  Nil volenti difficile est, *» - скажет он репортерам.
* Nil volenti difficile est  - ничего нет трудного, если есть желание (лат.)

Инспектор застегнул пуговку-кнопку на перчатках. Он любил носить кожаную одежду, и все, что можно, у него было из кожи. Спустившись по лестнице со своей мансарды, где он жил почти пять лет после его приезда в Париж из деревушки под Нанси, Барбару вышел на весеннюю улицу. С каждым днем становится все теплее, подумал он с сожалением. Скоро придется снять кожаный плащ. Но ничего, в его шкафу висит, дожидаясь своего часа, новый кожаный пиджак, в ней он смотрится не менее мужественно.
В кабинете Барбару аккуратно повесил плащ на тремпель и пригладил волосы перед зеркалом. Придирчиво разглядывая свой пробор, он поймал в стекле насмешливый взгляд новенького. Раздувая ноздри, Барбару пружинящей походкой приблизился к заваленному всякими бумагами столу стажера. Мальчишка с самого начала не понравился инспектору даже не своим высоким ростом (это еще можно было бы простить бедняге), но полным пренебрежением к советам, касавшимся необходимости полного порядка на рабочем столе. У Барбару все принадлежности на письменном столе стояли, выстроенные по высоте.  Барбару скоро понял, что его наставления пропадают втуне, а значит, и толку от такого помощника не дождешься. Брезгливо отодвинув пластмассовый стакан из-под мороженого, которое стажер употреблял в неимоверном количестве, инспектор спросил, вскинув одну бровь:
- Ну-с, молодой человек, чему это вы так радуетесь? Нашли убийцу? Схватили его за руку? Спасли невинную жертву? М-м-м? – последнее «м-м-м» прозвучало почти угрожающе.
Надо сразу же ставить нахалов на положенное им место, иначе на шею сядут.
«Мальчишка» поднял на своего шефа глаза коньячного цвета и ответил голосом, в котором часто слышались петушиные нотки, как у слишком быстро вытянувшегося подростка:
- Выполняю ваше указание, месье Барбару.
Вторая бровь инспектора взмыла вверх.
- Вы поручили мне просмотреть бумаги убитого на «Олимпии» Джошуа Чуана. – напомнил стажер Камелло.
- Я слушаю, - милостиво кивнул головой  Барбару.
- Нет ни одного письма к нему, - продолжал Камелло, с сожалением разглядывая дно пустого стаканчика. – Сам он родом с Абабуа – это столица Абабуанского архипелага.
- Не учи меня географии, Камелло.
- Прошу прощения, месье, но…
- Дальше.
    - Джошуа Чуан в течение шестнадцати лет переводил небольшие суммы денег на счет приюта святой Бригитты Абабуанской. Приют находится на Абабуа, естественно. Переводил деньги, переезжая с места на место. Последние годы он не платил, но квитанции хранил в коробке из-под сигар. Я рискнул, месье, запросить от вашего имени об этом Чуане. Любопытная деталь, месье, вот единственная фотография, хранившаяся у Джошуа Чуана в той же коробке.

Камелло встал и подал своему шефу замусоленную фотографию. Барбару вытащил из ящика стола большую лупу и принялся разглядывать изображение.
- Без даты, - пробормотал Барбару, - но можно предположить, что она была сделана лет двадцать назад.
- Молодой Чуан, а рядом с ним, можно сказать, обнимает за плечи, такой же молодой Лемонт.  Возможно, снимали на какой-то пирушке, вон кто-то размахивает бутылкой, стоя на перевернутой трибуне. Кругом свечи, на казарму не похоже. Посмотрите, какая у него была шевелюра! – Камелло прикрыл длинным пальцем чуб молодого Лемонта на фотографии, и тут же его лицо стало более узнаваемым. – Оба в военной форме, я не знаю, какие там звания на Абабуа, но думаю, это не офицеры. Между прочим, в найденных документах Лемонта нет ни малейшего намека, ни на военную службу, ни на Абабуа. Нет ни детских, ни фотографий в молодости, точно он появился на свет сразу взрослым. Самый старый документ, не считая паспорта, брачный контракт с  покойной мадам Лемонт. После женитьбы на ней Лемонт на «Олимпии» исколесил, то есть, проплыл всю Европу. Пять альбомов фотографий за последние два года! Надо сказать, мадам Лемонт была намного старше своего мужа…
- Да вижу, вижу!  - прервал стажера Барбару. Откинувшись в кресле, он вытянул трубочкой свои толстые (чувственные, как он их называл) губы. – Надо запросить Абабуа сведения о Лемонте. Срочно!
- Я уже сделал это! – радостно заверил инспектора Камелло.
«Чувственные» губы инспектора сжались в тонкую линию.
- Вы были так заняты месье, я не хотел беспокоить вас.
Инспектор с сомнением посмотрел на Камелло. Чувствительный к малейшей насмешке Барбару, никак не мог понять, когда его стажер говорит серьезно, а когда осмеливается шутить. И на этот раз Барбару ничего не сумел прочесть в глазах Камелло, так как последний рылся у себя в карманах. «Не иначе, ищет мелочь на мороженое», подумал инспектор.
- Да, я был  очень  занят, Камелло. Это дело не такое простое, каким может показаться на первый взгляд. У меня хорошая интуиция. Она вырабатывается годами, inter alia.*
- О-о, я наслышан, месье.
-    Ну что ж, - прервал стажера инспектор, - для начала неплохо. Боюсь, ответ на запрос придет, в лучшем случае, через год. В этих тропиках люди не умеют что-либо делать быстро.
- Я тоже подумал, что неплохо бы ускорить дело, поэтому указал, что этим весьма интересуется Интерпол. Возможно, они будут проворнее.
- Хорошо, продолжай копаться в документах. Я наведаюсь к безутешной невесте.
- Разрешите мне, месье Бар…
- Нет, разговаривать с женщинами – целая наука!
Камелло со вздохом выкинул пустой стаканчик.
- Ну ладно, пойдешь со мной. Но помалкивай!
Барбару направился к зеркалу. Галстук точно в центре, волосы лежат безукоризненно, перчатки застегнуты на пуговки-кнопки. Сборы Камелло выразились в приглаживании растрепанных волос пятерней. Они спустились вниз.
- Ах да, Камелло, сбегай наверх и захвати магнитофон и фотоаппарат, - распорядился Барбару. – Пора действовать. Aut viam inveniam aut faciam! **
Стажер через две ступеньки побежал наверх по лестнице. Ноги у него длинные, подумал инспектор, пусть разомнется, да и с аппаратурой он будет выглядеть солиднее. Пусть «крошка» Нора не воображает, что она вне подозрений.

*  Inter alia – между прочим (лат.)
** Aut viam inveniam aut faciam – найду дорогу или проложу ее сам (лат.)

***

Нора как раз считала себя вне подозрений. Ей даже захотелось подразнить этого коротышку-инспектора, но, пожалуй, не стоит рисковать, слишком многое поставлено на карту. А траур ей даже к лицу. Ну и марафон! Он начался туманной ночью на «Олимпии», а закончиться должен на солнечном Абабуа, в блеске бриллиантов.
Нора вздохнула и, стараясь не смотреть в сторону немытой посуды, включила кофеварку. Допрос, опознание, похороны, соболезнования, пояс… Сверкающий пояс уже летит над Средиземным морем, покоясь в коробке с бижутерией Мишель. Кто среди этой мишуры заподозрит настоящие бриллианты? Она посмотрела на свои обломанные ногти и поморщилась. Чего ей стоило отколупать из гнезд стекляшки и вставить вместо них настоящие камни! Но пожаловаться некому – ну и что? Она полетит на Абабуа налегке. Изображать скорбящую невесту здесь – удовольствие небольшое. К чему терять время? Богатые мужчины водятся не только в Париже. Продать камни на этом богом забытом острове и улететь… Куда бы, улететь? Ницца, Монте-Карло, Лас-Вегас? Появиться в  казино томной красавицей, робко просящей объяснить ей правила игры рядом сидящего (совершенно случайная встреча) наследника какого-нибудь престола, элегантного высокого мужчину с благородной сединой на висках, мечтающего о домашнем очаге в одном из венецианских дворцов с очаровательной женой, верной спутницей, следующей за своим повелителем повсюду (коктейли, приемы, премьеры).
Нора вяло жевала кукурузные хлопья. Марти очень кстати подарил Мишель коробку с продукцией своей фирмы, но, сейчас, и она почти пуста. Право, жаль, что он не занят производством мясных продуктов. Нора кружила по квартире. Этот коротышка Барбару просто невыносим. Хочется облить его с ног до головы, ну чем бы его облить?  Нора представила дрожащий от напора воды шланг, ах, как бы она влепила мощной струей по гнусной усатой физиономии! Он задохнется, замашет ручками, не в силах удержаться на ногах. Пальцы его хватают пустоту, он опрокидывается на спину, и грохочущий водопад уносит барахтающегося индюка прочь, течение крутит его и подбрасывает как мячик. И вот он уже скрывается за горизонтом! Нора улыбается своему отражению в зеркале. Резкий звонок в дверь заставляет ее вздрогнуть.
- Это от Мухаммеда, мадемуазель, мы пришли забрать вещи. Но, если мы пришли не вовремя, мадемуазель, то придем в другой раз. Вы позволите позвонить в магазин Мухаммеда? Нет, нет, проходите и выносите вещи, все-все и поскорее, вот из этой комнаты. Видеть я не могу больше эту кошмарную картину во всю стену. Просто дрожь по телу от этого льда и брызг зеленоватой морской воды. Зуб на зуб не попадает, можно сказать, плаваешь в ледяной каше, и вот-вот на тебя обрушится айсберг (приобретение картины было сбывшимся желанием № 58). Все, все выносите, все коробки и свертки, всю дребедень. Всего хорошего, мадемуазель, сообщите, когда соберетесь что-нибудь продавать в следующий раз, вот деньги и привет от Мухаммеда, саг ол, оревуар!
Все! Нора упала в кресло. Через распахнутую настежь дверь ее комната смотрится голой. Мусор собран в пакет, можно вынести потом, только что вымытый пол блестит на солнце. Ее комната чиста и пуста, и можно все начать сначала. Она пересчитала деньги – только на билет до Абабуа и хватит. На горизонте маленькой точкой показался барахтающийся инспектор Барбару, вода несет его все ближе, ближе, и вот он стоит перед нею и сверлит своими черными глазами.

***
Инспектор Барбару стоял в трех метрах от Норы, то есть, этажом ниже, и сверлил черными глазами потолок. Если бы его глаза источали ультрафиолет, вся плесень, покрывающая отсыревший потолок, была бы испепелена в считанные секунды. Хозяин квартиры стоял рядом и размахивал руками, распространяя запах пота. Барбару чувствовал себя христианином-мучеником на заре эпохи. Страдальчески морщась, он слушал нижнего соседа этих подозрительных девиц.
- Меня не было дома две недели, месье. Я приезжаю из Дижона, с похорон тещи, и что же я вижу, месье! На потолке эти жуткие пятна, а ведь недавно у меня был ремонт. Что за климат, месье, какая сырость! Как вы посоветуете, я не знаю, на кого мне подавать в суд – на фирму, выпускающую негодную краску, на мастеров, на…
- По поводу парижского климата обращайтесь к господу богу. – Барбару повернулся к хозяину квартиры спиной и пробурчал: - Парижский климат ему не нравится! На всех провинциалов не угодишь, вот и сидели бы у себя в Дижоне. Нет, слетаются в столицу, как мухи на мед, да еще и недовольны. Что вы можете сказать о ваших соседках сверху? – Барбару резко повернулся и в упор уставился на потного дижонца.
Тот захлопал глазами.
- Давно вы с ними знакомы? Кто у них бывает? – Подступал все ближе и ближе инспектор. Этот стиль ведения допроса обычно производит впечатление.
- Я? Давно, -  растерялся дижонец и, заломив руки, затараторил. – То есть, недавно. Эта рыженькая, Мишель, совершенно неинтересна, к тому  же, без очков слепа, как крот. Шуток не понимает. С ней поздороваешься, не ответит, точно не слышит. Больно ученая. Провожал ее как-то один толстяк, костюм сидел на нем прекрасно, в одежде я понимаю толк. Костюм, скажу я вам…
- А вторая, мадемуазель Амстер?
- О-о-о, это штучка! У нее провожатых много! И целыми днями к ней все кто-то шастает, то один, то другой. Мишель я последнее время не вижу. А сегодня утром, комиссар, целая толпа рассыльных выносила от них какие-то коробки и пакеты, один был во-от такой! – Он расставил руки и стал топтаться возле Барбару, показывая размеры желания №58.
- Где вы были в ночь с 8 на 9 марта? – спросил инспектор.
- В Дижоне, комиссар. Вернулся вчера, вхожу в свою квартиру, и что же я вижу, месье? – Он снова уставился в потолок.  – Какие-то пятна… Я буду жаловаться в санитарный контроль! – возопил дижонец. – Я плачу за эту квартиру вовсе не гроши! Я работаю в поте лица…
-Вот именно, месье, - Барбару повернулся к своему подчиненному. – Камелло! Что вы там прилипли к двери?
Длинный Камелло согнулся вопросительным знаком, глядя в глазок входной двери.
- Мадемуазель Амстер только что спустилась по лестнице, - ответил тихо  стажер.
Барбару сунул потному дижонцу свою визитную карточку – не из особо ценных, и вышел из квартиры.
Визитные карточки были у него разного размера, шрифта и цвета. Это было его слабостью (все великие люди  имели маленькие слабости), в зависимости от категории собеседника, он выбирал соответствующую визитку. Дома, в письменном столе лежала пачка ненужных  пока   карточек с очень изящным и в высшей степени благородным шрифтом (золотым по черному): «Андре Барбару, комиссар  полиции»…
Осчастливив «дижонца» знаком своего внимания, Барбару поднялся этажом выше и открыл отмычкой дверь квартиры несостоявшейся мадам Лемонт. Он стоял в недоумении на пороге комнаты Норы, сейчас абсолютно пустой и чистой, а ведь еще три дня назад она была завалена всякими коробками и свертками.
- Месье, кто вы и что делаете в пустой квартире?
Барбару подскочил от неожиданности. В распахнутой входной двери стоял весьма упитанный молодой мужчина, его правая рука была опущена в подозрительно оттопыренный карман плаща.
- А не позвать ли полицию, месье?
- Па-апрошу… кха-кха, - инспектор обрел, наконец, дар речи и представился. – Вопросы буду задавать я, месье. Прошу следовать за мной.
Марти оказался чрезвычайно недоверчивым и не только потребовал  предъявить удостоверение, но и аккуратно переписал все оттуда в свою записную книжку.

***
- Вопросы буду задавать я, - повторил Барбару у себя в кабинете, усевшись за свой стол. Он вытащил сигару и срезал кончик специальным ножичком. – Скажите, мне месье Ма-рья-мяк-ки, - с ума сойти, подумал инспектор, бедняга, как он живет с такой фамилией? – С какой целью ваша невеста улетела на  Абабуа?
- Моя невеста? Улетела? На Абабуа? – повторил ошарашенно Марти.
- Не советую вам разыгрывать меня, я знаю о вас больше, чем вы можете предположить, - строго предупредил Барбару.
- По-видимому, вы знаете обо мне даже больше, чем я сам, усмехнулся Марти. – Но вы ошибаетесь, у меня нет невесты, улетевшей на Абабуа, у меня вообще нет невесты.
- Где вы были в ночь с восьмого на девятое марта?
- По какому праву вы меня задержали и допрашиваете, словно преступника?
- Я требую ответа на мой вопрос! – заорал Барбару, вскочив со стула.
- А я подам на вас в суд за незаконный арест, повлекший за собой убытки! Я не попал на важное совещание…
Их перепалку прервал ворвавшийся в кабинет Камелло. Яркое солнце оставило румянец на его худых щеках, волосы растрепал ветер. Движения Камелло были порывисты, как у вымахавшего подростка, а неопределенная улыбка освещала длинное худое лицо, на котором появилась россыпь веснушек.
- Шеф! – в возбуждении Камелло не мог остановиться и шагал по комнате, лавируя между столами. На его мятой куртке появились свежие пятна от мороженого. – Я слышал репортаж по радио – потрясающе! Ле-Клерк, захватив заложников, бежал из тюрьмы в Палермо… Вернее, он сначала бежал, а потом захватил…
- Ну и что? Какое отношение это событие имеет к нашему делу? – нахмурившись, спросил Барбару. – Да сядь, наконец, и доложи о наблюдении. А вы, месье Марья… тьфу! Что за фамилия? Месье Ма-рья-мяк-ки, посидите в соседней комнате.
Мрачный как туча, Марти поднялся со своего места и, нависая над столом инспектора, медленно произнес, помахивая пухлым пальцем перед носом Барбару:
- Месье Бар-ба-ру, я правильно произнес вашу фамилию? Во-первых, я сейчас же звоню своему адвокату. А во-вторых, привлекаю вас к ответственности за оскорбление национальных чувств полноправного гражданина Франции, причем, в присутствии свидетеля. – Марти покосился на застывшего Камелло. – А в-третьих, это незаконное задержание уже принесло мне убытка на тридцать тысяч франков, прошу это учесть. Кстати, вы мне не ответили, был ли у вас ордер на обыск в той квартире?
Марти величественно повернулся и вышел в соседнюю комнату. Барбару морщился, как от зубной боли. Сигара потухла. Он перевел страдальческий взгляд на Камелло:
- Ну?
- Мадемуазель Амстер направилась в аэрокассу и купила билет на самолет…
- Стоп! Держу пари, что эта каланча собралась на Абабуа!
- Вы абсолютно правы, шеф!
- Интуиция, мой мальчик! - повеселел Барбару и включил приемник.
Комментатор радостно вещал:
- …быкновенная жестокость Ле-Клерка заставляет трепетать сердца матерей маленьких заложников. В школьном автобусе, стоящем посреди взлетной полосы аэропорта города Палермо, слышны выстрелы. Администрация  ведет переговоры…
- Лопухи, эти итальянцы! Пять лет ловили Ле-Клерка, год – судили, и вот – птичка упорхнула! Да не птичка, а целый ястреб, если учесть его средства и возможности.
Комментатор продолжал тараторить:
- Да-а, Ле-Клерк – сильный противник! У его организации длинные руки, и отсутствием аппетита не страдает никто. Половина Африки проклинает его, другая – кормится крошками с его стола. Что можно сказать о человеке, которого уважают на Сицилии!
Ах, если бы Барбару сейчас был там! Вместо  настоящего  дела, успех в котором обеспечил бы ему славу и должность комиссара полиции (это -  как минимум), он должен прозябать в роли няньки переростка-стажера.
- …пригрозил перестрелять детей, если кто-нибудь приблизится к автобусу. Начинаешь задавать себе вопрос   те   ли люди занимают сейчас престижные посты в полиции Палермо? Их нерешительность…
- Дальше неинтересно, - приглушил звук радиоприемника Камелло.
Барбару удивленно посмотрел на стажера, но ничего не успел сказать.
- Я воспользовался случаем и проверил  заказы на авиарейсы за последние две недели… – с сияющим видом сообщил Камелло.
- Ну-ну, продолжай! Кого ты выловил?
- Вечером восьмого марта Джошуа Чуан по телефону заказал билет на Абабуа.
- О-о! – многозначительно покачал головой Барбару, точно ожидал этого известия всю жизнь.
Камелло прибавил звук радиоприемника:
- … похоже, Ле-Клерк потерял терпение. Автобус трогается и подъезжает к стоящему на летном поле самолету. Через минуту я постараюсь сообщить вам, господа, откуда он прилетел… Преступники поднимаются по трапу, ведя с собой и детей…
Барбару ходил по комнате, заложив руки за спину. Камелло был занят поисками носового платка, чтобы оттереть пятно от мороженого.
- Слишком много совпадений, - размышлял инспектор. – Пустяковое,  на  первый взгляд, - он поднял вверх указательный палец, но Камелло был очень занят пятном от мороженого,- дело может оказаться оч-чень серьезным. Ле-Клерк! Вот центральное звено!
- Мадам и месье!
Барбару и Камелло уставились на радиоприемник.
- … выполнял рейс Париж - Палермо - Найроби – Абабуа.
При последних словах у Барбару загорелись глаза.
-…список пассажиров, находящихся сейчас на борту вместе с группой Ле-Клерка: мадам и месье Гепик, Давуд Абдул Азиз Ариф с женами (Алмаз, Гызылгюль, Гюльдаста и Гюльнара), Мишель Твери…
Барбару выронил изо рта сигару. Камелло улыбнулся и, встав с крышки стола, выкинул грязный носовой платок в корзину для мусора.
- Да, шеф, я тоже чуть не подавился, когда услышал это сообщение первый раз. Между прочим, сидящий в соседней комнате француз с финской фамилией накручивает счетчик покруче, чем в такси. – Камелло выразительно постучал по циферблату своих часов. – Скоро он доведет иск до миллиона!  И вам придется срочно бежать на Абабуа!
Барбару встрепенулся:
- Я пойду к комиссару, - он поправил галстук перед зеркалом, и, выходя, распорядился, - а ты выпусти этого Марьямякки  и проследи за ним. Не удивлюсь если и он отправится покупать билет до Абабуа.
Но Марти не желал покидать полицейский участок, не нанеся визит комиссару Леже. Камелло с трудом убедил его не дожидаться комиссара, так как тот уехал в отпуск куда-то в глушь, то ли охотиться, то ли рыбачить. На этот раз он уехал не один, а в сопровождении своих старых знакомых, участвовавших с ним в Сопротивлении тридцать лет назад.
Марти вернулся к себе домой, чувствуя себя совершенно разбитым. Пока он поднимался в лифте, Камелло зашел к консьержке и застал там дожидавшегося месье Марьямякки посыльного из универмага. Парню нужно было доставить очень большой, но удивительно легкий, короб непременно в собственные руки месье Марьямякки.
Марти, отпустив посыльного, долго шуршал бумагой, вытаскивая одну коробку за другой, проклиная неизвестного шутника. Он уже решил выкинуть все сразу, но, наконец, добрался до последней маленькой коробочки, перевязанной голубой атласной лентой. Он открыл крышку, и на ладонь ему упала небольшая серебряная с чернью пуговица. Два ангела поддерживали щит, по краю пуговицы надпись утверждала, что «Ludovicus rex plures non capit  orbis».
Точно такая же пуговица оторвалась от его пиджака, Марти вспомнил, что в тот вечер чувство досады от пропажи испортило ему настроение. Ах да, именно тогда Мишель очень торжественно объявила, что более встречаться с ним она не будет. Но вразумительной причины не смогла привести, скорее всего, какая-нибудь ерунда, подумал Марти. Так значит, всю эту гору бумаги и картона прислала Мишель, это на нее похоже. Очень кстати, не ходить же в пиджаке без одной пуговицы. Марти терпеть не мог неряшливости в одежде.

***

Мишель мысленно похвалила себя за прилежание: все время полета от Парижа до Палермо она работала над японскими стихами. Чувствуя себя пахарем, только что вспахавшим поле и утирающим трудовой пот усталой рукой, Мишель собралась походить по сицилийской земле, то есть, аэропорту, присмотреть какой-нибудь сувенирчик для тети Рашель. Вместо этого скромного удовольствия она должно сидеть в самолете и ждать, пока у администрации аэропорта найдется время, чтобы заняться кем-нибудь, кроме какого-то Ле-Клерка. Мишель вытянула и пошевелила затекшими ногами. Все пассажиры прилипли к иллюминаторам другого борта, оживленно обмениваясь наблюдениями. Мишель сняла очки. Вот, что значит, в спешке покупать такую важную вещь: глаза ломило.  Тут же все стало расплывчатым, глаза сами собой закрылись, и Мишель не заметила, как заснула.
Она не проснулась от покачивания при выруливании самолета на взлетную полосу. Лишь ощутив усиливающийся рев двигателей на взлете, она вяло подумала: «Ну, слава богу, летим». Мишель крепко спала, без сновидений, которые она обычно истолковывала в выгодном для себя свете, при этом  немного жульничая.
Красный толстый блокнот с японскими стихами и их переводом выскользнул из ее пальцев и упал на пол в проходе между креслами. Мишель проснулась. Перед ней  стояло что-то черное. Мишель торопливо нацепила очки. Нечто черное оказалось  высоким  негром в строгом черном костюме. Он похож на пастора, подумала Мишель. Что он сказал?
- Это ваш блокнот, мадемуазель? – сияя белозубой улыбкой,  спросил чернокожий пастор.
Мишель, поблагодарив, взяла его. Пастор учтиво осведомился, свободно ли кресло рядом с нею и, получив в ответ недоуменное пожатие плечами, спросил, не будет ли она против его соседства. Мишель, совершенно очарованная его отечески мягкой улыбкой, не возражала.  А ему идет его лысина, подумала она, а может быть, он не полысел, а побрил голову?
-  Вы не знаете, куда мы летим? – спросила она, когда пастор устроился рядом с нею. – Я заснула и не слышала, что сказала стюардесса.
- А  куда бы вы хотели, мадемуазель?
- Сначала в Найроби, если мы там еще не были, а потом – на Абабуа.
- Вы летите на Абабуа?
- Да, у меня туристическая поездка, я выиграла ее в лотерею совершенно случайно.
- О-о, Абабуа… – мечтательно произнес пастор. – Уехать на Абабуа и не вернуться…
- Что? Простите, я не поняла.
- Это наша африканская присказка об этих островах.
- Но как ее понять? Ее смысл может меняться в зависимости от интонации.
- А вы чутки к словам, мадемуазель, - заметил тот. – Каждый поймет это выражение, как сможет или захочет.
- Мы так долго стояли в Палермо, что я заснула. Вы не знаете, в чем там было дело и чем все закончилось? – спросила Мишель.
- Все прекрасно, мадемуазель, - просиял он, - как нельзя лучше. Мне даже кажется, что мы летим в Найроби. Ну, может быть, еще где-нибудь сядем, я   даже уверен в этом.
- Правда? – засмеялась Мишель. - Какой он милый, подумала она.

Глава девятая

Буабель, 14 марта 1948г.

Твоих волос коснуться – невозможно.
Как может день пройти
Без мысли о тебе?
В
(перевод с японского)

торой по величине остров Абабуанского архипелага (после Абабуа)  - Буабель, издавна пользовался дурной славой. Хотя, видимых причин для этого не было. Каких-либо особых бед и напастей на его земле водилось не больше, чем на любой другой.  Без крайней надобности жители Абабуа туда не отправлялись, и туристов  не возили. Возможно, свою репутацию Буабель подмочил в давние времена, когда на нем существовала колония прокаженных. Они жили там, точно на краю света, пасли овец и коз на лугах. Из местной ярко-желтой  глины делали всю посуду, от чашки до огромного чана для молока, ловили рыбу в море.  Никто уже не помнит, когда умер последний прокаженный, но буабельцы жили все также замкнуто, как и двести лет назад. И также изготавливали амулеты и ритуальные маски для празднования «черной пятницы», как и их предки двести лет назад, не имевшие никаких лекарств. Если нет радости, нужно придумать праздник. Впрочем, все местные изделия пользовались большим спросом на Абабуа у туристов, принося неплохой доход посредникам.
На Буабеле лепились всего две деревушки – Дестра и Синистра. Лепились, в полном смысле слова, из глины и камня, так как дерево на Буабеле было дорого. Высокие берега его поднимались круто из моря, прибой постоянно грохотал и был слышен по всему острову. Между Дестрой, расположенной ближе к морскому причалу, и Синистрой протекал большой ручей, который буабельцы считали рекой, и назывался он Брунокорренте.*
Это был единственный на Буабеле источник пресной воды, важность которого подчеркивали сами названия деревень: Дестра** находилась на правом берегу Брунокорренте, а Синистра*** - на левом.
Можно подумать, буабельцам не хватало того единственного, что было на острове в избытке (избытке, с точки зрения общительных абабуанцев) – уединения. Они увеличивали его порцию непрекращающимся соперничеством между деревнями. Если единственная маленькая бухта, где могли причалить лодки, находилась ближе к Дестре, то Синистра компенсировала это преимущество соседей строительством церкви святой Бригитты-дель-Буэнос-Айрес, и, следовательно, пастор жил в Синистре. Дестрийцы владели монополией  на лов рыбы в море, но лучшие пастбища принадлежали Синистре. Они не смогли бы прожить друг без друга, но, как это часто случается в жизни, не могли не ссориться. Долгое время дестрийцы страдали от зависти по поводу прекрасной гончарной мастерской в Синистре, так как месторождение отличной ярко-желтой глины располагалось на левом берегу Брунокорренте. А из глины на Буабеле делали все, что нельзя изготовить из камня. Сердце кровью обливалось у дестрийцев, когда большой чан для молока с великой осторожностью перевозился по мостику через реку из соседней деревни. Разумеется, в Дестре его тут же расписывали орнаментом из рыб и ракушек. В Синистре отдавали предпочтение рисунку из вереницы рогатых коз, бредущих на водопой. Поэтому, когда на остров приехал специалист устанавливать радиотелеграф, дестрийцы упросили, а точнее, упоили его, и он навсегда остался в Дестре.

*   Брунокорренте – бурный поток (абаб.)
**   Дестра  - правая (абаб.)
***  Синистра – левая (абаб.)

Усилия, затраченные на удержание телеграфиста на правом берегу, имели побочный эффект – он спился. Он так никогда и не перешел этот буабельский рубикон – Брунокорренте, может быть, из опасения свалиться в воду.
Чтобы понять телеграммы, присылаемые вечно пьяным телеграфистом, нужно было обладать изрядной долей сообразительности. К примеру, получив телеграмму из столицы с текстом «Птички уснули в пруду», синистрийский гончар, засучив рукава, принимался лепить свистульки в виде птичек – туристы на Абабуа раскупали их в сувенирных лавках.
Каждая приличная деревня должна иметь старосту. Дестра и Синистра выбирали старост по разным законам: в первой – ежегодно, во второй  должность была пожизненной, как у короля. С одной стороны, у «королевского» старосты за долгое правление появлялось больше возможности перещеголять соперника, но, с другой стороны, свежие силы и энтузиазм новоиспеченных ежегодных старост вдохновляли их воображение. Как правило, получив высокий пост, старосты начинали борьбу с соперником по ту сторону реки, и, как правило, она начиналась с увеличения высоты  своего дома.
В Синистре дом старосты можно было увидеть издалека, по высоте он был чуть пониже церкви. Каждый год «королевский» староста придирчиво изучал резиденцию дестрийского конкурента, и, если требовалось, надстраивал свою. Так, в течение нескольких лет, над первым этажом появлялся второй, затем – мансарда, потом – шпиль, на котором  развевался флаг Абабуа.
В Дестре, поскольку старосты менялись часто, дома поражали своим разнообразием. Главное внимание уделялось украшению фасада. Последний дестрийский староста водрузил на крышу перевернутый чан для молока и просверлил в его стенках иллюминаторы.
Хотя и редко, но Абабуанские острова  подвергались испытанию в виде землетрясений. В первую очередь страдали шедевры архитектуры экс-старост. Жители с муравьиным упорством восстанавливали разрушенное.
17 октября  1948 года по пыльной дороге, ведущей от буабельской бухты, по узкому мосту через Брунокорренте, плелся Джошуа Чуан. Голова раскалывалась от боли, что происходило всегда наутро после пирушек с участием Джека Де Нада. И, если бы не сопровождавший его смуглый мальчишка, согнувшийся под тяжестью плетеной бутыли с кальвадосом, Джошуа, пожалуй, застрял бы посреди дороги, решая непосильные вопросы бытия  -  как  он попал сюда, а особенно – зачем.
Разумеется, ему было не настолько плохо, чтобы не заметить тяжелой бутыли, и он потратил уже немало сил, убеждая противного провожатого Альфонсо дать глотнуть из нее, единственно из желания облегчить тяжесть его ноши. Но мальчишка помнил наставления дона Аристотеля, грозившего описать за долги лачугу, где жила многочисленная семья Гойкоэчеа, если Джошуа приложится к сосуду с валютой. На Буабеле выше дерева ценился только кальвадос.
Добредя до Синистры и сдав Джошуа с рук на руки куму доньи Лолиты, юный конвоир поставил драгоценную бутыль в углу кухни и посчитал свою задачу выполненной. Кум доньи Лолиты, дон  Артаграл, был человеком прижимистым, поэтому он быстро пристроил к делу нежданного гостя. Джошуа в себя не успел прийти после утомительного путешествия сначала в кузове мчащегося грузовика, затем – в прыгающем по волнам катере, как снова оказался на пыльной дороге в сопровождении такого же смуглого и худого мальчишки. Вряд ли он заметил перемену провожатого, но отсутствие бутыли не прибавило страдальцу сил. Ближайшее время, по распоряжению дона Артаграла,  Джошуа придется посвятить изучению тонкостей пастушеского ремесла, не очень почетного, но единственного, способного прокормить его на Буабеле.
О, где вы, сверкающие сапоги младшего подкапрала Чуана!  В них отражалось яркое солнце Абабуа! Медные пуговицы горели в четыре ряда на его не слишком широкой груди. А погоны! На золотом поле красный лев изогнулся, готовясь прыгнуть и поразить врага, и все это в венке из лавровых листьев. Генералы многих стран могли бы позавидовать таким эффектным погонам. Каскетка, также ярко-красного цвета, увеличивала рост Джошуа на каких-нибудь двадцать абабуанских дюймов. Лаковый козырек, также украшенный лавровыми листьями, защищал его нос  от дождя и солнца. Все это великолепие осталось в доме Чуанов на самом дне большого сундука доньи Лолиты.
Джошуа сейчас, пожалуй, и не узнал бы себя, даже если бы очень долго пялился в Брунокорренте – больше некуда было смотреться. Душераздирающим вздохам и стенаньям могли посочувствовать только козы – больше некому было слышать.
Пастухами в Синистре были, в основном, мальчишки – начиная с того возраста, когда юный буабелец отрывался от материнской юбки и вплоть до появления первых признаках растительности под носом. Джошуа еще повезло, что дон Артаграграл жил в Синистре, иначе ему пришлось бы целыми днями качаться в рыбачьей лодке, чем обычно занимались дестрийцы.
Мальчишки в течение двух недель слушали рассказы Джошуа о прошедших днях. Но, так как в описании батальных сцен он стал повторяться, а признаки, по которым можно отличить настоящий  кальвадос от подделки, их не слишком интересовали, то скоро экс-подкапрал остался в полном одиночестве, если не считать дюжины на редкость бодливых и вредных коз.
Дон Артаграл, кум доньи Лолиты и хозяин судьбы Джошуа в данный момент, был крупным специалистом по части изобретения занятий для своего подопечного, чтобы тому не приходилось скучать. За всю свою жизнь Джошуа столько не работал, сколько ему пришлось переделать дел на Буабеле. Он постиг премудрости разведения коз, начиная с приема новорожденных ягнят, выпаса, дойки, приготовления сыра и заканчивая прядением козьей шерсти. Джошуа даже допустили к помешиванию краски, варившейся в котле и предназначавшейся для обработки пряжи. Ярко-синие буабельские ковры высоко ценились на островах архипелага – что за приданое без ковра! Артаграл не зря старался – он воспитывал будущего зятя, правда, тот еще не подозревал о своем счастье. Стыдно сказать, старшей дочери  уже семнадцать, а она все  еще не сосватана.
Нынешним женихам что нужно, вздыхал дон Артаграл. Богатое приданое, чтобы красавицей была непременно  и пела, как соловей.  Но что делать, если приданое у Цецилии чуть больше, чем ничего, всего двадцать коз, если хромает чуть-чуть, не приглядываться, так и незаметно. А не пела Цецилия, исключительно повинуясь воле отца, запретившего ей это занятие до конца его жизни, а дальше – хоть потоп. Дело в том, что, как только прекрасная Цецилия начинала петь, это магнетически действовало на осла дона Артаграла: он рвался с привязи навстречу наглому сопернику, осмелившемуся подать голос, и желал сразиться с ним.
Джошуа потерял счет времени. Один день был похож на другой. Он отрастил бороду, и мало кто мог бы его узнать в безрукавке, мехом наружу и ярко-синих буабельских штанах фасона «галифе». Дон Артаграл уже   второй раз  посылал Цецилию отнести обед Джошуа на пастбище, а недогадливый постоялец и не думал просить ее руки. Оглашения в церкви святой Бригитты-дель-Буэнос-Айрес еще не было, но все соседки в Синистре своими глазами видели, что во дворе дона Артаграла просушивается и взбивается тонкими палками шерсть для новых матрасов. Просто так в Синистре никто не вывешивал на забор проветрить новые ярко-синие матрасные чехлы.
Джошуа сидел на траве и глядел на море. Дул резкий холодный ветер – шлейф прошедшего шторма. Солнце скрылось за плотной пеленой облаков, бросая в разрывы между ними золотистые пятна на свинцовую воду. Дорожка света протянулась по морю, кажущемуся с высоты плотной отполированной поверхностью. Если  очень  захотеть, можно было бы побежать по золотой дорожке, разогнаться и скользить долго-долго, балансируя руками. И можно было подумать, что Джошуа заснул, но на самом деле он прокатился  по золотой дорожке и остановился на самом краю, на тоненькой черте между небом и морем, на ребре золотой монеты, и дух захватывало от такой высоты. Джошуа расплылся в улыбке. Старая Лолита осталась внизу, она кажется такой маленькой, всплескивает толстыми руками и зовет: «Джошуа! Джо-ошуа!»
Голос становится все громче, Лолита трясет его за плечи. Джошуа поднимает тяжелые веки и видит… себя. Пожалуй, долго надо стараться, чтобы так вымазаться. Постепенно до него доходит смысл беспорядочной речи мальчишки. Подросток размахивает руками, втолковывая этому тупому Джошуа (или он, пася коз, уже и говорить разучился?), что донья Лолита велела ему срочно явиться на Абабуа.
Даже, если бы он ел свой последний кусок хлеба, в путь  надлежит отправиться, не дожевав. Даже, если бы он делал свой последний глоток воды, ему следовала бы поставить стакан и мчаться в свой родной дом, как летит буревестник к гнезду, которому угрожает опасность.
Юный Альфонсо Гойкоэчеа (ибо это был он) очень выразительно иллюстрировал свою речь мимикой и жестами худых, как палки, рук и даже – ног. Постепенно взгляд Джошуа становился более осмысленным. К черту коз! В жизни не прикоснется он больше ни к козьему сыру, ни к молоку. О-о, это молоко! На завтрак, на обед и на ужин! Он уже забыл вкус  настоящего   кальвадоса. От ненастоящего он бы тоже не отказался. Лолита была бы довольна, если бы увидела, с какой скоростью ее племянник скатился с горных лугов, через всю Синистру, затем – по узкому мостику через Брунокорренте, через Дестру (о-о,  дестрийский телеграфист, напиши за Джошуа прощальные слова безутешной Цецилии!), вниз, по крутой лестнице, по склону, на причал, уф-ф, где стояла лодка, присланная с Абабуа.
Парус рвался вперед, на волю! Волны заставляют сжиматься от страха и восторга свободы сердце бывшего младшего подкапрала, пастуха, жениха. Джошуа никогда не любил море. Солнце садилось, и мгла понеслась на маленькую лодку. Джошуа почти не видел сидящего на корме Оскара Барелли, как и скрючившегося на носу Альфонсо Гойкоэчеа. Тугой соленый ветер наполнял парус. Разве можно сравнить этот воздух с моросью Буабеля, где частые туманы въедаются в нутро, и не знаешь уже, то ли ты – рыба, выброшенная на берег, то ли опустился вместе с козами на дно морское.
Сизые облака освещались редкими вспышками молний.  Оскар правил, мрачно сдвинув кустистые брови, мрачный, как Харон. Джошуа все глаза проглядел, высматривая маяк на Буабуа. Ливень хлынул,  когда огонек мелькнул во мраке. Альфонсо надрывался, вычерпывая воду из старой лодки.
После Буабеля родной город показался  Джошуа просто ослепительным. Сколько огней, высокие дома с балконами, увитыми виноградом. А тротуары – они существуют! Гледичии, толстые стволы которых были усеяны устрашающими колючками, раскачивались верхушками, и длинные плоские стручки падали с треньканьем с их веток на мокрые тротуары.  Лужи кипели пузырями.
Когда Джошуа постучал в дверь своего дома, его можно было выжимать вместе с безрукавкой из овечьего меха. На стук никто не отозвался. Толкнув тяжелую дверь, он вошел на кухню тихо, точно боясь спугнуть кого-то. Что могло случится, чтобы Лолита не заперла на ночь дверь? В глубине дома кто-то скулил.
- Фэй! Лолита!
Хриплый голос Джошуа напугал его  самого.
В комнате сестры горел неяркий свет. Не успев разглядеть лежащую на постели Фэй, Джошуа был прижат к мягкой груди Лолиты. Белоснежные оборки колыхались, как морская пена. Точно пловец, Джошуа вынырнул, наконец, на поверхность и попытался приблизиться к Фэй. Лолита замахала на него руками и вытолкнула из спальни. Джошуа только успел разобрать, что сестра жива.
- Что с ней? Почему ты плачешь? Почему меня раньше не позвали? Почему я должен был торчать на Буабеле чуть  не целый год? Твой кум стерег меня, как…
Жалобное хныканье прервало его упреки, и Джошуа вытаращил глаза, прислушиваясь. Не сошла ли с ума Фэй, если так пищит?
Слезы текли по толстым щекам Лолиты. Она вытерла их краем белого фартука и, вздыхая, тихо сказала:
- Горячка у нее, третий день не встает. Замучилась я с ними… Старый доктор Фернандо умер, а новый живет далеко.
Писк стал громче и требовательней. Лолита накинулась на стоящего столбом племянника:
- Ну что ты стоишь, как пень! Иди и без доктора не возвращайся! О, святая Бригитта, ты привел в дом этого проходимца Джека Де Нада, а я-то, дура, угощала его, как порядочного. Где он теперь? Ищи ветра в море! Да, если и вернется, арестуют его тут же. От него все наши несчастья! Фэй, девочка моя,- застонала она, хватаясь за голову. – После родов тихая стала, все молчит и молчит…
Лолита, продолжая вздыхать и лить слезы, направилась к плите и принялась наливать молоко в бутылочку. Джошуа тупо следил за ней.
- Худая стала, все сидит у окна и молчит, а к ребенку даже не подходит.
Лолита надела на горлышко бутылки соску и всхлипнула.
- А потом вдруг развеселилась, говорит, да все невпопад… Смеется, глаза блестят! Лолита, говорит, надо пирог испечь, ведь сегодня черная пятница, вечером Джек придет… Я ее обняла, а она как в огне.
Джошуа понуро стоял посреди кухни. Вода стекала с его волос, капли блестели на усах и бороде, рубашка прилипла к телу, на пол натекла лужа, в которой он стоял, переминаясь с ноги на ногу. Лолита, сдвинув брови, сурово посмотрела на племянника:
- Кого ты в дом приводил? Твой Джек Де Нада – вор! Из дворца пропали бриллианты, и – много. Рано тебе здесь показываться, да я совсем голову потеряла…
Детский плач в комнате Фэй становился все громче, и Лолита направилась к двери.
- Ну, беги за доктором. И без него не возвращайся! – приказала она.
Бегая по кипящим от ливня ночным улицам Абабуа, Джошуа поражался количеству больных на Абабуа. И всем понадобились доктора! За все время пребывания на Буабеле, Джошуа не мог припомнить, чтобы кто-нибудь там был болен. Дестрийцы и синистрийцы вполне обходились услугами повивальной бабки или священника.
Джошуа забарабанил в дверь, и, когда она открылась, чуть не свалился на доктора. Заметив на Джошуа буабельский костюм, дон Феличе категорически отказался ехать на Буабель. Какая наглость! Городским властям давно пора  раскошелиться и открыть амбулаторию на Буабеле. Слыханое ли дело – плыть на остров в такую погоду! Доктор замахал руками перед носом у Джошуа.
На Буабель доктор не попал, но путешествие под большим черным зонтом по мокрым улицам могло бы сойти за плавание. Доктор перепрыгивал через лужи, пытаясь спасти ноги от воды,  Джощуа мрачно вышагивал рядом и не чувствовал, как ручеек, стекающий с зонта доктора, продолжал свой бег по его спине.
Дон Феличе уже ничем не мог помочь Фэй.
Джошуа сидел возле горячей плиты, и от него валил пар. Доктор поил лекарствами Лолиту. Писк из спальни вывел Джошуа из оцепенения. Он тяжело поднялся и, оставляя на полу мутные следы, побрел к племяннику.
Дождь перестал, мутная вода стекала по мостовым под уклон. Джошуа почти бежал, поднимая фонтаны брызг. Только поскользнувшись и чуть не свалившись в лужу, он перешел на шаг. У ворот приюта святой Бригитты Абабуанской Джошуа огляделся  и осторожно положил толстый сверток из одеяла на самое сухое место, какое тут нашлось. Снова оглядев пустую улицу, он позвонил в подвешенный над воротами медный колокольчик и побежал за угол.
Джошуа прислушивался к возгласам сестры-привратницы, плачу проснувшегося младенца и стуку закрывшейся двери. Сердце колотилось в его тощей груди, заглушая шум падающих капель.
Небо из черного стало серым, на востоке облака нежно зарозовели. Джошуа вышагивал по круто спускавшейся к морю Крепостной улице, не глядя по сторонам. Когда он брел к порту, солнце уже ярко отражалось от каждой капли, повисшей на темных листьях старых олив и растрепанных олеандрах, от каждой лужи, в которой плескались воробьи.
Полдень застал Джошуа далеко в море. Он не думал о том, вернется ли он когда-нибудь на Абабуа. Джошуа спал в трюме, поджав острые коленки к подбородку, и ему ничего не снилось.

Глава десятая

10 марта 1970 года. Абабуа.

О, милый! Я полна тобою,
Как раковина – морем, ласточка – небом,
-М
Глаза – слезами.
(перевод с японского)

адам…
    -  Мадемуазель.
- Простите, мадемуазель, позвольте поинтересоваться, вы первый раз летите на Абабуа? – спросил Мишель, сидящий рядом мужчина в белоснежном костюме.
Ее новый сосед, севший в самолет в Найроби. Все равно не даст ей сосредоточиться на переводе. Она положила блокнот во внутренний карман своего пиджака, сомневаясь, не получилось ли это у нее слишком демонстративно.
- О-о, вы не будете разочарованы! – просиял сосед и снял с головы тропический шлем. – Разрешите представиться, доктор … ах, мадемуазель, вы выронили какие-то документы…
Хрупкого сложения доктор стремительно нырнул под сидение и появился, протягивая Мишель пачку буклетов туристической фирмы «Капитан Флинт». Как кролик из норы, подумала Мишель, принимая глянцевые листы.
- Спасибо, месье, это не документы, к счастью, - поблагодарила Мишель. – Я вечно все теряю.
- Правда? – доктор чрезвычайно обрадовался этому известию.
Его седенькие усы растопорщились в счастливой улыбке, обнажив верхние зубы, крупные, как у кролика.


- Я настоятельно рекомендую воспользоваться случаем и проконсультироваться у  хорошего психоаналитика.
- До сих пор мне не приходило в голову…
- И не придет никогда! – воскликнул он.
Мишель не решила, стоит ли ей обижаться на подобное утверждение. Доктор производил впечатление слишком жизнерадостного и деятельного человека. Его маленькие руки были в постоянном движении, то поправляя видневшийся в вырезе белоснежной сорочки пестрый шейный платок, то приглаживая жиденькую поросль на макушке.
- Я как раз занимаюсь проблемами памяти. Вот моя визитная карточка. Я практикую свой, совершенно оригинальный способ обследования.
- Но я не собираюсь лечиться!
- О-о, мадемуазель, не зарекайтесь! Что мы знаем о будущем? Вот увидите, мой метод совершенно не обременит вас, - он с энтузиазмом потер ручки. -  Какой цветок вы любите больше всех, если вы вообще любите цветы?
- Я люблю все цветы, кроме гвоздик, - вздохнула Мишель. Марти редко дарил ей цветы, предпочитая что-нибудь более практичное, вроде коробки с кукурузными хлопьями. Она вытащила из сумочки конфету и сунула в рот. Зверски хочется есть. Что он спросил?  Пожалуй, следует угостить и его конфетой, может быть, он хоть на время замолчит.
- О, нет, мадемуазель, это чрезвычайно вредно! И вам не советую!
- Но…
- Продолжим. Какие ассоциации вызывают у вас розы? Не правда ли, в этих цветах, в их облике есть нечто жертвенное, как будто они источают свой аромат, тая при этом. «Светя другим, сгораю сам», так сказать.
- Мне кажется, это выражение употреблялось в другом смысле.
- О-о, это всего лишь ассоциации, мадемуазель, на их анализе построен мой метод. Поразительные результаты! Люди, прошедшие курс лечения, кардинально меняют свое отношение к жизни. Они становятся способными на такие поступки, о которых и не помышляли. Себя не помня…
- Минуточку! – прервала поток красноречия Мишель с еле сдерживаемым смехом. – Вы сказали «себя не помня», но как раз мне нужно улучшить память!
Доктора трудно было смутить.
- Вы сейчас убедитесь! Я проведу тест Бикицера.
- Что это? Или кто это? – спросила Мишель.
- Это я!  Мой   тест получил мировую известность! – с гордостью ответил доктор. – В Бомбее решено построить клинику, где больные будут лечиться по методу Бикицера. Бомбейский, так сказать, проект.
- Бедные бомбейцы, подумала Мишель. И бомбейки.
- Возьмите блокнот, - распорядился доктор Бикицер.
- Что он тут раскомандовался, - подумала Мишель и не шевельнулась.
- О-о, разрешите, мадемуазель, я расчерчу квадрат, - засуетился он, доставая пачку розовой с золотым обрезом бумаги. – Заполните все клетки этого квадрата цифрами. Любыми, какие придут на ум. Приступайте.
- Мишель обреченно вздохнула и принялась писать. Доктор тем временем порылся в своем портфеле и вытащил магнитофон.
- А теперь, мадемуазель, я буду называть различные символы и понятия, а вы отвечайте  мне первое, что приходит вам в голову. Понятно? Прекрасно!
- Отвратительно! – выпалила Мишель.
- Что? Как вы сказали? – изумился  доктор.
- Вы же сами просили говорить первое…
- А-а, ну да! А в вас силен дух противоречия, мадемуазель, - покачал головой доктор Бикицер. – Продолжим.
Обследование длилось все время до приземления на солнечную землю Абабуа, о чем торжественно возвестила стюардесса. При выходе из самолета доктор вцепился в Мишель мертвой хваткой, настойчиво предлагая отвезти ее в отель и даже стать гидом на весь срок ее пребывания на Абабуа.
Пока доктор, стоя рядом с Мишель, озирался по сторонам, выискивая ожидавшую его машину, (она представила, как смуглый бой согнется в поклоне, открывая дверцу сверкающего черного лимузина), очень кстати подвернувшийся таксист ловко подхватил чемодан девушки и быстро сунул его в багажник. Мишель опомнилась уже в едущей машине. У нее создалось впечатление, что водитель засунул ее в такси таким же образом, как и чемодан. Может быть, абабуанцам нравятся рыжие девушки? Настроение ее, по мере отдаления от доктора Бикицера,  становилось все более радужным.  Мишель чувствовала себя бывалой путешественницей, красота которой расцветает с каждой минутой.
Водитель такси был на удивление словоохотлив, расписывая достопримечательности острова. Мишель крутила головой, сидя на заднем сидении такси, следуя указаниям водителя «посмотрите направо, посмотрите налево». Исторические памятники встречали туристов, чуть только машины отъезжали от аэропорта. Мишель высунулась в окно, разглядывая на удивление хорошо сохранившийся храм огнепоклонников. Затем с другой стороны дороги показался самый старый абабуанский бамбус, водитель уверял, что в его тени отдыхала святая Бригитта. На ветках очень высокого дерева развевались ленты и платки, повязанные желающими исцелиться от разных хворей. Такси незаметно въехало в столицу. Мелькнула яркая реклама кинофильма «Похищение Зиты». Ближе к центру автомобилей становилось все больше, и на вопрос Мишель, случаются ли автомобильные пробки на Абабуа, таксист ответил с довольным видом:
- На Абабуа есть все!
Заведя разговор о разгуле мафии вообще и о Ле-Клерке, в частности, таксист поинтересовался подробностями полета, но Мишель в это время высунулась из окна, разглядывая вершину Абаба. Машины на перекрестке стояли вплотную и пронзительно сигналили, благо гудеть на острове не возбранялось. Очки плавно соскользнули с носа Мишель и упали на асфальт. Она быстренько выбралась из такси и принялась шарить в том месте, где, как ей казалось, могла лежать ее пропажа. Она надеялась, что хотя бы одно стекло в очках останется целым. Но поднеся найденные очки к носу, Мишель убедилась, что они разбиты вдребезги.
Передние машины пришли в движение, и Мишель  торопливо влезла обратно в такси, которое представлялось ей теперь большим желтым пятном. Водитель, вероятно, истощив свои познания в истории Абабуа, молча  что-то жевал. Мишель пошарила по сидению рукой в поисках сумочки. Ее не было на сидении. Может быть, она свалилась на пол?
Кудрявый Бенито собирался с ветерком подкатить на своем такси к кафе, где работала Аврора, причем, точно к перерыву на обед. Она бы примостилась на сидении рядом с ним и, чмокнув в колючую щеку, стала бы рассказывать обо всех маленьких удачах и неурядицах сегодняшнего утра. Они подъедут к маленькому кафе и усядутся за столик на тротуаре под полосатым зонтом. Наслаждаться будут в ближайшие полчаса все чувства Кудрявого Бенито: его нос будет впитывать пряный аромат пичуа, в зубах захрустит румяная корочка, острый сок брызнет на язык. Глаза будут любоваться точеной фигуркой Авроры, а уж голос ее Бенито будет слышать непрерывно.
Ему оставалось только свернуть на Седьмую Параллельную, но перекресток с Третьей Хребтовой возле самого большого супермаркета в городе «Олимп» отличался частотой возникновения автомобильных пробок. А когда попадешь в нее, никогда не знаешь, что из этого получится. Настроение Кудрявого Бенито стремительно портилось. Так и есть: в его такси влезла какая-то сумасшедшая, и на его слова об обеденном перерыве почему-то нырнула головой вниз и начала шарить по полу. Как видно, она глухая, подумал Бенито, трогая машину с места, благо пробка начинала рассасываться.  Наконец, его пассажирка высунулась с каким-то странным выражением лица и спросила, не видел ли он ее сумочки. Что было уже слишком! Следующие десять минут он посвятил изложению своей родословной и краткому  описанию трудной, но исключительно честной жизни своего прадеда, деда и отца. Переведя дух, он собирался рассказать о себе, но его прервал возглас рыжей пассажирки «я села не в то такси!»
С этим утверждением нельзя было не согласиться, но Кудрявый Бенито не стал уточнять, где именно, следовало бы находится сумасшедшей туристке, тем более что она начала всхлипывать. Бенито сердито насупился. Если он опоздает и на свидание, Аврора будет похожа на вулкан во время извержения. И почему это туристы вечно требуют особой заботы, как будто после пересечения границы теряют свою память? А эта растрепанная девушка, похоже, никогда ее и не имела. Бенито кожей чувствовал, как отбивает дробь на асфальте носок туфельки Авроры. Он вытер платком лицо и открыл еще одно окно в машине. Сегодня особенно душно. И все из-за южного ветра. Пассажирка причитала на заднем сидении и тоже разворачивала свой носовой платок. Ого, какой здоровый! Если она собирается замочить его собственными слезами, то Аврора сейчас, вот прямо сию минуту, повернется и уйдет, задрав нос и поклявшись страшной клятвой в упор не узнавать этого Кудрявого… А вот и полицейский участок!
Бенито никогда не думал, что может радоваться так при виде полиции. Сеньорита, это как раз то, что вам нужно! В полиции вам помогут найти вашу сумочку.
- А чемодан? – спросила сеньорита.
- И чемодан! – Кудрявый Бенито с готовностью продемонстрировал ей пустой багажник. – Сеньорита, я  очень спешу, моя невеста, вы понимаете? – она обрисовал в воздухе формы Авроры. Если бы она это видела, ему бы досталось за явное преувеличение. – Она немного ревнива, а вам всего-то нужно перейти через улицу вон там и повернуть направо. Я бы вас довез и бесплатно, но здесь запрещен  поворот, понимаете?
Сеньорита закивала головой и отправилась в указанном направлении. Кудрявый Бенито рванул с места, как если бы увозил чемодан с бриллиантами. Хотя, откуда могут быть бриллианты у этой недотепы!
Мишель чувствовала, как накален тротуар. Жар струился снизу вверх и со всех сторон. Она сняла пиджак и пошла по улице в направлении, указанном таксистом. Какой темперамент у этих южан! Он прямо-таки подскочил, когда она спросила его о сумочке. Вот и сейчас помчался, как на пожар, едва она вышла из машины.
Так, он сказал, повернуть налево. Или направо? Докторский переулок, прочитала она указатель. Нет, хватит сегодня с нее докторов. Значит, налево. Она свернула на Персидскую улицу. О-о! Мишель остановилась в восхищении. Витрина сверкала, как сокровища Али-бабы. Жемчужные нити свивались кольцами на темно-синем бархате, в лаковой вазе гордо стояли страусовые перья. Мишель подняла голову, оторвав нос от украшений. И без очков (чтобы не упустить даже слепых клиентов) можно было бы прочитать: «Ломбард. Монопедес и Монопедес». Очень солидно.
Блестящая безделушка – подарок тети Рашель, пояс из одинаковых стекляшек  - лежит себе на дне чемодана, только где?

***

Джеффри Уиллар Тулларсон,  патрульный полицейский, был в отпуске. Если точнее, младший патрульный, и это звание он получил совсем недавно.
Тянулась первая неделя безделья. Он все еще не решил, куда ему податься на время отпуска – порыбачить на Буабеле или?.. Вот именно, выбор был невелик. На Абабуа толпы туристов портили ему настроение, а Буабель был весь исхожен им вдоль и поперек еще в бытность стажером. Весь выпуск полицейской школы хохотал над его назначением на Буабель. Ему придется распутывать преступление века: кто разбил глиняный кувшин, и куда пропала дойная коза! Когда Джеффри приплыл на остров, его взгляд мог бы испепелить место назначения, но в этот день, впрочем, как и в большинство дней в году, туман завис над островом. Но, в общем, там было не так уж плохо.
Джеффри не знал своих родителей. В приют святой Бригитты Абабуанской его подкинули младенцем. После сиротского детства и недолгого обучения в полицейской школе Джеффри впервые в жизни оказался обладателем своей комнаты на Буабеле, не деля ее ни с кем. Буабельцы умели жить экономно, и стажер-патрульный, разместившийся в задней комнате полицейского участка, мог выполнять обязанности дежурного и сторожа в свободное  время. Нельзя сказать, чтобы Джеффри так уж надрывался на работе. Днем он бродил по острову, выполняя поручения старого и старшего сержанта дона Энрике. Поручения были несложные, но однообразные, к примеру, навестить дона Артаграла и, справившись о благополучии стада и семейства, захватить обещанный дону Энрике козий сыр, белоснежный, острый и тающий во рту. Он был особенно хорош в сочетании со свежеиспеченным плоским хлебом и сочными листьями фиолетового базилика.
Самым крупным и ответственным делом Джеффри занимался под руководством своего наставника: после небольшого толчка земной тверди обвалился дом дона Эспозито, и под вопли доньи Эспозито и указания старшего сержанта, Джеффри вместе со всеми синистрийцами раскапывал из-под обломков Эспозито-младшего. Но, перебрав весь дом по черепку, его так и не нашли. Джеффри пришлось провести целое расследование среди юного поколения, в результате которого мальчишка был найден на берегу в полной готовности отплыть в Африку искать алмазы.
Молоко, с тех пор регулярно присылаемое в полицейский участок доньей Эспозито, пошло Джеффри на пользу: за год, проведенный на Буабеле, он заметно вырос и окреп. Хотя, злые языки говорили, что благодарность дона Эспозито, в случае, если бы Джеффри дал его сорванцу возможность уплыть в Африку, была бы столь велика, что стажер скоро в дверь бы не пролезал. В кинотеатре без крыши, единственном на Буабеле, его сажали на лучшие места, и за год Джеффри по несколько раз видел индийские фильмы о бурной жизни Зиты и Гиты. Но пока еще ни одна девушка не могла похвастаться подружкам тем, что ее отец преподнес красавчику-Джеффри ярко-синие галифе – традиционный свадебный подарок. После года, проведенного на Буабеле, Джеффри почувствовал себя родственником всех буабельцев, а после переезда на Абабуа -    их полномочным представителем в столице. Он выполнял время от времени их поручения с большей или меньшей точностью, в зависимости от степени «расшифровываемости» телеграмм, посылаемых дестрийским телеграфистом. В день рождения Джеффри, хотя этот день был высчитан сестрами приюта святой Бригитты Абабуанской лишь приблизительно, телеграфист напрягался и посылал чрезвычайно длинную телеграмму-поздравление, причем, в стихотворной форме.
Дон Фернан, дестрийский телеграфист, разделял расхожее мнение о том, что все гениальные поэты имели свои слабости. Он решил, что, если все стоящие поэты были горькими пьяницами, то и его пристрастие к алкоголю есть признак поэтического дара. Используя близкое знакомство со старым и старшим сержантом буабельской полиции, за двадцать лет так и не повышенного в звании, дон Фернан нашел аудиторию среди правонарушителей острова. Сидящие в камере полицейского участка несчастные,  повышали культурный уровень, слушая декламацию произведений непризнанного поэта. Он читал самозабвенно, размахивая левой рукой и слегка покачиваясь, как бы стоял на палубе корабля при не очень сильном волнении на море. Буабельский сержант уверился в благотворном действии поэзии, когда заметил, что нарушителей закона и порядка на острове заметно поубавилось. Он даже беседовал с кюре о разрешении собирать особо отличившихся грешников для выступлений дона Фернана, но  служитель церкви, почуяв конкуренцию, отказался.
Шел пятый день отпуска Джеффри Уиллара Тулларсона, младшего патрульного полицейского. Он сам не мог объяснить причины хандры, напавшей на него. Задрав ноги, он пялился в телевизор весь день. Новости поражали своим однообразием. Весь месяц подробно освещался процесс над Ле-Клерком, затем по крупным городам Европы прокатилась волна демонстраций в поддержку и против решения суда Палермо о пожизненном заключении, причем, демонстрировались, в основном,  выходцы из Африки. На территории же самой Африки все было, как всегда.
Да, Ле-Клерк, конечно, фигура, подумал Джеффри, слушая новости. Гуляет сейчас по Африке. Самолет, доставивший короля мафии в родные пенаты, взял курс на Абабуа. Почему именно на Абабуа? Ле-Клерку мало Африки, с возмущением подумал Джеффри. Наверняка кто-то из его людей скоро сойдет с этого самолета в аэропорту Абабуа. Увешанный пулеметными лентами террорист, сойдет с трапа и ступит коваными каблуками на мирную землю родного острова! Гранаты, связкой притороченные у пояса, тихо звякнут, наглые глаза с масляным блеском прищурятся в поисках новой жертвы…
Джеффри не заметил, как оказался на ногах и уже летел вниз по лестнице. Скатившись с шестого этажа, он увидел во дворе такси Макуны – Большого Мака -  приезжавшего домой на обед два раза в день.
Соседки многозначительно улыбались при виде его машины. Они-то знали, зачем Большому Маку нужно было так часто приезжать домой перекусить: он был страшно ревнив. Злые языки говорили, что ночью он вскакивает с постели и спешит к зеркалу, чтобы убедиться, что рядом с его женой не спит чужой мужчина. По субботам Большой Мак вел свое семейство в кино. Впереди субботнего шествия вприпрыжку скакали две его старшие дочери, близнецы, затем – две его средние дочери, две младшие, тоже близнецы, и, наконец, выступал сам Большой Мак, величаво неся свой живот и поддерживая под локоть донью Долорес, почти такую же широкую в окружности, как и  он сам, так как ожидалось очередное прибавление семейства. Большой Мак мечтал о сыне.
Джеффри позвонил в квартиру Макуны на первом этаже,  приплясывая на месте от нетерпения. Послышались тяжелые шаги: таксист решил самолично убедиться, что позвонивший не представляет опасности для его семейного очага. В открытую дверь Джеффри сначала увидел туго обтянутый белой майкой объемистый живот, потом, подняв глаза – непрерывно жующий рот, усыпанный крошками, и еще выше – прищуренный взгляд, который больше бы подходил для амбразуры дота.
Джеффри протараторил о ждущей его в аэропорту невесте (взгляд Большого Мака смягчился), а тут, как назло, барахлит мотоцикл, а надо спешить, не то девушку уведут из-под носа (Макуна понимающе кивнул), ведь на этих женщин никогда нельзя положиться (таксист вручил ему ключи от своей машины и похлопал соседа по плечу, не переставая жевать).
Когда Джеффри добрался до аэропорта, почти все пассажиры рейса Париж-Палермо-Найроби-Абабуа уже успели разъехаться.
У кромки тротуара стояли двое, на террористов явно непохожие. Мужчина в белоснежном костюме и тропическом шлеме суетился и размахивал руками, очевидно, стараясь привлечь внимание кого-то из встречающих. Джеффри узнал в нем доктора Бикицера и поморщился. В прошлом году доктор анкетировал полицейских, опробуя на них свой метод.
Рыжая девушка с большим чемоданом озиралась по сторонам. Наконец, дон Бикицер отчаялся в своих усилиях и отправился за машиной самолично. Джеффри не составило  большого труда уговорить девушку ехать в его такси, а не с доктором. Теперь Большой Мак не будет ворчать, что я напрасно гонял машину, подумал Джеффри. А вдруг она летела с Ле-Клерком в одном самолете? Рыжая француженка обрадовалась Джеффри, как родному, и через несколько секунд, запихав ее чемодан в багажник, а ее – в салон машины, он включил счетчик и поехал в город.
Пассажирка производила впечатление потенциальной пациентки доктора Бикицера. Впрочем, все туристы немного не в себе, глубокомысленно заключил младший патрульный. Возможно, на нее так подействовало длительное общение с тем же доктором. Девушка не заметила в самолете никаких террористов, от Палермо до Найроби ее соседом был какой-то негритянский пастор. Он ей чем-то напомнил преподавателя восточной философии в ее университете, такие же мягкие манеры и странный акцент, море обаяния! Негр хохотал до слез, когда она попыталась определить место его рождения по акценту. Джеффри  предъявил пассажирке газету с большой фотографией Ле-Клерка, и она сразу же узнала в нем негритянского пастора. Последнее время его лицо в газетных фотографиях  попадалось Джеффри на глаза так часто, что он с трудом мог представить, чтобы кто-нибудь не знал этого мафиози.
Джеффри слушал девушку, затаив дыхание, и проморгал зеленый свет светофора. Он опомнился посреди перекрестка Седьмой Параллельной с Третьей Хребтовой у крупнейшего на Абабуа магазина «Олимп», оглушенный шквалом гудков со всех сторон. Все, пробка. Джеффри набрал воздуха в грудь, чтобы ошеломить подозрительно наивную мадемуазель вопросом в лоб, но так и остался с открытым ртом. Ее в машине не было. Хитрая бестия успела выбраться так, что он и не заметил! Джеффри по пояс высунулся из окна, а потом забрался на крышу такси, озираясь во все стороны.
Нет, нигде не мелькнула рыжая шевелюра. Поймав свирепый взгляд полицейского регулировщика, Джеффри вернулся внутрь машины. Через двадцать минут, выбравшись из пробки у «Олимпа» и покружив по ближайшим улицам, Джеффри остановился в тихом переулке, чтобы собраться с мыслями. Подозрительная мадемуазель сбежала прямо во время допроса. Позор на мои седины, подумал Джеффри Уиллар Тулларсон, младший патрульный полицейский в отпуске.
Своим именем и фамилией он был обязан яхтсмену-победителю ежегодной международной парусной регаты вокруг архипелага Абабуа. Богатый швед на радостях сделал крупное пожертвование сиротскому приюту святой Бригитты Абабуанской и,  может быть, поэтому трех младенцев, крестившихся в тот день, назвали, используя имя и фамилию победителя; таким образом, один из подкидышей стал Тулларом Джеффри Уилсоном, второй – Уилларом  Тулларом Джефферсоном, а третий, самый шустрый – Джеффри Уилларом Тулларсоном.
Он нашел сумочку Мишель на заднем сидении, в ней были документы и проспекты туристической фирмы «Капитан Флинт». В чемодане Джеффри ожидал найти что угодно – от пакета с наркотиками до покойника. Содержимое чемодана испарившейся туристки разочаровало его – он был битком набит летними туалетами. Шаря по дну чемодана, Джеффри в кровь разодрал руку обо что-то острое.
Скрипя от злости, он вытянул это «что-то», оказавшееся длинным поясом с пряжкой. Весь пояс и даже пряжка состоял из сотен, переливавшихся на ярком солнце, камешков. Джеффри вздохнул и слизал выступившую на руке кровь. Ну ладно, все надо запихать обратно, время идет. Посмотрев на часы, Джеффри поразился, где он мог так расцарапать часовое стекло. Святая Бригитта, что за невезение! Опоздать к самолету, упустить чрезвычайно подозрительную мадемуазель, два часа беседовавшую с Ле-Клерком, поранить руку и испортить часы. Он лизнул красные полоски. Кровь начинала сворачиваться. Царапины на руке, царапины на стекле… Джеффри вытянул пояс из чемодана. Будь эти камни настоящими, с ними не рассталась бы ни одна здравомыслящая женщина. Впрочем, его пассажирка  не производила впечатление вполне здравомыслящей. Или, убежав, она сохранила нечто более ценное для себя – что?
Все равно Большой Мак убьет его за опоздание. Джеффри развернул такси и покатил к Главному Полицейскому Управлению.
***
В уютном кабинете, расположенном позади торгового зала ломбарда фирмы «Монопедес и Монопедес», фирмы семейной и старинной, атмосфера накалялась.
На своем обычном месте, за массивным столом красного дерева, восседал такой же массивный Монопедес-младший. Дон Аристотель, потолстев и поседев за последние годы так, что напоминал Санта-Клауса, только без красного тулупа и бороды, все еще считался младшим.
Монопедес-старший, отец дона Аристотеля, проводил все свое время в ломбарде, придирчиво проверяя счета и наставляя клерков. Он последним уходил из ломбарда, по три раза проверяя все замки т запоры. Дон Аристотель, несмотря на солидную комплекцию, был часто в разъездах, не всегда посвящая в свои дела отца. Сухонький, вечно суетящийся Монопедес-старший, жил в большой квартире неподалеку от своего детища – ломбарда, в то время, как дон Аристотель предпочитал виллу за городом. Участок земли, на которой была построена вилла «Майя», представлял собой, по сути дела, скалистый мыс, носивший название Нос.
Итак, дон Аристотель хмурился, стряхивая табачный пепел с груди или с живота, ибо трудно было провести границу на его, никогда не отличавшейся особой грацией, фигуре. Святая Бригитта, надо быть полным олухом, чтобы не справиться с таким простым делом! После общения с доктором Бикицером у дона Аристотеля неизменно начинала болеть голова.
Настроение шефа полиции дона Хайнца Рунау пребывало в полной гармонии с настроением дона Аристо
теля. Разные, в общем, люди, они единодушно сходились в антипатии, которую оба испытывали по отношению к дону Бикицеру. Долговязый дон Рунау нарвно грыз мундштук и прикидывал, в какую именно камеру он посадил бы доктора. Надо же такому случиться, чтобы в нужный момент никого из   наших   людей не оказалось в Палермо!
Третье кресло оставалось незанятым. Доктор возбужденно бегал по кабинету.
- Я говорю вам, это не случайная туристка! Поверьте моему чутью! Ле-Клерк просидел с ней рядом два часа, как пришитый! Он ей передал какой-то толстый блокнот, я сам видел.
- Так почему же, к чертям собачьим, вы упустили ее в аэропорту? И это притом, что вас встречал Чичо с братом? – дон Рунау забарабанил по столу длинными белыми пальцами.
- Дон Бикицер, сядьте, пожалуйста, в глазах рябит от вашей беготни, - вмешался дон Аристотель. – Вам удалось поговорить с девушкой? Может быть, записали разговор на магнитофон? Или коварная посланница Ле-Клерка успела перед побегом выкрасть пленку?
- О-о-у, вы шутите, дон Аристотель! Поверьте моему опыту…
Дон Рунау хлопнул ладонью по столу. Доктор торопливо вытащил из портфеля магнитофон. Из аппарата послышалось шуршание и треск. Дон Рунау страдальчески поморщился.
- О-о-у, это не помехи, нет, у меня первоклассный магнитофон. Просто девушка в этот момент разворачивала конфету.
- Стакан, - прорезался звук из магнитофона.
- Персик.
- Что за белиберда? – спросил, еле сдерживаясь, дон Рунау.
Мундштук ходуном ходил в его зубах. Его подчиненные каждый день рождения шефа одаривали его новым мундштуком. Они поговаривали между собой, что делают это из чувства сострадания к подследственным, так как, не видя у своего шефа мундштука в зубах в тот момент, когда он был не в духе, им казалось, что дон Рунау может впиться в горло разозлившего его. Последний уехавший в отпуск сотрудник получил от коллег секретное  задание разыскать для шефа мундштук из титанового сплава.
- О-о-у, это не белиберда, отнюдь!
Доктор сложил ручки на груди, как ведущий тенор в сольной партии.
- Разрешите, я кратенько поясню, так сказать, для непосвященных…
Доктор запнулся, наткнувшись на выразительный взгляд дона Рунау.
- Короче говоря, важно, чтобы пациент говорил первое, что ему приходит в голову, не задумываясь. Искренность гарантируется, если темп обследования достаточно быстр и не было специально подготовки.
- А, если была? – поинтересовался дон Аристотель.
- О-о-у, метод достаточно эффективен в  моей  модификации.  Тут есть любопытная деталь… Вот!
Он снова включил магнитофон:
- Цветок, - послышался голос Бикицера.
- Хризантема, - ответила Мишель.
- Блокнот.
- Якудзава.  
- Стоп! – доктор выключил запись. – Ну, как я ее расколол?! Я, как эксперт…- у него получилось «экспэрт».
Дон Бикицер лучился от радости, но, заметив удивленно вздернутые брови дона Рунау, произнес назидательно:
- «Якудза» по-японски означает «мафия»! Следовательно, Ле-Клерк имеет контакты с японской мафией!
- Ле-Клерк имеет контакты на всех континентах, включая Антарктиду, да будет вам известно! Он может запрячь самого господа бога, - дон Рунау привстал, опершись о край стола, и завис над съежившимся Бикицером. – Пусть он съест хоть всю Японию, лишь бы не лез на Абабуа!
Казалось, еще немного, и длинные пальцы шефа полиции вцепятся в шею взмокшего доктора.
- Ну, допустим, - дон Аристотель ворохнулся в кресле, и оно жалобно скрипнуло. – Допустим, эта, как ее?
- Мишель Твери, - выдохнул дон Бикицер, не сводя глаз с возвышающегося над ним дона Рунау.
- Так, ваша Мишель любит хризантемы, знает одно слово по-японски и имеет какой-то блокнот. Это все? Что вы к ней прицепились? Только потому, что Ле-Клерк два часа просидел рядом с ней? Ну и что? Его экстравагантность всем известна. К тому же, он – бабник, это тоже не секрет. Она красива? Да сядьте, же, прошу вас, дон Рунау!  
Дон Аристотель не выносил, когда при разговоре ему приходилось поднимать глаза на стоящего рядом собеседника. Он вообще не любил двигаться без крайней необходимости.
- Какая там красавица! – махнул рукой доктор. – Рыжая, как…
Взгляд его блуждал в поисках подходящего цвета для сравнения и остановился на усах дона Рунау.
- Вот такого цвета!
- Что вы себе позволяете?! – дон Рунау вскочил и ткнул в психиатра длинным пальцем. – Вы упустили девчонку, не смогли допросить ее как следует…
- Я вел обследование с максимальной осторожностью, - заломил ручки доктор. – Мой бомбейский проект…
- Дон Бикицер, не отвлекайтесь, о вашем Бомбее не знает на Абабуа разве что глухой Хьюго, - заметил дон Аристотель.
- Слепой,  - машинально поправил его дон Рунау, вытирая вспотевший лоб платком.
- Ну, неважно. Итак, она разговаривала с Ле-Клерком в течение двух часов. Что еще?
- Я своими глазами видел, как он дал ей какой-то блокнот. Такой толстый, в красном переплете. Она схватилась за него двумя руками и тут же засунула во внутренний карман пиджака, -  тараторил доктор.
- Может быть, в нем фотография ее жениха?- буркнул дон Аристотель, внимательно разглядывая сигару.
- О-о-у, поверьте моему чутью, дон Аристотель…
- Так почему же, черт вас раздери, вы не привезли ее сюда вместе с блокнотом! – дон Рунау стучал по столу крепким ногтем, точно пытался продолбить дырку. – Эту посланницу, можно сказать, правую руку Ле-Клерка? Где она должна была остановиться на Абабуа?
- В отеле «Капитан Флинт». – Бикицер вскочил с кресла. – Я поеду туда…
- Нет, уж это я беру на себя! – дон Рунау взмахом длинной руки посадил доктора в кресло и вышел из кабинета, кивнув дону Аристотелю.
- Дон Бикицер, боюсь, что… – Монопедес-младший аккуратно обрезал кончик сигары инкрустированной перламутром гильотинкой, – что если девушку с ее ценным блокнотом не найдут, - он щелкнул зажигалкой в виде слона с паланкином из оникса, - то …
- То что?
- То я вам не завидую.
Дон Аристотель пустил клуб дыма и перевел взгляд с вытянувшегося лица доктора на объект куда более красивый – вышитый шелком портрет дамы в пышном розовом платье и с зонтиком в руках. Дама улыбалась пушистой болонке у ее ног. Дон Аристотель в задумчивости смотрел на вышивку. Дым от сигары заслонял  ее колеблющейся вуалью. Дама подняла склоненную голову и кивнула дону Аристотелю, как старому другу. Он закашлялся, да так сильно, что на глазах выступили слезы.
Дон Бикицер потянулся к бутылке с минеральной водой  «Миндальная», но Монопедес-младший махнул ему рукой в знак окончания аудиенции.

***
- Убьет, и глазом не моргнет, - думал Джеффри,  паркуясь в  переулке, ближайшем к Главному Полицейскому Управлению.
В его воображении рисовался колыхающийся живот Большого Мака, несущийся  на него со скоростью локомотива. Все равно, уже поздно оправдываться, вздыхал Джеффри, спускаясь   по лестнице в лабораторию. Возможно, Уилли не настолько занят, чтобы не уделить другу несколько минут. Неужели, весь пояс напичкан бриллиантами? Ага, Уилли на месте.
- Эй, Джеффри, я думал, ты нежишься на пляже рядом с какой-нибудь красоткой. Ты  же в отпуске? -  младший лаборант Уиллар Туллар Джефферсон вытер платком мокрое лицо. – Хочешь пить? Сегодня южный ветер…
- Умираю от жажды, - ответил Джеффри.- Есть «Миндальная»?
Уиллар открыл холодильник и вытащил бутылку с водой. Большая комната, заставленная приборами, предназначавшимися для вытягивания максимального количества информации из вещественных доказательств, освещалась длинными лампами дневного света. Несмотря на достаточное количество окон, без дополнительного освещения здесь было бы просто темно, так как лаборатория помещалась в полуподвальном помещении. Джеффри осушил третий стакан и проводил оценивающим взглядом лаборантку, направившуюся к зеркалу. Наконец, она сочла свою прическу достаточно совершенной, чтобы выйти в коридор.
- Ты их сам подбираешь? – он кивнул в сторону томно выплывшей из лаборатории девушки.
- Нет, к сожалению, этим занимается мой шеф,  -  ответил Уилл и включил вентилятор.  -  Что у тебя?
Уилл понимал Джеффри лучше многих его знакомых. Может быть, потому что не раз подставлял свою спину, когда они перелезали через высокую стену приюта святой Бригитты Абабуанской.
- Ты не очень занят? Посмотри эти стекляшки, -  Джеффри вытащил из кепи Большого Мака блестящий пояс и положил его на стол.  -  Что ты можешь о них сказать? -  он оглянулся по сторонам.
- Ну-ка, посмотрим,  - Уилл нацепил на нос  очки. - Запри дверь, пожалуйста. Хотя, все ушли на обеденный перерыв,  - бубнил он себе под нос.
- Что это?  - Джеффри дышал ему в ухо.
Камни искрились тысячами разноцветных лучиков. Казалось, отсвет озарил оба склоненных над украшением лица.
- Признайся, ты ограбил богатую туристку, предварительно изнурив ее любовью до потери сознания?  -  спросил шепотом Уилл.
- Да, и закопал на пляже в песок,  -  прошипел Джеффри. – Скажи, что это за камни, если это камни.
- Ха, «если»! Бриллианты чистейшей воды, причем, очень необычной огранки, оч-чень необычной. Нужно проверить каждый камень? Подробный осмотр займет много времени.
- Достаточно, Уилл, я тороплюсь.
- Да уж, имей я такую безделушку, то на месте бы тоже не усидел. Уйти, что ли в отпуск, может, и мне повезет. Что это за огранка?  - Уилл поправил очки.
Джеффри коротко рассказал о странной пассажирке.
- Может быть, за ней охотятся именно из-за пояса? – предположил Уилл. – Или она его украла и сбежала?
- Да с какой стати ей бежать, я вез ее в отель «Капитан Флинт», все было совершенно естественно…
- По-твоему, естественно, если полицейский подрабатывает таксистом? Ты что,  законов не знаешь? Если тебя засекут…
- Да ладно, тебе, Уилл, не засекут, - отмахнулся Джеффри. – И потом, откуда она могла знать, что я полицейский? Она даже рада была оторваться в аэропорту от этого сумасшедшего доктора. Ну, ты его знаешь, он анкетировал нас в прошлом году.
- Еще бы не помнить, «Бомбейский проект».
- Точно.
Джеффри спрятал пояс в кепи Большого Мака. Уилл открыл дверь лаборатории, и тотчас же вошла томная лаборантка. Не подарив их взглядом, она направилась к зеркалу и занялась своей прической.
- Как ее зовут? – спросил Уилл, идя вместе с Джеффри по коридору. – Мишель Твери, понятно. На твоем месте я заглянул бы к Туллару и попросил бы послать запрос в Париж, если, конечно, это ее настоящее имя.
- Хорошая мысль. Держи ключи от такси, снимешь отпечатки с ее чемодана.
- Если ты там все не затер, Пинкертон, - усмехнулся Уилл.
***

- Ну, что?  - спросил Джеффри, усаживаясь за руль такси.
- Заканчиваю, - пробормотал Уилл, колдуя на заднем сидении над чемоданом Мишель. – Куда ты все это денешь? Сколько барахла! Ты уверен, что вез  одну   девушку? Что сказал Туллар?
- Он сделает запрос, а чтобы поскорее ответили, подпишется «Хайнц Рунау».
- Bellissimo. Я закончил. Когда все будет готово, я пороюсь в картотеке. Ну, arrivederci!
В последнее время Уилл занялся изучением итальянского языка по самоучителю. Нельзя сказать, что у него были способности к языкам, зато упрямства – хоть отбавляй.  На книжной полке в его комнате стояли еще два самоучителя – немецкого и польского языков,  но приступать к ним он  собирался только после итальянского – в силу присущей ему педантичности.
- Убьет, убьет и не почешется, - думал Джеффри о тяжелых  кулаках Большого Мака, сворачивая к отелю «Капитан Флинт».
Портье не усмотрел ничего необычного в пропаже туристки. Что можно от них ожидать? Они уверены, что все жители Абабуа обязаны ходить за ними и подбирать потерянные вещи, вытирать им носик, ворчал портье, да, конечно, тащи чемодан сам (там что, камни?), а я проверю документы этой… м-м-м,  Мишель Твери. Документы – в сейф, а чемодан ты, парень, не бросай, тащи в хранилище, вот сюда. И как самолет долетел с такой тяжестью, не представляю. И по счетчику не заплатила? Хорошо, позвоню тебе, если она объявится. Портье потер колено. Должно быть, разболелось к южному ветру, вздохнул он. Если мадемуазель не появится к вечеру, не забыть позвонить в полицию.

***
- Сеньорита, поднимайтесь в автобус, мы вас  ждем!
Скрипучий голос гида вывел Мишель из задумчивости. Она оказалась среди стаи шумных старушек, с увлечением обсуждавших достоинства и недостатки украшений, выставленных в витрине фирмы «Монопедес и Монопедес». Говорили, кажется, на всех языках одновременно, кивая пестрыми шляпками и сверкая фарфоровыми улыбками. Большой автобус поглощал старушек одну за другой. Мишель не заметила, как, мягко подсаженная гидом, озарявшим все и всех вокруг сиянием жгуче-черных глаз и белоснежных, отнюдь не фарфоровых зубов, очутилась на сидении у окна. Последним в автобус запрыгнул гид и, усевшись в свое кресло рядом с водителем, включил вентилятор, кондиционер и магнитофон. Из динамиков полилась музыка из кинофильма «Зита и Гита». Автобус  тронулся с места, чуть не задев вывернувшую из улочки ярко-красную машину.
Чичо, выругавшись, просигналил неповоротливому туристическому автобусу и получил в ответ еще более пронзительный гудок. Дон Бикицер, сидевший в машине рядом с Чичо, болезненно поморщился. Чичо покосился на своего пассажира и злорадно улыбнулся: видно, шеф потрепал перышки этому индюку. Радость по поводу неудачи, постигшей доктора, несколько омрачалась опасением получить выговор самому.
- Куда ехать, док? – нарушил, наконец, молчание Чичо. – Сколько можно тащиться за этим автобусом.
Доктор вяло махнул рукой. Ищи теперь эту рыжую по всему городу.
***
Какой сервис, подумала Мишель, третий раз за день, выслушивая хвалу красотам Абабуа. Этот город уже начинал казаться ей знакомым чуть не с детства. Не успевает тут потеряться турист, как его сразу же подхватывают и везут на экскурсию.
Сидящая рядом с Мишель лилововолосая старушка захрустела (оберткой? конфетой? зубами?) и, уловив ее взгляд, заулыбалась еще шире, хотя, кажется, дальше некуда, и протянула ей пакетик с жареным миндалем. Мишель не смогла устоять перед  улыбкой и  взяла наполовину пустой пестрый пакет.
Марти, наверное, уже получил большую коробку с маленькой местью Мишель – редкой пуговицей для его драгоценного блейзера, думала она, хрустя миндалем. Он будет сидеть, или – нет – нервно бегать взад и вперед по комнате и напряженно думать, думать, что бы это значило, ведь  просто так пуговицы на дом не присылают. Нет, это какой-то знак! Кто бы мог это сделать? И догадка молнией блеснет в его серо-голубых, в рыжую крапинку, глазах. Конечно, это – Мишель, незаслуженно обиженная им в тот самый   вечер (его невозможно забыть), когда она … кажется, старушка о чем-то спросила ее?… да, он глухо застонет от мучительной боли… гид так тараторит, что мешает сосредоточиться… он схватится за телефон и начнет лихорадочно набирать ее номер, но … как, пора выходить?
Ажурная решетка Губернаторского сада окружала  пышный парк с большим фонтаном в центре. Мишель пыталась поспеть за прыткими старушками и ждала, когда хотя бы одна из них взмолится о пощаде и попросит несущегося вперед гида остановиться. Он то размахивал руками, демонстрируя величину листьев или цветов, то выстраивал своих подопечных в цепочку, и они, взявшись за руки, измеряли обхваты очередного ботанического чуда. В носу у Мишель нещадно свербило, из глаза лились слезы. Она вытащила носовой платок. Бог с ней, с этой елкой, или как ее там, все равно не запомнить ее названия, пусть у нее и самые большие в мире иголки, подумала Мишель. Ватными ногами она добрела до скамейки под цветущим бамбусом и рухнула на нее. Мир расплылся у нее перед глазами, солнечные зайчики закувыркались колесом. Ну, вот опять, подумала Мишель, чихая в двадцать пятый раз.
Пестрые старушки, ведомые гидом, ходили вокруг какого-то очень высокого дерева, как вокруг аналоя. Нежно-розовые венчики бамбуса источали сладкий аромат. Апчхи!  Платок свалился на землю, Мишель наклонилась за ним, и все завертелось у нее перед глазами. Боли от падения она уже не чувствовала.

***
- Что произошло?
Чичо уже второй раз ехал вокруг Губернаторского сада. Дон Бикицер безучастно сидел, подперев голову. Как разыскать эту ненормальную? Не ездить же по улице с мегафоном? В отеле «Капитан Флинт» она не появлялась. Дон Бикицер поморщился, голова раскалывалась, от боли, должно быть от южного ветра. Надо собраться с мыслями. Он представил себе большую розовую ванну, полную пышной пены, и он ныряет в нее… о-о-о!
Чичо притормозил (чертовски надоело мотаться по всему городу) и сделал вид, что не заметил, как его пассажир, задремав, чуть не проломил головой стекло. Высунув голову в окно, Чичо с наслаждением вдохнул запах цветущих бамбусов, слушая в пол-уха, как чертыхается дон Бикицер. Удовольствие, правда, было коротким, стоянка здесь запрещена. Чичо всунул голову обратно в машину и нажал на газ.
--… сгорел! – дон Бикицер  перевел дух. – Ну, что там случилось в парке? – продолжил он слабым голосом. Этого толстокожего Чичо все равно ничем не проймешь, можно поберечь силы.
- А-а, ерунда, док! Какой-то рыжей туристке стало плохо, вот куда-то и тащат ее на руках.
- Стой!!!
Вопль дона Бикицера звоном отдался в ухе у Чичо, и, хотя он и был толстокожим, но машину остановил мгновенно, отчего доктор приложился к переднему стеклу вторично. Издав мученический стон, доктор вывалился из машины, и устремился к парку. Чичо озабоченно осмотрел переднее стекло. Если придется до вечера возить доктора, пожалуй, оно не выдержит. Чичо поставил машину за углом. Выйти или подождать? Сколько прыти, оказывается, в этом докторе Бикицере, а ведь совсем засыпал! Чичо осторожно вытащил из машины свой живот и подтянул вечно спадающие брюки. Целый день за рулем, даже ноги затекли, подумал  он и, не торопясь, направился в сторону парка.
Дон Бикицер  мчался вдоль ажурной ограды, которая также была занесена в список туристических достопримечательностей. Витая решетка опоясывала парк черным кружевом, но доктору было не до красот Абабуа. Шумная процессия старушек-туристок окружала гида, несущего на руках рыжеволосую девушку. Дон Бикицер припустил еще быстрее.
--Стой!!! – заорал он хриплым голосом.
Процессия остановилась.
--Что? Куда? Уф-ф, куда вы ее… тащите? Что с ней?
Гид пожал плечами, насколько это было возможно сделать с девушкой на руках. Лицо ее странно изменилось, дыхание со свистом вырывалось из груди. Глаза утонули в припухших веках. Дон Бикицер уже сомневался, та ли это девушка, за которой он гонялся последние два часа. Все старушки одновременно рассказывали, о чем они подумали и как испугались, когда эта бедняжка вдруг свалилась на дорожку парка. Дон Бикицер взял за руку Мишель, нащупывая пульс.
- Умоляю, медам, не толкайтесь, я – врач!
Старушки, просияв, закивали головами, ах, как кстати! Дон Бикицер вертел головой во все стороны, гневно раздувая ноздри. Где этот бездельник Чичо?! Красного кадиллака не было видно.
- … сгорел! – услышал Чичо последние слова доктора.
Гид с видимым облегчением попытался передать Чичо свою ношу.
--Нет-нет! – остановил его доктор. — Чичо, беги и подгони машину. Надо торопиться.
Глаза доктора сверкали, как у тигра, поймавшего самую вкусную антилопу. Чичо, вздохнув, направился к машине.
***

Больница Святой Бригитты Абабуанской находилась на краю города, вверх по склону Абаба. Город был виден отсюда, как на ладони, амфитеатром окружая Сержантскую бухту. Отсюда цветущие бамбусы, в изобилии росшие в Губернаторском саду, казались венком невесты. Может быть, поэтому все невесты Абабуа украшали свои головы нежно-розовыми венчиками цветов бамбуса. Больничный парк был засажен высокими деревьями, плодоносящими круглый год. Цветы их были совершенно незаметно снизу, а плоды падали на дорожки с глухим стуком и подскакивали, точно мячики. Их светло-зеленая кожура была покрыта замысловатым узором бороздок. Дети называли их обезьяньим хлебом, ничуть не смущаясь отсутствием обезьян на архипелаге.
Если подняться  еще выше по склону Абаба и взглянуть на  больницу оттуда, то ее здание, выстроенное два века назад, вблизи величественное и даже строгое, по мере удаления будет казаться все легче и изящнее и превратится, в конце концов, в букву «Н», первую букву славной фамилии Гусманов.
Основатель больницы дон Гусман (не стоит повторять, что это был настоящий, коренной и стопроцентный абабуанец) слыл человеком неуемных страстей и большим ценителем женской красоты. Может быть, именно поэтому здание его больницы издали казалось таким воздушным. Правда, любоваться изящным вензелем «Н» с высоты могли лишь дикие голуби, по неизвестной причине в изобилии водившиеся в этой части острова.  А причину  этого легко мог объяснить любой гид на Абабуа:  у дона Гусмана, вспыльчивого и неукротимого в гневе, была ангельски кроткая и, естественно, красивая жена – донья Матильда. Она очень любила голубей. Дон Гусман, от шума пиров которого весь Абабуа не спал ночи напролет, тоже, впрочем, любил голубей, но – под винным соусом.
Гид не может оставить туриста терзаться неизвестностью, поэтому все пробелы, которые оставила история, заполнились позже так плотно, что каждый шаг и вздох дона Гусмана и  доньи Матильды был здесь увековечен. Феномен превращения легких и стройных линий больницы святой Бригитты Абабуанской (издали)  в некое подобие монастыря с самым аскетическим уставом (вблизи) всезнающие гиды объясняли двойственностью характера дона Гусмана: для всех приятелей, равных по положению и по крови – легкомысленный и щедрый гуляка и поэт, для несчастной красавицы доньи Матильды – тиран и ревнивец. Сведши, в конце концов, жену в могилу, он, естественно, вспомнил о боге, раскаялся в грехах и, во исполнение обета, данного им у одра страдалицы, приказал выстроить на самой высокой точке города больницу, похожую на дворец. Результат оказался так удачен, что, с небольшими внутренними перестройками (ибо человек, в сущности, мало изменился за последние два века) это здание продолжало служить городу и поныне.
Сам же дон Гусман после освящения больницы удалился на Абубель и заточил себя в самую темную камеру тюрьмы, где и закончил свой путь, посчитав себя недостойным быть погребенным на Абабуа, рядом с доньей Матильдой.
***

Донья Розита, племянница дона Оскара, она же Главная медсестра по административным вопросам, была очень занята. Чего никак не мог понять стоящий у ее стола вопросительным знаком дон Бикицер.
Свежий ветер дул в открытое окно, море синело безупречно гладкой поверхностью до самого горизонта, но соленый его запах совсем не ощущался на такой высоте. Игрушечными выглядели отсюда корабли всех размеров и форм, как и вся Сержантская бухта.
Столько дел накопилось, вздохнула донья Розита и оглядела доктора Бикицера с головы до ног. Что это с ним сегодня, подумала она. Жиденькие волосы его, обычно старательно уложенные с помощью лака, торчали во все стороны. Торчали даже усы, приоткрывая короткую верхнюю губу, из-за чего сходство доктора с кроликом бросалось в глаза больше обычного. Ну что с него взять, хоть и доктор, пожала она полными плечами, а впрочем, чего стоят все доктора, поджала не менее полные губы донья Розита, разбирая документы на своем необъятном письменном столе, похожем на неприступный бастион. Что взять с  некоренного абабуанца.  Да, доктор Бикицер не мог похвастать своим происхождением: в его роду не было не только ни одного пирата или торговца рабами, но даже мелкого воришки, все сплошь лекари.
- Мне совершенно  необходимо  поговорить с больной Мишель Твери, - строго сказал доктор Бикицер.
- Вы меня удивляете, доктор, - черная бровь доньи Розиты изогнулась дугой. – Только что поступившая к нам, и, надо сказать, очень своевременно, Мишель Твери сейчас находится в реанимации.
Донья Розита остановила бег своих пальцев по клавиатуре пишущей машинки и многозначительно покачала головой.
- Профессор Физон-Рысс уволит меня, если вы вступите в его владения без специального разрешения с его стороны.
Донья Розита величественно выплыла из-за стола. Дон Бикицер попятился, пропуская белоснежный айсберг, тщетно пытаясь растопить его умоляющим взором.
- Я доложу профессору, - соизволила улыбнуться донья Розита. – Но вы с ней не сможете поговорить, она очень слаба. Право, эта Мишель должна быть благодарна вам, еще немного и откачать ее было бы невозможно.
-   Но сейчас ее жизнь вне опасности? – заломил руки доктор.
Донья Розита подошла к столу и вытащила из вазы за тонкий стебель голубую розу. Изучающе осмотрев ее со всех сторон, она выбросила «Сент-Экзюпери» в корзину для бумаг, сочтя недостаточно свежей, чтобы украшать ее стол. Дон Бикицер следил за ее действиями, машинально теребя изящную коробочку со скрепками.
- Вас волнует состояние больной или то, что она могла бы сообщить?
Плавным движением донья Розита взяла коробочку из влажных пальцев доктора. Они тут же забарабанили по столу, а потом ухватились за карандаш.
- О-у, ну конечно, состояние… Донья Розита, а вещи этой мадемуазель, где они? – пальцы доктора вдруг замерли.
Донья Розита вспомнила, что доктор сегодня прилетел из Палермо. Самолетом, на котором Ле-Клерк, ну-ка, ну-ка…
- Вещи оставались на ней, когда ее вкатили в реанимацию. Что именно вас интересует, может быть, я сумею вам помочь? – ее голос приобрел медовый оттенок.
- О-у, вы как всегда сама любезность,- замялся доктор. – Я, собственно, хотел бы узнать, при ней ли такой, знаете ли, ярко-красный блокнот…
Доктора обдало сиянием матерински-ласковых глаз доньи Розиты:
- И..?
- И, собственно, это – мой блокнот…. Мы с мадемуазель летели в одном самолете, места рядом, так получилось, что мой блокнот…
- Так он принадлежит вам? Вы можете не волноваться, дон Бикицер, я сегодня же постараюсь его достать.
Дон Бикицер, проникновенно глядя в глаза (а они того стоили) Главной медицинской сестры по административным вопросам, медленно запечатлел поцелуй на ее ручке. Какая женщина, подумал доктор уже за дверью. Королева! Может быть, пригласить ее поужинать…
«Королева», проводив взглядом удаляющегося дона Бикицера, нахмурилась. Надо бы взглянуть на этот блокнот. Бумаги подождут. «Новая парадигма сестринского процесса» - заголовок ее доклада на сестринской конференции. Что это за слово такое – «парадигма»? Надо теперь лезть в словарь иностранных слов. Нет, решительно нельзя доверять студентам сочинение докладов.
Донья Розита поправила перед зеркалом сложное сооружение на голове из батиста и крахмала и поплыла в приемное отделение, в котором было как  всегда, суетно и шумно. Ей не нравилось бывать тут. Они мнят себя на переднем крае, фыркнула она. А-а, донья Алоисия, как ваши суставы? Помогите мне найти маленький пустячок. Вам уже прислали вещи только что поступившей Мишель Твери?  У меня есть прекрасное средство от ревматизма, вы такое еще не пробовали? Это ее костюм? Святая Бригитта, и в  этом она прилетела из Парижа? Ловкие руки доньи Розиты быстро ощупали одежду. Ах, нет, я все перепутала, нужна пудреница для больной из эндокринологии, тысяча извинений, донья Алоисия, с утра столько хлопот, придется спуститься на склад. Спасибо, дон Оскар чувствует себя хорошо.
Какой толстый блокнот, подумала донья Розита, ощупывая переплет в обширном кармане своего белого форменного платья.
В своем кабинете она пролистала красную книжечку, но ничего не поняла. Ну, хорошо, можно его отдать доктору, пусть поблагодарит, как следует…

Глава одиннадцатая.

11 марта 1970 года,   Абабуа - Париж

Вот белая кошка уселась
К тебе на колени.
Посмотри ей в глаза и вспомни меня!
(перевод с японского)
С

олнце нежно сияло у горизонта. Мишель потянулась, ощущая в теле какую-то необыкновенную легкость. У нее осталось ощущение, что она проспала как минимум, неделю, хотя прошли только сутки после ее поступления в больницу Святой Бригитты Абабуанской. Мишель села в постели, и палата поплыла в сторону. Подождав, когда все вернется на свое место, Мишель накинула халат и, стараясь не делать резких движений, вышла в коридор. На посту медсестра отложила книгу. Брет Гарт, прочла Мишель на обложке. У Марти в шкафу стояло полное собрание Брета Гарта.
- Доброе  утро, сеньорита Мишель, - улыбнулась медсестра. – Что-то рано вы сегодня проснулись. Куда вы собрались? Вас только вчера  перевели из реанимации, ложитесь в постель.
- Доброе утро, Марисабель. По-моему, я выспалась на месяц вперед. Я могу из больницы позвонить в Париж?
- Да, конечно, но для этого надо спуститься на первый этаж. Это так срочно? Я провожу вас. Садитесь в коляску, покатаетесь. Спустимся на лифте.
Вестибюль был выложен крупной черно-белой плиткой. Высокие окна выходили в парк. В центре его в большой кадке росла монстера. Резные глянцевые листья торчали во все стороны. Стол справочной окружал монстеру полумесяцем. К опоре была привинчена клетка с попугаем по кличке Дон Гусман.
Они добрались, наконец, до телефона. Мишель набирала код и номер так старательно, как выводит буквы первоклассник. Сейчас она наберет номер, и в квартире Марти зазвонит телефон. Он стоит рядом с красивой вазой темно-красного стекла. Вторая такая же ваза стояла на телевизоре. Они очень нравились Мишель и напоминали по форме оленьи рога. Вещи в квартире Марти занимали раз и навсегда отведенное им место.
Сколько цифр, не запутаться бы. Голова у Мишель была тяжелая, клонило в сон.  Еще двойка и  зазвонит телефон у Марти. Он спросит своим милым хрипловатым голосом: «Мишель?»
Дон Гусман неодобрительно покосился на рыжую девушку в коляске. Покачав головой, он опрокинул ее вниз и принялся долбить крепким клювом задвижку на дверце. Кажется, ее неплотно закрыли. Перья попугая переливались всеми цветами радуги. Он был в преклонных годах и, умей писать, мог бы накропать мемуары из истории больницы   Святой Бригитты Абабуанской за последние сто лет, а может и больше. Очень может быть, порочная душа основателя больницы гуляки дона Гусмана так и не нашла успокоения после его смерти и вселилась в яркую птицу. Попугай Дон Гусман не умел писать, как и не умел держать язык за зубами. Каждый новый санитар считал своим долгом научить его новому ругательству. Со временем это становилось все более трудным занятием, и не потому, что попугай был плохим учеником, напротив, он был очень прилежен. Просто его лексикон стал намного богаче, чем у его наставников. Дон Гусман безошибочно отбирал специфические слова в общем потоке человеческой болтовни. Он как-то привел в восторг дона Сигизмунда, слету подхватив его «холеру ясну» и «пся крев».
Безобразие, вода в поилке была позавчерашняя. Дон Гусман стал со злостью теребить задвижку дверцы. Она неожиданно открылась. Ну что ж, раз никто не кидается менять воду, чтобы главная ценность больницы Святой Бригитты Абабуанской пребывала в добром самочувствии,  дон Гусман уйдет молча.
Сверкающий водопад ярких перьев  вознесся к потолку – на развесистую люстру. Тяжеловато летать без привычки. Дон Гусман принялся обследовать замысловатую конструкцию люстры с плафонами в виде монашеских чепцов. Люди внизу сновали в разные стороны. Попугай убедился, что на люстре нет ничего, кроме дохлых пауков. Пауки живые его тоже не интересовали. Пожалуй, пора обратить на себя внимание. Девушка с приятным для глаз ярко-рыжим цветом волос  что-то делает у его пустой клетки. Неужели, наконец, хватились? Дон Гусман свесил голову вниз. Может быть, эта новая девушка будет его кормить? Но она, вместо того, чтобы налить свежей воды в поилку, почему-то взяла телефонную трубку.
Решив познакомиться поближе, попугай спланировал с люстры на плечо девушки и поприветствовал ее радостным  криком  «кар-рамба!». Но она, вместо того, чтобы погладить его по спине, истошно завопила и опрокинула на пол телефон. У нее даже не было ничего вкусного в руках!
Возмущенный до глубины души, Дон Гусман вылетел в открытое высокое окно. В ушах у него звенело. Это ж надо так орать! Он уселся на ветку. Какой-то день сегодня невезучий, подумал Дон Гусман, долбя «обезьяний хлеб».

***

- Полиция? – жалобно протянула девушка в униформе, - но я не…
- Причем тут вы, мадемуазель? – пальцы инспектора Барбару сжались в кулак. – Мне необходимо видеть  список  пассажиров, купивших билеты на ближайший рейс до Абабуа, если это название вам что-то говорит. Прямой? А какой еще есть?
- На Абабуа прямые рейсы не каждый день, месье. Ближайший – завтра, но, если вы торопитесь…
-  Нет, благодарю покорно, я еще не  сошел с ума.
Он выхватил список и пробежал его глазами. Довольно быстро миновав фамилию Амстер, он наткнулся на непроизносимую – Марьямякки. А этому что вдруг понадобилось на тропических островах?
- Мадемуазель, если весь Париж летит на Абабуа, я не хочу оставаться в одиночестве. Два билета на завтра – для  Андре Барбару и Жоржа Камелло. Надеюсь, тюрьма в Палермо охраняется, как следует.
Барбару с билетами в кармане отправился в магазин выбирать недорогой, но производящий впечатление дорогого, чемодан для дальнего путешествия.

***
Камелло, как всегда, с шумом ворвался в кабинет, точно за ним гнались. Всклокоченные волосы торчали во все стороны, на рубашке капля растаявшего мороженого медленно ползла вниз, оставляя мокрый след, точно улитка.
- Месье, я навестил коммерсанта Марьямякки и кое-что выяснил.
Камелло возвышался над сидящим инспектором Барбару, как эйфелева башня.
- Он отказался от намерения привлечь вас к суду…
- Да?
- …из-за отсутствия времени, - закончил Камелло.
- Скажите, пожалуйста, чем же он так будет занят?
На мгновение пилочка для ногтей приостановила свое движение по ногтям Барбару. На его столе лежал раскрытый несессер, только что купленный вместе с чемоданом. Естественно, кожаный. Черные глаза Барбару, опушенные длинными ресницами, вознеслись горе, то есть на лицо Камелло, маячившее где-то недалеко от потолка.
- Месье Марьямякки ставит вас в известность, что в ближайшее время он будет лишен возможности видеть вас, так как по делам фирмы едет, то есть летит на Абабуа.
Камелло уселся на соседний стол. Инспектор аккуратно уложил пилочку на положенное ей место в несессере и поморщился, взглянув на болтающиеся ноги Камелло.
_ Я счастлив избавиться от страха быть посаженным в тюрьму, просто гора с плеч, - проворчал он. – Но месье Марьямякки столь легко от меня не отделается! Dura lex, sed lex! * – Барбару встал и строго посмотрел на стажера. – Мы с  вами завтра летим на Абабуа.
……………………………………………………………………
Dura lex, sed lex  - закон суров, но это закон (лат.)

Что у нас есть на запрос о Джошуа Чуане и Нормане Лемонте? При всей их тропической лени им пора бы уже и ответить.
- Ответ получен сегодня утром. Самое интересное,  что был получен не только ответ, но и вопрос. О Нормане Лемонте там ничего неизвестно, а Джошуа Чуан был лет двадцать назад обвинен в соучастии в краже национального достояния Абабуа – коллекции особой огранки бриллиантов.  Стоимость они указали в своей абабуанской валюте, я еще не перевел в нормальные деньги.
- Обвинен в соучастии с кем? – спросил Барбару.
- С неким сержантом Джеком Де Нада. Этот якобы был организатором переворота на Абабуа.
- Переворот, совершенный сержантом? – расхохотался Барбару. – Какого размера эти острова? Впрочем, неважно, - остановил он Камелло, уже собиравшегося дать полный отчет по географии архипелага. – Но Джошуа Чуан был беден, хотя и отложил скромную сумму на старость. Бриллиантами тут и не пахнет. Или уже все спустил? Что еще?
- Оба преступника бежали с Абабуа после установления законной сласти, и тогда и была установлена пропажа бриллиантов. Им грозило пожизненное заключение – и это, по меньшей мере.  Странно, Джошуа ежегодно переводил небольшую сумму на счет приюта Святой Бригитты Абабуанской, и каждый раз из разных городов Европы.
- Может быть, там осталась его мать?
- Среди бумаг Джошуа нет ни одного письма. Только одна фотография.
- Сделай с нее несколько копий. Ты сказал, что с Абабуа был получен интересный вопрос? – Барбару ходил по кабинету, зажав руки за спиной.
- Да, абабуанская полиция запрашивает имеющийся материал на мадемуазель Мишель Твери. Я думаю, может быть, они проверяют всех, кто летел вместе с Ле-Клерком?
Подбородок Барбару выдвинулся вперед, а глаза загорелись, как у кота, увидевшего мышь.
- Однако, способности у этой Мишель! Что она успела натворить? А возможно, тут есть связь с Ле-Клерком. Это уже серьезно. Мы полетим, как туристы, совершенно праздно. Мало ли что, люди у Ле-Клерка есть повсюду. – Барбару забегал по кабинету, и Камелло спрятал свои ноги под стол. – Что мы имеем: похитителей бриллиантов, несостоявшуюся вдовушку (не будем забывать о мадемуазель Норе Амстер), щепетильного к своим национальным чувствам коммерсанта и пособницу Ле-Клерка. Ну и компания! Но! – Барбару остановился и поднял кверху палец с безукоризненным маникюром. – Я распутаю этот клубок…– Он покосился на Камелло, - A propos,* тебе стоит подучить латынь, мой мальчик, - Барбару снисходительно усмехнулся.
- Satur ventur non studit libentur,** - пробормотал Камелло, который еще ничего не съел за это утро, кроме трех порций мороженого.
***
Вечером следующего дня у входа в вестибюль аэропорта Орли  топтался одинокий кришнаит в оранжевой тоге. В руках у него была тяжелая стопка ярких книг со сказаниями о жизни и деяниях Кришны. Ему не удалось всучить еще ни одной. Публика сегодня какая-то неподходящая. К нему приблизился неопределенного пола и возраста хиппи, засунувший руки в карманы ветхих джинсов. Под мышкой у
……………………………………………………………………
      *A propos – кстати (лат.)
** Satur ventur non studit libentur – пустое брюхо к учению глухо (лат.)

хиппи находился увесистый том энциклопедии на букву «Д», на шее позвякивали разноцветные индейские бусы, а на тщедушные плечи спускались спутанные темные волосы.
Хиппи самозабвенно зевал, рискуя вывихнуть челюсть, и, не видя в какой-то момент ничего из-за выступивших слез, наткнулся на кришнаита. Неопределенная улыбка осветила его худое лицо. Последователь Кришны, напротив, был настроен не столь миролюбиво и отпихнул длинноволосого локтем, оберегая свои книги. Хиппи, продолжая улыбаться, взял одну из книг кришнаита и направился к дверям, перелистывая ее. Вдруг он остановился и, вернувшись к бритоголовому, вручил ему свой тяжелый фолиант на букву «Д». Похлопав на прощание по плечу изумленного кришнаита, он вошел в здание аэровокзала.

***

Марти неторопливо шагал по лестнице, ведущей на второй этаж аэровокзала. Всегда лучше прийти немного раньше, чем бежать, сломя голову, рискуя опоздать. Марти ненавидел спешку. Он потянулся в карман за мелочью, чтобы купить газеты  и пальцы нащупали кассету телефонного автоответчика. Марти нахмурился. Голос у Мишель был таким слабым. «Марти, я боюсь…» Дальше пленка зафиксировала визг Мищель и хриплый мужской голос. «Карамба» – это на испанском? На этом запись прерывалась. По мнению Марти, так визжать можно только от сильнейшей боли. С Мишель что-то произошло. Есть ли вообще полиция на этом Абабуа? А если попадется такой же, как Барбару?  В задумчивости Марти чуть не наступил на, усевшегося на ступеньку, лохматого хиппи. Тот был поглощен чтением книги  с яркими иллюстрациями.
Марти добрался до второго этажа и с облегчением опустился в мягкое кресло. Рассеянно оглядев зал на первом этаже, Марти развернул газету. Может быть, на Абабуа удастся завязать деловые контакты. Над этим стоит подумать. Кукурузные хлопья в тропическом варианте: с финиками, с мускатом или корицей, хм…

***
Барбару едва успел спрятаться за колонну, чтобы его не заметил коммерсант. Где же Камелло, черт побери, послал бог помощничка! Младший инспектор, прикрываясь газетой, высматривал стажера. Ну, наконец-то! Цепкие руки Барбару ухватили край пиджака летевшего со всех ног Камелло.
- Месье…
- Тихо! – шикнул Барбару и засеменил в сторону мужского туалета, с трудом неся большой чемодан.
Камелло огляделся в поисках такой конспирации и последовал за своим патроном.
В туалете. Кроме их двоих, больше не было ни души. Барбару лично проверил все кабины. Он расстелил газету и, поставив на нее свой чемодан, стал рыться в его недрах.
- Это тебе, одевайся, - инспектор протянул Камелло полосатый сверток. – Нас не должны узнать ни кукурузник, ни вдовушка.  Мы не должны привлекать к себе внимание! – прошипел Барбару. – Ну что ты стоишь, как истукан, зайди в кабину и переоденься!
Камелло тяжело вздохнул и затворил за собою дверцу. Что это за тряпка? Он вертел полосатую ткань, а она все разворачивалась и разворачивалась.
В своей кабине Барбару проворно накручивал на голову белый тюрбан. Сказывалась тренировка, проведенная накануне у зеркала. Белый китель сидел безукоризненно. Барбару вышел из кабины и оглядел себя в зеркале. При каждом его шаге нежно позвякивали ордена, купленные в лавке Мухаммеда. Тот клялся своей бородой, что это самые подходящие для сикха награды.
Барбару тщательно подкрутил усы вверх и уже набрал в грудь воздух, чтобы поторопить Камелло, как тот уже вышел из своей кабины, прикрывая лицо краем полосатой ткани.
- Я буду изображать вашу жену, ага?
- Это же не паранджа, дубина! Это бурнус арабского кочевника!
Барбару, привстав на носки,  принялся поправлять складки полосатой ткани. Растрепанный хиппи с мутными глазами вошел в туалет и направился к свободной кабине. Барбару отступил на два шага назад, любуясь плодами своих усилий.
- Ну что ж, вполне прилично. Старайся не попадаться на глаза кукурузнику и вдовушке. Выходим по одному. Понесешь мой чемодан, – бросил он через плечо.
Барбару важно прошествовал в вестибюль. Ордена и медали позвякивали в такт его шагам. Кажется, сикхи носят на поясе ятаган. Но с таким оружием не пропустят в салон, с сожалением вспомнил он.

***

Хорошо это или плохо, но о Ле-Клерке в газете не было ничего нового. Марти перевернул последний лист и посмотрел на часы. Позади него уселись две благообразные старушки.
- А как же Дарья? – спросила одна из них. – Ты решилась оставить ее одну, в ее положении?
- Ах, дорогая, я места себе не найду!
Марти встал и направился к лестнице. На первом этаже среди снующих людей выделялся своим белым кителем и тюрбаном какой-то индус. За оконным стеклом три кришнаита внимательно следили за его передвижениями. Довольный произведенным эффектом, сикх  повернул назад и продефилировал в обратном направлении, заложив руки за спину. За стеклом оживленно жестикулировали пятеро кришнаитов.
Интересно, подумал Марти, в каких отношениях находятся сикхи и последователь Кришны. Похоже, их особенно восхищают ордена, обильно украшавшие грудь маленького сикха. Марти направился к стойке регистрации. Может быть, они на руках внесут сикха в самолет.
- Дарья такая чуткая, - проскрипело за его спиной.
- О да…
Марти пропустил вперед старушек. Не дай бог, вздохнул он и вытер пот со лба платком, усядутся рядом с ним в самолете. Внезапно крики и шум заставили обернуться всех пассажиров.
Выпятив грудь колесом, как атлет с финишной лентой на груди, по коридору мчался, звеня всеми медалями, коротышка-сикх. За ним  гнались не меньше дюжины вопящих кришнаитов. Беглец влетел в самолет как пушечное ядро. Стюардесса, раскинув руки в стороны, точно распятая, сдерживала натиск бритоголовых. Марти показалось, что сикх был готов спрятаться от них под кресло в самолете. Какой темперамент, подумал Марти, разыскивая свое место. На помощь стюардессе подоспели полицейские.

***
О-о, небо, как болят ноги, страдальчески поморщилась стюардесса. Эти оранжевые монахи отдавили все мозоли. Нет, пора переводиться на другую линию. Или совсем уйти? Какая несправедливость! Весь экипаж получил премиальные, все, кроме нее. Ну что  такого секретного она сказала репортеру? Можно подумать, это она помогла бежать Ле-Клерку из тюрьмы! Хоть бы этот рейс прошел спокойно. Проходите, мадам, вот ваше место. Месье, вам принести воды? Бедняга, весь взмок, удирая от своих соплеменников. Кажется, сикхи и кришнаиты живут в Индии? Ни разу не летала туда. Нет, мадам, мы в данный момент не можем позвонить в клинику, скоро взлетаем.  Мадемуазель, вам мешает ваша шляпа, позвольте я помогу… Так будет удобнее. Да, без шляпы она тоже ничего, но уж больно высокая. Такие и нравятся мужчинам, вон как на нее пялится полосатый араб, прямо глаза загорелись. У самого, наверное, жен – со счету собьешься.

***
- Медам и месье, прошу вас пристегнуть ремни…
- В первый раз она родила четверых. И все прошло благополучно. Мадемуазель, теперь можно позвонить в клинику? Но почему? – простонала старушка.
- А во второй? – спросила ее соседка.
Второго раза эта Дарья могла бы и не допустить, подумал Марти. Что это за имя?
-Что это за имя – Дарья? Кажется, что-то румынское? – послышалось сзади.
- Нет, дорогая, что ты! Ее мать жила у настоящей русской графини.
Марти вызвал стюардессу. Если не одеть наушники, он будет обречен всю дорогу слушать об этой околоаристократке.
- Спасибо, мадемуазель, вы буквально спасли меня. Громкость регулируется? Прекрасно, - и последнее, что он узнал о плодовитой Дарье:
- У нее родились все белые.
- Не может быть!
Интересно, а как она хотела – через одного – негритята?
«На вечерней заре в темных сводах моста я тебя увидал», услышал он в наушниках и удовлетворенно кивнул. Жерар Ле Бретон, старая песня.
Да, кукурузные хлопья с мускатом – над этим стоит подумать. А на пакете можно изобразить яркого попугая.
***

Ах, Жерар Ле Бретон! Усталая стюардесса слушала пение, закрыв глаза.
«С вершины Нотр-Дам
Слетела к нам мечта,
И алый свет зари
Улыбку нам послал»
Поль любил эту песню. Господи, как давно это было! И нельзя сказать, что она стала умнее с тех пор. Конец весны, летал тополиный пух…
«Умчался милый сон,
Что снился нам весной»
Вот-вот, стоило прислушаться к его словам. Она с ожесточением растирала затекшую ногу. Опять зовут, ну что им посидеть спокойно! Она со вздохом встала и подтянула чулки. Иду, лечу. Наверно, опять та же старуха, которой неймется позвонить в какую-то клинику.

***
Нора припудрила нос и огляделась. О, это сюрприз – Марти летит на Абабуа! Не может быть, наверно, он сойдет в Палермо. Слушает радио, даже глаза закрыл.  Послушать, что передают? Нора нацепила наушники, попросив их у соседа-араба в полосатой накидке.
«Где любовь, что так нас чаровала,
Где наша радость над тихой водой?»
Первый раз слышу, наверно старая песня или новая? Голос незнаком. Нора сняла наушники и вернула их соседу. Коньячного цвета глаза араба, казалось, источали сияние. Интересно, подумала Нора, сколько у него нефтяных вышек?
***

Младший инспектор, отдышавшись после забега на короткую дистанцию, приступил к наблюдению. У этого олуха Камелло исключительно удобная позиция – рядом с подозреваемой Амстер! Кукурузник напялил наушники и, кажется, заснул. Надо проинструктировать стажера, но как его вызвать? Он не сводит глаз с подозреваемой! Наблюдать за мадемуазель Амстер надо, но не до такой же степени!
Инспектор шел по проходу и сверлил взглядом Камелло, но тот даже головы не повернул. Что он в ней нашел?
- Мадемуазель, на каком языке говорят на Абабуа? – спросил он стюардессу.
- На абабуанском, месье.
На каком же еще? Она склонилась над седыми кудряшками:
- Ваш кофе, мадам.
- Скольких же она родила во второй раз? Э-э, спасибо, милочка, - старушка взяла чашку. – Пятерых? Что ты говоришь, какая умница! И какого цвета?
Стюардесса присела в свое кресло и сняла туфли. Заказать для стюардесс такие высокие каблуки, для этого надо быть садистом…
«Может быть, в каменных сводах пропала,
Где под мостом мы бродили с тобой?»
Снижаемся, вот и Палермо.

Глава двенадцатая

13 марта 1970 года, Абабуа.

Скажи мне, сколько
Долгих дней пройдет
До следующей встречи?
В
(перевод с японского)

се шло, как надо, а по-другому и быть не должно, если за всем следит дон Хайнц Рунау. Лаковые сапоги едва слышно поскрипывают при каждом его шаге. Погоны на парадной серой форме были изящно (а значит – обильно – по абабуанским законам красоты) расшиты серебряным галуном. Кокарда на необъятной фуражке сверкала на солнце так, что ее можно было бы увидеть со спутника. И прицелиться, поморщился дон Рунау. Он не любил излишнюю декоративность, но форму не выбирают. Шпоры на сапогах звякнули. Богатство их отделки могло поспорить лишь с саблей, прикрепленной к алому поясу.
Что-то прохладно сегодня, подумал дон Рунау, должно быть, южный ветер. На летном поле аэропорта Абабуа трепыхались на флагштоках индийский и абабуанский государственные флаги. Флаг Индии выглядел серым воробушком по сравнению с абабуанским.
На флаге Абабуа золотой грифон в короне и с медалью на груди держал одной лапой саблю, а другой -  пальмовую ветвь. На медали была изображена Святая Бригитта Абабуанская, сидящая на острове. По сторонам грифона возвышались колонны ионического ордера, соединенные аркой, над которой восходило солнце. Все цвета радуги нашли место на этом стяге, обрамленном золотой бахромой.
Президент, вернее, то, что было на нем, мог бы украсить выставочную витрину самой крупной ювелирной фирмы. На его черном мундире только рукава и спина были свободны от больших и малых, но в основном, больших – орденов и медалей. Фуражка Президента была раза в полтора шире и выше, чем у дона Рунау.
Почетный караул выстроился вдоль синей, буабельского изготовления,  ковровой дорожки, длиной в полкилометра.
В аэропорту Абабуа проводилась Церемония Прощания С Благословенной Землей Абабуа – в честь очень высокого индийского гостя с супругой, посетившего архипелаг инкогнито. Президент обожал пышные церемонии. Фотографы сверкали вспышками, стараясь поместить в кадре и караул, и самолет, Президента и очень высоких гостей. Дон Рунау нахмурился – ему показалось, что его в кадре не будет. Он махнул рукой, приказывая повторить снимки. Скоро выборы мэра Абабуа. Стоит подумать о такой должности.
Согласно Конституции архипелага, выборы мэра должны состояться в первую субботу после Праздника Святой Бригитты Абабуанской в високосный год. Предвыборная кампания шла гладко. Благотворительные базары сменялись не менее благотворительными концертами и пикниками. Последней акцией дона Рунау было открытие магазина ортопедических принадлежностей на Крепостной улице. Порой дону Рунау казалось, что он даже во сне сохраняет очень благородную отеческую улыбку. Большие портреты всех двух претендентов были расклеены на всех перекрестках поверх афиш кинофильма «Зита и Гита».
Очень высокий индийский гость и Президент стояли под балдахином на большом ковре из синей буабельской шерсти. Согласно этикету, дон Рунау стоял на два шага позади них. Гвардейцы браво промаршировали мимо, задирая подбородки ровно на 45 о выше горизонтали. За ними проследовал Президентский духовой оркестр. Гость благосклонно улыбался. Смолкли звуки оркестра. Гость важно прошествовал с супругой к самолету. Супруга напоминала колибри – расцветкой своего сари, но никак не комплекцией.
Индийская свита, состоящая из тридцати телохранителей, пресс-секретаря, доктора, массажиста, парикмахера, повара, горничной. Камердинера и шофера проследовала длинной цепочкой.
Шофер, шедший последним, засмотрелся на пассажиров, спускавшихся по трапу из соседнего самолета, прилетевшего из Парижа. Вдруг  он воздел руки к небу (дон Рунау тоже посмотрел вверх, но ничего необычного там не обнаружил) и сказал что-то камердинеру, показывая на прилетевших из Парижа. При этом он указывал себе на грудь в разных местах. Выслушав сообщение, камердинер закатил глаза и со стуком опустил воздетые руки себе на голову.  Слегка оправившись от потрясения, камердинер передал информацию по цепочке вперед. Видя нарастание эмоций с каждым последующим звеном, дон Рунау забеспокоился, что, если уж не сам высокий гость, то его супруга точно не переживет подобного удара. Наконец высокий гость узнал страшную новость и застыл с занесенной на трап ногой. Высокородную индианку, близкую к обмороку, обмахивали веерами с трех сторон.
Дон Рунау, нарушая Церемонию Прощания С Благословенной Землей Абабуа, быстрым шагом поровнялся с высоким гостем  и осведомился о причине паники. Индийский гость со скорбной улыбкой ответил дону Рунау, что у него лично нет никаких претензий к абабуанцам, а маленькую семейную проблему, неожиданно возникшую в аэропорту, разрешит его человек, которому будет дано соответствующее распоряжение.
Его человек прихватил с собой, чтобы лучше справиться,  двух помощников и рысью побежал исполнять приказание. Высокий гость, нахмурившись, следил с верхней ступеньки трапа за перемещением своих подданных, не замечая помахивания пухлой руки Президента.
***

Большой Мак плотно сидел за рулем такси. Рано утром пассажиров немного. В аэропорту в его машину сел молодой полный мужчина с небольшим багажом. Пожалуй, этот захочет остановиться в каком-нибудь дорогом отеле. Мужчина сидел всю дорогу, молча. Может, он прилетел на похороны своей любимой бабушки? Большой Мак вздохнул. Его любимая бабушка, умирая, дала ему вместо наследства один совет: не жениться на Долорес. Был бы он счастливее, если бы последовал ему? С этой женщиной говорить невозможно. Он вообще-то почти и не говорил. Поговорить хорошо с верхним соседом, Джеффри; вечером он позовет его поиграть в нарды на балконе. Джеффри всегда интересно рассказывает о всяких расследованиях. Мальчик в полиции недавно, но с головой. Сейчас он в отпуске. Они сядут на балконе, под тенью винограда, кинут зары.
Если Долорес опять не потащит его в кино. Сколько можно смотреть «Зиту и Гиту»? Наконец на прошлой неделе сняли эту афишу с ближайшего кинотеатра «Утренняя звезда», Макуна было обрадовался. Но когда увидел, на что ее заменили, то понял, что с Зитой и Гитой ему придется мириться всю жизнь. В тот же  вечер жена захотела посмотреть «Гита возвращается». Или Зита?
Куда вести благородного дона? В префектуру. Хм, а что это такое? Где сидит полицейское начальство? В Главном Полицейском управлении, конечно. Ну, значит, туда.
Такси свернуло с Первой Перевальной на Пятую Хребтовую. Опять на этом перекрестке светофор не работает. Большой Мак снизил скорость. Хоть бы тут полицейского поставили, ведь три дороги сходятся. А-а, вот вам, пожалуйста, полицейский. Вы хотели полицию? Он стоит посреди улицы, помахивая полосатым жезлом одной рукой, а другой с наслаждением ковыряет у себя в носу. Пассажир проводил его внимательным взглядом. А что, у вас, благородный дон, на родине полицейских обучают бальным танцам и хорошим манерам? У нас на Абабуа до этого еще не додумались. Макуна еще не успел придумать, что бы ему ответил молчаливый пассажир, как тот произнес:
- Нет.
От неожиданности Макуна нажал на тормоз. Позади него тут же раздался нестройный хор автомобильных гудков.
- Простите, не понял, - Большой Мак, наконец, выбрался на широкую Седьмую параллельную.
- Мне не нужно Главное Полицейское Управление. Вы должны хорошо знать город. У вас есть частное сыскное агентство? Вы меня поняли?
- Да, я понял. Кто же хочет связываться с полицией, что тут не понять. Агентства я не знаю, зато есть у меня один знакомый детектив, очень опытный. Насквозь видит. И из хорошей семьи, - добавил Большой Мак.
Он знал, что хорошая реклама – половина успеха. Его тетя Эльмира, известная в северной части города как удачливая сваха, характеризуя свой «товар», непременно расписывала добродетели прабабушки невесты или благородство двоюродного дяди жениха. Она полагала, что все свойства характера человека передавались ему от дальних и ближних родственников. Поглаживая волосы Макуны, (правда, в последние годы ей уже не удавалось дотянуться до его макушки), она хвалила племянника за хорошее поведение, не забывая подчеркнуть, что этими качествами он обязан своей тете Эльмире. Если же любимый племянничек вызывал неудовольствие, она энергичным жестом обращала к нему свои раскрытые ладони с растопыренными пальцами и глубоким басом заядлой курильщицы трубки, изрекала, что родство с этим проходимцем троюродным братом Альфонсо Гойкоэчеа до добра не доведет. Что ожидать от этих синистрийцев?
- Семья меня не интересует, мне с ними не детей крестить, - буркнул хмурый пассажир, барабаня пальцами по кейсу.
Скажите, пожалуйста, семья его не интересует! Впрочем, что взять с иностранца. Макуна пожал плечами.
- Больше я не знаю никаких детективов.
- У него большой опыт, вы говорите?
- Опыта у него сколько угодно, сеньор. Он несколько лет был шефом полиции целого острова. Ему там даже памятник поставили, да.
- Памятник? Он жив?
- Жив, конечно. Распутал там все дела, вот и поставили. Из глины. Хорошо получился, как живой. Его даже красками покрасили. Стоит на крыше дома в Дестре. Это на Буабеле, сеньор. Все соседи завидуют.
- Хорошо. Везите меня сейчас в отель «Капитан Флинт», а затем поезжайте за своим монументальным детективом. Сегодня, - пассажир повернулся к Макуне всем корпусом, - обязательно сегодня же я должен с ним поговорить. У меня мало времени. – Пассажир открыл окно, - У вас всегда так душно?
- Это все южный ветер, синьор! – ответил Большой Мак, остановившись у отеля «Капитан Флинт». – А когда дует южный ветер…
Но пассажир вяло махнул рукой, и, расплатившись, вышел из такси.
***

Нора села в такси у аэропорта. Зеленая масса вулкана Абаба была видна с любой точки острова. Прямое, как стрела, шоссе само стлалось под колеса машины. Ветер свистел в ушах и колыхал широкие поля черной шляпы. Белоснежный костюм  плотно облегал худощавую фигуру девушки. Гладкие черные волосы, стянутые у затылка шнурком, текли по спине, достигая узкого ремешка на талии. Норе казалось, что город мчится к ней навстречу.  
Она сощурила глаза. Рука тверда, она не промахнется. Сбоку такси стала обгонять светло-серый перламутровый порше. Лысоватый мужчина в форме с серебряными погонами, сидящий за рулем, повернул голову и кинул на Нору колючий взгляд. Водитель такси не стал соревноваться в скорости. «Порше» быстро ушел вперед.
- Кто это в серой машине? Генерал? Министр? – спросила Нора.
- Дон Рунау, сеньорита.
Хм, «дон Рунау». По-видимому, этим все сказано. Ну, дон Рунау, так дон Рунау.
- Отель «Капитан Флинт» находится в центре города? – спросила Нора.
- Не совсем. Он стоит у края Приморского бульвара. Рядом теннисная площадка и небольшой пляж. Это самый старый отель на Абабуа, сеньорита.
Вот удивится Мишель, встретив ее в холле отеля. Надеюсь, она не потеряла драгоценный пояс.
Над кинотеатром гигантская афиша звала посмотреть фильм «Зита против Гиты». На громадном полотнище плаката, на торце высокого здания, уже в который раз, промелькнуло чье-то усатое лицо. Мужчина на плакате в фуражке, расшитой серебром, прищурившись, смотрел на Нору. Усы тонкой ниточкой протянулись над узкими губами. Улыбка напоминала оскал. Ниже шла надпись: «Голосуем за дона Рунау!!!» Плакаты стали попадаться все чаще. Такси повернуло на улицу, спускающуюся к морю и загремело колесами по брусчатке. Ветер приобрел ощутимо соленый привкус. Они ехали вдоль приморского бульвара. Такси объехало по кругу фонтан с фигурой пирата, борющегося с морским чудовищем. Рядом с фонтаном находилась нижняя станция фуникулера. Трамвайчик так медленно полз по горе к верхней станции, находившейся в Нагорном парке, что, пожалуй, пешком можно было дойти быстрее.
Такси остановилось у трехэтажного отеля. Через пять минут Нора узнала у портье, что  Мишель так и не появилась, ее багаж хранится в отеле уже 3 дня. Нора не удивилась. Мишель, которая вечно все теряла, потерялась, наконец, сама. Надо думать, что пояс остался в чемодане.  Она поднялась в одноместный номер, оформленный в виде каюты. Закинув шляпу на телевизор, Нора с наслаждением вытянулась на кровати. С чего начать?  Она щелкнула дистанционным управлением и включила телевизор. Дон Рунау, на этот раз без фуражки, смотрел на Нору с экрана.
- … вот цель наших устремлений. Мы будем вместе…
Нора выключила телевизор.

***

Барбару успел выйти на площадь перед аэропортом в тот момент, когда такси с коммерсантом тронулось с места. Камелло в полосатом бурнусе стоял  возле палатки мороженщика. Ну, конечно, где ему еще быть! Барбару прибавил шагу, и тут же тяжелый чемодан двинул его по лодыжке. Доковыляв до помощника, младший инспектор хлопнул его по спине и велел взять его чемодан и немедленно следовать в такси за Марьямякки.
- Не волнуйтесь, шеф, я запомнил номер его машины, - Камелло подхватил чемодан и повесил на плечо свою сумку.
- Делай, что я сказал. Хватит жевать! Шевелись! Поедем за ним.
Они сели в такси. Инспектор никак не мог отдышаться. Боже, какая жара на этом острове! Горячий пот стекал из-под тюрбана несколькими ручейками. Остается только надеяться, что такое пекло у них не каждый день. Барбару казалось, что сейчас растает, как большая порция сливочного мороженого. Хороший номер с кондиционером и до краев наполненная пеной ванна – вот что сейчас совершенно необходимо. Такси затормозило перед светофором, и тюрбан свалился с головы инспектора. Борода отклеилась с одного края. Барбару покосился на своего помощника. Тот как будто совершенно не страдал от жары и любовался вершиной Абаба.
За их машиной следовало такси с тремя индийскими подданными.
***
Трое удивительно похожих друг на друга смуглых мужчин сидели в кафе напротив отеля «Капитан Флинт». Они, молча, пили кофе и посматривали на часы. И даже ни слова не сказали Авроре, когда она уронила поднос на колени одного из них. Как же было не уронить, если ее  руки схватились за голову. Взрыв выбил стекла на третьем этаже отеля, и из окна вылетел какой-то предмет.  Он упал на тротуар и укатился под ноги слепому старику в лохмотьях. Аврора знала Хьюго с детства и не удивилась, когда он ловко отбросил своей палкой предмет дальше. Неужели это чья-то голова, подумала Аврора, не может быть. Иностранец, на которого она свалила поднос, совершенно не рассердился. Все трое похожих друг на друга мужчин, как по команде встали и вышли из кафе. Аврора побежала вслед. Интересно все-таки, что же это вылетело из окна? Вот удивится Бенито, когда она расскажет об этом происшествии! Сирена приближающейся пожарной машины выла в унисон с сигналом «скорой помощи».
- Это произвол! Я буду жаловаться!
Вопли легко одетого постояльца отеля тонули в шуме, с которым производилось тушение пожара. Постоялец был мокрым и покрыт клочьями пены с налетом сажи и извести. Весь костюм его состоял из большого банного полотенца, похожего на пиратский флаг. Полицейские с трудом удерживали скользкого коротышку.
- Я требую отвести меня к вашему начальству!
- Сеньор, именно туда мы и направляемся. Садитесь в машину, – полицейский распахнул перед Барбару зарешеченную дверь автофургона.
- Что?! Я не поеду в вашей абабуанской мышеловке, как какой-нибудь преступник! – взвился инспектор. – Дикая страна! Вчера только с гор спустились… О-о!
Недостаточно бережно подсаженный, Барбару покатился по полу фургона. Полицейский с силой захлопнул дверь.
***

Благотворительный утренник в приюте Святой Бригитты Абабуанской подходил к концу. Дон Рунау, как самый почетный гость, сидел в первом ряду. От еле сдерживаемой зевоты и необходимости постоянно улыбаться сводило скулы, и набегали слезы. Питомцы приюта маршировали по сцене с флажками. Бодрым маршем дирижировала менее почетная гостья – Главная медсестра больницы Святой Бригитты донья Розита Барручага. Дон Рунау машинально следил за ее пышной фигурой. С лентами цветов абабуанского флага через плечо, напоминающая очень большого попугая, донья Розита громко запела вместе с детьми государственный гимн:
«О, солнце Абабуа!
Свети нам и радуй!
Дружно, все вместе
Песню поем.
Твердыня Абабуа
Прекрасна, как радуга…»
Дон Рунау поднялся со своего кресла и присоединился к хору. Засверкали вспышки корреспондента «Абабубанского прогресса». Завтра в газете появятся снимки, и дон Рунау смахнул слезу. Праздник закончился молитвой за процветание Абабуа.
Шеф полиции уселся в свою машину, которую предпочитал водить сам. Ездить он любил  быстро, пренебрегая дорожными знаками. Мимо с воем промчалась пожарная машина. Дон Рунау включил местную станцию радио. «В отеле «Капитан Флинт» произошел большой взрыв. Количество жертв неизвестно. Я слышу пожарные сирены, сейчас огонь будет локализован…»- захлебываясь, тараторил комментатор.
Только накануне выборов этого не хватало, подумал дон Рунау и повернул к Главному Полицейскому Управлению на проспекте Свободы.
Здание находилось напротив Губернаторского сада. На черной вывеске, которая была величиной с витрину Центрального универмага, золотом сияло название резиденции дона Рунау.
- Докладывай, - приказал шеф полиции дежурному офицеру.
- Синьор генерал, за последние сутки в городе было оштрафовано девятнадцать водителей за превышение скорости…
- К чертям собачьим водителей с их скоростью!  Что произошло у отеля «Капитан Флинт»?
- Синьор генерал, в номере отеля на третьем этаже произошел взрыв. Начавшийся пожар тушат пожарные, – отрапортовал лейтенант Канаста.
- Усилить патрулирование. Позвонить на радио, пусть заткнут фонтан. Позвонить на телевидение. Стервятники! Не хватало скандала накануне выборов. В городе должно быть тише, чем в папской библиотеке! Кто кого взорвал?
- Слава святой Бригитте, никто не пострадал, синьор генерал. В том номере был обнаружен голый мужчина в ванной комнате. Он так возмущался нашими порядками, что м-м… ребята с ним были не особенно вежливы, сеньор генерал…
- А кто он такой, что его не устраивают наши порядки? Не возил бы взрывчатку в чемодане – не сидел бы голым в полиции. Виновник должен быть найден в течение суток! Выборы должны пройти в спокойной обстановке. К тому же праздник Черной пятницы… хотя он никогда не проходит спокойно.
- Синьор генерал, этот голый мужчина утверждает. Что он – комиссар полиции из Парижа, прибыл для ведения собственного расследования. Он требует переводчика.
- Пошлите запрос в Париж.
- Будет исполнено!
- А вот с этим можно и не торопиться. Пусть мокрый месье пообсохнет в предварилке. Может быть, тогда абабуанские порядки покажутся ему не такими уж и плохими, - дон Рунау бросил мундштук в ящик своего стола и закурил сигарету.
Он давно уже пытался бросить курить, и с этой целью завел себе мундштук, который и грыз в напряженные минуты.
- Если нашим доблестным пожарным взбрело в голову демонстрировать собственное усердие и заливать пеной весь отель, это их дело. Но оставлять улицу в таком виде недопустимо, - длинный белый палец дона Рунау уткнулся в грудь лейтенанту Канасте. – Поднять на ноги всю службу коммунального хозяйства. Чтобы через час вся улица сверкала!
- Слушаю, синьор генерал! – щелкнул каблуками лейтенант.
- Если произойдет еще что-нибудь, сообщите мне немедленно. Я не имею в виду превышение скорости. После восьми я буду в ресторане «Лабиринт».  Кстати, это напротив отеля «Капитан Флинт». Пошлите кинологов, пусть обнюхают ресторан. Не хватало сюрпризов…

***
В дверь забарабанили чьи-то увесистые кулаки. Две недели я никому не был нужен, подумал Джеффри и, поставив только что откупоренную банку с пивом на столик, зашаркал к двери.
Макуна вошел в маленькое жилище младшего патрульного, и в комнате сразу стало  еще меньше места. Пожалуй, за все время их знакомства он ни разу не поднимался на шестой этаж.
- Уф-ф!  
Таксист никак не мог отдышаться. Плюхнувшись в застонавшее при этом кресло, он одним глотком проглотил пиво и одобрительно кивнул головой.
- Я нашел тебе хорошую работу. Оденься поприличнее, чтобы произвести хорошее впечатление. Иностранцу нужен частный детектив – и срочно! Я сразу вспомнил о тебе. Ты же сейчас свободен. Слушай, не стой столбом, надевай костюм и галстук. – Макуна развалился в кресле и стал обмахиваться газетой. – Он прилетел сегодня из Парижа, такой солидный.  Я отвез его в отель «Капитан Флинт» и обещал привезти тебя к нему. Уф-ф! Спасибо за пиво. Если у тебя нет галстука, могу одолжить.
- Одолжи заодно и костюм.
- Да ты в нем утонешь! Кстати, заработаешь себе на костюм и галстук. Что делать, поехали как есть. – Макуна выдрался из кресла и зашагал к двери. – Вечером приходи ко мне, поиграем в нарды. Заодно расскажешь, что тебе удалось выяснить за день.
-
***

- Сеньорита, я рад приветствовать вас, видя улучшение вашего здоровья.
Дон Бикицер умильно улыбался Мишель, сложив пальцы на животе. Крупные верхние зубы делали доктора похожим на кролика. Его карман оттягивал тяжелый красный блокнот Мишель. Сегодня донья Розита была в хорошем настроении и отдала блокнот без язвительных комментариев.
- Осталось одна самая последняя консультация, и вас можно выписывать.
- Доброе утро, доктор. Как мне надоело болеть! В конце концов, я прилетела на Абабуа не для того, чтобы валяться в постели.
- А для чего?
- Но… - растерялась девушка. – Что значит, для чего? Для чего существует туризм?
- Переодевайтесь, мадемуазель и я прошу поторопиться.
В коридоре доктор шел так быстро, что Мишель с трудом поспевала за ним. Почти сбежав по лестнице, она не успела перевести дух, как уже сидела в ярко-красной машине.
За окнами мелькнули каменные столбы с вазами, стоящие у главных ворот больницы. Мишель любовалась видом Сержантской бухты, открывающимся со склона Абаба. Настроение у нее было почти праздничное. Надоевшая тишина больницы сменилась уличным шумом. Невозмутимый водитель гнал машину через весь город без остановки, мастерски совпадая с нужным светом светофоров на перекрестках. Дон Бикицер выглядел озабоченным. Он сидел на переднем сидении рядом с водителем и нервно хрустел суставами пальцев.
Городские кварталы закончились новостройками, движение автомашин резко уменьшилось, водитель увеличил скорость. Шоссе повторяло плавные изгибы берега. Море синело справа сквозь листву деревьев. Мишель жмурилась на солнце. Как хочется на пляж!
Они свернули на узкую, но хорошо ухоженную аллею и подъехали к мощным воротам в каменной стене. Машина остановилась. Из ничего, казалось бы, ярдом с водителем возник крепкий парень в черной пятнистой форме. Заглянув в машину, он махнул рукой невидимому напарнику. Створка ворот бесшумно ушла в сторону, открыв продолжение аллеи. Водитель тронул машину вперед. Мишель оглянулась. Створка уже успела встать на прежнее место. Перед ними тянулась точная копия аллеи, по которой они только что проехали. Как в зазеркалье, подумала Мишель. Странно, нет никакой больничной вывески.
Неожиданно машина остановилась. Дон Бикицер вышел из машины,  открыл дверь рядом с Мишель и помог ей выйти. Из кустов вынырнул тот же или похожий на первого парень в пятнистой форме и что-то тихо сказал доктору. Тот кивнул и, взяв под руку девушку, молча зашагал по газону.
Споткнувшись, Мишель полетела головой вперед и, если бы ее не подхватил доктор, растянулась бы прямо у ног вставшего со своего шезлонга внушительного вида пожилого мужчины с пышными бакенбардами. Щеки лежали у него на груди, пухлые губы передвинули сигару. Белый костюм невероятного размера сиял на солнце.
- Сеньорита, я счастлив видеть вас, - нараспев произнес он, приподнимая белую шляпу. – Разрешите представиться, Аристотель Монопедес-младший. – Мой друг дон Бикицер, рассказывал о вашем случае. Аллергия на цветение бамбусов – невероятно! Редчайший случай. Можете не волноваться, здесь нет бамбусов.
   Взяв девушку под локоть, он повел Мишель по мягкому газону к небольшому дому, который состоял, казалось, из одних окон.  То, что не было стеклом, заплел абабуанский плющ. Перед домом росли кусты кремовых роз. Дон Аристотель шествовал, держа на отлете руку с дымящейся сигарой.
- Вы первый раз на Абабуа, сеньорита?
- Да, месье, то есть, дон Аристотель. Меня зовут Мишель Твери. Вы аллерголог?
Дон Аристотель вопросительно посмотрел на доктора.
- Да, можно и так сказать. И чтобы составить правильное представление о вашем случае, мне нужно уточнить некоторые детали. Понимаете ли, - продолжал он, попыхивая сигарой, - могут оказаться важными любые мелочи. Вы даже не подозреваете о них, может быть, забыли. Поэтому я бы хотел лично поговорить с вами, чтобы не упустить влияния м-м…
- Поллютантов, - произнес дон Бикицер.
- Именно! Благодарю, коллега.
Пройдя метров двадцать по террасе, они повернули за угол, и Мишель ахнула. С этой стороны терраса открывалась в пустоту. Дом был построен на самом краю скалистого обрыва, нависая балконом над пропастью.
- Что, нравится? – довольный произведенным эффектом, усмехнулся дон Аристотель. – Расскажите мне, милая сеньорита, чем вы болели в детстве, как вы решили прилететь на Абабуа. Не случилось ли с вами в полете чего-либо необычного?
Усадив Мишель в ротанговое кресло, он, кряхтя, наклонился и вытащил из стоящего рядом холодильника большой хрустальный графин. Пошарив в нем длинной серебряной ложкой, он выудил со дна маленький персик и положил его в высокий стакан, долив розовую жидкость из графина. Стакан он поставил перед гостьей и занялся приготовлением второй порции. Себе он положил три персика и плеснул из бутылки почти до краев. Дон Бикицер ерзал на своем месте, порываясь что-то сказать, но хозяин  дома мановением руки, заставлял его подождать.
Мишель чувствовала себя  прекрасно, как в гостях у дяди Кронида. Дон Аристотель слушал с видимым удовольствием, периодически кивая, хмыкая и стряхивая пепел вокруг себя. Особенно его заинтересовала личность беседовавшего с Мишель в самолете чернокожего пастора.
- Чрезвычайно интересно! Ну, что вы хотели сказать дон Бикицер. Вы уловили влияние м-м… поллютантов?
- Простите, мадемуазель, мне нужно переговорить с коллегой с глазу на глаз.
Доктор увлек Монопедеса-младшего к балюстраде и что-то стал объяснять. Встав спиной к Мишель, дон Бикицер вытащил из кармана красный блокнот и отдал дону Аристотелю.  
Мишель расправилась с персиком на дне бокала. Как здесь красиво! Она поставила свой бокал на круглый ротанговый стол. На полу рядом с балюстрадой стояли терракотовые вазы. Растущие в них клеродендроны, начинали цвести. Бело-малиновые цветы были единственным ярким пятном на террасе.

Девушка заметила в небе над морем три темные точки. Она разобралась в природе больших птиц, когда услышала характерное для вертолетов стрекотание. Оба дона яростно спорили, ничего не замечая вокруг.

***
Чичо поставил машину туда, где ей положено быть, и маялся в ожидании брата. Что за строгости завел тут дон Аристотель! Нельзя и на минуту уйти с дежурства, даже если ты умираешь от жажды. Ну, наконец, что-то мелькнуло за кустами. Брата посылать за чем-либо – поседеешь, пока дождешься. Чичо, надувшись, двинулся навстречу и застыл. За кустом сидел на траве растрепанный хиппи. Полы его старого пончо раскинулись, точно крылья пестрой птицы.
- А ну, убирайся! – прорычал Чичо.
- Сеньор, купите бусы, - захныкал оборванец и сунул руку за пазуху.
Чичо не успел ничего, даже удивиться.  В руке у бродяги оказался пистолет с глушителем. Хлопок нельзя было расслышать и в пяти шагах. Чичо с выражением крайнего недоумения упал навзничь. Хиппи проворно вскочил и за ноги оттащил водителя в кусты. Затем он вытащил из кармана небольшую коробочку и выдвинул маленькую антенну. В коробочке раздался треск.
- Хеппи Энд, как слышно? – донеслось из коробки.
Оборванец уселся поудобнее в тени и, поднеся коробочку к губам, начал диктовать в нее цифры.

***

Мишель устала. Какое длинное утро!
- Ну, хорошо! – оборвал  спор дон Аристотель и махнул рукой.  Быстрыми шагами он прошел террасу и завернул за угол.
К девушке приблизился довольный дон Бикицер. Стрекотание вертолетов усилилось. Дон Бикицер недоуменно уставился на приближающиеся машины.
Первый же взрыв на лужайке перед домом разметал в клочья розовый куст и дона Аристотеля.
Схватив девушку за руку, и увлекая ее за собой, дон Бикицер проворно нырнул в дверь, ведущую на лестницу.

***

Джеффри в двадцать пятый раз прослушал запись голоса Мишель на телефонном автоответчике. Магнитофонную пленку Марти привез из Парижа. Не забыл он и фотографии, отдал Джеффри целую стопку. Но уже на первой  из них младший патрульный узнал свою недавнюю пассажирку.
Запись начиналась словами Мишель: «Марти, я боюсь…» Дальше – душераздирающий крик, переходящий в визг и мужской хриплый голос кричит «каррамба». Все, конец записи. Стоп, после «каррамба» послышалось еще что-то. Он прокрутил пленку еще раз. «Пся крев»? Все-таки, без Уиллара не обойтись. Джеффри проглотил кофе и, захватив пленку, скатился по лестнице.
Во дворе кудрявые дочки Макуны играли, расчертив классы на асфальте. Зажмурив глаза, одна из них шагала по клеткам, спрашивая после каждого шага:
- Мак?
- Мак! – подтверждала вторая, присев на корточки и внимательно следя, чтобы сестра не наступила на линию.
Мотоцикл Джеффри, устыдившись бездельничать, вдруг завелся. Вынырнув из Докторского переулка, он погнал в Главное Полицейское Управление. Аккуратно поставив мотоцикл в боковой улочке, Джеффри снял шлем и отправился в лабораторию.
- Привет! – Джеффри столкнулся с Уилларом в дверях. – Ты откуда идешь?
- С верхнего этажа, оттуда лучше видно, - ответил Уилл.
- Видно что?
- Что-то странное творится на мысу Нос. Хочешь, сбегай и посмотри. Вертолеты кружат над одним и тем же местом и (ты не поверишь!) бомбят его! Не понимаю, кому это нужно. Абабуа с утра войну никому не объявляло? Что там может так гореть? Это за чертой города! И столб дыма такой, можно подумать попали в нефтехранилище.
- Значит, скоро объявят всеобщий сбор. И прощай, мой отпуск! – Джеффри вытащил из кармана кассету. – Уилл, когда сможешь…
- Да, ладно говори без реверансов, - Уиллар взял маленькую кассету и повертел ее в руках. – Что именно тебя интересует?
- Это запись на телефонном автоответчике. Запись очень короткая и прерывается жутким визгом, сам услышишь. Девушка звонила с Абабуа в Париж. Меня интересует, чей голос, кроме ее, слышен на пленке, какие шумы, где это может происходить?  Ты не знаешь, что такое «пся крев»?
- Какую девушку ты ищешь? Зачем?
Джеффри вытащил фотографию Мишель. Уилл скептически посмотрел на нее, и лицо у него вытянулось.
- Я уже ее видел… - он направился к своему столу и вытащил плотный конверт. – Вот сегодня принесли. Надо увеличить.
Оба склонились над снимком, вытащенным Уиллом из конверта. Половина снимка сгорела, но лицо Мишель осталось неповрежденным.
- Странно, выходит, не я один ее ищу. Что, может быть, в номере моего работодателя случился пожар?
- По радио было одно сообщение, что в отеле «Капитан Флинт» был взрыв в одном из номеров. Странно, об этом событии репортеры трезвонили бы целый день. А тут был всего один выпуск новостей и дальше – только музыка.
- Вот увидишь, об обстреле мыса вертолетами вообще ничего не сообщат!
Заверещала сирена Всеобщего Сбора. В здании Управления хлопали двери, топотали ноги по лестницам.
- Ты не идешь? – удивился Джеффри, направляясь к двери.
- Нет! Лаборанты не прерывают своей важной работы, – ответил Уиллар, ставя кассету в магнитофон и надевая наушники.
- Ну, конечно, это патрульным вечно делать нечего…
Во двор въезжали полицейские машины. Вскоре, взмокнув от беготни по лестницам, Джеффри, в каске на голове и с автоматом в руках подскакивал на жестком сидении. Включив сирены и мигалки, машины быстро миновали людные улицы. Вся кавалькада повторила путь, который проделали Мишель и дон Бикицер. Ворота виллы дона Аристотеля были также заперты, полицейские машины остановились перед ними.
Джеффри выскочил из машины, чувствуя, как внутри что-то екает после сумасшедшей гонки. Взрывов больше не было слышно. Ровное стрекотание вертолетов постепенно замирало со стороны моря. Если бы не дымовой столб, виднеющийся за высокими кронами деревьев, можно было подумать, что полиция запланировала учебную тревогу с выездом за город.
Инструктаж занял несколько секунд. Отряд разделился надвое. Одна половина, открыв ворота, двинулась на территорию виллы, вторая рассыпалась вдоль каменной стены снаружи.
Стена была высотой около трех метров. Очень скоро в ней обнаружился свежий пролом. Часть цепочки полицейских втянулась через него, остальные продолжили бег вдоль стены. Джеффри насчитал на траве двенадцать человек, носивших пятнистую форму. Многие даже не успели вытащить из кобуры оружие. По-видимому, нападавшие с воздуха одержали победу, так и не ступив на землю.
Воевать было не с кем. На большом газоне перед домом пожарные деловито разматывали свое хозяйство. Вилла со стороны лужайки казалась небольшой. Изо всех окон валил дым, крыша полыхала ярким пламенем. Вертолеты виднелись над морем  черными точками.
Джеффри обошел здание по узкой  крутой тропинке. Со стороны моря вилла оказалась трехэтажной. На нижнем этаже все стекла были целы. Он выбил стекло прикладом, просунул руку и открыл дверь. Запах гари чувствовался в холле. Защипало в глазах. Джеффри побежал по коридору. Следующая комната была заполнена дымом. Пора было выбираться. Шумело в ушах, Джеффри закашлялся. Поворачиваясь, он заметил что-то белое под диваном. Сквозь выступившие слезы он разобрал, наконец, что куча тряпок оказалась лежащей женщиной. Она не шевелилась. Джеффри вытянул ее из-под дивана и также, волоком, благо мраморный пол позволял легко тащить ее, побежал к выходу. Он вывалился в открытую дверь на землю, в изнеможении хватая воздух ртом.
Джеффри развернул женщину за плечи, ее рыжие волосы упали с лица. Его исчезнувшая пассажирка такси, она же - хозяйка бриллиантового пояса и пропавшая приятельница сеньора Марьямякки – все в одном лице – растянулась на плитках дорожки. Он даже перестал кашлять. Джеффри набрал полную грудь воздуха, намереваясь приступить к утомительной процедуре искусственного дыхания, но земля закружилась перед его глазами, и он уткнулся лицом в живот девушке. Каска слетела с его головы.
- А это еще кто? – трое полицейских остановились возле них. – Там разберемся. Бери на плечо!
Взвалив на плечи девушку и Джеффри, двое потрусили по дорожке на площадку перед виллой. Третий поднял автомат Джеффри и последовал за ними.
- Это кто? Террористы? – с надеждой спросил лейтенант Канаста.
- Это пострадавшие, сеньор лейтенант! – Подкинув на плече свою ношу удобнее, отрапортовал полицейский. – Они без сознания, сеньор лейтенант!
- Я не пострадал… - еле слышно возразил Джеффри.
- Кто такой? – сдвинул брови лейтенант.
- Младший патрульный Тулларсон, сеньор лейтенант! По тревоге отозван из отпуска, - хриплым голосом ответил он.
- Несите их в машину «скорой помощи», – лейтенант величавым жестом указал  на автофургон с красным крестом.
Крыша виллы слегка дымилась, поливаемая из брандспойтов. К великой досаде лейтенанта Канасты, не был схвачен ни один террорист. Мертвых грузили в автофургон. Среди них был и хозяин виллы, дон Аристотель.
Двое полицейсих под руки вели помятого дона Бикицера.
- Кто такой? Откуда? – сведя брови в одну линию, рявкнул лейтенант Канаста.
Полицейские дернулись, пытаясь встать по стойке «смирно», и вихляющийся между ними доктор упал на колени.
- Разрешите доложить, сеньор лейтенант! Мы нашли его  в подвале виллы. Он отказался отвечать и оказал сопротивление, синьор лейтенант!
- Боже мой, боже мой! – причитал дон Бикицер, стоя на коленях.
- В управление! Глаз не спускать! – махнул рукой лейтенант и зашагал к машине с красным крестом.
Следом за ним, подхватив доктора, потрусили полицейские. Дон Бикицер висел на их руках, не касаясь земли. Похоже, силы окончательно оставили его.
- Сеньор лейтенант, девушка пришла в сознание, но за ней необходимо наблюдение в больнице, - доктор вытер большим платком мокрую лысину.
Лейтенант подкрутил усы и важно кивнул.
- Младший патрульный Тулларсон! Отправляйтесь с пострадавшей и обеспечьте наблюдение. Все ясно?
Джеффри дернулся и стукнулся головой о потолок  «скорой». Кровь из ссадины на лбу тонким ручейком потекла в глаза.
- Но я не имел в виду… – запротестовал доктор.
- Вас никто не спрашивает. Забинтуете ему рану по дороге. Отправляйтесь.
Лейтенант удалился большими шагами, отдавая на ходу распоряжения. Через несколько минут колонна спасителей отечества отправилась в обратный путь.

***
В отеле «Капитан Флинт» и вокруг него хлопотали служащие, устраняя следы тушения пожара и готовя праздничное убранство. Развешивались флаги и длинные гирлянды разноцветных лампочек. Две старушки громоздили на тротуаре пирамиду из чемоданов, баулов, коробок и свертков.
Марти вздремнул в своем номере после беседы с частным детективом. На взгляд Марти, синьор детектив был слишком молод, чтобы иметь настолько большие заслуги, чтобы заслужить установку памятника, но выбирать было не из кого. Шум в коридоре – хлопанье дверей, возгласы – привлекли внимание Марти. Если будет так продолжаться, съеду в более тихий отель, подумал он, включая воду в душе. Принимая душ, он напевал: «Let it be, let it be…»
Надо выяснить, есть ли конкуренты на рынке Абабуа. Ну, а спрос – дело наживное. Вчера его не было, а сегодня он есть. Подойдут светло-серый костюм и бледно-голубая сорочка – ведь еще не вечер?  Он вытащил дюжину галстуков. Да, вот этот, в узкую полоску… Что это так громко ухнуло? Может быть, уже начался фейерверк в честь местного праздника? Хотя, опять-таки, еще не вечер. И ведь уже давно палят. Шум в коридоре усилился. Марти поморщился. Он не выносил суматохи.
Марти поправил платок в кармане пиджака, сделанный из той же ткани, что и галстук, и остался доволен своим отражением в зеркале.
Коридоры отеля явно не были рассчитаны на то, чтобы вместить всех своих постояльцев сразу. Марти пробрался к лифту, лавируя между чемоданами и их владельцами. Втиснувшись в лифт, Марти поднялся в ресторан, расположенный на крыше отеля. Необычное оживление чувствовалось и здесь. Все головы были повернуты в сторону Сержантской бухты. На длинном мысу большой столб дыма наклонно поднимался к небу. Присмотревшись, Марти заметил кружащие над пожаром вертолеты и удовлетворенно кивнул: пожарные на Абабуа достаточно оперативны.
- Как горит! Ты видишь? – послышался знакомый скрипучий голос.
Марти обернулся и увидел  двух старушек, летевших вместе с ним на самолете. Они уставили театральные бинокли в сторону столба дыма. Челюсти их, впрочем, непрерывно двигались, тщательно пережевывая пищу.
- Я сразу подумала, что отсюда будет хорошо видно. Может быть, началось извержение вулкана? Ты знаешь, в том магазине не было «Санпеллегрино»!
- Разве это магазин? После извержения поднимается совершенно дикое цунами!
- О-о! Гарсон! Скажите, как обычно у вас тут начинается извержение?
Марти страдальчески поморщился. Нет, надо менять отель.
***

Холл отеля напоминал сейчас зал супермаркета во время сезонной распродажи. Пока Нора спустилась на первый этаж, на ее коленке расцвел большой синяк после столкновения с огромным чемоданом. Его хозяйка чуть не вдавила Нору в стену лифта. На первом этаже суета чувствовалась еще сильнее. Портье за стойкой принимал ключи от номеров. Не справляясь в одиночку с массой желающих покинуть отель. Его уверения в том, что извержения на Абабуа не было последние двести лет, тонули в шуме. Нора решила, что обстановка благоприятна для поисков чемодана Мишель, и вытащила из сумочки ее водительское удостоверение. Ввинтившись в толпу у стойки портье, Нора получила у измученного портье вещи Мишель и поспешила в свой номер.
Она, в общем-то, не сомневалась, что драгоценный пояс должен быть там,  но волновалась так, что руки дрожали. Пояс приятно холодил ладони, играя разноцветными лучиками. Нора завернула его в салфетку и положила в сумочку. Теперь она с ним не расстанется. Нора не могла усидеть на месте, да и какой смысл? Сегодня праздник! Она осмотрела себя в зеркале и вышла из номера. Про исчезнувшую Мишель она как-то забыла.
Камелло сидел в кресле вестибюля и из-за газеты «Абабуанский прогресс» наблюдал за действиями Норы. В момент взрыва, так изменившего планы Барбару, Камелло выходил, чтобы продегустировать мороженое, и сам не заметил, как прошло время. С тех пор, как Барбару куда-то делся, следить сразу за Марьямякки и Амстер стало затруднительно. Камелло здраво рассудил, что придется выбрать для слежки кого-то одного из двоих и даже не колебался в выборе. От убранства сына пустыни Камелло с облегчением избавился, справедливо полагая, что Нору не заинтересует  его скромная внешность. Правда, по этому поводу он особой радости не испытывал.
Лавируя между туристами и их вещами на тротуаре перед входом в отель, Камелло последовал за быстро идущей Норой. Они пересекли площадь со сражающимися пиратом и морским чудовищем. Сверху, из расположенной рядом с фуникулером, открытой эстрадной площадкой, именуемой Зеленым театром, доносилась музыка и аплодисменты. Столб дыма на мысу, такой заметный с крыши отеля, внизу был совсем не виден. Вечерний воздух стал мягче, жара спала. Асфальт, нагретый за день, отдавал тепло. Людей на улицах стало намного больше. Шли семьями, с нарядными детьми в одном, как показалось Камелло, направлении – к морю.
Нора устремилась в Приморский парк. Камелло постоял за цветущими рододендронами, пока она оглядывалась, сверяясь с туристической картой. Затем она приняла какое-то решение, так как быстро  зашагала к пирсу. Они миновали кафе в виде раскрытой морской раковины, откуда маняще доносился запах жарящегося мяса. Камелло, который почти сутки нечего не ел, кроме мороженого, сверлил затылок Норы, пытаясь вызвать у нее желание перекусить, но та не поддавалась внушению, и целеустремленно шла к кассе морских прогулочных рейсов. Обычно они делали дугу по Сержантской бухте, аккуратно обходя Буабуа и Бальбуа.
На Абубель экскурсии проводились редко, только 13 марта, в день Святой Бригитты Абабуанской. Вечером фейерверк, который устраивали по всему абабуанскому бульвару и в Нагорном парке, хорошо был виден с Абубеля.
Камелло потратил все свои наличные, купив билет на Абубель. На катере Нора села в салоне, так как вечером в море было уже прохладно, а Камелло устало примостился сзади. Он быстро заснул под монотонный голос гида.
***

Джеффри вошел в отель «Капитан Флинт» вместе с Мишель. Они напоминали вернувшихся с войны. И, хотя бинт на челе Джеффри сиял белизной, у Мишель чистым было только лицо, которое она умыла в приемном отделении больницы. Оба резко пахли дымом, а одежда была основательно закопченой. Мишель в больнице наотрез отказалась наблюдаться, обследоваться и лечиться. Для чего она прилетела на Абабуа?
Джеффри, входя с Мишель в вестибюль «Капитана Флинта», сам себе удивлялся, почему он не рассказал ей по дороге, что ее разыскивает сеньор Марьямякки.
Портье в изнеможении сидел на высоком табурете, более похожем на насест. Половина постояльцев выехала из отеля в страхе перед извержением вулкана. Кто пустил этот слух, осталось неизвестным. До конца его смены оставалось два часа. Можно выпить кофе с кардамоном.
- Мы решили вернуться, - раздался скрипучий голос у стойки.
Портье повернулся, не успев надеть дежурную улыбку. Две завитые старушки с вещами стояли перед ним. Он представил, как лавина туристов возвращается в отель со своими чемоданами, детьми и собаками и чуть не застонал.
- Мы хотим номер на последнем этаже, - заявила одна из них.
- Да, чтобы лучше видеть извержение, - добавила вторая.
Поднимаясь в лифте с зеркальными стенами, Мишель очнулась от транса, и принялась приводить в порядок  всклокоченные волосы. Мальчик-лифтер с невозмутимым видом подал ей щетку для волос, которая тут же запуталась в ее шевелюре. Джеффри помог вытащить щетку и повел усталую Мишель по коридору. Он постучал в номер Марьямякки.
Сеньору Марьямякки можно было бы отправляться на прием к английской королеве – темно-синий костюм с красной искрой сидел на нем безукоризненно.  Джеффри шагнул назад, пропуская вперед даму.
- Ты… не узнаешь меня, Марти? – пролепетала она.
Джеффри почуял запах дорогих сигар. В гостиной номера сидели два синьора и, судя по костюмам, тоже только что от английской королевы. На столе, на полу и на коленях обоих синьоров лежали бумаги большие и маленькие, россыпью и в стопках. Сеньоры оторвались от макулатуры и уставились на вошедших.
- Господа, я прошу прощения, мы продолжим через пять минут, - сказал Марти, и синьоры снова уткнулись в бумаги.
Ровно через пять минут хозяин номера вернулся к своим гостям. Совещание, посвященное вопросам организации рекламы, производства и сбыта кукурузных хлопьев на Абабуа, продолжалось.
Ровно через пять минут Мишель вошла в ванную комнату соседнего номера. Она выбрала из шеренги булылочек шампунь «Зеленое яблоко» и с печальным вздохом погрузилась в ванну.
Ровно через пять минут Джеффри стоял на тротуаре перед отелем «Капитан Флинт», вертя в руках чек, и пытался решить вопрос – рад ли он тому, что нашел для сеньора Марьямякки Мишель Твери.

***
Дон Рунау сидел во вращающемся кресле у себя в кабинете. Телефоны на большом столе звонили то все сразу, то – попеременно. Минут пять занял разговор с Президентом и двадцать пять – с его супругой, выяснявшей, не следует ли эвакуироваться из дворца и чем это Абабуа так досадил Мадагаскару. Дон Рунау включил кондиционер на полную мощность.
- Аэропорт? Не закрывать! Вы что, с ума сошли? Какое извержение? Какое цунами? – рычал в трубку шеф полиции.
- Демонстрация? Кто, по какому поводу?
Звонили из мэрии.
Партия Защитников Целостности и Суверенности Абабуа периодически проводила митинги в знак протеста по поводу предложения Партии Рационального Прогресса В Рамках Закона взорвать Буабуа. Необитаемая скала, неподалеку от Абубеля, почти совершенно заливалась водой во время прилива. Маяк, который стоял на Буабуа, то и дело портился, и тогда на скалу могло бы налететь какое-нибудь судно, что неоднократно и случалось. Две партии враждовали уже лет двадцать. Члены Партии Защитников Целостности и Суверенности Абабуа вычисляли проценты потерянной территории, и призывали в своей газете «Чем мы дышим» выйти на митинг протеста против уменьшения архипелага на целый остров, неважно, какого размера.
- Демонстрацию отменить. Нет, завтра нельзя. И послезавтра тоже!
Дон Рунау с ненавистью смотрел на телефоны. Нужно переключить их на секретаршу, иначе он охрипнет к вечеру. Вот, опять звонит.
- Слушаю, - густой баритон дона Рунау звучал уже глуховато. – Что? Кто говорит?
- Э-э, не надо волноваться, дорогой, - ответил голос с неприятным акцентом.
- Что?! – дон Рунау задохнулся от такой наглости.
- Друзья называют  меня Хеппи Эндом. Простите, я босиком и не могу щелкнуть каблуками. Вы переживете?
- Я сейчас вышлю наряд полиции…
- Вы читаете мои мысли, доблестный дон Рунау. Я тоже сгораю от желания с вами встретиться. Можете приехать один, без полиции. И даже без наряда, в такую жару какие церемонии… Хе-хе! Так я вас жду, отметим праздник…
- Тебя упекут в самую темную камеру, и твое посольство будет долго, очень долго ожидать ответа…
- Э-э, не надо волноваться, дон Рунау, тем более, в праздничный день. А вам, дон Рунау, разве не интересно побеседовать о том, кто, а главное, зачем разнес прекрасную виллу вместе с ее владельцем? Можете не беспокоиться о записи нашего разговора и вычислениях моего местонахождения. На вилле остался целым кабинет дона Аристотеля. Все. Жду. Кстати, и почтим память, хе-хе!
Дон Рунау услышал гудки в трубке. Швырнув ее на застонавший аппарат, он выскочил из кабинета. В дверях он столкнулся с секреташей, которая отлетела от него, потрясая бумагой, как подбитым крылом.
- Важное известие! О-о, - застонала донья Рамона, выбираясь из-под стола.
Дон Рунау помог ей встать.
- Телеграфировали из Парижа. Принял буабельский телеграфист. Какое-то недоразумение. Это – шифр! – догадалась она.
Дон Рунау читал телеграмму, и брови его поднимались все выше и выше. Дойдя до конца послания, он тряхнул головой, точно сбрасывая наваждение, и начал читать снова. Донья Рамона с интересом следила за бровями шефа, готовыми убежать на макушку и восполнить там явный недостаток растительности.
- «…префектуры. На ваш запрос за № 547942180 сообщаем нижеследующее: Совершенно секретно», – начал читать вслух дон Рунау. – «Мишель Барбару грядет великий вождь. Дым пожарищ застит солнце. И возопит девица в остроге. И поглотит камни море, но Бербер вернет их солнцу. И всех нас ждет счастливый конец». – Дон Рунау уставился на свою секретаршу. – Бред! Спятили они там в Париже! Счастливый конец… Хеппи Энд.  – дон Рунау принял решение. – Отдайте дешифровщику.
Донья Рамона взяла бумагу и, уткнувшись в нее, побрела по коридору, слегка прихрамывая.
- Дым пожарищ… - читала она вслух.
Дон Рунау вышел во двор и сел в свой «порше». Выезжая на  проспект Свободы, он мрачно покосился на дымный хвост на мысу. Вот вам дым пожарищ. Наверно, скоро возопит девица в остроге. Однако, при чем тут Бербер? Свернув на Седьмую Перевальную, он прибавил скорость. Город остался позади. О Бербере последние годы что-то ничего не было слышно. Может быть, погиб в какой-нибудь стычке. Впрочем, это стало бы известно, ведь Бербер – правая рука Ле-Клерка. А причем тут Мишель Барбару? Дон Рунау ехал вдоль моря на высокой скорости. Это имя знакомо. Что-то сегодня сообщалось про Мишеля Барбару. Барбару – Бербер? Дон Рунау далеко обогнал сопровождавший его полицейский автомобиль.
От былого великолепия виллы дона Аристотеля не осталось ничего. Дон Рунау вышагивал по тому, что раньше было газоном, старательно обходя лужи и воронки от взрывов. Сгорел верхний этаж виллы. Запах гари чувствовался достаточно тошнотворно в парке, но в холле здания он сконцентрировался почти осязаемо, несмотря на то, что все оконные стекла были выбиты. Гулко стучали ботинки полицейских по мраморному полу.
Дон Рунау направился в кабинет Аристотеля, на ходу расстегивая кобуру.  Скорее всего, звонили оттуда. Впереди крался лейтенант Канаста, позади – трое патрульных. Заглядывая попутно во все двери, они спустились на первый этаж. Канаста ударом ноги распахнул дверь кабинета и отскочил в сторону. Кабинет был пуст. Дон Рунау кивком головы указал на балконную дверь. Лейтенант откинул портьеру и обследовал балкон, патрульные проверили шкафы. Дон Рунау уселся в глубокое кресло. Перед ним стояла чашка с дымящимся кофе.
- Лейтенант!
- Есть, сеньор генерал!
- Проверьте все комнаты на этаже, - приказал дон Рунау.
- Есть, сеньор генерал!
Дверь за ними закрылась, и дон Рунау  вздрогнул, когда за окном кто-то пронзительно свистнул. Он вскочил с кресла и выбежал на балкон. Ветер трепал кусты олеандра, источавшие приторно-сладкий  аромат. Дон Рунау вернулся в кабинет. На столе лежали голые ступни развалившегося в кресле оборванца. Спутанные волосы его падали на худые плечи, заросшее жидкой бородой лицо было очень смуглым. На шее болтались бусы разного размера и окраски. Хиппи отхлебнул горячий кофе и жестом предложил дону Рунау садиться.
- Рад познакомиться с вами, дон Рунау, - услышал шеф полиции неприятный голос с непонятным акцентом. Хиппи медленно поднялся и согнулся в полупоклоне. Черные нахальные глаза блестели сквозь путаницу длинных волос. – Разрешите представиться, Хэппи Энд. Не желаете ли кофе, mon generale? – Он плюхнулся в кресло и взялся за кружку.
- Что вам нужно? – спросил Дон Рунау, и сам удивился своему спокойствию.
- Хороший вопрос, - похвалил хиппи и поставил кружку на стол. – Давайте я вам скажу, что вам нужно? – Он вытащил из складок неопределенного цвета пончо ярко-красный блокнот и, заглянув в него, продолжил. – Вам нужно стать Президентом Абабуа.

***

В полицейском участке № 55 на Девятой Параллельной в камере предварительного заключения томились двое задержанных: слепой нищий Хьюго и Мишель Барбару. Хьюго, нахохлившись, сидел по-турецки на скамье и выражением крайнего неудовольствия, следил глазами за соседом, который, напротив, не мог усидеть на месте.
Барбару поддерживал обеими руками сползающее полотенце, ибо оно составляло всю его одежду. Фирменное полотенце отеля «Капитан Флинт» было обильно украшено черепами и скрещенными костями.
В связи с усиленным патрулированием, в участке оставался лишь один сержант Дзандзара. По странному стечению обстоятельств, дежурить в праздничные дни приходилось именно ему. Даже фейерверк на бульваре отсюда  не будет виден. Массивная его фигура еле помещалась на узком табурете. Он уже съел свой ужин, завернутый в газету. По счастью, в ней были напечатаны кроссворды, до которых Дзандзара был небольшой охотник, но делать было нечего. Бормотание Барбару стало раздражать сержанта, и он тоже стал говорить сам с собой.
- Хм, имя фараона… По вертикали, четыре буквы – бурчал себе под нос караульный. – Ночное дежурство, на черную пятницу! Это же надо, такое невезение! И, главное – кого тут сторожить? Слепого Хьюго, который здесь как дома. Он чаще сидит в камере, чем, скажем, купается, уж это точно. Да, пожалуй, тогда и купается, когда сидит… Как бы могли звать фараона?
Голос Барбару мешал сосредоточиться. Дзандзара встал и  бухнул кулаком в дверь камеры. Арестованные затихли.
Нечего и надеяться, что фараона могли  называть нормальным человеческим именем, вроде Хосе. Или, например, Чичо. Знавал он одного Чичо, с его братом Наполеон Дзандзара учился в школе. Вот, как-то он с братом Чичо… как же его звали? За дверью послышалась возня, сдавленные крики, завершившиеся грохотом. Наполеон ринулся наводить порядок.
В углу камеры скорчился слепой Хьюго. Поперек прохода растянулся полуголый арестант, замотанный в полотенце. Дзандзара вдохнул побольше воздуха, но не успел ничего сказать, как Хьюго подскочил, точно распрямившаяся пружина, и пронзительно заверещал:
- Он! Это он меня ударил! Вот тут и тут, - он размахивал лохмотьями и тыкал грязным пальцем, демонстрируя невидимые следы побоев.
Ноги лежащего на полу арестанта дернулись. Голос Хьюго напоминал царапание ржавой вилки по крышке консервов «собачья радость». Дзандзара поморщился.
- Он непочтительно отозвался о святой Бригитте! – не унимался Хьюго. - Он…
- Цыц! Я не собираюсь разбирать ваши дрязги. Чтоб было тихо! – Наполеон погрозил увесистым кулаком с зажатым в нем кроссвордом.
Ноги второго арестанта зашевелились, тело волнообразно изогнулось, и голова Барбару, наконец, показалась из-под койки. На белой коже младшего инспектора фиолетовыми пятнами проявлялись все синяки, которые ему достались за сегодняшний день.
- Ah, mais c,est  inoui!  Я требую консула! Tout de suite**!
- Заткнись!
- Я не понимаю! Mon Dieu, couleur locale…***
Дзандзара захлопнул дверь камеры и опустился на
свой табурет.
- Фараон из четырех букв… - он посмотрел на пустые клетки, точно надеялся, что они заполнятся сами собой. Стук в дверь прервал  его размышления о древнем Египте.
- Ну что еще там! – взревел Дзандзара и распахнул скрипучую дверь.
У порога стоял слепой Хьюго.
- Хуфу!
- Что ты сказал? Я покажу, как ругаться! – Наполеон сгреб невнятно пискнувшего нищего.
- О, нет, - ноги Хьюго болтались в воздухе, - фараона звали Хуфу-у… - лицо его посинело.
- А-а, ну ладно, - кулак его разжался, и Хьюго кулем осел на пол. – А ты не врешь?
- Кха-кха!  Да разве я бы посмел! На прошлой неделе один турист сунул мне вместо монеты жвачку, на ней было это название. Думал, я не увижу…. Кха-кха! – закашлялся нищий. –  В общем, потом он мне сказал, что так звали их древнего фараона Правда, жвачка оказалась так себе, дон Наполеон.
Барбару, сидевший на своей койке, презрительно фыркнул. Дзандзара повернулся всем корпусом и широким шагом направился к жалкому иностранцу.
- Тебе весело, как я погляжу!
………………………………………………………………..
*    Ah, mais c,est  inoui – просто неслыханно (франц.)
**  Tout de suite – немедленно (франц.)
*** Mon Dieu, соuleur locale – боже мой, местный колорит (франц.)

Хьюго вытянул шею, чтобы не упустить подробности воспитания невежественного туриста. Несколько тумаков должны были внушить Барбару должное почтение к славному имени.
- Это тебе за Хуфу!  А это – за святую Бригитту!
Сержант утомился воспитывать и вернулся на свой табурет. Ну вот, кроссворд и так не разгадаешь, а он еще и помялся. А Хуфу подходит. Он старательно вписал имя фараона. Поерзав на своем табурете, он снова подошел к камере и открыл дверь.
- Эй, ты, Хьюго, иди сюда! – он поманил нищего и вывел его в коридор. – Садись рядом. Может, ты и в грушах разбираешься? Пять букв… - Он ткнул толстым коротким пальцем в едва различимые клетки.
- Дюшес! – выпалил слепой. – Есть такие конфеты, на фантике груша нарисована, - пояснил он.
-
***

- Итак, мы в основном договорились, - одобрительно покачал головой растрепанный хиппи. Бусы на его шее тихо звякнули.
- Я полагаю, у меня не было другого выхода, - заметил дон Рунау, глядя, как длинные пальцы его собеседника барабанят по красному блокноту.
- Ошибаетесь, дон Рунау, выход всегда есть!
- Вы имеете в виду покойного дона Аристотеля? Благодарю покорно! Роль мученика меня никогда не привлекала. Значит, вы с ним не договорились… А кстати, так ли это было необходимо, м-м…
- Да. – Коротко ответил Хэппи Энд. – Уж поверьте мне на слово. Дон Аристотель был человеком внешне консервативным, но в душе – романтиком. С такими людьми трудно договариваться. Абабуа с некоторых пор стало интересовать моего босса. Крупный туристический центр, порт, и прочее… А люди какие! – он постучал по блокноту. – Самородки! Чрезвычайно интересно!   Но дон Аристотель …
Хэппи Энд развалился в широком кресле Монопедеса-младшего. Широкие складки его хламиды живописно раскинулись, точно занавес в драматической пьесе. Шефу полиции стало невмоготу сидеть напротив оборванца. Он медленно встал и подошел к окну. За стеклом мелькнула тень лейтенанта Канасты.
- Ну, хорошо, тарарам здесь, на вилле Аристотеля объясним. Но зачем понадобилось взрывать номер в отеле «Капитан Флинт»? На мой запрос в Париж пришла совершенно бредовая телеграмма, из которой было понятно лишь то, что ваш Бербер, уж не знаю, которая он рука у Ле-Клерка, левая или правая, но в данный момент он сидит у нас в камере участка.
Хиппи перестал шелестеть страницами блокнота.
- Бербер? Здесь? Впрочем, кто может сказать, почему что-либо взрывает Бербер. Он всегда любил громкие эффекты… - скривился хиппи.
- Ну, я бы не сказал, что операция, прошедшая под вашим руководством, была очень тихой, - не отказал себе в удовольствии съязвить дон Рунау. – А вы, как я заметил, не жалуете Бербера. Я собирался его переправить в тюрьму на Абубель, чтоб целей был до суда, поскольку особо опасный преступник…
- Ничего, не смущайтесь, дон Рунау в нашей профессии чего только не услышишь! Собирались переправить на Абубель? Ну, что ж, переправляйте. Я подберу Бербера посреди бухты. Морская прогулка пойдет ему на пользу, - хиппи издал короткий смешок.
- Может быть, пусть бежит из участка? Послушайте, мне не нужны рыдающие вдовы конвоиров у дверей моего Управления. Топить катер…
- Дался вам этот катер. Подумаешь… Ну, хорошо, катер останется целым, обещаю.
- И…
- И это все, что я могу вам обещать. Я не господь бог, в конце концов. – Хиппи потянулся в кресле. – Послушайте, ваши не в меру ретивые подчиненные начнут палить друг в друга. Дайте же отбой!
Дон Рунау подошел к балконной двери. Кусты олеандра шевелились. И из них то и дело выглядывала голова лейтенанта Канасты. Похоже, он решил организовать штурм кабинета, чтобы освободить своего начальника, от которого вот уже полчаса не поступает ни одного приказа.
Дон Рунау обернулся. Его собеседника не было в комнате. Кофейная чашка стояла на блюдце, перевернутая вверх дном. Дон Рунау взял чашку за тонкую ручку и заглянул внутрь. Кофейные потеки напоминали…
- Я здесь, сеньор генерал!
Дон Рунау вздрогнул и уронил чашку. Ее звон слился со стуком громадных ботинок лейтенанта, стоявшего по стойке «смирно».
- Разрешите доложить! – взревел Канаста.
Генерал поморщился, и устало произнес:
- Я возвращаюсь в город. Соберите людей, лейтенант. Караул с виллы снять. Оставьте лишь патруль на вьезде. Людей отпустите по домам.
Дон Рунау с сомнением посмотрел на вытянувшегося в струнку лейтенанта. Слышит ли он его? И добавил, повысив голос, как глухому:
- Праздник, в конце концов.

Глава тринадцатая

13 марта 1970 года. Абубель.
В разлуке сердце стынет.
Напрасно я тянусь к тебе
Пустой рукой.
(перевод с японского)
З

дания абубельской тюрьмы, не исключая и административный корпус, строилось и перестраивалось, начиная чуть не с двенадцатого века. К сожалению, дон Сигизмунд, принимая большое и хлопотное хозяйство, велел уничтожить все надписи, которые оставили строители и заключенные (зачастую совмещавшие обе функции), желая увековечить свое пребывание на Абубеле. Правду сказать, никто из великих никогда и не покушался на сомнительную белизну стен тюрьмы, поэтому история не много потеряла, когда исчезли надписи типа «Здесь сидел Кровавый Пако».
Якоб Бен-Натан, тюремный писарь, пытался смазать входную дверь административного здания. Сегодня он принес новый состав  - смесь репейного масла с рыбьим жиром. Чем он ее только не смазывал, ничего не помогало. Рулады, выводимые тяжелой дверью, менялись в зависимости от погоды, чему он никак не мог найти объяснения, даже перерыв всю тюремную библиотеку (все десять книг, завещанные старым капелланом). Круглые очки с толстыми стеклами были за дужки прочно завязаны на затылке писаря ботиночными шнурками. Загорелое лицо было изборождено морщинами, преимущественно в горизонтальном направлении. Мелкие кудряшки неопределенного цвета, начинаясь у оттопыренных ушей, убегали на затылок, чтобы вынырнуть с другой стороны, обрамляя, таким образом, гладкую и загорелую макушку. Обычно он носил морскую тельняшку, но сегодня, из-за праздничных хлопот, нацепил форму.
Какая бы жара не нависла над Абабуа, в тюремных коридорах неизменно тянуло холодом. Единственным украшением приемной была висевшая на стене акварель, нарисованная покойным капелланом. Он увлекался натюрмортами. К примеру, висевший в приемной, изображал застеленный газетой («Абабуанский Прогресс» от 23 марта 1955 года) табурет, на котором стояла пустая бутылка, пачка дешевых сигарет и осклабившийся череп, очевидно, напоминавший о бренности земных радостей. С точки зрения Якоба Бен-Натана, художнику более всего удалось передать игру света на зеленом стекле бутылки. Почти все его работы были связаны с кальвадосом, будь то яблоки, дубовые бочки, глиняные стеклянные бутылки, все принадлежности производства дивного напитка с любовью отображались на небольших акварелях.
Сегодня ведь праздник, черная пятница. Одновременно, праздник Святой Бригитты – редкое сочетание, Якоб Бен-Натан не помнит, когда было такое. А по праздникам туристы допускались на Абубель. Он очень медленно открыл скрипучую дверь. Получилось беззвучно. Неужели найдено средство? Писарь распахнул ее быстро. Режущий слух визг заставил его содрогнуться. Он сплюнул в сердцах и захлопнул дверь изо всех сил.
О-о, этот зануда, Оскар Барелли уже здесь! Кто его пригласил, хотел бы знать Якоб Бен-Натан. Но такие и без приглашения пролезут, несмотря на инвалидную коляску, а скорее всего, именно благодаря ей. Тощий бедняга Альфонсо Гойкоэчеа согнулся под тяжестью мешка с яблоками.  Да еще и катит коляску своего патрона.
- А еще, помню, был случай… - послышался голос дона Оскара, но скрип двери заглушил его.
В приемной было темно и прохладно. Дон Сигизмунд не любил тратить деньги (пусть даже и казенные) попусту и экономил на электричестве. Туристическая фирма, привозящая на экскурсию в день Святой Бригитты туристов на Буабель, жаловалась на скудное освещение в часовне. Но дон Сигизмунд был непреклонен, в конце концов, туристы на остров приезжают раз в год, а лампочки так часто перегорают…
Весь персонал тюрьмы совмещал различные должности. Арестанты не были исключением: мели и скребли полы во всех помещениях, готовили еду, стирали, только что не сторожили сами себя. С утра Якоб Бен-Натан уже поработал в качестве гида для трех групп туристов. Сейчас на остров прибывает четвертая и последняя экскурсия, остающаяся посмотреть вечерний фейерверк, который устраивают на бульваре Абабуа. С Буабеля это будет выглядеть букетами цветов, расцветающими на фоне огней столицы.
Дон Сигизмунд собрал в своем кабинете благородных донов для дегустации кальвадоса этого года, а заодно и отметить праздник. Якоб Бен-Натан решал дилемму: отдать должное крепкому напитку или ограничиться двумя-тремя рюмками, ведь предстоит еще раз рассказывать историю Святой Бригитты Абабуанской для туристов? Доны так шумно обсуждали достоинства (о недостатках лучше было бы помолчать) кальвадоса, что телефонный звонок был едва слышен. Ближайший к аппарату дон Альфонсо Гойкоэчеа снял трубку.
- Алло, - зевая, промямлил Альфонсо. – Розита? Донья Розита! Что случилось? Дон Оскар, я сообщу… чтобы немедленно… - он кивал головой на тонкой шее с выпирающим кадыком, - что Дона Гусмана… съела Матильда… - он уставился на подошедшего дона Сигизмунда.  
Тот, подняв густую рыжую бровь, смотрел на встрепанного Альфонсо.
- Матильда съела Дона Гусмана…
- Ну-с, зачем же теперь так волноваться? – дон Сигизмунд развалился в своем кресле. – Съела, так съела. Мужчины всегда страдают… - Он зевнул. – Доном больше, Гусманом меньше…
- Что? Мы ждем дона Гусмана? – вскинулся Якоб-Бен-Натан. – Добро пожаловать на Абубель!
- Якоб, ты все путаешь! – погрозил пальцем дон Сигизмунд. – Дон Гусман уже почил, следовательно, нам нужно ожидать прибытия на Абубель прекрасной доньи Матильды, Спроси, Альфонсо, она хорошенькая? Дон Гусман пошел ей на пользу?
Альфонсо, не отвечая, внимал трескотне, льющейся из трубки.
- До чего дошло, Якоб, ты слышишь? Женщины уже поедом едят мужчин!  - заметил дон Сигизмунд, обмахиваясь широкой шляпой Альфонсо.
- Я всегда говорил, что эти женщины до добра не доведут! – глубокомысленно заметил дон Оскар.
- Говорил – мне?!   - возмутился дон Сигизмунд. – Да что ты понимаешь в женщинах! – Он вытащил из сейфа глиняную буабельскую бутылку. - А теперь попробуем кальвадос этого года.

***

В старинной, с метровой толщины стенами часовне было так прохладно и сумрачно. Старое здание окружали иудины деревья, сейчас они были в цвету, и стены утопали в сиреневой пене. Часовней в последнее время пользовались нечасто: старый падре почил в бозе и был последним, так сказать, клиентом часовни, в которой он служил на протяжении, никто уже не помнил, скольких лет. После его смерти замены все как-то не находилось, и обязанности тюремного капеллана исполняли по очереди то дон Сигизмунд, то старший надзиратель, в зависимости от того, кто из них проигрывал в карты. Якоб Бен-Натан увиливал от этой повинности на том шатком основании, что не являлся христианином. Дон Сигизмунд, вооружась старой библией, пытался доказать писарю, что разница не настолько велика, чтобы не прочитать парочку молитв, тем более, что заключенные, не искушенные в богословии, вряд ли заметят.
Несколько лет назад на Абубель со всеми предосторожностями были доставлены витражи, оплаченные в основном только что принявшим бразды правления мэром Абабуа.  В тот год ожидали приезд на Абабуа папы римского. Несомненно, посещение святыни, связанной с деяниями небесной покровительницы Абабуа, вошло бы в план мероприятий. Витражи украсили часовню, но Абабуа так и не дождался момента, когда святейшие туфли папы ступят на землю архипелага.
- …завидев сарацинские корабли, всем приходилось браться за оружие, - заученно бубнил Якоб Бен-Натан.
Туристы, задрав головы, рассматривали витражи, где уместилась вся история  святой Бригитты. Камелло, правда больше был занят наблюдением за Норой Амстер. Потеряв ее из виду на некоторое время в отеле «Капитан Флинт», он догнал девушку у кассы морских экскурсий. Нора в узком белом платье и сандалиях с длинными ремешками, крест-накрест затягивающих ее загорелые ноги, стояла посреди часовни. Она была поглощена витражами, которые, конечно же, стоили того.
Бригитта, одетая в рыцарские доспехи, замахнулась на смуглого сарацина, поднявшего руку с ятаганом. Его лицо кого-то смутно напомнило Норе. Неожиданно тень легла на витраж Нора вздрогнула. Всего лишь прозрачное облачко на минуту закрыло солнце, неузнаваемо преобразив картину. Глаза сарацина – черные глаза Джошуа – неотрывно смотрели на нее. Всего лишь минуту назад, испуганное выражение их, сменилось смертельной  - предсмертной – злобой. Нора задержала дыхание. Ей показалось, как с тихим шелистом катятся блестящие камешки на пол, и темная кровь заливает их…
Она помотала головой и выбежала наружу. Как нарочно, яркое солнце только и ждало, чтобы затопить площадку перед часовней жарким светом.  Нора зажмурилась и потерла глаза. Этого не следовало бы делать: тушь немедленно стала щипать и колоть глаза. Почти ничего не видя, Нора отошла в тень и достала из сумки платок.
Площадку перед часовней мел унылый старичок, похожий на ушедшего на покой бухгалтера. Полосатая роба наводила на мысль, что бухгалтер не устоял перед соблазном позаимствоать себе на старость тысчонку-другую. Осыпающиеся густо-сиреневые цветы иудиных деревьев, падали на каменные плиты дорожек.
-Ну же, О’Сколец, не пыли, видишь, сеньорита идет! – прикрикнул охранник.
Нора уже почти справилась с вредной тушью, как мимо нее с лязгом пронеслась инвалидная коляска с доном Оскаром. Он сидел с закрытыми глазами и, напротив, открытым ртом.
- А-а-а! – ревел дон Оскар, вцепившись в подлокотники. Колеса выбивали искры на камнях. Дорожка делала плавный поворот; вот коляска, чудом не рухнув в кусты, повернула и скрылась за углом административного корпуса. За нею, высоко вскидывая ноги, несся дон Альфонсо.
Нора отшатнулась, не успевая понять, что же это с таким шумом и завыванием промчалось мимо нее, и упала на каменный настил площади. Сумочка полетела в другую сторону, рассыпая все содержимое. Камелло кинулся поднимать сеньориту.
Из часовни вышли туристы и Якоб Бен-Натан. Он с облегчением вытер блестящую лысину: на сегодня и даже, на весь ближайший год, лекции о доблестях святой Бригитты закончились. Туристы окружили не пострадавшую при падении девушку, которую бережно поддерживал худощавый парень с коньячными глазами.
Бухгалтер на покое протянул ей сумочку.
- Кыш, кыш! – Замахал на него руками Якоб Бен-Натан. – От пыли не продохнуть! Сколько раз вам говорить, сначала надо полить двор!
Бухгалтер не стал возражать, он собрал свою метелку и ведро, и в сопровождении охранника, побрел по дорожке.

***

Гонки с препятствиями закончились для дона Оскара не столь счастливо. Грохот падения заставил замолчать все цикады, до того непрестанно стрекотавшие на высоких гледичиях, как шестеренки тысяч часов. Дон Оскар вывалился в кусты, а коляска, как норовистый конь, помчалась дальше. Альфонсо отстал далеко от своего патрона. Дон Оскар выдрался из цветущей жимолости и сел на бордюр. Начинающий вспухать кровоподтек украшал его левую скулу. Глаз с той же стороны казался прищуренным.
- Позвольте помочь вам встать, сеньор, - у доброго самаритянина получилось «вштать, шиньор», и маленькая, но, как оказалось, очень цепкая ручка подхватила дона Оскара с такой силой, что он быстро оказался в вертикальном положении. Добрый самаритянин, похожий на бухгалтера на покое, правда, в полосатой паре, принялся энергично отряхивать дона Оскара. Рядом стояла укрощенная коляска, которую поймал О’Сколец. Метла и ведро валялись на дорожке. Дон Оскар попытался дотянуться до своего средства передвижения.
- Штой! – в шепелявости самаритянина вдруг появились металлические нотки, - ешли пикнешь, приштрелю, как шобаку! Холера яшна!
Подопечные дона Сигизмунда, особенно долго задерживавшиеся на Абубеле, постепенно заимствовали слова из его лексикона. В бок дона Оскара уткнулся ствол. Ствол, какого именно оружия, он не знал, но подозревал, что калибр был не маленьким, 38 - не меньше, пронеслось в гудящей голове дона Оскара.
- Раждевайша, живо! – скомандовал арестант.
Саднящее ребро дона Оскара подсказало ему, что эта базука шутить не намерена.  Трясущимися руками он расстегнул пиджак, а О’Сколец проворно завернулся в него. Пиджак был ему почти до колен. Все это он проделал с необычайной живостью. Усевшись затем в инвалидную коляску, он приказал растерянному дону Оскару:
- Веди меня на выход. Да шмотри, беж глупоштей! – О’Сколец помахал рукой, засунутой в карман пиджака, я не побоюшь шделать дырку в твоем шмокинге.
- Куда-а?- проблеял дон Оскар.
- Вперед! – из широкого рукава О’Сколец вытянул худую жилистую руку и пальцем с обгрызенным ногтем указал направление. – Только вперед!
Путь до пристани Абубельской Глотки (бухта получила свое название за булькающие звуки, которые появлялись здесь во время прилива) занял не больше пяти минут, в течение которых он превратился из жертвы в компаньона. Медленное по началу, вращение колес его коляски, постепенно ускорялось по мере развертывания перед доном Оскаром блистательных перспектив, которые представлялись после реализации партии крупных бриллиантов.
- А мне хватит денег на новый мотор для «Черной пятницы» – запыхаясь, спрашивал дон Оскар, вихрем проносясь мимо караульных.
- Тебе хватит на мотор для космического корабля, капитан! Твоя «Пятница» станет линкором, авианосцем Индийского океана! – отвечал маленький бухгалтер, пряча под пиджаком закатанные полосатые штаны.
- А мы далеко поплывем? – спрашивал дон Оскар, вкатывая по сходням коляску на свой баркас.
    -  Мы будем бороздить Мировой океан от Аляски до мыса Доброй надежды! – отвечал О’Сколец, выныривая из поднятого воротника и с удовольствием оглядывая морской простор. – Всегда мечтал побывать у мыса Горн.  Адмирал, заводи мотор! От винта!
Баркас, фыркая и кашляя, как каторжник в последней стадии чахотки, отвалил от причала и пополз из бухты. О’Сколец стоял на носу, завернувшись в необъятный пиджак и скрестив руки на груди.

***

Дзандзаре, даже с помощью слепого Хьюго, так и не удалось решить кроссворд. Хотя, если бы удалось, он бы очень удивился. Еще ни разу в жизни он не решил ни один кроссворд до конца.
Неисповедимы пути начальства. Казалось бы, в вечерний праздник, мокрый арестант – это последнее, что должно заботить людей (ведь начальство – тоже люди, хотя сейчас Дзандзара в этом уже сомневался).  И, нет бы, ужинать в кругу семьи, так дону Рунау в голову взбрела странная мысль, срочно переправить (он посмотрел в документы) Андре Барбару на Абубель. Где логика (если бы он знал существование и значение этого слова) в этом распоряжении, он не понимал. Если бы, с одной стороны, преступник был очень опасен, до такой степени, что в городе за его сохранность переживали, то его следовало бы отправить на остров в сопровождении, по крайней мере, дюжины полицейских. Но приказ был кратким – переправить на небольшом катере, сопровождать одному (везет – как утопленнику) Наполеону Дзандзаре. Так уютно было сидеть вдвоем с Хьюго. Ты хотел увидеть фейерверк, сказал он сам себе, вот, пожалуйста, ты его увидишь весь, и даже - с моря. Во всей красе.
Объяснить арестованному необходимость поездки он не смог. Тот все твердил:
- Я требую консула!  Tout de suite!*
Дзандзара не знал ни слова на том языке, на котором изъяснялся арестант. Странно, думал Наполеон, и раньше в их участок приводили иностранцев, но с ними всегда можно было объясниться. Должно быть, его страна находится так далеко, что и вообразить нельзя.

* Tout de suite – немедленно (франц.)

Вот, занесло же его сюда, на Абабуа; а Дзандзара никуда за всю свою жизнь так и не съездил. Даже на Буабеле не был – вздохнул он. Хьюго пришлось запереть в камере, отчего Дзандзара испытывал несвойственное ему чувство неловкости.
Наполеон вывел Барбару и повел по коридору к выходу. Он сам вел машину по вечерним улицам. Иллюминацию включили уже давно, и город сиял разноцветными огнями. Подъехав к бульвару, он повел машину  к пирсу, где стояли полицейские катера. Мягкий ветер сменил жар, который ощущался от раскаленного за день асфальта. Дзандзара с удовольствием подставил лицо солоноватому дуновению. Бульварные огни отражались в воде. Иллюминированный трамвайчик фуникулера полз по горе, периодически исчезая за темными кронами деревьев. Дзандзаре вдруг захотелось мороженого. Он мрачно покосился на полуголого Барбару. Хорошо, хоть перестал возмущаться, очевидно, убедившись в неспособности конвоира к языкам. Барбару сошел в качающийся катер молча, как христианский мученик, то ли охрипнув требовать консула, то ли устав даже удивляться тупости этих абабуанцев.
Мотор ровно гудел, и они пошли прямо на восходящую из-за моря луну, такую жутко желтую, почти оранжевую, что можно было подумать, что и не луна это вовсе, а совсем другая, неизвестная и невиданная доныне планета. Барбару сидел у ног стоящего за рулем молчаливого конвоира (кто придумал назвать этого бесчувственного болвана Наполеоном?) и чувствовал себя отдавшимся на волю волн. Вот именно, на волю волн. Красивое выражение. Если бы не обстоятельства, поездка на приближающийся остров была бы приятной. А складывалось все так неплохо. В самолете придуманный накануне наряд так удачно скрыл внешность Барбару и Камелло (где-то сейчас болтается мальчишка?), что ни Амстер, ни Марьямякки не заметили слежки. Однако, горячее место – это Абабуа, если в отелях тут взрывают почем зря. Ну, надо надеяться, завтра можно будет отыскать хоть одного человека, говорящего по-французски. Барбару чуть было не задремал, убаюканный качкой. Шум мотора не позволил заметить стрекот вертолета.
Дзандзара задрал голову кверху, следя за приближающимся вертолетом, и не успел отвернуть руль в сторону, как баркас дона Оскара врезался в полицейский катер. От внезапного толчка все четверо оказались в воде. Барбару плавал очень плохо, поэтому, как только увидел рядом с собой барахтающегося человека в облепившем его пиджаке, вцепился в него мертвой хваткой. Неожиданно сверху пророкотал усиленный мегафоном голос с неприятным акцентом:
- Бербер! Кого я вижу! Сколько лет, сколько зим! Как поживаете?
Спасительный пиджак, за который Барбару так удачно схватился, оказался скинутым его владельцем. Барбару снова забил по воде руками в поисках опоры. Пиджак пошел ко дну. Барбару с ужасом представил, какая глубина под ним, как в темноте там плавают акулы. С удвоенной энергией он попытался дотянуться до владельца пиджака, но тот, вместо того, чтобы протянуть младшему инспектору руку помощи, замахнулся на Барбару чем-то сверкающим в луче прожектора. Резкая боль обожгла лоб француза.
- Бербер! – загромыхало сверху. – Хватайся за лестницу!
Этого Барбару уже не слышал. Погружаясь уже с макушкой, он нашарил рукой чью-то ногу, и уже не выпускал ее, пока какая-то сила не вытянула их обоих из воды. Кровь со лба заливала глаза Барбару, он носом уткнулся в крепкий трос лестницы. Нога О,Скольца, за которую он все еще держался, начала дергаться с такой энергией, что, не схватись Барбару за лестницу, оказался бы снова в воде.
- Бербер, кто это с тобой? – вопрошал голос из вертолета.
По раскачивающейся лестнице медленно поднимались двое мокрых мужчин.
Дон Оскар уцепился за перевернутый катер. Он отлично видел, как сверкающее нечто плюхнулось в воду. Что бы это могло быть? Он завертел головой, пытаясь запомнить место относительно маяка Буабуа. По другую сторону катера сосредоточенно сопел Дзандзара. Он размышлял о том, что ему будет за упущенного арестанта. И не знал, радоваться ли тому, что свой табельный пистолет он оставил в столе, под нерешенным кроссвордом.  Пистолет остался целым и невредимым, чего не скажешь об арестанте, удалявшимся на,  неизвестно откуда взявшемся, вертолете. И в эту минуту грянул фейерверк сразу на всем Абабуа.

***

Нора печально стояла у абубельского парапета. Вся группа туристов ожидала  зрелища, расписанного во всех красках гидом. О пропаже пояса даже не заявишь – в таможенной декларации она его не указала. Она долго искала в траве возле часовни, а худощавый юноша с коньячными глазами даже ползал на коленях, и все спрашивал, что же, собственно, они ищут. Не могла же она сказать, что ищут они бриллианты Джошуа на 5 миллионов долларов.
На абабуанском берегу одновременно расцвели букеты фейерверка – по всему бульвару. Только спустя 5 секунд до Абубеля донесся звук пальбы. Туристы восхищенно закричали «ура».
Получив обещанные гидом впечатления, экскурсанты, взошли по сходням на катер. Якоб Бен-Натан, пересчитав их, с облегчением убедился, что никто из них не заблудился на Абубеле и махнул рукой рулевому.  
Он шел к административному корпусу, срезая угол, как из кустов вылез на четвереньках помятый дон Альфонсо. Писарь едва не закричал от неожиданности, тем более что не сразу узнал   старого знакомого: нос Альфонсо распух и держался чуть ли не поперек его вытянутого лица. Альфонсо шатало из стороны в сторону, и он что-то пытался втолковать Якобу Бен-Натану. Язык у него заплетался. Кальвадос в этом году слишком крепкий, подумал писарь. Неожиданно завыла сирена.
- Не может быть!
Якоб махнул рукой на Альфонсо и рысцой припустил к дону Сигизмунду. Побег редко случался на Абубеле. Те,  кто рисковали выбраться с острова вплавь, обычно не выдерживали необычайно холодной воды у острова, которую приносило Абабуанское течение. Оно же уносило пловцов в сторону от Абабуа.

***

Камелло стоял на палубе туристического катера и рассеянно следил за вертолетом, зависшим недалеко от маяка Буабуа. Наконец, он унесся на север, потушив прожектор.
Катер неспешно скользил к Абабуа. Может быть, предложить руку мадемуазель Норе и проводить ее до отеля, думал Камелло, тем более что и он живет там же. Пока живет, ведь денег у него почти не осталось. Но мадемуазель была не в настроении и удалилась в салон катера. Камелло почувствовал, что сейчас лучше не соваться и остался на палубе.
С Абубеля взвилась в воздух сигнальная ракета и повисла над водой. Там тоже решили фейерверком отметить праздник, подумал Камелло. В волнах что-то белело. В угасающем вечернем свете он заметил машущие руки возле перевернутого катера.
- Стой! – завопил Камелло и бросился к рулевому. – Человек за бортом!
Закоченевших Дзандзару и дона Оскара с трудом отцепили от борта; Камелло и еще двум мужчинам пришлось прыгать в воду, чтобы переправить их на прогулочный катер.
Вертолет удалялся от Абубеля на север. Или на юг, Барбару не мог разобрать. Он сидел на полу рокочущего вертолета в луже воды. Его невольный спаситель, накинув ветровку, жадно пил из горлышка бутылки, покряхтывая и отдуваясь. Рядом с ним сидел лохматый хиппи и рисовал вопросительные знаки в красном блокноте.
C’est formidable *, подумал Барбару, куда меня занесло? И ему показалось, что хиппи ему подмигнул.

C’est formidable – это великолепно (франц.)

ПОСЛЕСЛОВИЕ.

Трудно сказать, куда именно занесло потом Барбару, но только достоверно известно, что в Париж он не вернулся.
Не вернулся и Камелло. Познакомившись с доном Оскаром, он согласился на предложение спасенного, помочь в проведении некоторых морских изысканий. Поскольку дон Альфонсо со свернутым набок носом решительно не годился к нырянию, Камелло был принят на борт баркаса как аквалангист. Местом их поисков было место аварии – посреди Сержанской бухты. Пока что поиски были безрезультатными, но дон Оскар не терял надежды найти сверкающее украшение. Может быть, потому, что он никогда не терял надежды. Инвалидная коляска была заброшена. Дон Оскар даже слегка, но только слегка, похудел, беря уроки дайвинга у Камелло. Впрочем, яблоки на Абубель они с Альфонсо доставляли с точностью часов.
Не вернулась в Париж Нора Амстер. Она приняла участие в конкурсе «Мисс Абабуанская регата»  и – выиграла. Гонки парусных яхт состояли в этом году, как и всегда – удачно. Погода была исключительно благоприятная. Этот факт организаторы и участники регаты связывали с удачным выбором красивой сеньориты, призванной ударять в гонг на старте. На одном из празднеств она познакомилась с доном Рунау.
Не вернулась в Париж Мишель Твери. Совершенно неожиданно она получила гонорар за изданную в Котт-д-Ивуар книгу стихов японской придворной дамы, которую Мишель переложила на французский язык еще в Париже. Мишель не могла понять, каким образом ее красный блокнот попал в Африку. Она сняла маленькую комнатку в верхней части города, называемой Патамд’арт. Район считался местом поселения поэтов и художников. Из окна виднелась Сержанская бухта; и Мишель, колеблясь между живописью и поэзией, остановилась на последней. Медленно приходили слова. Но она не спешила. В Патамд'арте невозможно было спешить. Название своего сборника она уже придумала – «Чайная свеча». Прохаживаясь, по диагонали  в своей комнате, она читала вслух, слегка подвывая:
«Свечу зажгу чайную,
Поставлю чайник глиняный.
Слова начну складывать,
Насыплю чай жасминовый.

Тра-ля-ля-ля-ля,
Луна плывет унылая.
Назло всему вечером
Я выпью чай жасминовый»
Что бы вставить вместо «тра-ля-ля»?  
Не вернулся в Париж Марти Марьямякки. Глупый несчастный случай оборвал его жизнь. Лодка по пути на Буабель, куда он плыл, чтобы выяснить рынок сбыта кукурузных хлопьев, перевернулась, Марти стукнулся виском, и ничего уже нельзя было сделать посреди моря. Нанятый им рыбак привез его обратно на Абабуа, где его и похоронили.
Дон Рунау был благополучно избран мэром города, женился на «Мисс регата» – Норе Амстер.  Деятельность его в качестве мэра была настолько благотворна, что образовавшаяся партия «Прогресс – в каждый дом» (сокращенно – ПроКаД) решила выдвинуть его в кандидаты на выборы Президента Абабуа. Рупором его партии стала популярная газета «Чем мы дышим», в которой успешно печатался дон Бикицер, нашедший прелесть в политической деятельности.
У Макуны родилась дочь. Но он решил не останавливаться на достигнутом и добиться-таки рождения сына. По вечерам он играл с Джеффри в нарды на своем балконе, увитым виноградом.
Джеффри повысили в звании. Он стал старшим патрульным. По выходным дням он засиживался в библиотеке над книгами по дедукции и подумывал о поступлении в колледж.
Дзандзара похлопотал в социальной службе, и Хьюго получил документы и даже пенсию.  
Донья Розита успешно справилась на конференции с парадигмой и через год возглавила новую больницу сестринского ухода. Хьюго устроился туда сторожем после того, как сержант Дзандзара поручился за него.
Дон Наполеон был неотразим в парадной полицейской форме и после беседы с доньей Розитой купил два билета в «Зеленый театр».
Дон Гусман не пошел Матильде на пользу. После трапезы ее пришлось везти к ветеринару. Но все обошлось.
Ничего не изменилось и на Абубеле; дон Сигизмунд днем занимался усовершенствованием сигнализации, а по вечерам играл с Якобом Бен-Натаном и старшим надзирателем в «кинга» и дегустировал кальвадос «этого года».

КОНЕЦ

1992-2002 гг.