СОЛО ДЛЯ КЛАРНЕТА
Рассказ
Во времена настали сегодня, а! Прямо какие-то шизофренические. Там террористы захватили самолет с пассажирами. Там взорвали газопровод. Там кого-то шлепнули по заказу. Ужас! Страшно даже включать приемник или телевизор. Кругом кровь, стрельба, взаимные непримиримые притязания — клановые, территориальные, межэтнические.
А Боря Ситник работает музыкантом. Кларнетистом, всего лишь. В полковом оркестре местной воинской части. Жена его, Лариса, — в домашнем обиходе Люси — трудится медсестрой. Маленькие люди. Незаметные, в сущности. Одним словом, обыватели. Да-да, обыкновенные обыватели, из которых и состоит всякое нормальное общество. И им трудно сориентироваться в этом вздыбившимся хаосе.
Хотя говорят, что и в хаосе есть своя логика. Может быть. И, наверное, объективный историк сказал бы: идет нормальный процесс распада империи. Распада ее экономики, культуры, уклада жизни. Но всегда ли подобный распад сопровождается таким маразматическим падением нравов? Или возможны все же другие исходы и варианты? Трудные вопросы. Да и Боре на них не ответить: он воспринимает жизнь непосредственно, со страхом наблюдая, как на его глазах рушится что-то такое большое, грандиозное, что считалось раньше незыблемым. Не угодить бы под обвал ненароком. А ведь шли-то мы совсем не туда, куда попали. И предрекалось нам светлое будущее. Теперь, вероятно, наши пророки переворачиваются в своих гробах на том свете. Ошиблись ребята. А мы, наивные глупцы, поверили им.
Боря музыкант не без божьей искры. Временами он пытается сымпровизировать эту ситуацию на кларнете. Но грустным получается его соло. И в конце оно почему-то ниспадает в мрачный минор.
Люси, провожая утром мужа на работу, полная тревоги: вернется ли целым и невредимым?
В соседнем подъезде пропал мужик. Уже с полгода. И — с концами. Нет человека, нет. Канул в Лету.
В подъезде, в котором живут Ситники, одному жильцу проломили голову. Сняли шапку и кожаную куртку. Хотя Боре за свою одежду бояться нечего: на работу он ходит в военной форме. Кому она нужна?
В семье уже давно идет разговор о средствах самозащиты. Надо что-то купить на всякий случай: газовый баллончик или газовый пистолет. На баллончиках, говорят, можно обмануться: часто продают липу. Пистолет — Ситники интересовались — стоит дорого, 75 долларов. Это, конечно, им не по карману. Люди они небогатые, и того, что они вдвоем зарабатывают едва им хватает на весьма скромное существование. Но что-то надо приобрести. К тому же бывает, что Боря иногда возвращается с работы под хмельком. После жмуров. Так на жаргоне музыкантов называют покойников. Полковое начальство давно закрыло глаза на факт этого отхожего промысла родного оркестра. Что поделаешь, людям надо же как-то жить. А при сегодняшних ценах и нищенской зарплате — это больная проблема. Кризисность социальной ситуации диктует им неординарные формы ее преодоления.
В состоянии подпития жизнь представляется Боре не такой уж и безысходной. Однако на второй день наступает отрезвление. И опять он, подавленный вновь подкинутой информацией о насилии, колеблется, как маятник, между страхом и тяжкой необходимостью оградить себя от возможной агрессии. Нет, все же надо что-то купить. Для самообороны, исключительно для самообороны. Так будет спокойнее и надежнее. Последний инцидент, произошедший на днях, убеждает его в этом желании окончательно.
Как обычно, около семи, Боря пешком возвращался из части к себе домой. Стояло душное предвечерье. Целый день солнце палило неимоверно, и люди, обессилившие и разомлевшие, пытались укрыться от него в тени.
Уже почти у самого дома, чуть ниже автобусной остановки, со стороны ателье, он вдруг увидел медленно переходящего через дорогу мужика лет под сорок. Тот был бос, без головного убора, левую руку держал прижатой к шее, и из-под нее по спине и груди стекала кровь. Переходил он дорогу медленно. Даже не переходил, а как-то монументально перемещался, стараясь не делать лишних движений. Лицо его было искажено болью.
Боря опешил. На остановке толпа людей заметила переходящего через дорогу окровавленного человека и молчаливо вытаращилась на него: осилит дорогу или нет? А человек мучительно преодолевал пространство, неся себя со всей осторожностью. Благо, что в мот момент на дороге не было машин.
— Нажрался, скотина, до чертиков, — сказала какая-то очень всезнающая мадам, комментируя происходящую сцену. — Завязалась драка, вот и пырнули его…
Однако окровавленный был трезв. Проходя мимо Бори, он страдальчески скосил на него глаза. Ситник не выдержал этого взгляда, потупил голову. А тот, не меняя ритма движения, прошел дальше и метрах в тридцати от Бори свернул во двор близлежащего дома. Толпа облегченно вздохнула.
— Видали? — спросил Боря, все еще не выходя из состояния замешательства, невесть откуда подвернувшегося старика с палочкой.
— Что? — сказал тот.
— Пошел человек, истекающий кровью.
— Целый? — спросил старик.
— В каком смысле? — удивился Боря.
— В прямом.
— Ну, конечно, целый!
— Оклемается. Это, милый, чепуха. Я вот недавно видел человека в кусках. Во фрагментах, так сказать. Это была картина! Одни куски: голова там, туловище там, — развороченная взрывом машина… Да. — И пошел дальше.
Ситник растерянно оглянулся вокруг. Толпа гудела потревоженным роем пчел. На противоположной стороне улицы появилась девушка с белым пуделем. Почти бесшумно проскользнул мимо Ситника "Мерседес". Лучи солнца, отразившись от его капота, на мгновение ослепили Борю. И он с очевидностью, доходящей до боли, понял: это ему не кажется. Это явь. Все это есть. Есть, к сожалению.
Дома, рассказывая Люси о происшедшем, он искренне возмущался:
— Нет, ты представляешь: среди бела дня, на глазах у множества людей, идет подрезанный и кровоточащий человек! И — никому нет дела до этого несчастного. Это же ужас! В какое время мы живем!
— Почему же ты сам не оказал ему помощь? — резонно спросила Люси.
— Я, знаешь, как-то сначала растерялся. А когда пришел в себя, он уже скрылся за поворотом.
Ночью он никак не мог заснуть, и роковой вопрос жены неотступно преследовал его. Он опять и опять вспоминал в подробностях происшедшее. В самом деле, почему он не оказал этому страждущему никакой помощи? Ну опешил сначала, допустим. Но ведь потом можно было его догнать, помочь хотя бы дойти человеку, наконец, вызвать скорую помощь.
За полночь разбудил жену и грубо сказал:
— Дай, я хочу тебя!
— Ты с ума сошел! — сказала Люси. — Прекрати! С чего это тебе вздумалось среди ночи?
Но он настойчиво повторил:
— Я хочу, хочу тебя!
И она вяло уступила. А ему казалось, в момент акта, что это он тому, тому окровавленному человеку посылает вослед жизнь. Но и это оказывалось ложью и уверткой, ибо рождение ребенка ими было отложено на неопределенное время. Они хотели его раньше — не было угла. Добыли угол — года три обставляли его, вылизывая. Потом началась перестройка. Получалось, перестраивать нечего. При такой неопределенности Люси не решалась на роды. Теперь их республика вышла из состава Союза, объявив себя независимой. Наступило время то ли национального возрождения, то ли национального разграбления, которое почему-то называли началом рыночных реформ. О ребенке и речи быть не могло. И они, как многие, жили, довольствуясь лишь одним оргазмом. Человек изобретателен, человек лукав. Он давно уже настроил вокруг полового акта целые институты, создал настоящую индустрию и даже высокопарно, чтобы не было ему стыдно перед самим собой за свою похотливость, нарек это явление культурой половой жизни. А что Господь даровал ему половой акт как средство продолжения рода человеческого, он намертво и преднамеренно о том забыл.
На следующий день, утром, собираясь вместе на рынок, — была суббота — они вновь вернулись ко вчерашнему инциденту. Но и тут он бессознательно схитрил перед собой: соскользнул на разговор о том, что пора в конце концов что-то приобрести для самозащиты. Она согласилась: пора.
Рынок они посещали вместе: роль покупателя выполняла Люси, Боря, естественно, — роль носильщика. Нерасторопный, он не умел торговаться: платил столько, сколько запрашивали продавцы. И в рыночной толчее чувствовал себя всегда чужаком.
Обычно Люси оставляла его возле прилавков, где торговали рыболовными снастями: здесь было меньше народа. Она сносила ему туда свои покупки, постепенно заполняя ими его большую спортивную сумку. Когда все необходимое было куплено, они отправлялись домой.
Стояла середина сентября. Рыба пошла на клев, и покупателей принадлежностей для её отлова сегодня было больше обычного. Здесь рыбак мог купить все, что его душе было угодно — от элементарного крючка до надувной лодки. Сверх того он мог получить еще консультацию, как пользоваться тем или иным инструментом.
Боря, равнодушный к рыбной ловле, прошелся по торговому раду, как по музею: удочки, подсаки, катушки, сети, ласты — неинтересно. И стал ждать на условленном месте Люси. А люд шумел, придирчиво торговался.
Подошел мужик, ханыговатый на вид, плюгавенький, сказал полушепотом Боре:
— Пика нужна?
Ситник не понял.
— Что?
— Нож, нож нужен?
Щелчок — и в направлении Бори в правой руке незнакомца выкинулось лезвие ножа.
— «Щучка», — сказал мужик, — ручная работа. Недорого прошу: на пару пузырей водяры. Возьмешь?
Нож по форме в самом деле напоминал щуку. Он был тщательно отполирован и весь сиял. Боря попытался закрыть лезвие ножа, но оно не поддавалось. Незнакомец продемонстрировал как возвращать лезвие в исходное положение. Потом снова раздался щелчок и лезвие выбросилось.
— Усек?
Ситник проделал тоже самое, что ему показал продавец ножа, — лезвие, фиксируясь, выскочило из колодочки. Да, красивая штукенция. Во всяком случае, сработанная добротно.
Боря заколебался. Он прикинул стоимость двух бутылок водки. Дороговато, конечно. Ну а что сейчас дешево? Хотя лучше бы ему все же приобрести газовый пистолет. Но, как говорят, протягивай ножки по одежке.
— Беру, — сказал он и отсчитал плюгавому положенную сумму. Нож спрятал в карман и стал нетерпеливо подкидать жену...
А дорогой домой его все подмывало похвастаться покупкой перед Люси. Но руки были заняты, и он еще не знал, как она среагирует на растрату такой суммы денег.
Дома, разгрузившись, он сказал:
— Люси, я, конечно, на рынке вел себя сегодня неприлично. Но так получилось.
— Ты сделал какую-то гадость? Мог бы и умолчать.
— Нет, не гадость. Это ты уж слишком. Но я кое-что купил без твоего совета.
— О! — сказала Люси. — Это что-то новое. И что же ты купил? Надеюсь, что-то полезное?
Он выбросил руку резко вперед, щелкнул ножом:
— Кошелек или жизнь? Вы что предпочитаете, мадам?
— Но что это за жизнь без кошелька? — сказала ласково мадам, протягивая руку за ножом.
Она тщательно его осмотрела. Нож ей понравился.
— Теперь у тебя есть, чем себя защитить. Будь мужчиной!
— А какая работа, ты посмотри! Вылизан — до блеска.
— И сколько?
— Что?
— Сколько ты заплатил?
— Стоимость равна двум бутылкам водки.
— Трем, — сказала она, испытывающе глядя на него, — не обманывай. Я же вижу по твоим глазам.
— Люси, честное слово, двум.
— Ладно, все равно вещь нужная, — резюмировала она.
Он вдруг, как мальчишка, стал бегать по квартире, прячась за двери и углы, и неожиданно выскакивал из-за них, и кричал ей, угрожая ножом:
— Стой! Раздевайся! Быстро!.. Говоришь, что ты такая, как мы?! А Мамеда знаешь?.. А Хасана?.. А Тофика?.. И Тофика не знаешь?! Слушай, кого же ты тогда знаешь?! Ты не наш человек. Раздевайся!
В конце концов, повалив ее на диван, он в самом деле раздел её наголо.
— Хочу пацана, хочу мужчину? — говорил он, горячо дыша ей в лицо.
— Ты с ума сошел, Борик! Ты становишься невозможным. Ведь только же ночью было…
Потом, лежа обессиленными на диване, они наслаждались блаженным покоем. Ему пришла в голову элементарная мысль.
— Послушай, Люси, — сказал он, — ну я как-то подстрахован этим ножом. А ты? Ты же абсолютно безоружна!
— Мое оружие — всегда со мной, — сказала она.
— Какое оружие? — удивился он.
— Помогите! — вдруг заорала она на всю квартиру.
— Ты что, дураха! Соседи подумает, что тебя и правда здесь убивают.
— А-а, то-то ж! Ты за меня не беспокойся. И потом я не хожу по улицам поздно.
Он мрачно сказал:
— На помощь людей надеяться нельзя.
— А я и не надеюсь, — парировала она. — Я рассчитываю на элементарный страх преступника.
Да, вот как неожиданно может быть решена эта проблема женщиной — так просто и так неотразимо. Мужику, чтобы себя отстоять, надо иметь по крайней мере крепкие кулаки, чем Боря не мог похвастаться, или носить при себе что-то более весомое.
Впрочем, теперь у него был нож. Красивый самодельный нож с автоматическим выбросом лезвия. И Боря стал носить в кармане кителя, время от времени проверяя, на месте ли он, и нежно ощущая его холодноватую отполированную поверхность. Прикосновение к ножу придавало ему больше уверенности в себе.
Казалось, все было логично. И их рассуждения были здравыми. Но бедный здравый смысл, как он часто подводит людей. Жизнь полна парадоксов, а абсурд в ней присутствует не менее реально, чем логика.
Неделю спустя, Боря, как обычно возвращался с работы домой. И опять, подходя к тому самому злополучному месту, — возле автобусной остановки, напротив трикотажного ателье, — он вдруг увидел медленно переходящего через дорогу окровавленного человека. Босого. Без головного убора. Того же самого, на которого он накануне натолкнулся. Ситник не опешил — теперь он остолбенел. И, не веря своим глазам, ущипнул себя. А тот монументально и мучительно преодолевал дорогу.
Автобусная остановка была пуста. Не было девчонки с белым пуделем. Не проходил бесшумно «Мерседес». Но мужик-то был тот же самый. И из-под руки его, прижатой к шее, по спине и груди все так же сочилась кровь. Просто привидение, настоящее привидение.
Окровавленный между тем приближался к нему. И все так же медленно и осторожно он преодолевал пространство. Так преодолевает водную гладь заходящая в незнакомую заводь лодка.
Поравнявшись с Ситником, он укоризненно и страдальчески посмотрел на него. Боря почти физически почувствовал, как этот взгляд и стоящая свинцовая тишина раздавливают его в блин. Он внутренне съежился. Что, что нужно было этому человеку от полкового музыканта Бориса Ситника? К чему был весь этот дикий маскарад?
Мужик, не останавливаясь, медленно проплыл дальше и тихо скрылся, как и в прошлый раз, за поворотом во двор. Боря еще некоторое время постоял, потом сильно тряхнул головой и направился к своему дому.
Люси он ничего не сказал о происшедшем. Посмотрел в прихожей на себя в зеркало, раздраженно показал тому, в зеркале, язык. «Сволочь!» — подумал Боря о нем мимоходом.
Ночью он все ворочался, десятки раз перебирая в памяти подробности последней встречи с окровавленным. Совершенно абсурдным и необъяснимым ему представлялось это второе явление. А ведь оно происходило, происходило у него на глазах и требовало от Ситника хоть какого-то логического объяснения.
Каково же было его удивление, когда, спустя некоторое время, оно повторилось в том же месте в третий раз. Но теперь Боря быстро пришел в себя. С какой-то закипающей злобой он стал поджидать окровавленного. А тот все так же медленно переплывал дорогу.
— Стой! — сказал Боря, когда мужик поравнялся с ним. Окровавленный остановился. — Сколько ты еще будешь переходить мне дорогу?
— Пока ты не поймешь, что ты совершил преступление, — ответил тот.
— Я?! — удивился Боря.
— Да, ты. По твоей вине я умер и уже давно похоронен.
— Почему по моей вине? Я что, всадил в тебя нож? И какого ты хрена тут шляешься, если ты умер?
— Мертвые остается в памяти живых. Окажи ты мне тогда помощь, я бы остался жив.
— Но почему именно я должен был оказывать тебе помощь? На остановке стояла куча людей.
— Ты был ближе всех ко мне. Ты же воочию видел, что я нахожусь в смертельном положении.
— А может, тебя за дело пырнули?
— Нет такого дела, из-за которого следует убивать человека. Право на смерть принадлежит только Богу.
— Вот он тебя и забрал на тот свет.
— Э, нет. Это люди меня отправили туда, их равнодушие. Не нужно обвинять Бога в том, в чем он не повинен. Виноват ты, и только ты. И теперь ты мучаешься, пытаешься перед собой оправдаться.
— Ну, знаешь! — сказал Боря. — Я мог бы и не проходить тогда здесь. Это чистая случайность.
— Но ты все же проходил, был свидетелем чужой беды и остался к ней равнодушен. Пока ты не осознаешь преступности своего поведения, я буду переходить тебе дорогу. Кроме того...
— Какой преступности! — возмутился Боря. — Что ты мелешь? Я честный человек. Я шел с работы. А ты, неизвестно откуда явился.
— Нет, ты замшелый обыватель. И кроме того, я должен сегодня пометить тебя своей кровью, ибо ты тоже причастен к ней. Она пролилась не по твоей вине, да. Но не остановлена она была из-за твоей безучастности к миру. Ты блюдешь только свои интересы.
Ситник вдруг почувствовал, что он сжимает в кармане полированную колодочку ножа. «Будь мужчиной!» вспомнил он напутствие Люси. Какая-то пьянящая агрессия поднималась в нем.
— Отойди, бес! — заорал он. — Отойди, Бога ради! Иначе я тебя заколбасю вторично!
— Нет, ты трус! Ты этого не сделаешь! У тебя нет личного поведения. Ты безликий человек, — говорил раненый, наступая на Ситника и пытаясь достать его рукой.
Боря видел, как по шее мужика струйкой течет кровь. Да ведь он живой, сволочь, а не мертвый! Щелкнул нож. Рука Ситника механически подалась вперед, и нож мягко вошел в область солнечного сплетения окровавленного. Тот вдруг обмяк, сделал пол шага и рухнул наземь. Все было кончено…
Дома Боря, совершенно расторможенный, говорил Люси:
— Я дорезал, дорезал этого негодяя! Теперь меня посадят! — И сумбурно перескакивая с одного на другое, пытался изложить ей свою историю с окровавленным.
Как человек, имеющий отношение к медицине, Люси поняла: случилось страшное. Она все время его успокаивала и все обнимала и целовала его. А он плакал и был совершенно беспомощен. Потом она догадалась спросить, где его нож.
— Я выбросил его в урну возле нашего подъезда, — ответил он.
Она спустилась вниз и действительно отыскала нож в подъездной урне. Как она и предполагала, нож был чист, и никаких следов крови ей обнаружить не удалось.
Борины самоистязания продолжались. На ночь она дала ему лошадиную дозу димедрола, и он, наконец, унявшись, уснул.
А через день кларнетист полкового оркестра Борис Михайлович Ситник был перевезен из гарнизонного госпиталя в городскую психиатрическую больницу.