И опять я уехал на север, в знаменитую Белушью Губу или, попросту, Белушку. Там уже были знакомые и друзья, известная работа, и время до весны пролетело быстро. В этот раз мне сильно повезло: было несколько недель относительно тихой погоды, и полярная ночь побаловала нас северным сиянием, когда я был в Рогачёво. Это нечто! Такой красоты и мощи природной не видел я никогда и не увижу больше, наверное. Довелось мне испытать пару раз землетрясения, пережить сильнейший шторм морской на борту сторожевика с погранцами, но это всё – злобная стихия, разрушительная. А северное сияние – оно тихое, миролюбивое, изумительной красоты и… плакать от него хочется почему-то. У меня, во всяком случае, в носу щипало и слёзы наворачивались.
Вернувшись домой, отчёт свой Музе Ипполитовне о делах я начал, конечно, с рассказа о северном сиянии. Но блин вышел комом. Я вскакивал, размахивал руками, заикался, опять садился, но слов, чтобы описать всю красоту увиденного и передать свои эмоции, найти никак не мог. Отчаявшись, я замолк. Муза сказала своё любимое:
- Дурачок! Ладно, оставь пока северное сияние. Говори о жизни и работе…
А что ей рассказывать о жизни и работе? Всё так обыденно и просто, и никаких происшествий, и здоровье в порядке. Отчёт мой уложился минут в пять.
- Ну и славно! – сказала Муза. – Тогда давай ужинать, мясо готово уже…
А назавтра Муза принесла мне книгу, из которой торчала бумажная закладочка.
- Возьми-ка, ВиктОр, почитай, думаю, полезно тебе будет.
Я взял книгу. На старом выцветшем кожаном переплёте золотом сверкало: П.И. Мельников (Андрей Печерский), «В лесах», кн. I. Нет, не читал я такой. Открыл книгу на закладочке, пробежал глазами несколько строк, и уже не смог оторваться.
Прошу простить меня моих читателей, но я не могу не привести отрывочек из книги этой. Бывают такие моменты, события, люди или вещи, которые становятся поворотными, переломными, памятными на всю жизнь. Вот такой для меня стала эта книга Мельникова-Печерского.
"Слово "северное сияние" народ не знает. Это слово деланное, искусственное, придуманное в кабинете, едва ли не Ломоносовым, а ему, как холмогорцу, не могло быть чуждым настоящее русское слово "пазори". Северное сияние -- буквальный перевод немецкого Nordlicht. У нас каждый переход столь обычного на Руси небесного явления означается особым метким словом. Так, начало пазорей, когда на северной стороне неба начинает как бы разливаться бледный белый свет, подобный Млечному Пути, зовется отбелью или белью. Следующий затем переход, когда отбель, сначала принимая розовый оттенок, потом постепенно багровеет, называется зорями (зори, зорники). После зорей начинают обыкновенно раскидываться по небу млечные полосы. Это называют лучами. Если явление продолжается, лучи багровеют и постепенно превращаются в яркие, красные и других цветов радуги, столбы. Эти столбы краснеют более и более, что называется багрецы наливаются. Столбы сходятся и расходятся - об этом говорится: столбы играют.
Когда сильно играющие столбы сопровождаются перекатным треском и как бы громом - это называется сполохами. Если во время северного сияния зори или столбы мерцают, то есть делаются то светлей, то бледней, тогда говорится: "Зори или столбы дышат".
Наши лесники, равно как и поморы, обращающиеся с компасом, давным-давно знают, что "на пазорях матка дурит", то есть магнитная стрелка делает уклонения.
Случается, что небо заволочено тучами, стоит непогодь, либо метель метет, и вдруг "матка задурит". Лесники тогда знают, что на небе пазори заиграли, но за тучами их не видать.
Замечательно, что как у поморов, так и у лесников нет поверья, будто северное сияние предвещает войну либо мор. Свойство магнитной стрелки и влияние на нее северного сияния они называют "тайной божьей силой"…
Прочитал я, и сижу, как оглоушенный. Я же это всё видел, собственными глазами, и не один раз! А сказать ничего не смог – слов не нашёл. А слова-то, оказывается, есть, и люди их знают. Это я их не знаю! Вот уж воистину дурачок…
А Муза посмотрела на меня внимательно и подтвердила:
- Правильно, дурачок! Только смотри: ты сам себе это сказал. А раз так, значит, не безнадёжен. Надо учиться, ВиктОр. Вот выучился же ты своему делу. Вот и этому делу – писать – тоже учиться надо. Как? Других читать, самому писать, и крепко-крепко думать. Так любому делу учатся. И раньше, и сейчас. Главное – крепко думать. Одного вдохновения и эмоций бурлящих мало. Нужен фундамент. Любой дом на фундаменте стоит…
С тех пор книга эта Мельникова-Печерского всегда лежит на столе моём напоминанием о словах Музы Ипполитовны.
А через несколько дней зашла ко мне под вечер бабка Пелагея. Мы с Музой как раз собрались чай пить. Пригласили и бабу Пелагею. Но она губы поджала и заявляет:
- Ты мне, голубь, голову чаем своим не морочь! Скажи-ка лучше, что мы будем младенцу дарить?
- Какому младенцу, баба Пелагея? Ты о чём?
- Ну, здорово! А что у друга твоего Сергея сын родился, ты знаешь?
- Сын? У Сергея? У Клавы, то есть… Нет, не знаю. И когда же?
- Сегодня, аккурат под утро. Три с половиной кило весит, и росту полметра. Всё как положено!
- А что же он молчал, я ж был у него, как приехал, Яксика забирал. Ни слова…
- И правильно делал, что молчал! Чтоб не сглазить!
- Это что ж, я, что ли, серёжкиного сына сглажу?
- Ну, не ты, а вообще, другой кто-нибудь. Ладно, ты мине тут не командовай! И воопче, толку от тебя никакого, как от козла молока! Иди кури, голубь, а мы тут с Музой Ипполитовной погуторим по-своему, по-женски…
(Должен заметить, что бабка Пелагея, при всей своей несдержанности языка, разговаривала с Музой исключительно политкорректно и называла её по имени-отчеству. А Муза звала её бабушкой, что Пелагею заметно радовало. Хотя кто кому мог быть бабушкой…)
Купили с Музой коляску, кроватку детскую и белья целую кучу.
А вскоре мы с Сергеем и Клаву с младенцем привезли домой. Мальчонка вёл себя спокойно, и только щурил голубенькие глазки. Имя ему дали Акинфий. Серёга объяснил:
- Дед у меня был Акинфий. Помер когда, было ему сто четыре года. Да и то не сам помер, а деревом в тайге его придавило, на охоте. Силой и здоровьем его Бог не обидел. Глядишь, и малой наш в него пойдёт. Акиша…
А что, красивое имя – Акинфий. И Акиша – тоже ничего, звучит.
И хорошо мы выпили за здоровье и счастье Акинфия Сергеевича и матери его Клавдии.
Собралось гостей много: я с Музой, Егорыч, бабка Пелагея, Пашка её с невестой своей длинноногой, серёгин коллега, бывший сосед по комнате, с подругой, Алексей, директор собачьего клуба. А генерал из Союза "афганцев" поздравление прислал с Алексеем и подарок – комбинезончик голубой на гагачьем пуху. Вот так, знай наших!
Славный получился праздник.
А на следующий день состоялся у нас с Музой Ипполитовной серьёзный разговор…
(Милые дамы и уважаемые господа, ещё не вечер! Следите за рекламой!)