Дробно стуча железными ободьями колес о придорожные камни, местами мягко проваливаясь по самые оси и раскачивая нас, как в колыбели, в колеях лесных дорог, везёт нас в телеге Сивка на самый дальний и хлопотный покос. Она время от времени тревожно вращает глазами в поисках своего шалуна-жеребёночка Машки, которая с детским любопытством обнюхивает и осматривает всё для неё новое. Остановится, кругами обежит привлекший её внимание кустарник, обнюхает, отстанет на солидное расстояние и громко, тонко заржав задиристым галопом, догонит маму, ткнётся мимоходом в вымя и снова в сторону..
За вожжами я, подросток пытающийся осознать своё место в этом мире, задающий вопросы, на которые невозможно ответить и в течение всей жизни. Рядом, на мягкой перине из свежескошенной, пахучей лесной травы, раскачиваясь в такт толчкам и нервной дрожи телеги, устремив мечтательный взор на небо с громоздящимися серыми облаками, лежит моя сестра. Её юное лицо, обрамлённое чёрными кудрями, становится то строгим, жестким как будто она ведёт занятия в детском саду на практике, то чему-то улыбается, видимо вспомнив проказы своих маленьких питомцев. А то и громко рассмеётся, лишь успокоившись, объясняя причину смеха.
- Ой, дождик начинается! Раз, капля на лице... , два.. , три... , четыре.. , пять, шесть, семь, восемь. десять, одиннадцать!!! А-а-а-а-ааай!!!
Действительно, облака, которые с утра «прохаживались» как будто без дела по тесному уральскому небу, наконец, сбились в большую тучу и пролились на покосников нудным мелким дождём, увлажняя почти высохшие валки. Мельчит - значит надолго, с «ночевкой». Мы ехали в надежде убрать хоть часть скошенного. Теперь придется косить дальше, не зная когда, наконец, уже почерневшее и ставшее как войлок сено ляжет в долгожданные стога. Дождливое лето замучило всех, конца покоса и не виделось. В такие годы шутили - мол, ряды будем собирать в варежках, из-под снега, или что - от постоянных переворачиваний для просушки сено скоро само докатится до дома.
А на дальнем покосе, в диких нетронутых местах, почти у самого истока нашей любимой реки Зилим, с нетерпением ждали нас папа, мама и брат. Они уехали ещё вчера на мотоцикле, в надежде успеть собрать хоть часть подсохшего дождями сена. С нетерпением, потому что без лошади на покосе никак. Но на беду горе я утром не нашёл наших коняшек Сивку с Машкой на привычном месте…
Вокруг поблизости нет колхозов, поэтому вся домашняя живность сама - свободно, без пастухов ходит в привольный и богатый разнотравьем лес. В начале лета лошади сбиваются в табуны и нагуливают жир в цветущих, душистых лесных лугах, пьют кристально чистую воду в родниках и холодных, извилистых лесных речушках. Как только наступает звонкая сенокосная пора, хозяева отлавливают своих лошадей, наиболее ретивых и свободолюбивых держат в лет них загонах. Смирных и трудолюбивых, как наша Сивка, отпускают на ближайший пригорок или лесную опушку в путах и с колоколом на шее. Такой колокол у нас называют кутазом. У каждого кутаза свой звук, своя мелодия. Приходишь в прохладное летнее утро в лес, где ещё всё окутано туманом. Травы, сосны, ажурные паутины между молодыми сосёнками покрывает обильная роса. Остановишься среди этой красоты, переведёшь дыхание после крутого подъёма и слушаешь… Вот слева за больничным огородом отрывисто и резко тренькает - вовсе не наш, звук тонкий, настырный - видимо молодой, неспокойный обладатель кутаза. Чуть дальше ему вторит не мелодичный «бас», будто сырой палкой бьют по железной бочке - и здесь нам делать нечего. Справа, далеко за посадкой целый неспокойный, нестройный оркестр. Сивки там не будет, она не любительница таких «шумных компаний». Наш кутаз надо слушать долго и внимательно, не будет Сивка, просто так размахивать головой, прыгать ошалело из стороны в сторону. Мелодично звякнет кутаз, когда она ласково боднет головой надоедливо льнущую к вымени Машку, или стреноженная, переступит на другое место с неизмятой травой.
В то утро я не нашёл их на привычном месте, родной и мелодичный перезвон как будто сквозь землю провалился. Пришлось немало пройти привычных тропинок, от отчаяния шёл на звуки, заведомо чувствуя, что там их не будет. И только к обеду мокрый, проголодавшийся услышал знакомый звук.
...Тем временем дождь всё усиливался. Высокая придорожная трава враз намокла, и свешивающиеся с телеги ноги быстро пропитались влагой, вдобавок молодые березы, гибко раскачиваясь от редких порывов ветра, обдавали нас градом крупных холодных капель. Мы, ёжась от холода, укутались в плащи. Настроение окончательно испортилось: предстоящая ночёвка в сыром лесу бодрости не придавала. Машка сникла, его тонкие ноги смешно разъезжались по влажной, скользкой дороге и она понуро плелась сзади, уже не пытаясь обогнать телегу.
Наконец-то отступил от дороги плотный, тёмный лес, участились просветы, больше стало белоствольных берёз, и скоро дорога покатила через сплошные поляны-покосы. Вдруг слева, на западе, будто по чьёму-то повелению раздвинулись тяжелые облака. Появился ослепительно синий кусочек неба и оттуда брызнул золотой, солнечный свет, который осветил открывшуюся внизу деревеньку. Большое открытое пространство, окруженное со всех сторон лесистыми горами, загорелся волшебным сиянием. Золотое сияние на фоне тёмного, почти чёрного неба. Чтоб не пропустить ни секунды творящегося волшебства я невольно остановил Сивку.
- Апый, смотри, смотри. На деревню золото упало! - растолкал я задремавшую сестру.
Вот солнышко лизнуло большую поляну за деревней, оставив в тени огромный, тянущийся слева направо высокий, волнообразный хребет уральских гор - Зильмердак. Приближаясь к нам, осветил первую, меньшую улочку, постепенно раздвигая границы тёмного добрался до второй, большей. Перебрав все дома и огороды ткнулся о крутой, чуть скалистый бок круглой горы Маяк, стал ползти вверх и торжествуя, будто радуясь своему появлению в этом царстве дождливого уныния и сырой прохлады, стал рельефно, метр за метром освещать, единственную, высокую, могучую сосну на его вершине. И когда солнышко добралось до шапкообразной кроны и осветило всю сосну-мачту, как будто зазвучал самый главный, мажорный аккорд в этой симфонии прорыва золотого блеска. И казалось холоду сумрачной тени не осталось и места. Парадным маршем граница света двинулась к нам: через обрыв перед деревней, зеленеющую свежей отавой пойменную поляну, озолотило рябь быстрой, извилистой речушки, причудливыми изгибами огибающую деревню, утопающую в зелени ольхи и черемухи. Перешагнув через речку, через длинную вводящую в этот уголок поляну, свет стал добираться до нас.
Мы молча смаковали пиршество света и любовно осматривали каждый уголок деревушки. Ведь эта была наша милая, маленькая-маленькая Родина.
- Здравствуй, Худайбердино, здравствуй, Маяк, Тугай, Сатра!!!- весело закричала сестра, от чего вскинула голову Машка, воспользовавшаяся остановкой и жадно сосущая вымя. Увидела надвигающуюся волну света и задорно, тонко заржав, смешно вскидывая копытца, поскакала ей навстречу. Очнувшаяся Сивка оглянулась и, не дожидаясь команды, тронулась под гору и перешла на легкую рысь. Всё пришло в движение. Солнце достигло нас, ослепив, и на секунду согрев перевалилась, добралась до кудрявых берёз и сосен, стоявших на страже при въезде в деревню.
Порывом ветра снова пригнало темные тучи, быстро надвигалась тень, небо снова заволокло. Начинался проливной дождь. Освещенные солнцем радужно переливающиеся капли надвигались на нас сплошной серебристой стеной. Наперерез дороги засветилась низкая, широкая радуга.
- Скачи, скачи, братишка! Быстрей! - закричала сестра, - если девушка пройдёт под радугой, то превратится в парня! Быстрей! Хочу стать парнем!
- А я не хочу девушкой, - засмеялся я, нарочно натягивая вожжи, но подстёгиваемая дождём Сивка и не думала останавливаться. Тень догнала нас, когда мы трусили мимо кладбища, где похоронен наш дед, она загнала свет на вершину придорожных сосен, потушила и тьма воцарилась в замолчавшем лесу. Волшебство исчезло, стало опять холодно и сыро. Сивка лениво поплелась в гору, приближая нас к покосу.
- А помнишь качели на вот той березе? - заговорил я с погрустневшей сестрой. Вы по вечерам у костра пели песни, играли в разные игры, влюблялись. И не знали, как от меня маленького и капризного избавиться. А я ныл, звал вас домой, плакал.
- Скажи, кого любишь!? Кто твой жених!!! Ко-о-го-о лю-ю- би- и- шь!!! - так деревенские парни раскачивали с двух сторон, визжащих от восторга и страха девушек и моих сестёр. Пылал жаркий костёр, играла гармонь, начинались песни, пляски, прыжки через костёр.
- Да-аа, доставалось мне в детстве от тебя, - продолжила сестра, жуя сорванные по дороге спелые, чёрные гроздья черёмухи, - все уходят на покос, а я по дому управляюсь и тебя нянчу. А какой ты был капризный, чуть, что не так - в слёзы. Управившись со всеми делами, любила тебя нарядить во всё не по - деревенски красивое: в белую рубашечку, в синие шортики с лямками крест на крест, в бескозырку «Моряк». И веду тебя гулять по пустым в покосное время улочкам.
Вечереет. Вот и потянуло дымком костра от нашего покоса. Зашуршали под колёсами почерневшие ряды, запахло терпким ароматом свежескошенной травы. И радуясь, что благополучно добрались, и, волнуясь, боясь взбучки за задержку, подъехали к шалашу. Когда вошли в освещенный круг костра, темнота сомкнулась, как будто и не было сумерек.
Поэтому волнение и тревога мамы:
- Что случилось? Почему так долго? Чего только не передумали? Слава богу, живы, здоровы! Мало ль в такой дороге, в такую даль!
- Что так поздно, улым? - спросил строго отец. Заикаясь, сбиваясь от волнения, рассказал отцу об утренних поисках Севки.
- Ладно, главное - целы и невредимы. Да и всё равно лошадь без дела простояла бы, видишь, какая погода.
За ужином у костра сестра с восторгом стала рассказывать об увиденной радуге. И все стали вспоминать и смешные и грустные истории о деревне. А папа молча потягивал чай, время, от времени ухмыляясь и вставляя свои замечания. В его карих, проницательных глазах, окруженных лучистыми морщинками, отражались грустные мысли и воспоминания. Не мог он в то время нам всё рассказать. Это позже уже он излил ту боль, страдания и унижения, выпавшие на долю раскулаченной семьи…
11. 01. 2005
