Мы шли сквозь изменчивый мир, но дорога все также вела нас вперед, не сворачивая и не кончаясь. Я был счастлив, потому что был готов идти с ней до бесконечности, хоть вперед, хоть назад… Ведь я совсем не знал ее; не знал голубых, с большими черными зрачками глаз, не знал губ-бабочек, что вечно махали крылышками, сменяя все возможные виды улыбок, не знал вкусно пахнущих волос, не знал ее юного, покрытого блестящей, загорелой и гладкой кожей, тела. Я лишь мог угадывать то, о чем она думает, смотря в бездну ее глаз, слушая шелест ее губ, смотря на нежные изгибы ее сарафана и видя, как двигаются стройные ножки, будто ножницы: чик-чик!
Но потом она утомилась, и цвет начал тускнеть на глазах. Трава вокруг склонилась ближе к земле, превращаясь в мертвые иголки – приходила осень; мы сидели на скамейке, пытаясь отдохнуть от проделанного пути и подумать о том, как же идти дальше. Она все время почему-то пыталась отсесть на соседнюю скамейку, уныло склоняя головку вниз и больше не шелестя губками. Но я был настойчив и терпеливо подсаживался к ней, обнимая ее за талию и чувствуя, как она вся напрягается при этом, словно натягиваемая струна гитары и что следующим сказанным словом станет тишина и ее горячее дыхание, обжигающее мне ухо… Иногда мы вскакивали вместе, и луна, смотрящая с укоризной и еле уловимою тоскою сквозь ветки раздетых деревьев, вдруг потухала и с хлопком превращалась в солнце, весело светящее нам в лицо, и мы прыгали, прыгали, пока ступни не начинали скулить, и мы смеялись, смеялись, пока животы не начинали колоться, но потом я оборачивался и чувствовал запах сырости, а она сидела под луною на скамейке, склонив, как и обычно, свою милую головку вниз.
Почему-то я не сразу ощутил, что мы перестали идти и встали на месте, отдалившись друг от друга на шаг. Помнится, она наступила босою ногой на острый камешек и вскрикнула, присев на корточки и потирая пятку. Я опустился рядом и целовал ее ножку, закрыв глаза и наслаждаясь каждым прикосновением к ней, но, ощущая, тем не менее, что с каждым разом поцелуи даются все тяжелее и тяжелее. И открыв глаза я внезапно обнаружил себя с бутылкой в руках и в трениках, с вытянутыми коленками, с пальцами, торчащими из дырявых тапочек. И горькое, горькое понимание чего-то упущенного, навсегда ушедшего внезапно пронзило меня. Ко мне пришло осознание прошлого… Я ощутил её тяжелый, тоскливый, как у луны, взгляд. «Вика, - сказал я. – Прости меня за все…» Лишь кончики ее губ-бабочек дрогнули и слезинки, выскочившие из глаз, окруженных узором морщинок, побежали вниз по впалой щеке. Я сжал бутылку сильнее и повторил: «Прости меня, если можешь».
2008г.