Боль души фронтовички (Проза)

В 1975 году в нашем кооперативном доме появился новый жилец –– Шпак (Гришина) Клавдия Евдокимовна, вернувшаяся на родину из Магаданской области. Родилась она 20 октября 1920 года в Тамбове. В 1938 году окончила Тамбовское медучилище и одновременно шестимесячные курсы операционной медсестры для работы в военных условиях. После окончания училища три года работала в областной психиатрической больнице –– главврач Писарницкая Агния Моисеевна преподавала в училище курс психиатрии и как самую талантливую студентку взяла к себе в штат. Клавдия Евдокимовна вспоминает:
–– Объявили войну и меня 13 июля призвали в армию и направили в госпиталь, который располагался в школе № 2. А вскоре объявили о формировании 41-й армии, располагавшейся под Липецком. Мы с Ниной Кулешовой вызвались добровольцами и были определены в полевой госпиталь № 4648. Вместе с армией  были направлены под Курск и оказались в котле, в этом огненном месиве, когда и госпиталь развернуть по правилам не было возможности. Из штата госпиталя остались в живых три человека. Чудом вырвались из котла, и вместе с ранеными добрались до Воронежа –– он был почти весь в руинах. Зрелище страшное. В пригороде, в одной из пустых изб села Верхняя Хава (местные жители эвакуировались) развернули госпиталь. Сначала нам дали только хирурга, медсестру и начали мы работать. Помещение было маленькое, а раненых –– неисчислимое количество, их подвозили прямо с поля боя. Операционная в избе, а перевязывали в сенцах или прямо под открытым небом. И только после обработки они распределялись по избам. Начальником госпиталя был у нас капитан Пайкин, очень строгий к персоналу, а за раненых горой стоял –– требовал от медперсонала, чтобы во время перевязок от боли не было ни единого вскрика. И мы старались отмачивать бинты, чтобы не причинить боль. Нагрузка такая неимоверная была, что возле операционного стола в обморок падали. Выведут на воздух, отдышишься немного и опять к столу: резали, кромсали, штопали. Перед глазами кровь, бинты. Сначала жутко было, особенно я боялась отнятых конечностей. А потом попривыкла, огрубела душой. А мне всего-то шёл 22-ой годик!
Сейчас вот лежу одна, вспоминаю. И в первую очередь самые трудные случаи встают перед глазами. Помню, оперировали молоденького лейтенанта с множественными осколочными ранениями в ногу. Пришлось отнять ногу по самый пах. Перевязку делаю ему, а он слезами заливается: «Зачем спасали? Кому я такой нужен?» А он такой красивый был –– взгляда не отвести: глаза тёмные, глубокие и казались бездонным омутом, заполненным жгучей жидкостью. Смотрю на него, а сама думаю: «Тебе, милый, после такой потери крови суметь бы выкарабкаться, а ты сам смерти просишь». Утешаю его:
–– Ты матери нужен, она любого тебя ждёт –– не дождётся. Зачем же ты хочешь огорченье принести ей? Вот тебе бумага и карандаш –– пиши письмо матери, что живой, порадуй её.
Летом жара стояла невыносимая, всех вновь прибывающих не успевали сразу обрабатывать, раны нагнаивались. Стала замечать, что некоторые солдаты стараются чуть ли не сорвать бинты. Однажды бегу от соседней избы, а один вновь доставленный раненый с перевязанной спиной ухватил меня за полу халата забинтованными руками и умоляюще просит: «Сестричка, спаси, черви спину съели!» Я руку на повязку положила, а под ней всё шевелится. У меня в кармане халата ножницы были –– быстро разрезала повязку, и волосы дыбом встали: в ране клубок червей, а вся спина как салом нашпигована, только хвостики сверху шевелятся. Думаю: «Что же делать? Если пинцетом каждого вытаскивать –– сколько же времени пройдёт?» И вдруг шальная мысль: «А если их эфиром обработать?» Намочила тампон эфиром, провела по спине, и она моментально очистилась, нечисть отвалилась, только спина вся в дырках как после оспы. Солдат плачет, благодарит: «Спасибо тебе, дочка. От смерти спасла, заели бы они меня».
После этого перед снятием повязок обрабатывали их эфиром, и вся грязь оставалась на бинтах. Девчата-сестрички тысячу раз благодарили за то, что избавила их от неприятной работы при очищении ран.
И ещё вспоминается, как однажды пришла машина с челюстными ранеными в сопровождении одного санитара. А у нас хирурги обычные, челюстные операции не делали, тут особые специалисты нужны. Наш начальник госпиталя меня забрал и повезли мы их за сто километров в город Анна, где в госпитале был такой хирург. Едем. Начальник в кабине, а я в кузове с ранеными. А они со слезами в глазах показывают на рот или то, что осталось от него –– у кого полчелюсти нет, а у кого в центре лица рана. Я поняла, что они голодные и пить хотят. Доехали до первого села, я спрыгнула с машины и бегом по избам: «Женщины, спасайте раненых в лицо солдат, они сами ни пить, ни есть не могут, молоком их надо поить из шприца». Целую четверть молока налили мне, и я из большого шприца, оказавшегося в моей сумке, стала поить их.
Вот меня упрекают, что я не хожу на встречи, не выступаю в школах. А я все эти годы, как только вспоминаю о войне, так сразу глаза тех солдат вижу, ком к горлу подступает, и не можешь сказать уже ни одного слова. Да и как, какими словами можно передать ту гамму моих чувств, взглядов и состояния души тех обречённых солдат, –– я же понимала, что многие из них погибнут, потому что в этой круговерти кормить их из шприца никто не будет. А в тот момент я видела повеселевшие лица и появившуюся надежду в их глазах. Можно ли это забыть? И можно ли говорить об этом спокойно?
Клавдия Евдокимовна помолчала и продолжила рассказ:
–– Наш госпиталь дошел до Германии, только уже без меня. Случилось так, что я заболела (обнаружили опухоль), и отправили меня в госпиталь в Тамбов. Он располагался в общежитии пединститута на улице Советской. А после лечения меня в звании младшего лейтенанта направили фельдшером в роту шоферов при ВДО. Прошли всю Украину, освобождали Киев. Нашу роту там и оставили, восстанавливали Крещатик. Пробыла в Киеве до 50-го года, работала в госпитале. Я ведь до войны была замужем. Муж в первый год войны погиб на фронте. После войны в Киеве вышла за Шпака, он в нашей роте капитаном был. Вот вместе с ним я и приехала в Тамбов. А с сотрудниками госпиталя я долго вела переписку, а затем мы повидались на встрече госпиталей 69-й армии в мае 1986 года. Большинство из них сменили профессию. Тут две причины: сразу после войны медикам трудно было устроиться по специальности, да и от пережитого, от всей чужой боли, от страданий людских устали.
Уже в конце 1945 года я приезжала домой на похороны отца. На обратном пути в Воронеже на вокзале услышали о Победе. Такое ликование было: и автоматными очередями в воздух, и ракетами. Кругом и смех, и песни, и плач. Это словами не передать, только видеть надо было. Стою у стены вокзала, слёзы градом –– отец ушёл из жизни, не узнав о Победе. А ко мне подходят, обнимают, целуют: «Живём, сестричка, живём! Дождались!»
Ну а после войны, –– продолжила Клавдия Евдокимовна, –– мы с мужем в городе работу с трудом нашли, но жить негде было. Узнали о вербовке на Колыму и поехали туда. Думали годика на три, денег подработать на жильё. Попали на прииск «Большевик» за тысячу километров от Магадана. Семейная жизнь не получилась –– муж с новой женой уехал на материк, а я после закрытия прииска год работала в районном центре в Сусумане на станции «Скорой помощи». Условия такие же экстремальные, как на фронте: везёшь больных в 40-45 градусный мороз и только молишь Бога, чтобы машина не сломалась, иначе все вместе замёрзнем. Довелось поколесить по тысячекилометровой трассе, побывать в разных ситуациях. А через год после тяжёлой операции (последствие фронтовой болезни) перешла работать фельдшером в крупную автобазу в Бирилёхе. Там был целый авторемонтный завод с рабочим коллективом в полторы тысячи человек. Врачи больше полгода не держались из-за большой нагрузки и сложного контингента рабочих –– там было много бывших заключенных. И приходилось одной крутиться. Был случай, когда на меня с ножом один бывший зэк бросился, но заступились другие рабочие. Меня, как фронтовичку, уважали. Вот так и проработала 22 года до самой пенсии. В 1972 году вернулась в Тамбов.
Клавдия Евдокимовна тяжело вздыхает, вспоминая, как несколько лет мытарств, нервотрёпки, вплоть до попадания в больницу ушли у неё на то, чтобы получить свою оплаченную кооперативную квартиру. И только благодаря вмешательству председателя нашего кооператива она, в конце концов, вселилась в квартиру, но здоровье было окончательно подорвано.
Все эти годы Клавдия Евдокимовна оказывала медицинскую помощь жильцам дома. А диагност она замечательный, может безошибочно распознать болезнь: просто простуда, бронхит ли начался или уже воспаление лёгких. Меня буквально спасла после жесточайшего бронхита, привезённого из леса после работы в пионерском лагере. Несмотря на преклонный возраст, ухаживала за цветами под окном, подвязывала деревья, когда их безжалостно ломали дети. Это всё потому, что долгие годы на Колыме она не видела такой природы, да и просто от душевной доброты.