Ох уж эти праздники, гуляй Россия! Рабочие дни сдвинуты, больше дней для гулянки! Вперёд, в магазины народ. Праздники, праздники - сбивается рабочий ритм, ломаются графики, расписания. Народ после ежедневных попоек синюшный и злой, но что поделаешь - праздники, есть праздники!
Так и я после очередных, долгих и нудных праздников направился в городскую баню. Хотелось как можно быстрее очутиться в горячей парной, расслабиться, окончательно смыть с себя остатки похмельной дури и подготовиться к будням. Но путь к желанной парилке преграждала длинная очередь таких же уставших и раздраженных мужиков. Как водится в таких случаях: « Кто последний?», « Я за вами», « Я за пивом, скажите, что занимал». И вот только вошедший очередной мужичок удивлённо обронил: «Ого, очередь, как в лучшие советские времена»! и как будто бросил охапку сухого, трескучего хвороста в то потухающий, то загорающийся костерок разговоров. Все разом вспомнили очереди за колбасой, за тряпками, за той же водкой. Кто-то с умилением, кто-то с усмешкой, а кто-то и со злостью. Поговорили, повспоминали и опять погрузились в дремотное ожидание.
Но этот разговор о прошлом постепенно перешёл в горячий спор между двумя моими соседями. Первый, ближний ко мне, высокий, седоватый мужчина с мягкими, грустными с чуть прищуренными глазами, спокойно и деловито доказывал неизбежность происшедших и стране перемен, убедительно анализировал ошибки, допущенные руководителями государства. Второй - коренастый, с упрямым ёжиком рыжеватых волос, с колючими голубыми глазами, жарко отстаивал прошлое - всё было хорошо, всё правильно, страну предали, продали, все нынешние воры и бандиты. И иногда спор становился таким горячим, что окружающие замолкали, прислушивались и вставляли свои замечания.
- Но всё же работало, крутилось! Мы все верили в будущее! Нам и в голову не могло прийти, что нас обманывают, что мы не то делаем! Верили...
- Да, верили, потому что не могли не верить, потому что другого ничего не знали, а все не верящие по лагерям «отдыхали»…
- Ну, строили же, возводили. И никто нам не помогал, какие стройки подняли!
- Да, подняли, но какой ценой! А представьте себе - не было бы коллективизации, раскулачивания, и сколько лучших хозяев остались бы на земле, пахали бы, сеяли, не было бы голода.. А их в тайгу, на погибель.
- А какую войну выиграли, весь мир спасли! Попробуй сейчас так сплотить народ!
- При разумной политике этой войны могло и не быть…
- Ну, скажите, так можно неизвестно до чего договориться, война была неизбежна! Это была схватка двух систем! - тут я, краем уха слушавший спор, окончательно застрявший на слове за номером 14 по вертикали, уже не мог не вступить в разговор:
- Так и этих двух систем могло не быть, если бы не революция.
- Ка-ак, Вы и против революции!? Ну, знаете...
- А что, он прав, - вступился Седой, - всякая революция – насилие, кровь, коренная ломка, сплошная трагедия для народа.
Так, вдвоем, логически выстраивая возможный разумный ход истории, мы стали одолевать голубоглазого упрямца. Но, тут на освободившееся рядом место плюхнулся «квадратный», чернявый азербайджанец, до сих пор со стороны наблюдавший за спором. Он с ходу, без обиняков, напористо, зло, без всякой логики вклинился в наш разговор. Видимо на всех сказалась тягость ожидания, усталость от праздничного «отдыха» и похмельный синдром.
- Эй, слущяй, земляк. Как ты можешь так говорить! Как мы хорошо жили раньше, ай – яй - яй! Что тут говорить! Мы разве делились на нации, воевали между собой? А сейчас? Раньше были безработные? Все желающие могли получить образование, специальность, а сейчас? Попробуй выучить детей, сколько денег надо, а где их честно заработать, если не своровать!
- Так мы же сами довели страну до этого, - не соглашался я, - лучшие умы уничтожили, культуру, религию растоптали. Людей работать, думать отучили!
- За то дисциплина была, попробуй опоздать на работу или, не дай бог, прогулять, сразу статью и на нары, и правильно - все боялись, и был порядок! А ещё лучше когда к стенке, во сила! И попробуй, пикни! - вовсе разгорячился азербайджанец.
- Вот-вот, это мы умеем, это мы проходили - самое лёгкое и простое решение, нет человека - нет проблемы, и пусть другие боятся, - парировал седой.
- А что же вы хотите, милые.? - тут спор накалился настолько, что казалось спорщики вот, вот схватятся за грудки. И желая хоть как-то направить спор в разумное русло и «блеснуть» красноречием, я на свою голову, стал пытаться излагать образное сравнение, которое давно зародилось в моей голове и которое часто выручало в подобных спорах. Я сравнивал нашу прошлую жизнь с жизнью в клетках. Мы жили в воображаемых клетках, куда нам подавали небольшую, но достаточную для жизни норму пищи и норму информации. Мы делали, видели, слышали и ели только то, что нам было разрешено. Нам этого хватало, все были довольны, так как ничего другого мы не знали, и не с чем было сравнивать. Но вот неожиданно двери клеток распахнули и сказали: «Вы свободны, живите, как хотите, как сможете .». Часть людей смогла вырваться из клеток и построить свою, другую, новую жизнь, на зависть большинству, так и оставшемуся в клетках, в надежде на ту же, но сильно урезанную норму.
Но весь мой вымученный монолог перебивали возмущенные «охи» и недовольные вскрики темпераментного соседа:
- Слущяй, какие клетки, как ты можешь так говорить!? Да свободнее нас народа не было!
- Какая свобода, кругом были зоны, лагеря!
- А что хорошего сейчас, дорогой мой? Кругом преступность, у каждого второго оружие. Человеческая жизнь копейкой стала!
- Как будто раньше её ценили - все громадные стройки на зэковских костях построены, а штрафбаты в войну - тысячами кидали на прорыв, на верную смерть, - так парируя выпады «квадратного» я видел, что всё это бесполезно, его не переубедить, не переспорить. Прошлые штампы крепко сидели в его мозгу, и в этом не было ни капли его вины. Но инерция спора втащила меня в самую гущу: замолчать - значит отступить, да и очередь продвигалась «в час по чайной ложке», а разговор, как ни как, сильно сокращал волынку ожидания.
- Ай, слущяй земляк, ты такой грамотный, так защищаешь перестройку, слущяй, где ты работаешь? - и тут, чтоб придать значимость своим словам, я допустил досадную оплошность, я сказал, что в школе учителем.
- Учителем! В школе! Да раньше учителя всегда за правду были, за справедливость! Учили нас доброте, коллективизму! А сейчас? Чему вы сейчас учите детей? - Тут конечно многое я мог бы ответить. Например, что я завидую современным детям за то, что им преподают историю такой, какая она есть на самом деле. За то, что они читают произведения писателей, о которых мы ничего не знали, не слышали. За то, что им не нужно лгать, что беззаветно верят в идеалы коммунизма, как пионер или как комсомолец осуждают проступок товарища за то-то, за то-то. И что только сейчас мы можем по настоящему, без оглядок учить детей, воспитывать свободную, мыслящую личность. И многое, многое другое...Но рьяный защитник прошлого не дал мне и рта раскрыть:
- Да плевал я на ваших писателей - диссидентов, предатели они, страну предали, очернили! Не расстреляли их в своё время! А сейчас вы их гениями сделали! Да таких как ты учителей самих надо к стенке ставить, расстреливать надо таких учителей, к стенке! - от такого поворота бурного спора я вовсе опешил. И онемело, беспомощно отпрянул в сторону седого. Обида захлестнула меня - всю жизнь проработал в школе, где единственная радость - горящие, благодарные глаза учеников, да продолжительный отпуск в летнее время, а всё остальное - сплошная головная боль и всегда смехотворная зарплата.
Тут не в меру раскалившийся спор прервало приближение очереди в долгожданную раздевалку, к заветным зелёным шкафчикам.
Но предвкушение горячего пара и очищения портил незаконченный спор. Раздеваясь, я заново переживал всё сказанное и прокручивал в голове гневный, полный патетики монолог: в защиту себя и за одно всех обделённых государством педагогов. Хотелось ответить так, чтоб обидчику было нечего возразить и ему стало стыдно за необдуманность и запальчивость в происшедшей перепалке. И, наконец, раздевшись, и став похожим на всех своей белой наготой и чем-то совершенно беззащитным, прошёл в парилку.
Так получилось, что и здесь спорщики оказались вместе и когда жара выжала первые капли пота, опять вернулись к прерванному разговору, но без прежней горячечности. «А помните раньше .у-ух.. как мы за свои рубли..а-ах..ух могли объездить всю страну.» , « Да -а, а как за границу не пускали!? У-ух хороший пар!». « Да раньше за свою зарплату я мог купить.», « А за то шиш всё это достанешь! Помните в профкоме очереди за стенками, за мягкой мебелью, за машиной, за путёвками. о-о-о хорошо, поддай ещё, суховато стало». «Да-а, а теперь можно купить всё, лишь бы деньги были. А-а-ах.» Постепенно блаженная жара проникла во все поры, выжала первый слой липкого пота и казалось, что тело становится легче и даже размягчаются кости. Но чувству полного блаженства мешала обида и желание, наконец, высказаться. Но мои стройные доводы смешались, сбились, да и нить разговора ушла в другую сторону. Увядающий спор перебивали звучные хлопки веников и смачные аханья парящихся. Слегка мутящимся сознанием и с приятной негой во всём теле я покинул парилку и стал растираться мочалкой. Тут из парной выкатился «квадратный» азербайджанец, который голым казался вовсе не квадратным, а круглым - круглый большой живот, круглая стриженая голова, округлые, короткие и обросшие чёрными, кучерявыми волосами руки и ноги. Смеясь и чертыхаясь, он подошёл ко мне:
- Слущяй, там такой же, как ты попался - не переспорить, кое-как сбежал, чуть кипятком меня не ошпарил! - и, видя как я мучаюсь, растирая спину - Чего мучаешься, дай, помогу! - и резко выхватив мочалку, крупными и крепкими движениями стал намыливать мне спину, - слущяй земляк, что же ты такой худой? Все рёбра можно пересчитать!
- Да на учительские харчи не раскормишься.
- А сколько ты получаешь?
- ... тысяч.
- Ка-а-ак?! Да ты что! Разве такие зарплаты бывают! Ай -яй - яй - яй! Да на что этих денег хватит, куда государство смотрит! И все учителя так получают?
- У меня стаж, категория, да и часов хватает, а вот молодым вовсе туго.
- Ай - яй - яй - яй! - через некоторое время из парной вышла знакомая группа спорщиков - красные, разгорячённые и очень довольные. Мы все вместе пошли в раздевалку. Я достал из шкафчика бутылку минералки и не успел её открыть, как из другого угла раздалось:
- Земляк, давай ко мне, чаю с термоса глотнём, что тебе минералка - пустая вода, - и, наливая крепкого душистого чая
- Слущяй, айда к нам работать, у нас бригада - во! Бригадир у нас толко-о-овый мужик, в обиду никого не даст, неплохо зарабатываем, бывает за месяц пять твоих зарплат отхватываем, что ты! - и мы стали смаковать чай, оживлённо беседуя, как давние знакомые. Он стал рассказывать о своей родине - о том, как сейчас там тяжело. От тяжёлого рассказа у внешне угрюмого, мужественного человека, начинали дрожать губы, пробивались слёзы. Я рассказывал о своей Родине, и мы вовсе забыли о непримиримом, горячем, незаконченном споре. В другом углу раздевалки мирно беседовали, потягивая пиво, седой и его упрямый сосед. Говорили они о семейных делах, о машинах и о том, кто, где отдыхал летом.
Поблагодарив щедрого азербайджанца за вкусный чай, я направился в моечную. Раздражение и похмельная дурь вовсе исчезли и в голове теснилась только одна, единственная мысль - вот бы всех спорщиков, драчунов, скандалистов и воюющих неизвестно за что мужчин в одну такую же общую парную. И поделом.
5. 10. 2003
