Моему взору предстал старец с архаичной окладистой бородой, в каких-то допотопных одеяниях и обычным мешком из ткани, почитаемой ныне адептами экологической моды. Обувь его я не разглядел, да и не до обуви было, в голове лихорадочно вертелась мысль о телефоне милиции и сигнализации, а рукам недоставало чего-то тяжелого и увесистого. Дедушка посмотрел мне в глаза, и я понял, что ничего этого не потребуется. Опять возвратилось ощущение уюта и тепла, и мы молча продолжали разглядывать друг друга.
– Уф, уморился, – вздохнул старик и спросил: – Присесть можно-то?
Я молча выдвинул из-под стола две деревянные табуретки, одну предложил старику, на другую уселся сам.
– Девочки спят? – показал свою осведомленность о моем составе семьи дедушка.
Пришлось опять молча кивнуть головой. «Сейчас подумает, что я немой», – пришла в голову дурацкая мысль. Хотя, судя по всему, дедушка о нас знал все - чего нельзя было сказать обо мне.
– А я тут подарки им принес, – дедушка стал развязывать свой баул, и я сразу ощутил себя на детском новогоднем утреннике. «Сегодня же 19 декабря!», – мелькнула запоздавшая догадка. Мы вечером с женой не успели сходить в магазин за сладостями и перенесли свой поход на утро, до того как дети проснутся! Я выдавил из себя что-то вопросительно-идиотское:
– Николай? Прошу прощения, а как по отчеству вас величать?
Старичок усмехнулся и махнул рукой:
– Какое там отчество... Столько лет по земле меня носит, все в заботах и трудах, то моряки где-то тонут, то у купцов кризис финансовый, индексы просели, караван в пустыне разбойники разграбили, то еще какая беда, я уже и забыл не только имена, но и лики родителей своих.
Старик задумался о чем-то далеко минувшем и хорошем. Глаза его, спрятанные в грустных морщинках, уставились в одну точку.
– Феофанович я, – вдруг произнес мой собеседник.
– Дима.
Мне не давали покоя лавры жителей древней Лаконии. Не зная, что делать и говорить дальше в такой ситуации, я увидел ряд бутылок на холодильнике и, испугавшись своего панибратства, предложил:
– Может, это, выпьем? За знакомство.
Старик озорно глянул на меня из своих морщин.
– По чуть-чуть, – продолжал мямлить я.
– Не постишь?
– Да как-то все…
– А чего, давай! – дедушка поудобней расположился на табуретке. – Давненько не сидел вот так, по-человечески...
Я достал бутылку коньяка, вытащил из холодильника колбаски нарезанной, сала, кусочки брынзы, соленые помидоры, остатки салата.
– Лимона только нет.
– А ну его, – отмахнулся Николай Феофанович. – Я же не привыкши к таким делам, да и крепкого вина не сильно люблю. Когда-то в молодости пивал виноградное, да и то с водой разбавленное, а эти спиртовые современные даже не пробовал.
Пришлось закинуть коньяк обратно на холодильник и достать бутылку сухого «Каберне». Штопор мягко вошел в пробку. Старичок с интересом наблюдал за моими манипуляциями и покряхтывал. Пробка с характерным хлопком вышла из горлышка, и вино черной струей полилось в два пузатых бокала. Дедушка взял один бокал, почти с профессионализмом сомелье покрутил его в руках и посмотрел на свет сквозь напиток.
– Хм, очень неплохо, – он отхлебнул немного вина и почмокал губами. – Достойно лучших домов моего времени.
Я польщено улыбнулся, сразу вспомнилась фраза из популярного анекдота: «Ну так ептыть!»
– Угощайтесь, Николай Феофанович, – произнес я вслух и пододвинул поближе к нему тарелку.
– Сала не ем! – строго сказал дед, а потом мягко прибавил: – Куда в мои года-то сала, а сыра домашнего отведаю и овощей.
Бокалы наши опустели, и мы с аппетитом закусывали овечьей брынзой, хлебом, солеными до оскомы зелеными помидорами, пекинской капустой в салате с чесночком и пахучим подсолнечным маслом из деревни.
– А у тебя ничего, – оценил старичок, плотно закусив, взяв в руки второй бокал вина и откинувшись спиной на стену. – И девочки у тебя хорошие.
– Спасибо.
– С детьми мне всегда было легко. Любят они меня, – старик улыбнулся. – Вот с подарками нынче трудновато. Раньше, помню, орешек, в фольгу завернутый, принесешь, леденчик там или пряник медовый - и радости у детишек и веселья, ух! А теперь? Сладости все какие-то заморские, вычурные. Тому бельгийского шоколаду подавай, тому «Сникерс» с «Баунти», этому пахлавы… Замаешься, пока все соберешь.
– Ага-ага, – поддакивал я, с тоской вспоминая про грядущие Новогодние праздники и подливая в бокалы.
– Вроде и тяжко, – продолжал дед. – Но все равно, разносить подарки на свой день – самое мое любимое дело. Все остальное – суета.
– Что остальное?
– Да так, – сконфузился старик.
Я немного осмелел:
– Можно вопрос?
Николай поднял брови. Я продолжил:
– Так значит, все это правда?
– Ты про что?
– Ну, воскрешение мертвых, превращение воды в вино, пять хлебов на пять тысяч человек и прочий фольклор.
– Сам-то что думаешь?
– Теперь не знаю, что и думать. Час назад вроде был атеистом. А в некоторых местах даже агностиком. Вообще, не часто приходилось задумываться о таких вещах. Работа, понимаешь, семья, заботы, то да се, но религией интересуюсь, почитываю на эту тему. Начнем с самого простого. Скажи прямо, у Иисуса вода в вино превратилась?
Николай усмехнулся:
– Людям свойственно видеть то, чего они хотят или ожидают увидеть. Из меня свидетель плохой, ведь родился я почти триста лет спустя.
– А он что говорит? – я многозначительно поднял палец вверх.
– Ты Новый Завет читал? – ответил дедушка вопросом на вопрос.
– Ну.
– Что он может ответить? Наводит тень на плетень как обычно. Это он любит. Я как-то спросил у него, где мой посох, так он на часа четыре разговоров развел. Собрал нас всех и как понес! Я уж и не рад был, что спросил. Жалко, люди не слышали! Нагорная проповедь показалась бы им жалким лепетом выпускника церковно-приходской школы. «Я есмь твой посох!». «Истинно говорю тебе, старче, отбрось посох свой из древа и возьми мой, ибо мой – из крови и плоти моей!». «Отдай посох свой душам страждущим, в царствие божие укажет он путь им, а неверующих – в геенну огненную препроводит!». А по-другому нельзя. Религия же не арифметика – тут все не разложить по полочкам. Должна быть в мессии какая-то загадка.
– Так значит, вода осталась водой? – не унимался во мне дух естествоиспытателя.
– А это разве имеет значение?
«Эге, дедушка тоже не лыком шит», – подумалось мне.
– Слушай, Николай Феофанович, судя по твоим ответам, дзен-буддисты тоже из христиан пошли. Я понимаю, аллегория с метафорой – ваши лучшие подруги.
– Точно так. Только глупцы и недалекие прямо в лоб любят правду-матку рубануть. Я ничего против правды не имею, ты не подумай, но ведь мир наш тоже не прямыми линиями вычерчен и в черно-белые тона выкрашен. Это люди норовят его выровнять, разгладить да в три слоя побелить, но не шибко красиво получается, а?
– Как когда.
– Так ото ж.
Я разлил остатки вина по нашим бокалам. Часы беззвучно (кварц – это вам не кукушка с гирьками в форме сосновых шишечек) тикали на стене, показывая почти три часа ночи. Николай допил свое вино и засобирался:
– Засиделся я тут у тебя, у меня вон, еще полный мешок. Детишки ждут и их родители. Пора.
– А ко мне в детстве чего не заходил? – подколол я деда.
– Времена были такие. Темные времена. Вы в семье кроме Нового года, Восьмого марта и Первого мая что-либо отмечали?
– А как же. «День седьмого ноября – красный день календаря!», – продолжал я подтрунивать.
– Тьфу, шутник выискался! – старик насупился.
– Вот ты говоришь, темные времена были. А сейчас что же? Светлые? Как-то вроде не похоже.
– «Не похоже», – передразнил меня Николай Феофанович. – Не цените вы, что имеете. Во все времена ценилась возможность думать и говорить, что хочешь. Один вон в драном кафтанчике да в халабудке ветхой прозябающий, каждым вечером спокойно молится богу, какому пожелает, с семьей своею. Иль выйдет на люди да выкрикнет мысли, занозой засевшие в голове, спать не дающие… смотришь – ему уже и легче, и силы есть дальше по жизни идти, по сторонам смотреть, радоваться миру божьему. А другой в шароварах крепдешиновых сидит в своих хоромах каменных. Со стены ему бу-бу-бу мысли черные в голову забивает, из ящика тоже бу-бу-бу: «все прогрессивное человечество выражает озабоченность», «в целях повышения эффективности государственной политики в области национальной безопасности» и прочее такое. Дети строем ходят, жена на собрании, в церкви дедовой керосин продают или водку, вожди ручками машут со всех сторон, как будто зовут куда-то в даль неведомую. Так и сидит он квелый и неспособный к движению никакому. Жена неудовлетворенная, дети Павлика Морозова краской золотой два раза в год красят, рыбки в аквариуме передохли от корма сушеного. Тоска, да и только!..
– Чего это тебе не спится? На часы смотрел? – заспанная супруга появилась в кухонном дверном проеме, с удивлением глядя на меня и на накрытый стол.
– Да тут Святой Николай… – я повернулся к своему ночному собеседнику и обнаружил, что табуретка пуста, второй бокал испит до дна, и даже холщевого мешка, только что лежавшего под столом, и след простыл вместе с его хозяином.
– Спать иди, полуночник.
Я собрал посуду в мойку, закинул недоеденные продукты в холодильник и выключил свет на кухне. За окном все так же, как и две тысячи лет назад, дул ветер, тучи неслись по небу и качали ветками деревья. В своих домах и квартирах сладко спали дети, предвкушая завтрашние подарки. А где-то милый старичок, кряхтя и сопя себе под нос, раскладывал шоколадки по носкам и домашним тапочкам, торопясь успеть до утра.
Глупо, скажите вы? Нет, отвечу я. Так и должно быть. Ведь это праздник. Его праздник.
